Текст книги "Большая книга перемен"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

7. ШИ. Войско

____ ____

____ ____

____ ____

____ ____

__________

____ ____

Вы получите неожиданное известие.

Максим поделился своим огорчением с Петром, а Петр рассказал, что Немчинов передумал, звонил, выражал готовность работать.

– Его тысяч на двести опустить надо, чтобы в следующий раз не выдрючивался, – сказал Петр. – И где гарантия, что он тоже сумеет? Может, правда, в Москву? Там всяких писателей полно, а зарабатывают, я не думаю, что очень уж хорошо.

– Может, и в Москву, – согласился Максим, которому не хотелось вести переговоры со строптивым Немчиновым. Пусть Павлу понравилась его книга – ну и что? Есть люди с именами более известными, которые уж наверняка пишут не хуже. По крайней мере не начнут гнать пургу с первой строчки про могучий семейный клан.

А в это время Сторожев ехал к Павлу Витальевичу в его загородный дом.

Проезжая мимо поворота на Водокачку, вспомнил о намерении навестить Лилю и Колю. Надо позвонить Немчинову, напомнить и договориться.

К имению Костякова-старшего вела отдельная асфальтовая дорога, которую Павел Витальевич проложил для себя. А само имение, обнесенное высоким забором, располагалось на опушке леса. Дом трехэтажный, огромный, с роскошной столовой, строился пять лет, предполагалось, что будут жить здесь и дети, и внуки, и гости смогут собираться по двести человек. Но получилось так, что жена Ирина погибла в аварии, старший сын Егор и младшая дочь Рада и живут отдельно, и оба пока не собираются заводить внуков, гостей звать в пустой дом как-то странно, а с деловыми партнерами встречаться здесь не хочется. Не для того строилось, чтобы осквернять разговорами о деньгах, траншах, перевозках, объемах, отгрузках, откатах и т. п.

В углу обширного двора – домик, где живут супруги Сердяевы, рачительная, веселая и разговорчивая тетя Лида и не менее работящий, но молчаливый дядя Толя, они и смотрят за домом. Да еще охрана на въезде, само собой.

Павел Витальевич до этого лета появляется здесь редко, предпочитает жить в довольно скромной городской квартире. Когда же ему приспичивает уйти вразнос, он уединяется именно здесь, подальше от чужих глаз, и именно сюда приглашал Валерия Сторожева.

Позвал и на этот раз.

Устроились в малой столовой на первом этаже, ужинали без вина и водки, но Сторожев видел настроение Павла и решил упредить:

– Не рановато, Паша? Два месяца прошло.

– Знаю.

– Я откачаю, но я не бог. Тебе может стать плохо.

– Знаю. А чего ты суетишься? Может, я не для этого с тобой встретился? А просто – поужинать?

– Тогда ладно.

– С другой стороны, скажи, Валера, а почему бы мне и не выпить? Что мне мешает?

– Ну, дела, допустим.

– Клал я на них. Дела идут, контора пишет.

– Здоровье.

– А зачем оно мне? Для кого?

– Жизнь тоже не нужна?

– Не нужна, – подтвердил Костяков.

Валера человек опытный. Он понимал, что для Костякова важны и дела, и здоровье, и жизнь. Просто – корежит человека, выпить ему хочется, вот он и нагоняет на себя трагизм. Жаждущие алкоголики любят похвастать пренебрежением к жизни: свой страх заговаривают. А если уж выпьют, тогда им черт не брат. Сколько Валера знает случаев, когда по пьяному делу и вены себе резали, и с третьего этажа прыгали, и грозили под машину скакнуть. И хоть пьяных действительно бог бережет, но смертельных случаев тоже хватает. Помнится, откачивал Валера одного такого смельчака, а он вдруг встрепенулся, вырвал из себя иглы с трубками, побежал куда-то. Выяснилось – на крышу. Ему вздумалось прыгнуть на соседний дом, стоявший рядом, чтобы убежать от постылой жены, вызвавшей Сторожева (и больной ведь сам согласился на лечение!), от неминуемого похмелья. Он разбежался, оттолкнулся и с тяжелым влажным шлепком, напомнившем, что человек состоит из воды, ударился о стену противоположного дома и упал на землю уже мертвым.

– Нет, скажи, зачем мне нужна жизнь? – спросил Павел. – Для чего и для кого?

– Для детей хотя бы, – ответил Валера, понимая, что ответ Павла не устроит, но без этого нудного разговора не обойтись. На самом деле Павел колеблется, не настроился на запой, значит, надо использовать все возможности его отговорить.

– Я им не нужен. Им нужны мои деньги. И даже деньги не нужны, оба свое дело нашли, Рада из дома не выходит, на компьютере сутками чего-то там тюкает… Копейки зарабатывает и довольна. Такая девушка и вне жизни совсем, обидно даже. А Егор возится со своим самопальным театром и больше знать ничего не хочет. Короче, аргумент не катит, идем дальше.

– Сто раз ведь говорили, Паша.

– А я опять сомневаюсь. Скажешь – себе нужен?

– Да, себе.

– Зачем?

– Затем, что ты не знаешь, что с тобой будет завтра. Вот ты говоришь: я себе не нужен. Ты имеешь в виду себя – сегодняшнего. Которому плохо, грустно, понимаю, у самого такое бывает через день. Но ты лишаешь себя шанса узнать, каким ты будешь завтра.

Павел махнул рукой.

– Таким же. Нет, эти разговоры без питья – совсем не то. Давай выпьем.

– Постой, – сказал Сторожев. – Нажраться всегда успеешь. И сдохнуть. Почему ты думаешь, что будешь таким же? Я вот, сам знаешь, жил почти всю жизнь черт знает где черт знает с кем, – для пользы дела оболгал Валера первую жену и свое в действительности теплое отношение к ней, – и думал, что всю жизнь так буду жить. А потом…

– А потом встретил другую дуру. Извини, но твои слова.

– Да, мои. И тоже мог бы напиваться и сдыхать. Но я терпел. Я верил, Паша. И встретил женщину своей мечты, женщину, которую обожаю.

Валера опять соврал – но опять для пользы дела. Павел этого, конечно, не знал.

– Да, – сказал Павел. – Она милая у тебя. Добрая и…

Мужчины не умеют долго говорить о женщинах, к которым равнодушны, а Павел к Наташе был равнодушен, она ему совсем не нравилась, Валера это знал и не обижался, но, конечно, досадовал. Все-таки, подумал он в который уже раз, пора мне с Наташей заканчивать. И больше никаких совместных проживаний – ни с кем. Разовые встречи, комфорт необязательности.

– Нет, – сказал Павел. – Мне почти пятьдесят пять. Ты ведь понимаешь, что меня если кто полюбит, я имею в виду молодых и красивых, то только за деньги?

– Не обязательно.

– Обязательно. Нет, Валера, в этом ты меня не переспоришь. Я никому не нужен, и это факт.

– Братьям нужен. Максиму, Петру.

– Зачем? Они и без меня справятся.

– Ты им по-человечески нужен. Просто – как брат.

– Ага, – иронически хмыкнул Павел.

– Между прочим, они о тебе книгу хотят написать, – сказал Валера. – Не сами, конечно, а с помощью моего друга. Илья Немчинов, журналист.

– Книжку о Постолыкине написал, хорошая книга, – кивнул Павел и заулыбался, довольный. – Ах, паразиты! На слове поймали меня, подарок решили сделать.

– Черт, я же проболтался! – как бы спохватился Сторожев.

– Ничего. Не проболтался, а просто сказал в дружеском разговоре. Не считается. Ты же не знал, что я этого не знал?

– Нет.

– Ну и всё. А как они собираются это сделать? То есть он? Только про меня или вообще про семью, про отца с матерью? Между прочим, я тебе сейчас кое-что покажу.

Павел вышел и вернулся с картонкой в рамке. На приклеенном к картонке ватмане было схематично нарисовано родословное древо – видимо, сам Костяков трудился. Павел поставил громоздкую раму на каминную полку.

– Вот, полюбуйся!

Любоваться особо было нечем, древо было не густым. Сверху, как полагалось, самые младшие, снизу, у корня аляповато нарисованного дерева неизвестной породы, – старшие.

– Видишь? – спросил Павел. – Сплошные вопросы. Мы дальше своего деда никого не знаем. Кто был прадед, неизвестно. Кто был нашей бабки отец, неизвестно. Они сами не понимают, какое хорошее дело задумали. Не про меня надо, а вообще про семью – откуда, кто. Чтобы потомки знали. Это же интересно!

– Илья, насколько я знаю, отказался.

– Почему? Мало предложили?

– Нет, там какие-то свои соображения.

– Какие еще соображения?

Павел, не любивший ничего откладывать, тут же взял телефон, позвонил Максиму.

– Ты только скажи, что я не нарочно проболтался, – успел предупредить Сторожев.

– Да ладно!

Быть уличенным в добром деле не так уж страшно, поэтому Максим сразу же и охотно сознался. Объяснил, что Немчинов закапризничал, они дали попробовать другому человеку, известному журналисту Дубкову, но тот не справился.

– А Немчинов сколько запросил?

– Миллион рублей.

– Нормальная цена. Столько средняя машина стоит, а книга – не машина. Машина разобьется или сгниет, а книга останется. Мы тут с Валерой Сторожевым за городом у меня, берика этого Немчинова, Петру позвони, езжайте все сюда.

– Пропал сюрприз! – огорчился Максим.

– Шут с ним. Идея хорошая, это главное. Надо обсудить. Короче, жду.

Максим позвонил сначала Петру, велел, чтобы ехал к Павлу, а потом Немчинову. Напросился на визит, примчался через считанные минуты. Дома, на счастье Максима, оказались и жена, и дочка Немчинова, они были в соседней комнате, но незримо присутствовали, стояли за плечами Немчинова, что очень облегчало.

Максим повел беседу энергично.

– Значит, вы все-таки согласны?

– Да. Но хотелось бы обговорить…

– Все обговорим.

– Непривычное дело, сами понимаете…

– Будете писать – привыкнете. Тем более ситуация изменилась: Павел узнал, что мы ему хотим сделать такой подарок. Благодаря вам узнал.

– Как это? Я с ним даже не знаком. То есть пересекались, я его знаю, но он меня нет.

– Другие люди есть. Вы по всему городу благую весть разнесли.

Обычный выпад – заставить противоположную сторону чувствовать себя виноватой. Зубры и волки, переговорных дел мастера, на это не покупаются, а Немчинов наивно огорчился:

– Я только своим людям, по-дружески. Даже всего только одному, Валере Сторожеву. Не думал, что он…

– Вот и он по-дружески – Павлу. Ладно, поезд ушел, что теперь говорить? Выручайте нас: брат просит приехать, обсудить. Огромная просьба – ни от чего сгоряча не отказываться. Все обговариваемо, понимаете?

– Если обговариваемо, то…

– О том и речь. С учетом ваших условий и творческих запросов.

В результате у Немчинова сложилось впечатление, что он победил. Этого Максим и добивался. Оптимальный результат – чтобы поверженный, облапошенный и даже втоптанный в пыль противник чувствовал себя при этом на коне. Ибо главное для человека, давно понял Максим, не сама победа, а ощущение победы, пусть даже ложное. Наполеона после Бородина все убеждали, что он победил. И сам он так считал. Чем кончилось, мы знаем.

Когда ехали, Максим дал посмотреть Илье те несколько страниц, которые написал Дубков, со своими пометками.

– Нашли тоже, кому предложить, – сказал Немчинов. – Нет, журналист он, может, и неплохой, – тут же оговорился он, считая неприличным хаять коллегу (хотя и журналистом считал Дубкова отвратительным, да и человеком тоже).

– Так вы же отказались.

Приехали к Павлу, когда там был уже Петр. Немчинов, здороваясь со всеми, на друга Валеру посмотрел особенно, тот слегка пожал плечами: так уж получилось, не обессудь!

Сели за дубовый стол, начали переговоры. Для братьев это было дело привычное, Сторожеву тоже приходилось играть в бизнесмена, когда создавал свою клинику, закупал оборудование, нанимал специалистов. При этом Валера всегда в таких случаях как бы наблюдал за собой со стороны. Это был театр одного актера и одного зрителя – никто другой не догадывался, что Валерий Сергеевич Сторожев слегка валяет ваньку, дурачится (не упуская при этом выгоды), напротив, вид у него был сугубо деловитый, серьезный, уважительный по отношению к теме встречи и к собеседнику, поневоле и собеседник становился таким же. Наблюдая за многими новоявленными предпринимателями, особенно первого поколения, Сторожев легко распознавал тех, для кого игра в бизнес была непривычна, кто стеснялся этой игры, воспитанный советскими десятилетиями в том духе, что всякая выгода есть грех. Они, особенно если из интеллигентов или недавних работяг, казались людьми странной овечьей породы, коряво напялившими на себя волчий зипун, из-под которого то и дело выглядывала курчавая простодушная овчинка. А потом… Потом пришли уже волки естественные, без курчавости, готовые на все. Да и среди прежних было немало матерых, тех, кто и до Передела имел опыт серьезного бизнеса, так называемые цеховики, крупные хозяйственники, администраторы, фарцовщики и, естественно, комсомольские и партийные работники.

А Немчинов казался здесь странным, попавшим по недоразумению. Даже одеждой своей – всё те же летние жеваные брючки, рубашонка, босоножки с черными носками. И как у Сторожева он не обращал внимания на прелестный интерьер, так и тут словно не замечал окружающего великолепия – огромных окон, высоких потолков с лепниной, камина, выложенного красным и черным мрамором (похожего от этого на Мавзолей Ленина), дубовых панелей и антикварных светильников. Он сосредоточился на сути – что в конечном итоге было правильнее всего.

Разговор вел Павел. Он отнесся к Немчинову крайне уважительно. Первым делом попросил расписаться на книге о Постолыкине. Поинтересовался, как распродается тираж. Посетовал: не ценят у нас настоящих книг. Изъявил готовность поспособствовать: купить остаток и распространить в сарынском бизнес-сообществе. А потом сказал:

– Валера мне тут случайно обмолвился – простим его, да? – что братики мне сюрприз готовят. Это приятно, конечно. Хотя как-то, честно говоря, неловко.

– А чего неловкого? – не согласился Петр. – Вон Зимянский картину о себе заказал. Маслом. Три на четыре, двенадцать квадратных метров. Во весь холл висит. Я как первый раз увидел, даже испугался, входишь, а он висит и смотрит, глаза с кулак. Жутковато. А про Соткина по его заказу почти художественное кино сняли. И что?

– А то, Петя, – ответил Павел, – что картина маслом, три на четыре, она висит дома. И это самое почти художественное кино, оно для своих, home video такое. А книгу делать для дома, для семьи – глупо. Книгу люди должны читать.

– Ну и пусть читают. Я тебе хоть десять тысяч распространю, и еще спасибо скажут.

– Ага. И мы разбогатеем, – усмехнулся Павел. – Нет. Моя идея такая, я вот Валере уже сказал: написать книгу вообще о нашей семье. С родословной.

– А что, есть родословная? – спросил Немчинов.

Павел встал и подвел всех к камину, где стояла картонка с фамильным деревом, повернутая тыльной стороной. Перевернул.

– Это, конечно, эскиз, – сказал Павел. – Схема.

Илья осмотрел.

– И всё?

– В том-то и дело.

– А я вообще где-то в стороне, – обиженно заметил Петр.

– Ты не Костяков, брат, ты по женской линии, – объяснил Павел. – Строго говоря, тебя тут вообще быть не должно.

– Спасибо. А мама моя разве не Костякова?

– Ну и взял бы ее фамилию, – посоветовал Максим.

– С какой стати? Мне и по отцу неплохо. Вот еще найти бы его и потолковать кое о чем, – добавил Петр. – Если он еще живой.

– Значит, я про всех должен написать? – уточнял Немчинов.

– Ну да.

– И про Леонида?

Максим посмотрел на Павла и сделал что-то быстрое руками, пальцами. Павел ответил тем же. Максим еще раз произвел свои пассы, склонил голову вопросительно набок. Павел ответил еще короче.

Что они делают? – подумал Немчинов. И тут же сообразил – как что? Они же дети глухонемой матери, они умеют вот так общаться. Большое преимущество!

– Извините, что при вас беседуем таким образом, – сказал Павел. – Привычка детства. О чем мы говорили?

О том же, о чем вы сейчас на пальцах, подумал Немчинов, но вслух напомнил:

– О вашем брате.

– И о нем, конечно. Он, может, из нас был самый перспективный. На всю страну гремел бы. Но – судьба. Трагическая случайность. А книга все-таки юбилейная, поэтому расписывать особо не нужно.

– Значит, вы хотите, чтобы я написал историю семьи? Начиная с какого времени?

– А с какого информацию найдете, – ответил Павел. – Сначала что-то вроде исторического предисловия. А потом про отца с мамой, а потом про нас.

– Я обошелся бы, – сказал Максим. – Вон ты мне нарисовал – две жены, трое детей… Не считая еще одного внебрачного. И что в разводе писать не обязательно, и так ясно.

– Ты это сам себе нарисовал. Не беспокойся, это эскиз. А в книге, если что тебе не понравится, уберем, – сказал Павел. И увидел, что Немчинов тут же насторожился. Успокоил его:

– Это не цензура. На уровне пожеланий.

– Убрать – не пожелания.

– Решим, решим, – заверил Павел. Он уже знал, как будет: Немчинов напишет книгу, они ее примут, оплатят, а потом отредактируют сами, как надо. И Максим, и сам Павел словом владеют вполне прилично. Так что сейчас лучше автора не раздражать.

А Максим подумал, что не мешало бы проверить так же, как с Дубковым, сможет ли Немчинов в принципе выполнить заказ в требуемых параметрах. И предложил:

– Давайте, чтобы потом не было претензий, поступим так: Илья Васильевич набросает для пробы несколько страниц. И посмотрим. Хорошо?

– Не надо! – категорично возразил Павел. – Что еще за контроль? Если человек такую книгу написал, ясно же, что может.

Максим пожал плечами:

– Как скажешь.

– А аванс выдадим сразу. В размере четверти, как положено, – Павел посмотрел на братьев: не возражают ли?

Они не возражали.

8. БИ. Приближение

____ ____

__________

____ ____

____ ____

____ ____

____ ____

Участвуйте в общих делах.

Как и договаривались, Илья и Валера отправились навестить Лилю и Колю.

Хорошо бы, конечно, сначала позвонить, предупредить, а то мало ли что.

Телефона Коли не оказалось ни у Немчинова, ни у Сторожева.

– Позвони Маше Нестеренко, она все про всех знает, – посоветовал Немчинов Валере, имея в виду бывшую одноклассницу, которая действительно всегда была в курсе всех дел. – У меня есть ее номер.

– Почему я?

– Потому что ты обаятельный, и она тебя любила.

– Откуда ты знаешь?

– Да ладно, красавец, тебя все любили.

Что ж, Валера позвонил.

Маша минут пять охала, ахала и радовалась.

– А то прямо все пропали, паразиты, ну прямо все!

– Видишь, я не пропал. Как ты?

– Ой, прямо тебе интересно, как я!

– Нет, в самом деле?

Оказалось, все более или менее: дочку Настю, слава богу, замуж выдала, мужа Костю, слава богу, схоронила, мама старенькая, слава богу, живая, работа, слава богу, есть – в одной коммунальной конторе, чтобы она пропала, с девяти до семи каждый божий день, да еще дежурства в субботу, денег мало, но хватает, счастья нет и не будет, мужиков нет и не надо, жить не хочется, но и умирать рано. В общем, все как у людей, а если бы он, сволочь, то есть Валера, хоть раз бы в год заехал и она бы угостила его вином «Изабелла», которое делает из собственного винограда, растущего на собственной даче, то она бы вообще счастлива была.

– Разве Костя умер? – спросил Сторожев.

– Да уже года два. Это, значит, ты мне столько не звонил. Да и телефона не знал, наверно, спросил у кого-то. А зачем, кстати? Чего это я тебе понадобилась?

Валера уклонился.

– Не знал, соболезную.

– Ой, Валера, будем откровенно: чего тут соболезновать? Человек был гнилой во всех смыслах, болезненный, умом тоже тронулся, игрушечные кораблики мастерил – и не просто так, а в бутылках! Последний год вообще ни с кем не говорил, только кашлял. Ему одна дорога была. Так что, если не врать, отмучился человек, бог его пожалел. Дома умер, – всхлипнула Маша. И тут же вернулась к прежней бодрой речи. – Но знаешь, что интересно? Врачи сказали: ну да, легкие были не совсем в порядке, но в принципе люди с такими болячками еще долго живут. И печень почти нормальная была, несмотря на пиво, и сердце. Понимаешь, да? То есть он даже не физически, он как психологически умер. Понимаешь? Ну всё, не буду тебя грузить, давай, что ты хотел?

– У тебя телефон Коли Иванчука есть?

– Ох! – перепугалась Маша. – А зачем тебе? С Лилей что-нибудь?

– Нет. Насколько я знаю, все в порядке.

– Это – в порядке? Женщина какой уже год лежит!

– Я имел в виду…

– Да ясно. А зачем тебе Иванчук?

Вопросы Маша всегда задавала простые, в лоб.

– По одному делу.

– Если хочешь помочь, это святое, – одобрила Маша. – Ты же богатенький у нас теперь. Давно пора догадаться, у людей иногда жрать нечего, не говоря про лекарства. Одна дочь работает у них.

– А ты откуда знаешь?

– Я все знаю.

Получив номер телефона, Сторожев позвонил Коле. Тот слегка удивился, но сказал:

– Да пожалуйста, приезжайте в любое время. А чего это вы решили?

– Просто – давно не виделись.

Сговорились на воскресенье.

Люся, жена Немчинова, учившаяся в той же школе, на два класса младше (тогда они с Ильей и подружились), сказала, что тоже хочет навестить Лилю.

– Зачем? – спросил Илья. – Подругой ты ей не была.

– Но все-таки знала ее.

– Ни к чему. Вот еще, толпой явимся…

Люся собиралась было обидеться, но вдруг догадалась о причине. Илья подумал, наверное: одно дело, когда лежачую больную навещают мужчины, бывшие друзья, другое, когда женщина – здоровая, ходячая. Нюанс тонкий, но существенный.

– Извини, – сказала она мужу. – Я как-то не сообразила.

Илья понял, что она поняла причину отказа, и был ей благодарен. Нет, что ни говорите, главное условие, при котором можно жить с женщиной всю жизнь, – взаимопонимание.

Они ехали со Сторожевым той же дорогой, что вела к поместью Костякова-старшего. Только на развилке к поместью надо сворачивать влево, а к Водокачке – вправо.

Ехали молча, будто на кладбище.

Показались дома над обрывом, все в тополях, в садах. Когда-то здесь построились самовольно, как и везде по окраинам Сарынска, приезжие люди. А потом оформили задним числом. Обрыв не смущал, он был во время застройки далеко. Со временем выяснилось, что здесь постоянные оползни, и края обрыва стали подступать к домам все ближе и ближе. Жители беспокоились, но надеялись, что если уж за полвека ничего такого не случилось, то и сейчас не обязательно случится.

Случилось. Обвалился один дом, а через неделю другой. В первом случае хозяева успели выбежать, кое-что похватав из утвари, во втором – отсутствовали. Напуганные жители поселка потребовали переселения в городские квартиры. Приезжали комиссии, осматривали местность. Поняли: деваться некуда, придется переселять. Не всех, конечно, пока самых крайних. А там видно будет. Может, перестанет сыпаться. Однако, как только дело доходило до предоставления жителям Водокачки квартир, у них появлялись отговорки: то район далекий, то жилплощадь маловата, то последний этаж не устраивает (или, наоборот, первый). Или вдруг заявляли, что их неправильно поняли, что никуда они из собственных родных домов, от политых потом и кровью садов и огородов не поедут, а пусть лучше начальство позаботится укрепить обрыв.

Водокачка примечательна еще тем, что сюда с некоторых пор повадились ездить свадебные кортежи. Когда-то, при социализме, они ездили фотографироваться к огромному памятнику Ленину, который своими колоссальными размерами превышал партийно-патриотические потребности даже такого немалого города, как Сарынск (впрочем, этот город всегда был купечески амбициозен). После упразднения советской власти и коммунистической идеологии стали кататься в парк Победы, к монументу воинской славы: осталась потребность сопрячь личное событие с чем-то эпохальным в жизни страны. Но вот и парк закрыли на долгую реконструкцию, кортежи мыкались кто куда, а потом набрели на это место. Новая традиция закрепилась в считанные недели. Тут нет никакого памятника, зато растет вековая береза, сколочены возле нее деревянный столик и пара лавок, то есть можно выпить и закусить, а главное – вид отсюда на окружающее удивительный, широкий, торжественный, чудятся вдали барки и челны, слышатся в исторической памяти песни про Стеньку Разина и про утес, что и требуется в соответствии с моментом.

Лет восемь назад многодетный и обстоятельный человек Равиль Ахтямов решил построить на Водокачке особняк. Начал серьезно, возвел полтора этажа, но тут плохие люди подвели его, втянули в долги, пришлось несколько лет все заработанное отдавать, бросив стройку. Рассчитавшись, горячо взялся опять за строительство. Подросшие сыновья помогали. Уже вывели стены под крышу, и тут ночью осыпалась земля. Один из углов дома повис над бездной. Ахтямову все сочувствовали и советовали разобрать потихоньку дом, построить на новом месте. Тот молча слушал, смотрел на повисший угол, потом нанял технику, людей, вдолбили в откос металлические трубы, подперли ими, как сваями, угол, выглядело вполне солидно. Возвели крышу, взялись за отделку… И опять осыпалось, и опять ночью, уже под другим углом. Лицо Равиля стало серым, когда он это увидел. Но тут же пошел опять за техникой и людьми – укреплять и этот угол. Укрепили. Семья пока живет в прежнем старом доме за Техническим оврагом (это официальное название, а обиходное – Теховраг), жена плачет и говорит Ахтямову, что никогда не переселится в новый дом. Муж молчит и изо дня в день работает, заканчивая отделку: стучит, сверлит, колотит. Сыновья безропотно помогают ему.

Дом Лили оказался впритык к высокому забору новостроя, но дальше от обрыва – последний дом поселка, рядом со свадебной березой. Лиля выменяла его на свою большую квартиру в центре – ради вида на Волгу, на небо, на просторы, раскинувшиеся за Волгой. Легче от этого, конечно, не становится, но глубоко не прав тот, кто считает, что все равно где умирать, – не все равно, очень не все равно.