Текст книги "Успеть. Поэма о живых душах"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

4

В детстве Нина была такой же обожаемой, как сейчас Алиса. Сына Галатин тоже любил, но спокойнее, дочери же отдавал все свободное время, покупал ей книги, игры, и до восьми-девяти лет Нина благодарно отзывалась на отцовскую дружбу. А потом охладела. Книжкам не особо радовалась, в совместные игры играла неохотно. Семье тогда повезло, они сменяли с доплатой свою двухкомнатную квартиру в пятиэтажке аж на четырехкомнатную в старом доме, в центре, рядом с родителями Галатина. Каждый заимел свою комнату, в том числе и Нина, вот там, в своей комнате, она и пропала, появляясь в общем пространстве редко и наскоро. Галатин и жена не могли понять, что происходит. Переходный возраст? – рановато. А что тогда?

– Склад характера, – сказала Женя. – Моя мама тоже такая была. Всю жизнь одна, без мужа, без подруг, сидела в библиотеке своей, а вечерами дома, и никуда не вытащишь.

– Наверно, – соглашался Галатин, скучая о прежней Нине, но понимая, что ее не вернешь.

Родители ждали, в чем проявятся интересы дочери, – они ни в чем не проявились. После школы не захотела больше учиться, лениво бездельничала, валяясь у себя в комнате, слушала музыку – все подряд, смотрела телевизор – тоже все подряд, часами говорила с кем-то по телефону. Вечерами уходила, возвращалась поздно, брала на кухне еду и уходила с нею к себе в комнату, чтобы избежать общения с родителями. Своя загадочная жизнь. Потом устроилась официанткой в ресторан. Потом – продавщицей в небольшой обувной магазин. После этого ее посадили в табачный киоск в торговом центре, где ей понравился график – день с утра до вечера на работе, день дома. В свободный день долго спала, потом уходила и где-то пропадала до позднего вечера, до ночи, иногда и до утра. И так себя вела, так, вернее, себя поставила, что отец и мать стеснялись спросить, где и с кем она была. Попробовали все же выяснить с наивозможнейшей деликатностью, Нина сказала:

– Не курю, не колюсь, не нюхаю, не выпиваю, беременеть не собираюсь. В чем претензии? Остальное – моя жизнь, хорошо? Будет повод – будем говорить, нет повода – нет разговора. Спасибо за внимание.

Однажды Галатин, зачем-то зайдя в комнату дочери, когда та была в ванной, увидел включенный компьютер, машинально нажал на клавишу и увидел страницу переписки. Это была одна из социальных сетей, которые в ту пору начинали развиваться во всю мощь и ширь. Нина переписывалась с кем-то по имени Кей. А себя назвала почему-то на грузинский манер – Нино. Оглянувшись на дверь, Галатин быстро просмотрел страницу.

КЕЙ есьли у тебя претэнзии я готов

НИНО мог бы догадатся

КЕЙ о чем

НИНО я сто раз обьясняла

КЕЙ смотря про что

НИНО ты знаешь

КЕЙ нет

НИНО тогда какой смысл????

КЕЙ чтото предъяви и я отвечу

НИНО уверен?

КЕЙ я всегда уверен

НИНО ты мне это сказал вчера и хочеш сказать что ты уже забыл?????? не верю!!!!!!

КЕЙ мало что я говорил

НИНО то есть ты не отвечаешь за свои слова??????

КЕЙ я всегда отвечаю

НИНО тогда ответь

КЕЙ смотря что ты имееш ввиду

НИНО ты знаешь

КЕЙ беспонятия

НИНО тогда НЕОЧЕМ говорить

КЕЙ есьли хочеш сказать что у нас все я пойму

НИНО я этого не говорила!!!!! а ты какраз намекал что это так причем с моей стороны что вообще подлость!!!!!!!!!!

КЕЙ я тебе вобще ничего не говорил

НИНО а я и не сказала что мне с этого и надо было начать что ты не мне сказал а сам знаешь кому!!! и это у меня не умищаеться в голове как это можно это предательство так и знай

КЕЙ переведи на руский

НИНО если не понял то совсем тупой

КЕЙ будеш со мной так говорить я вобще не буду говорить

НИНО успокоились ладно?

КЕЙ мне надо оторватся по работе я скоро

НИНО я тоже у меня тут дела стукнусь через полчаса

НИНО иду в душ а ты помечтай

НИНО уже ушел?

НИНО ладно тебе же хуже

Галатин выскользнул из комнаты с чувством, будто что-то украл. Сидел в кухне, пил чай, не желая чая, – чтобы чем-то себя занять. Ему казалось, что в словах дочери видятся до обидного ясно ее пустота и мелкость, он чувствовал разочарование и этого разочарования стыдился: мы должны любить детей такими, какие они выросли, тем паче, что мы их и растили. Он хотел смириться и успокоиться, но не мог смириться и успокоиться.

Вошла в кухню после душа Нина – тоже попить чаю. Присела к столу. Галатин опасался глянуть на нее – вдруг догадается. Но дочь, съев печеньку, ушла с кружкой чая к себе. Как обычно.

После этого что-то окончательно оборвалось, Галатин прекратил попытки понять дочь, сблизиться с нею.

Нина стала ему неинтересна, и с этим уже ничего не поделаешь.

Осталось лишь родственное, кровное, привычное.

Потом умерла Женя, потом мама, отец стал плох головой, Галатин взял его к себе, а отцовскую двухкомнатную квартирку Нина выпросила себе, они стали видеться совсем редко. А потом появилась Настя, а вскоре и Алиса, новая любовь Галатина. Жили дружно, отец с сыном своими руками переоборудовали квартиру, соорудив два санузла и из черного хода сделав для Галатина отдельный вход, но сохранив и дверь меж его комнатой и остальными. И вместе, и отдельно, всем удобно, всем хорошо. Потом, когда Настя и Антон приняли решение перебраться в Москву, пришлось продать эту замечательную квартиру, чтобы дать им денег на обустройство, Галатин с отцом вернулись в родовое двухкомнатное гнездо, а Нина снимала квартиру или жила то у одного, то у другого бойфренда.

Полтора года назад у нее появился Гера Кружкин, человек неопределенных занятий, очень небедный. По предположению Галатина – авантюрист. Нина на вопрос о профессии и занятиях Кружкина, ответила коротко:

– Коучинг.

Галатин человек современный и нахватанный, все эти новые слова знает. Уточнил:

– И чему учит?

– Общению.

– Область неизведанная, загадочная, – иронично одобрил Галатин.

Утешительно, что Гера красавицу Нину ценит, балует подарками, летали вместе отдыхать на лазурные берега, недавно купил ей машину. А себе купил квартиру в хорошем малоэтажном доме на улице Мичурина, в пяти минутах от дома Галатина, и Галатин мог бы заходить хоть каждый день, но не очень-то приглашали, да не очень-то и хотелось. Поэтому он общался с Герой всего раза три или четыре, и то мимоходом. Себя перед собой оправдывал так: позавчера у Нины были какой-то Виктор, вчера какой-то Прохор, сегодня Гера, завтра будет кто-то другой, лучше ни к кому не привыкать. Ни какого-то Виктора, ни какого-то Прохора, ни Геру Галатин не видел отцами будущих детей Нины. По правде сказать, не очень расстраивался – не был уверен, что ему хватит душевных сил еще на одного внука или внучку помимо Алисы. Никого он так, как ее, уже не полюбит. А если вдруг полюбит, то получится по отношению к Алисе небольшое предательство, а на переживание предательства у Галатина тоже нет сил. Заметим тут не совсем к месту, чтобы не забыть: жизнерадостная подлость – штука нелегкая, она требует соответствующего здоровья и энергии.

До встречи с дочерью оставалось время, и Галатин заглянул домой, посмотреть, как отец.

Руслан Ильич завтракал: ел из кастрюльки макароны.

– Разогрел бы, – сказал Галатин.

– Нам, татарам, все равно, – ответил отец обычной поговоркой.

– Кефир пил?

– Пил.

На подоконнике стояла чашка, накрытая пластиковой крышкой. Галатин налил туда кефира утром, чтобы тот был комнатной температуры. Он поднял крышку: кефир не тронут. Поставил чашку перед отцом.

– Еще, что ли? – спросил отец.

– Тот самый. Не пил ты.

– Разве? А казалось, что пил. Вот память. Выпью, ладно. Как там погода?

– Зима.

– Холодно?

– Нормально.

Глаза человека в старости выцветают не цветом, а смыслом. Мы ведь даже не замечаем, как постоянно что-то обдумываем – и когда едим, и когда просто идем по улице, и когда чистим зубы, довольно туповато, надо признать, глядя в зеркало. Мозги ворочаются, совершается какой-то процесс, он отражается в глазах. А с возрастом процесс ослабевает, ничего не отражается, и это грустно видеть. Особенно у отца, остроумного красавца, короля пошивочного цеха, инженера-технолога, который ходил меж вздыхающих взглядов двух десятков швей, как капитан Грей, ожидающий, когда наконец сошьют алые паруса, хотя шили на этой фабрике трусы и майки для армии, милиции, больниц и тюрем. Внешне отец был очень похож на пианиста Вана Клиберна, кумира советского народа конца пятидесятых, волосы такие же кудрявые, только потемнее (от них давно ничего не осталось), выделялся в любом обществе, да еще умел и вести себя киношным аристократом. Мама была внешне попроще, советская женщина с обложки журнала «Работница», многие были уверены, что при такой жене муж обязательно погуливает, но нет, Руслан Ильич знал только работу и дом, жену ровно и преданно любил, уважая ее спокойный, тихий ум и ровную доброту, к рассказам друзей об амурных победах относился с брезгливым недоумением. Выписывал и прочитывал от первой до последней страницы журналы «Вокруг света», «Знание – сила», «Наука и жизнь», коллекционировал джазовые пластинки, сконструировал стереосистему с хорошим усилителем, любительски играл увлекался игрой на классической гитаре, никогда при этом не аккомпанировал застольным песням и не играл для гостей; он и выучил сына играть, а потом себя за это корил, огорчался, что Василий пошел не по технической части, стал музыкантом. Рок-музыку не принимал. Однажды Василий попросил отца послушать «Иисус Христос – суперзвезда», ему дали две катушки на день – переписать. Тот внимательно прослушал и сказал: «Местами неплохо, но это же эстрада». (Слова «попса» тогда еще не было). Василий был не согласен, но спорить не стал.

После смерти жены Руслан Ильич за полгода высох телом и умом, стал похож на благородно безумного Дон Кихота из старинного фильма – в исполнении актера Черкасова. Впрочем, это кино, а на самом деле ничего благородного в безумии нет. Есть жуткое ощущение, что человек, физически оставаясь здесь, с каждым днем все больше уходит, опускаясь в небытие. Потому старость и называют глубокой, а не высокой, язык умнее ума и знает, что впереди не высь, а глубь.

И вот отец ест макароны, и все усилия разума потрачены на то, чтобы подцепить очередную толстую макаронину и не промахнуться мимо рта, а глаза – пустые, далекие от всего, в том числе от себя.

– Ладно, пойду, – сказал Галатин.

Отец вздрогнул и обернулся.

– Это ты? Когда пришел-то?

– Неважно. По делам мне надо. Пойду.

– Надо, так иди.

– Выпей кефир.

– Я уже пил.

– Вот он.

– Ох ты… А я думал…

– Пей при мне.

– Да выпью.

– Пей сейчас.

Отец послушно берет чашку, выпивает кефир, вытирает рукавом губы.

– Молодец, – хвалит Галатин. – Не мой, я сам потом вымою. Пойду.

– Как погода там?

– Зима.

– Холодно?

– Нормально.

– Ты одевайся потеплее.

– Хорошо.

– А я уж пока не пойду.

– Не ходи, холодно.

– Не пойду. Сильно холодно?

– Мороз.

– Тогда не пойду. Если бы оттепель, я бы пошел. А так – чего уши морозить?

– И я о том же.

– Когда тепло, я разве буду дома сидеть? А в холод даром не надо.

– Хорошо.

– Когда будешь-то?

– Скоро.

– Ну, иди. Может, мне тоже сходить? У дома погуляю.

– Нет, холодно. И гололед.

– Тогда не пойду. Чего я там буду в мороз делать?

– И я о том же. Не скучай.

– Мне не скучно. Поем сейчас и лягу.

– Давай, пока.

– Иди. Не холодно там?

– Холодно.

– Ты одевайся.

– Уже оделся.

5

Галатин ждал у подъезда дочь. В одиннадцать она позвонила:

– Ты где?

– У подъезда.

– Вот и постой там, подыши. Я скоро.

Галатин послушался, стоял, дышал.

Подъехала, густо порыкивая турбодвигателем, черная мощная машина, за бликами стекла Галатин не разглядел, кто за рулем; ожидался молодой мужчина жизнехозяйского типа, но выскользнула с гибкостью спортсменки высокая девушка с длинными светлыми волосами, в красной короткой курточке, в кожаных брюках; между брюками и курточкой показалась и скрылась, когда девушка выскальзывала, полоска обнаженной и загорелой летней кожи. На ходу надевая маску, она пошла к двери, набрала код, открыла дверь, обернулась:

– Вы к нам? Контакт?

Галатин не понял, но почему-то кивнул.

– Пойдемте. Вы кому звонили, мне, Гере? Или уже были у нас, я не помню. Всегда путаюсь из-за масок этих.

– Не был.

Галатин собирался в подъезде признаться в своей бесцельной шалости – дескать, просто растерялся. Но вошли в лифт, поднялись на третий этаж, вышли, девушка направилась к квартире, где жили Нина с Герой, и заинтригованный Галатин решил повременить. Девушка открыла дверь своим ключом. Они вошли. Девушка сняла высокие сапоги на тонких каблуках, повесила куртку в стенной гардеробный шкаф, оставшись в белой водолазке-топе – еще короче курточки, талия голая, край татуировки выглядывает из-под брюк, устремляясь от впадинки на животе вниз и скрываясь там. Галатин отвел невольно подглядывающие глаза, тоже разделся. Девушка по-хозяйски открыла обувной шкафчик, достала и надела туфли на шпильках, прошептала Галатину:

– Уже началось. Понаблюдайте пока, хорошо?

Она проследовала в гостиную, превратив несколько метров своей проходки в подиум для тысяч глаз, которых не было, но которые подразумевались: девушка была из тех, кто всегда представляет себя на виду у многочисленных зрителей, умея этих воображаемых зрителей с благородной царственностью как бы не замечать – не надо оваций, мы и сами знаем себе цену. А Галатин остался в двери, наполовину скрытый косяком и стоящим у стены шкафом. Хотел понять, что тут происходит.

Происходило следующее: Гера, сорокалетний, но юношески тонкий, с гладким зачесом назад темных волос, в черном костюме, в белой рубашке, в галстуке-бабочке и черной маске, стоял в эркерной нише, а перед ним разместились в раскладных пластиковых креслах дачно-пляжного типа, на некотором расстоянии друг от друга, несколько мужчин и женщин разного возраста. Все – в масках. Гера, увидев вошедшую девушку, движением головы поприветствовал ее, она приблизилась, встала неподалеку, а он продолжал говорить.

– Как я уже объяснял, не бывает недостатков, из которых нельзя извлечь преимуществ. Почему с древних времен были популярны маскарады? Потому что анонимность раскрепощает, а таинственность заинтриговывает. Правда, маски надевались на верхнюю половину лица. Рот оставался открытым, и тому есть причина. Как думаете, какая?

Гера обвел глазами присутствующих, ждал ответа. Женщина в коричневом платье без рукавов, надетом на белую блузку, похожая от этого на странную пятидесятилетнюю школьницу, подняла руку.

– Да, – разрешил Гера.

– Чтобы говорить? – вопросительно ответила женщина.

– Говорить можно и через маску – матерчатую, сетчатую, в виде забрала. Мы же с вами – говорим. Еще варианты?

Руку поднял худой мужчина в толстом свитере, связанном рельефом кольчуги. У него сзади до плеч висели пряди полуседых волос, не стриженных, наверное, с самого начала пандемии.

– Когда только губы, отдельно, они эротично смотрятся.

– Верно! – подтвердил Гера. – Абсолютно верно! Вы удивитесь, но не бывает некрасивых губ! Они кажутся некрасивыми только тогда, когда мы видим лицо полностью и отмечаем, что губы расположены либо слишком близко к носу, либо слишком далеко от него, они не всегда образуют гармоничный косинус со скулами, и так далее. Масками прикрывали тривиальные части, которые и портят лицо – скулы, нос, а заодно формировали вырезами масок контур глаз, который не у всех бывает удачным. Ибо! – Гера поднял палец, – глаз некрасивых тоже не бывает, имеются в виду глаза как органы зрения – зрачки, белки, радужка. Суть в контуре, в форме, именно поэтому женщины изобрели раскраску, которая есть тоже не что иное как…

Гера ждал подсказку.

– Маска! – радостно догадалась женщина-школьница.

– Да! Маска! Она придает заманчивость, она обещает и намекает.

– И обманывает! – со знанием дела подал реплику длинновласый мужчина.

– Не без этого, – охотно согласился Гера. – Но мы с вами целое занятие посвятили теме первичного обмана как естественного средства эволюционной борьбы. И пришли к выводу, что обман не так страшен, как его малюют, дело не в нем, а в отношении к нему. Помните про двух женщин в одной?

– Меня тогда не было, – сказал кто-то у стены, ближней к Галатину, невидимый за шкафом.

– Тогда прошу прощения за повтор, расскажу еще раз кратко. Парадокс касается в первую очередь мужчин. Сплошь и рядом мужчина до самого момента сближения, понимаете, о чем я, не знает, с кем имеет дело. Он видит красивое лицо, стройную фигуру, он видит, и это главное, что его избранница нравится окружающим. Ему кажется, что он выбрал ее добровольно, на самом деле тут выбор тройной: во-первых, выбрала его уже она сама, во-вторых, выбрал и одобрил социум, окружение, и только в-третьих выбрал он сам или повелся на два предыдущих выбора. И вот сближение. Прекрасная ночь, беспощадное утро. Мужчина впервые видит свою любовь без маски, то есть без макияжа, видит, в сущности, другую женщину. И понимает, что она не только не красавица, а часто наоборот. Почему же он не разочаровывается, не бежит и не уходит? Потому, что он помнит: в маске его избранница опять станет красавицей и для него, и для всех остальных. Другими словами говоря, он любит не только ее, но и народное мнение о ней. И если народное мнение считает ее красавицей, он готов сколько угодно не замечать, что это не так. Фигуры, частей тела, которые он открывает для себя во всей полноте и во всех недостатках, это тоже касается: народное мнение считает ее фигуру превосходной, и все, и для него достаточно.

– Я не согласна! – негромко сказала девушка, сидевшая сзади, боком к двери, поэтому Галатин видел ее в профиль. Бледное лицо, обрамленное тонкими рыжеватыми волосами, такими жиденькими, что сквозь них видны просветы кожи. Глаза цвета слабо заваренного чая. Несколько веснушек у глаз.

– С чем вы не согласны? – спросил Гера.

– С тем, что женщины все напяливают маски и раскрашиваются. Давно уже в тренде естественность.

– Тем хуже для тренда, – парировал Гера. – На самом деле маски есть у всех и всегда. Вернее, полумаски: что не надо, закрываем, что надо – открываем. Не в макияже только дело. У мужчин вместо масок – деньги, положение в обществе, машины, одежда, возможности, у женщин обаяние, сексуальность, умение слушать и понимать, ум, в конце концов! – отнесся Гера непосредственно к бледной девушке. – И – речь, голос! Это, дамы и господа, и есть наша тема сегодня – голос. Как мы говорим?

Все молчали – вопрос был слишком расплывчатым.

– Смелее, смелее, дайте общую характеристику – как говорит большинство людей?

Круглоголовый юноша, сидевший рядом с бледной девушкой, попробовал угадать:

– Не очень хорошо?

У него самого голос был точно не очень хорош – скрипуче-басовитый, подростковый, с призвуком невысказанных обид и претензий к окружающему миру.

– Безобразно! – огорчил его и всех Гера. – Безобразные тембры, но это полбеды и даже совсем не беда, безобразные, вот в чем корень, интонации!

– Актерствовать, что ли? – спросила бледная девушка.

– Ни в коем случае! Управлять голосом! Владеть им! Это как с телом. Мало кто без подготовки сразу хорошо танцует. Но вот один урок, второй, третий, и человек начинает получать удовольствие от танца, от своих движений. И те, кто смотрит, тоже получают удовольствие. То же касается гимнастов, бегунов, вообще спортсменов. Наслаждение своим телом! Но голос у нас у всех – в полном забросе. Мы принимаем его как абсолютную и неизменяемую реальность, не пытаемся ничего с ним сделать, даже когда он нам не нравится. Вот вы, Петя, – обратился он к круглоголовому, – любите свой голос? Только честно?

– Не очень.

– И что делаете для того, чтобы он понравился? Ничего! А ведь это легко исправляется, так легко, что вы сами поразитесь! Если не трудно, встаньте и подойдите. Подойдите к Стелле.

Круглоголовый встал и вдоль стены, боком, по шажку приблизился к напарнице Геры, которая смотрела приветливо и ободряюще.

– Осанку держите, осанку! – напомнил Гера. – Мы с вами три занятия на это ухлопали!

Круглоголовый выпятил живот и откинулся назад дугообразной сколиозной спиной.

– Ну, хотя бы так, – согласился Гера. – Теперь вот вам ситуация. Перед вами девушка, с которой вы хотите познакомиться. Эпидемия вручила вам бонус – полуанонимность за счет маски. Даже самый застенчивый человек становится вдвое менее застенчивым. Прикрытый рот раскрепощает. Уверен, что ученые психологи уже пишут об этом диссертации. Что видит девушка? Глаза. Глаза ей нравятся. Нужно добавить голос. Тут важно единство формы и содержания. Девушки любят оригинальность. Вы обычно что говорите, когда хотите познакомиться?

Круглоголовый Петя замялся. Все понимали, что он никогда не знакомился с девушками на улице или в общественных местах, и ждали, что он придумает.

И Петя придумал.

– Телефон спрашиваю, – сказал он.

– Тускло, плоско, не оригинально, – отверг Гера. – Предлагаю вариант: «Девушка, пандемия напомнила, что жизнь коротка, раньше я бы не решился с вами заговорить, а теперь вдруг я завтра умру, и вы не успеете узнать, какой я хороший. Не верьте на слово, дайте телефон, созвонимся, и вы поймете, что я вам нужен!»

– Длинно очень, – пробурчал Петя.

– Скажите короче.

– Попробую.

Петя тяжко вздохнул и выдавил:

– Девушка, вдруг мы завтра умрем, дайте телефон!

Стелла удивленно округлила глаза и осмотрела окружающих, спрашивая их взглядом: это что за нелепое чудо тут нарисовались?

– По смыслу сойдет, – сказал Гера. – В вашей формулировке – простодушие, наивность, не так уж плохо. Но почему так мрачно, Петр? Веселее, легче, бодрее, чтобы не напугать! Девушки любят веселых и бодрых!

Бред какой-то, подумал Галатин. Неужели эти бедолаги воспринимают всерьез эту чепуху? Да еще, наверно, и деньги платят – иначе с чего купил бы Гера такую замечательную квартиру?

Меж тем Петя выставил ногу вперед, поднял руку, покрутил зачем-то в воздухе пальцем и крикнул, будто через улицу:

– Девушка, дайте телефончик, а то умру от ковида и не успею позвонить, а вы мне нравитесь!

Стелла засмеялась, засмеялись и другие, кроме девушки с жиденькими волосиками.

– Отлично! – ободрил юношу Гера. – По словам совсем хорошо, нелепо и симпатично, но голос очень уж клоунский. Интонация-то у вас веселая, но намерения-то серьезные, Петр! Еще раз!

Петя скрестил руки на груди и произнес со странно высокомерными нотками, будто одолжение делал:

– Девушка, такое дело, все могут умереть, а вы мне нравитесь. Дайте телефон, и я вам тоже понравлюсь.

– Уже лучше! – воскликнул Гера. – Но гонора поменьше, Петя, поменьше гонора! Откуда он у вас? Будьте самим собой! Хорошо, мы еще с вами позанимаемся, а пока сделаем так: разобьемся на пары и будем тренироваться. Тема: познакомиться, попросить телефон.

– У нас состав не парный, – заметил мужчина в свитере-кольчуге. – Женщин больше.

– Ничего страшного, они потренируются друг на друге. Важно освоить интонацию, найти голос, объекты в жизни все равно будут другие. Отстраняемся от конкретики, представляем, что никого вокруг нет, вы это уже прекрасно умеете!

Все, повернувшись друг к другу, начали тихо совещаться, готовясь к выполнению упражнения. Тут зазвонил телефон Галатина.

Только сейчас Гера заметил его.

– Василий Русланович?

И посмотрел на Стеллу.

Галатин достал из кармана телефон, успокаивающе помахал Гере рукой и пошел в кухню-холл, которая была не меньше гостиной.

– Ты где? – спросила Нина.

– Уже здесь.

– Где?

– В квартире.

– Я просила подождать!

– Ничего страшного. У вас же не секта, – пошутил Галатин.

– Не секта, но работа! Ладно, жди, сейчас буду!

В это время вошли Гера и Стелла.

– Здравствуйте, – сказал Гера, не снимая маски. – Нина мне не сказала, что вы придете.

– Хотел у подъезда подождать, а девушка вот ошиблась, позвала. Она не виновата.

– Я понял. Надеюсь, вам понравились наши игры?

– Даже не знаю, что сказать…

– Тут все просто, Василий Русланович. Вы, наверно, подумали, что мы флирт-коучингом занимаемся…

– Флирт-коучинг – это… – подхватила было Стелла, намереваясь объяснить, но Гера ей не позволил:

– Стеллочка, Василий Русланович – продвинутый человек, он все знает. Так вот, у нас не флирт-коучинг, не обучение тому, как знакомиться и общаться. Нет, и это тоже, но это обертка, фантик. Конфетка в том, что они думают, будто репетируют, а сами уже и знакомятся, и общаются.

– Уже пары наметились, – похвастала Стелла.

– Да! И потом, – Гера понизил голос и оглянулся, – разве в реальной жизни несчастный Петя осмелится попросить у такой девушки, как Стелла, телефон? И вообще заговорить с ней? А тут – пробует! Они ведь до пандемии все сидели по домам, общались и знакомились через сеть, а тут поняли, что могут сдохнуть в одиночестве, потянуло на волю!

– Вам на счастье? – с улыбкой спросил Галатин.

– И нам, и себе!

В это время в квартиру вошла Нина, быстро разделась и проследовала в кухню.

– Все нормально, – упредил ее Гера, видя, что она собирается сказать отцу что-то укоризненное. – Беседуем, понимаем друг друга. Я объяснил Василию Руслановичу, в чем гуманистическая суть нашей деятельности.

– Это не совсем официально у нас, – сказала Нина отцу. – Рассказывать не обязательно.

– Официально, – поправил Гера, – но вы же знаете, сейчас все клубы запрещены, все массовые мероприятия[2]2
  Неподтвержденные данные. При общей путанице и неразберихе какие-то мероприятия и впрямь запрещались, а другие могли запретить, намерения и слухи принимались за реальность, поэтому многие запрещали свою деятельность сами, то есть сворачивали, не дожидаясь прямых приказов. Здесь и далее примечания рассказчика.


[Закрыть]. Поэтому да, почти подпольно получается. Ну что ж, пообщайтесь тут, а мы еще немного поработаем.

Они со Стеллой ушли, и Галатин изложил дочери свою просьбу – пожить у отца несколько дней. Удобней было бы взять его к себе, но он ни за что не согласится оторваться от родного угла.

– А я хочу к Антону съездить, посмотреть, как там и что. Ты знаешь, что происходит?

– Знаю. Ничего особенного. Давно ему пора с этой креветкой разойтись.

– Почему креветка?

– Скрюченная она какая-то. По натуре. Скрючится, и не поймешь, что думает, как к тебе относится. Хитрая.

– Он ее любит.

– Не повезло. Ничего, молодой еще, найдет кого-нибудь. А ты ничем не поможешь. Поэтому, пап, нет. С дедом сидеть не буду, и тебе ехать никуда не надо. Ты как собирался, поездом, самолетом?

– Придумаю. На поезде проблема – из-за температуры могут не пустить. На самолете, наверно, еще строже. Да и дорого.

– У тебя температура?

– Ты же знаешь, иногда повышается.

– Понятия не имею. Часто?

– Каждый день почти. До тридцати семи, редко выше. Я читал, бывают такие люди. Живут до глубокой старости, просто у них такая особенность организма.

– А почему ты не говорил?

– Разве не говорил?

– Ни разу.

– Значит, не придавал значения.

– Ты не придавал, а другие придадут. А если с тобой в дороге что-то случится? Я что буду делать тогда?

– Имеешь в виду – помру? Действительно, за телом ехать, хоронить, морока.

– Плохие шутки! Ты разве не знаешь, для чего этот вирус создали? У китайцев перенаселение, они придумали – выморить своих стариков. А заодно всех стариков мира. Старики – плохие потребители! – уверенно рассказывала Нина; так гладко обычно излагают чужие мысли и слова, накрепко затверженные. – А китайцам надо сбывать товары, они убирают плохих потребителей, оставляют хороших! Ну, и пенсию старикам платить не надо.

– Насколько мне известно, в Китае не очень-то ее платят.

– А Америка? А другие страны? Они все сговорились, это реально третья мировая война, уничтожают лишнее население! Мы проснулись в другом мире, ты не заметил? Все против всех, все друг друга боятся!

– И ты тоже?

– Конечно! Я только в машине чувствую себя спокойно, когда одна!

– Поэтому не хочешь с дедом побыть? Заразы боишься?

– Боюсь, не боюсь, но лишний риск – ни к чему. Может, он уже носитель.

– И я, может, носитель.

– Если нет, после Москвы точно будешь!

– Похоже, тебя зараза больше волнует, чем родной брат, – не совсем логично высказался Галатин, и Нина удивилась:

– Брат-то при чем?

– У Антона настоящая трагедия. Не жалко его?

– С какой стати? Он знал, на ком женится.

– Жесткая ты, дочурочка.

– Только дочурочкой не надо! Дочурочка, чурочка!

– Не буду. А вопрос можно?

– На здоровье.

– Кто тебе Гера? Сожитель, бойфренд, как это называется? А эта Стелла – кто? У вас тут тройничок, что ли? – с корявой игривостью спросил Галатин.

Нина поморщилась:

– Пап, я знаю, ты на уровне хочешь выглядеть. Не старайся, это смешно. И сапоги эти твои, шляпа дурацкая – тоже смешно. Показываешь, что не старый? А получается наоборот – ты не просто старым кажешься, а доисторическим каким-то.

– Я ничего никому не показываю, мне нравится. И ты ошибаешься, дочь, я не на уровне. Наоборот, я настолько ничего не понимаю в теперешнем мире, что жить в нем не хочу.

– Другого не будет.

– Знаю. Но он мне иногда глубоко противен.

– Мне тоже, это нормально.

– Для тебя все нормально.

– Поругаться хочется?

– С тобой поругаешься. Ты какая-то… Ничем тебя не прошибешь. Что тебя волнует или хотя бы интересует? Я не про то, как Китай стариков морит, я про тебя. Чем хочешь заниматься? Быть при Гере? А если он тебя бросит, что тогда?

– Неизвестно, кто кого бросит.

– Нет, правда, мы с тобой никак не поговорим об этом, но я понять хочу – в чем твое дело жизни? Семью – хочешь? Детей – хочешь? Чего хочешь вообще?

– Сейчас – помолчать.

– Довольно грубо с папой говоришь, не кажется?

– А не нарывайся.

Смута, тяжкая смута была в душе Галатина: кажется, что много можешь сказать, но не сообразишь, что именно. Дело, наверно, в той далекой трещине, которая образовалась, когда Нина подросла, образовалась ни с чего, сама собой, и это невыносимо обидно, и хочется понять, в чем причина. Никогда Галатин не заговаривал об этом, и вдруг решился:

– Я вот думаю. Мы с тобой были очень близкие папа с дочкой, когда ты маленькая была, лет до восьми-девяти. И потом я тебя тоже любил, и сейчас люблю, а ты, мне кажется, перестала. И меня, и маму. Будто мы исчезли для тебя. Или я ошибаюсь? Скажи честно.

– А чего тут говорить? Я уродка, пап, – спокойно сказала Нина.

– То есть?

– Я безэмоциональное и бездуховное существо. Меня ничего не волнует, ты прав.

– Я думал, наоборот. У тебя всегда были с кем-то бурные отношения.

– Это я так, накручивала себя. Люблю накрутить, особенно когда выпью.

– Ты выпиваешь?

– Конечно.

Ну вот, думал Галатин, ты желал откровенного разговора, ты его получил. Радуйся.

– Может, я как-то…

– Нет. Ничем не поможешь, я только разозлюсь. Знаешь, очень жалко, что мама умерла, но, если бы она была живая, я бы ее ненавидела.

– За что?

– За все. Постоянно восторженная, все время восклицает, хочет, чтобы все вокруг такие были. Раздражало страшно.

– И я раздражаю?

– Меньше, но тоже. Меня все раздражают. Я, пап, людей вообще ненавижу. Наглухо. Ненавижу и презираю. Гера это хорошо понимает, он сам такой. Он в эпидемию прямо расцвел – все бегут к нему, как дети. Мне тоже нравится – люди притворяться перестали, показали, какие они слабые, какие убогие, ничтожные, трусливые. Я раньше думала, что одна такая, злилась на себя. Теперь вижу – все такие. Не вдохновляет, конечно, но успокаивает. Общая трусость примиряет с собственной.