Текст книги "Большая книга перемен"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Я не уговаривал.

– Уговаривал.

– Не уговаривал.

– Мне лучше знать.

– Это с какой стати? – возмутился Иванчук.

– С такой, что я твое подсознание, а оно честнее.

– Передергиваешь, шут. Честнее кого? Или чего?

– Сознания.

– Ерунда. Все равно, что сравнивать глубину Мариинской впадины с какой-нибудь Джомолунгмой. Ну да, и там меряется в метрах, но ты же не скажешь, что впадина глубже горы? Или что гора выше впадины?

– Это парадокс? – оживился шут с видом отличника на математической олимпиаде.

– Считай как хочешь.

Коля через пару дней пришел опять. Лиля сказала ему почти сразу же:

– Вот что, Иванчук, ты мне ничем не обязан. Ну переспали, бывает. Особенно спьяну. Не надо меня теперь обременять благодарственными визитами.

– А я еще хочу, – сказал Коля.

– Тебе напомнить? Я начала умирать.

– Но не сегодня же.

И у них началось то, что сейчас называют – отношения. Это слово Коля все чаще замечал в современной молодежной речи, оно сначала показалось ему безвкусным, безликим, а потом он понял – да нет, пожалуй, молодежь права, найдя широкий, но, как ни странно, более точный синоним слову «любовь». По страсти кинулись в объятия друг друга – любовь? Вроде бы да, но надо еще посмотреть. Или – месяц дружили. Решили, что подходят друг другу и надо пожениться. Любовь? Возможно. Но не факт, учитывая количество разводов. Или – живут вместе без брака и венчания, бойфрендят – любовь? Может быть. А может, дешевле квартиру на двоих снимать и удобнее – не искать секс где попало. В общем, что ни назови любовью, все получается с какими-то оговорками и уточнениями. Да еще к тому же есть любовь к Родине, родителям, работе, кошкам и собакам, хомячкам… А слово «отношения» охватывает всё. Переспали – отношения, ходят два месяца под руку – отношения, поженились – отношения, живут вместе – тоже отношения.

Итак, у Коли и Лили начались отношения. Она приходила в его холостяцкую квартирку. Она посвежела, помолодела, она стала говорить, что, похоже, лечится любовью. Это в самом деле был период короткой ремиссии. А потом довольно быстро кривая болезни поползла вниз. Но Коля успел сделать предложение еще до того, как Лиле стало совсем плохо, иначе не приняла бы. Да и так не хотела принимать. Задавала, по своему обыкновению, жесткие вопросы:

– Ты понимаешь, что я инвалид? Уже инвалид, а будет еще хуже?

– Да.

– Ты понимаешь, что скоро от меня никакого толку не будет как от женщины? Ну, оральный секс в лучшем случае. И то не уверена. Тебе придется убирать из-под меня говно и мочу, понимаешь? Сходи в больницу, где лежат такие люди, от них родственники отказались, потому что невозможно терпеть, сходи посмотри, понюхай.

– Был. Я же с врачами говорил – и не раз. И они мне показывали. Я все знаю.

– Тогда зачем такое геройство?

– Хочу быть с тобой, вот и все.

– То есть такая любовь?

– Наверное.

Лиля покачала головой, сомневаясь, а потом сказала:

– Да нет, все может быть. Но я тебя не очень люблю. То есть отношусь лучше, чем к другим, но не люблю. Честное слово, если бы любила, тогда бы уж точно прогнала.

Свадьбы не было, просто зарегистрировались в загсе. Лиля оставила свою фамилию – Соломина. Потом посидели втроем, выпили шампанского, потом Даша мыла посуду, а Лиля, глядя на нее, говорила так, будто дочери тут не было:

– Когда Дарья родилась, у нее проблемы были, инфекция, температура, мне ее не дают, у меня у самой температура, лежу и думаю: может, пока я ее не видела, пока не так жалко, она помрет? И никто не будет мучиться, ни я, ни она.

– Придушила бы меня, и все, – сказала Даша.

– Да, надо было, – согласилась Лиля.

– Ну вас, с вашим юмором, – сказал Коля. – Ты что, Даша, недовольна, что живешь?

– Я-то? Еще как довольна. Я просто к тому, что Лилю понимаю.

– Я хотела остаться одна, – продолжила Лиля. – Потому, что я подозревала, что эту дурочку полюблю. И вот теперь думай о ней, беспокойся. Как учится, с кем дружит, может, наркотики принимает. Дашка, предупреждаю, убью.

– Не принимаю я ничего.

– А куришь?

– Я непостоянно, иногда. Надо же попробовать.

– Тебе повезло, что я больная, Дарья. Тебя черти внутри дергают. Я сама такая была, но держалась. И тебя буду держать. Потому что при больной маме нехорошо быть наркоманкой или еще кем-то. Дождись, пока умру, а потом делай что хочешь.

– Слишком долго ждать, – отшутилась Даша.

– Не так долго, как тебе кажется.

Лиля вкручивала окурок в пепельницу, а Даша и Иванчук обменялись поверх ее головы взглядами. Это был первый момент, когда они почувствовали, что – заодно, что придется заниматься общим делом, болезнью Лили, что вскоре они будут не трое, а двое, Даша и Коля. И – отдельно – больная Лиля. То есть – двое и одна.

Иванчук поставил столбы, засыпал, укрепил. Хорошо, что участок у дома небольшой, а то пришлось бы возиться несколько дней. Дальше работа пошла веселее, нетрудная, хотя тоже однообразная – прибить продольные планки, а к ним вертикально приколотить штакетины, соблюдая расстояние между ними, чтобы все выглядело ровно и красиво.

Даша вышла на крыльцо.

– Ужинать будешь?

– Закончить бы надо.

Даша посмотрела на груду планок.

– Все равно сегодня не успеешь.

– А завтра времени не будет. Или не захочется.

– Помочь?

– А сумеешь?

– Тоже мне работа…

Даша подошла, взяла из инструментального ящика еще один молоток, гвозди. Начала прибивать планки. Действительно, она, хоть и выглядит девически нежной и хрупкой, умеет уверенно справляться с мужскими делами, может починить полку, табуретку, заменить кран. Видимо, профессия фотографа добавляет что-то мужское – там ведь тоже надо разбираться в технике, и Даша разбиралась. Кроме этого она что-то понимала в программировании, легко исправляла неполадки старенького компьютера Иванчука, на котором он иногда, отдыхая, играет, а иногда делает записи в своем ЖЖ-дневнике или оставляет комментарии в дневниках виртуальных друзей – эта забава открылась ему с подачи Даши год назад, и он увлекся, у него уже две сотни взаимных друзей, что немало для никому не известного начинающего блогера. Правда, у Даши друзей почти полтысячи, но она фотограф, а фотографы по определению богаты друзьями, они в Сети для того, чтобы себя показать, то есть свои снимки, и других посмотреть.

– Обратите внимание, папаша, – с неестественной галантностью, как бакалейный приказчик позапрошлого века, обратился шут к хозяину. – Обратите внимание на то, на что вы и сами уже обратили внимание, а именно на этот рахат-лукум, на эту гибкую талию, на эту грудь прекрасной формы, которая ни на йоту не теряет очертаний даже тогда, когда девушка наклоняется, учитывая, что у девушки под футболочкой ничегошеньки нет, кроме голого тела, голого, повторяю, нагого, обнаженного, так вот, грудь остается прежней, не теряет форму, а вы ведь, человек поживший, не сказать пожилой, а точнее, уже старый, вы ведь знаете, что происходит с женской грудью, не стесненной бельем, если женщина наклоняется, это ужас, что происходит. Так вот, я вам скажу по секрету, что вас на самом деле держит тут. Вы давно уже не любите Лилю. Будете возражать?

– Я не уверен, что это называется любовью.

– Какая откровенность! Хорошо. Тогда вы любите Дашу?

– Я не уверен, что это называется любовью. По крайней мере в твоем понимании.

– Я поражен. Я потрясен. Я ничего не понимаю, – выделывается шут. – Тогда объясни мне, Иванчук, что ты тут делаешь, если не любишь ни Лилю, ни Дашу. То есть любишь, но очень уж как-то хитро-мудро. Я целый день добиваюсь ответа. Для чего ты городишь этот забор, можешь сказать? Может, ты просто милосердный человек, почти святой?

– Нет.

– Может, тебе это нравится?

– Нет.

– Может, ты садомазохист и любишь испытания?

– Нет.

– Тогда зачем ты строишь этот забор, черт тебя побери совсем!

Иванчук усмехается, понимая, что вчистую переиграл шута – уже тем, что разозлил его.

– Надо, – отвечает он.

– Кому надо? – орет шут, брызжа слюной. – Кому?

– Вообще надо, – отвечает Иванчук.

– Не бывает ничего вообще надо! Все надо для чего-то.

– А я говорю – вообще. Вообще надо. И все. Без разговоров.

– Что?

Даша, распрямилась, смотрит на Иванчука.

– Ты что-то сказал?

– Старость, Даша. Разговариваю сам с собой.

– У меня молодость, а та же фигня. Иногда целый день болтаю.

– И вслух?

– Бывает, прорывается.

– Успокоила. Значит, я не безнадежен.

19. ЛИНЬ. Посещение

____ ____

____ ____

____ ____

____ ____

__________

__________

За что бы вы ни взялись сейчас, вас ждет успех.

Егор Костяков, сколько себя помнил, находился в состоянии приятной и легкой влюбленности в самого себя. Но любил он себя не снисходительно и безоглядно, как любит ополоумевший мужчина капризную красавицу, прощая ей всё, он любил себя взыскательно, даже строго – не переходя, однако, грань, за которой начинается самоедство. Если у него и бывали претензии к себе, то в форме добрых наставлений мудрого учителя понятливому, случайно ошибившемуся ученику. Он очень удивился бы, узнав, что Сторожев подобный пристальный самоконтроль называет «я-болезнью»: постоянное наблюдение за собой для Егора было не только не обременительным, наоборот, оно доставляло ему много удовольствия.

Когда-то он прочел у Ницше: «Все мы – посредственные эгоисты», – и фраза эта поразила и навсегда запомнилась. Егор вообще, в отличие от многих, принимал близко к сердцу прочитанное, знал силу слов и книг. Если бы он имел талант, стал бы писателем. И втайне пробовал кое-что сочинять. Но сам увидел, что это плохо. То есть пристойно, грамотно, но не лучше, чем у других, а быть хуже других он себе позволить не мог. Самый простой способ избежать поражений и разочарований – не лезть в чуждые тебе области. Так вот, посредственный эгоист ради минутной прихоти не думает о процентах, набегающих впоследствии на эту прихоть, он берет в долг у самого себя, а спохватывается, что нужно платить, слишком поздно, он бывает неплохим тактиком, но отвратительный стратег. Заботясь о своих удовольствиях, он окружает себя кучей ложных связей и обязательств, которые сводят удовольствия на нет или даже выводят в минус, туда, где отвращение и тоска. Умелый, умный эгоист знает, что ради обретения настоящего комфорта необходимы труд и мужество. И – чувство меры. Давно, кстати, собирается Егор поставить «Горе от ума», где Чацкий был бы полный неадекват и придурок (впрочем, версия неновая), а Молчалин – умница, причем он не по подлому умен, а правильно умен, конструктивно. Его хвалебные слова о лучших, на его взгляд, человеческих качествах, «умеренность и аккуратность», учителя литературы с древнейших советских времен трактовали как приспособленчество, мещанство, лакейство и т. п. Господа, уймитесь, Егор уверен, что именно умеренность и аккуратность могли бы спасти русскую нацию, половинчатым представителем которой он является. Ему, кстати, очень нравится, что он полукровок, что в нем сошлись Восток и Запад, при этом Восток не просто Восток, а Кавказ, это отдельная боевая песня, Запад тоже не просто Запад, а Россия, которая одновременно Восток, но никогда полностью к Востоку не примкнет в силу уже христианства. Егор был крещен в младенчестве, но в зрелом возрасте, поразмыслив, решил, что его характеру и взглядам, его, не будем бояться этого слова, имиджу больше всего соответствует буддизм. И он стал буддистом – мировоззренчески, не обременяя себя ритуалами.

Итак, чувство меры – вот главное условие правильного эгоизма, правильной любви к себе и, соответственно, к миру. Гедонист, убивающий себя алкоголем и табаком, – не эгоист, поскольку вредит себе. Бабник, бестрепетно перешагивающий через поверженные тела соблазненных женщин, не эгоист: много женщин – много риска, много хлопот, и вообще, любое чрезмерное увлечение противоречит здоровому эгоизму. Как известно, самый большой вред люди приносят сами себе. Берутся за дело не по силам, покупают вещи не по карману, потребляют продукты не по здоровью и т. п. А уж в отношениях с женщинами у посредственных эгоистов полная сумятица, стресс на стрессе. Настоящий эгоист никогда не бросится в любовь, как в омут, он любит внимательно, осторожно (при этом может быть внешне умело экзальтированным), он взвешивает шансы. Настоящий эгоист знает, как легко нанести себе психологическую травму, если не рассчитал силы и потерпел поражение. Но любить при этом надо конечно же женщин первого порядка, безусловно красивых – эгоист тоже человек, он слаб и грешен, ему необходимо подогревать свое тщеславие и честолюбие; красивая женщина – хорошая ветка для такого костра. Известность женщины приветствуется: статус и популярность добавляют сексуальности избранному объекту; к тому же тебе все завидуют, а эгоисту это необходимо, он должен быть в центре внимания. Поэтому в Москве у Егора была связь с юной сногсшибательной певичкой, только что зажегшейся звездочкой, уже засветившейся на телевидении и на обложках гламурных журналов. А в Сарынске он медлил с выбором: девушка должна быть безусловно красива, безусловно умна и, конечно, при этом должна ему понравиться.

Но Егор не только о себе думал, он был очень увлечен своим театром, своим делом, удивляясь наивности слов Станиславского: «Надо любить театр в себе, а не себя в театре». И театр в себе надо любить, и себя в театре, противоречия тут никакого. Императивы театру вообще вредят.

Каждая премьера в его театре становилась событием, но всякое событие нужно готовить. Само собой, сделать спектакль – это первое. Но и остальное должно быть на уровне: афиши, программки, буклеты, постеры – во всем должен быть столичный пошиб. В Сарынск Егор вернулся не навсегда, а чтобы проверить себя лабораторно и сделать свой театр стартовой площадкой для последующих московских и международных проектов. В прошлый раз работа фотографов Егору не понравилась, знающие люди порекомендовали ему Володю Марфина или его подругу Дашу Соломину. Или обоих. Егор нашел их страницы в Интернете и выбрал Дашу. Позвонил ей (мобильный телефон был указан на сайте), сказал, что требуются фотографии для разных целей. Даша, сотрудничавшая с газетой «МК-Сарынск» не только как фотограф, но иногда как интервьюер, предложила Егору заодно что-нибудь наговорить для этого популярного издания. Тот согласился, хотя обычно интервью готовил сам, то есть письменно формулировал вопросы, отвечал на них, потом отдавал как бы на редактуру своей помощнице и пресс-секретарю Насте (той самой лысой девушке, которую невзлюбила Яна Немчинова), та смотрела, делала мелкие замечания, подписывала («Ты мой псевдоним!» – с улыбкой говорил ей Егор) и рассылала по местным печатным изданиям и интернет-порталам.

Даша пришла в театр, познакомились, Егор повел ее в зал, попросил подождать, пока он закончит репетицию – одну из последних перед премьерой. Заодно пусть снимает рабочие моменты, а актерам он скажет не обращать внимания.

Пьеса называлась «Бабло-блюз», ее сочинила молодая московская драматургесса Таня Яшко, бывшая работница банка. Сюжет: молодая семья берет кредит, потом муж лишается работы, жена беременеет, муж ищет деньги и новую работу, тщетно, он придумывает авантюру – попадает хитростью на прием к важным и богатым людям и заявляет, что они обязаны дать ему денег.

Сейчас разыгрывался эпизод, когда герой Зеро (такую тот придумал себе кличку) приходит к большому чиновнику Пшибышейкину. На сцене пусто, только стол Пшибышейкина. Начальник, восседая за столом, отбивается от Зеро как может.

ПШИБЫШЕЙКИН. Я все понимаю, то есть я ничего не понимаю. Главное, я не понимаю, с какой стати я должен дать вам денег?

ЗЕРО. Вы всем должны. Но я первый догадался прийти и сказать вам об этом.

ПШИБЫШЕЙКИН. Но за что?

ЗЕРО. Вы хотите легко отделаться. Я скажу вам за что. Но только после того, как деньги будут переведены на мой счет. Хотя можно и наличными. У вас наверняка в сейфе миллионов пять-шесть на карманные расходы. Миллиона мне хватит.

ПШИБЫШЕЙКИН. Выйдите отсюда.

ЗЕРО. Рискуете.

ПШИБЫШЕЙКИН. Чем это?

ЗЕРО. Я ведь уйду.

ПШИБЫШЕЙКИН. На здоровье.

Зеро встает, идет к двери.

ПШИБЫШЕЙКИН. Стойте! Нет, просто даже смешно, что такого вы мне можете сказать, чего я сам о себе не знаю?

ЗЕРО. Естественно, ничего. Но есть вещи, относительно которых вы убеждены, что никто, кроме вас, о них не знает. Ни одна душа. А вдруг это не так?

ПШИБЫШЕЙКИН. Это вы о чем?

ЗЕРО. Для наглядности приведу пример. В детстве я мастурбировал. Как все. Приходил из школы домой и, пока никого не было… Раздевался догола для удобства…

ПШИБЫШЕЙКИН. Без подробностей!

ЗЕРО. Раздевался догола для удобства, закрывал шторы, потому что напротив был дом – вдруг кто-то подглядел бы. Стоял перед зеркалом или лежал, глядя в потолок и воображая. Или смотрел что-то порнографическое в Интернете. Там полно такой ерунды в помощь юному онанисту, вы же знаете.

ПШИБЫШЕЙКИН. Ничего я не знаю!

ЗЕРО. Однажды, на другой день после очередного сладостного акта мастурбации я пришел в школу, сидел на уроке и увидел, как мой рыжий и конопатый одноклассник Никита Лукин шепчется о чем-то со своим соседом Женей Молочковым, посматривает в мою сторону и хихикает. Я похолодел. Я знал, что Никита живет в доме напротив. Я сразу же представил, что он каким-то образом увидел, что я делаю, и вот теперь рассказывает. И об этом будет знать вся школа.

ПШИБЫШЕЙКИН. Как он мог увидеть?

ЗЕРО. Неважно. В бинокль, в щелку между штор, в камеру видеонаблюдения, которую тайком поставил. Я сразу же предположил сто вариантов – и все показались возможными. Подростковая мнительность – страшное дело. Я уже чувствовал себя разоблаченным. Вся школа хохочет надо мной. Девчонки обзываются, пацаны плюются.

ПШИБЫШЕЙКИН. Я думал, у вашего поколения более здравый подход к этому делу. Не считается грехом.

ЗЕРО. Никаких поколений нет. Есть отдельные люди, коллективы, тусовки, общества. В нашей школе это считалось быдлячеством. Считалось, что у нормального пацана должна быть девушка, а не правая рука. Самое при этом смешное, что поймать на этом баловстве любого было очень просто.

ПШИБЫШЕЙКИН. Как это?

ЗЕРО. А вы не знали? У каждого, кто занимается онанизмом, на ладони растут волосы.

Пшибышейкин невольно взглядывает на свою ладонь, Зеро хохочет.

ПШИБЫШЕЙКИН. Это трюк, глупость! Любой человек поневоле посмотрит, даже тот, кто никогда…

ЗЕРО. Вот! В корень смотрите! Мы готовы уличить себя даже в том, чего не делали, что уж говорить про остальное! Короче, меня бросило в жар и я похолодел, как вы сейчас.

ПШИБЫШЕЙКИН. Я не…

ЗЕРО. На перемене я подошел к Никите, к чему-то придрался, сначала ругались, а потом я его ударил. А он меня. Но я был сильней. Я бил его до крови. Такую злость в себе обнаружил… Вот так люди и становятся убийцами.

ПШИБЫШЕЙКИН. Ну, и к чему вы это? Не понимаю.

ЗЕРО. Да все вы понимаете. Есть то, что вы делали и думали, что никто не знает. Шторы закрыты, никаких камер наблюдения. А вдруг каким-то образом кто-то знает? Или догадывается?

ПШИБЫШЕЙКИН. Кто, как?

ЗЕРО. А, значит что-то есть!

В этом месте Егор прервал репетицию. Сказал актеру, игравшему Зеро:

– Петя, я уже говорил: не так злорадно! Ты любишь свою жертву. Волк любит зайца за то, что заяц дал ему возможность доказать, что он, волк, быстрее и сильнее. Ты говоришь даже с сожалением. Тебе жаль, что противник так быстро сдался.

– Повторить?

– Нет, просто запомни, хорошо? Ты ведь это уже делал.

– Я помнил, просто сбился.

Затем по ходу пьесы герой Зеро, заставляющий всех подозревать себя во всем сразу и считать, что это может быть кому-то известно, сам начинает подозревать жену, а потом и себя. Он мучается, ему кажется, будто он сделал что-то ужасное, но по каким-то причинам не знает или не помнит. Пристает к жене с расспросами. Жену по очереди играли две актрисы – одна, судя по всему, опытная, умелая, вторая – что-то вроде стажерки. Играя, она оглядывалась на зал, на Дашу, Егор сделал ей замечание и закончил репетицию. Они с Дашей сели перед пустой сценой.

– Интересно, – сказала Даша.

– Рад, что вам понравилось. Теперь поговорим?

Даша с неудовольствием почувствовала, что слегка смущается. Егор был серьезен, задумчив, весь в своих мыслях, будет неприятно показаться ему глуповатой, задать слишком примитивные вопросы. Надо подстраховаться.

– Я буду спрашивать всякую чепуху, потому что, сами понимаете, для какой это газеты. Приходится учитывать формат.

– Учтем, – согласился Егор, улыбнувшись.

– Первый вопрос. Если в двух словах, о чем пьеса?

– Если в двух, то о жизни, – ответил Егор. – Предлог – это слово?

– Вроде бы. У театра есть какая-то программа?

– Я ненавижу слово «программа». Программа пусть будет у какой-нибудь партии и у компьютеров. Извините за высокопарность, искусство – вот программа.

Действительно дурацкий вопрос, подумала Даша.

– Я имею в виду – эстетическая программа.

– Я понял.

Идиотка, подумала Даша. Ясно, что эстетическая, какая же еще? С чего это я глупею прямо на глазах? Хоть бросай интервью к черту.

– Но что-то вы хотите сказать зрителям, для чего-то все это делается? – спросила Даша, с ужасом понимая, что этот вопрос еще тупее предыдущих.

– Мы ничего не хотим сказать, – спокойно ответил Егор, и Даша была благодарна ему за то, что он не смеется над ней открыто, хотя мог бы. – Мы просто играем ту или иную пьесу по каким-то своим соображениям, а что увидит и поймет зритель, это уже его дело. В зале сто двадцать мест, каждый зритель понимает по-своему, следовательно, мы имеем сто двадцать разных спектаклей.

Даша с упорством, непостижимым для нее самой, продолжала расспрашивать о пустяках и банальностях: кто ходит в театр, почему играют не профессиональные актеры, как встречают театр, когда он выезжает в другие города и в Москву? (За выражение «в другие города и в Москву» Даша была готова дать себе пинка. Еще спроси про другие страны и Францию.)

Егор терпеливо и внятно отвечал, деликатно добавляя то, о чем Даша не спрашивала. Он, конечно, видел, что девушка путается и не владеет материалом, но это не беда, он потом поправит или перепишет заново. На самом деле она не дура, это по глазам видно. Просто слегка растерялась. Важнее то, что она красива – не обычной российской симпатичностью, которая есть в каждой второй девушке, красива по законам пропорции и анатомической геометрии: нос, губы, лоб – почти идеальные очертания. Обязательно надо будет продолжить с ней знакомство.

– Вроде всё, – сказала Даша. – О чем я еще не спросила?

– Для одного раза хватит. Когда будет готов текст, принесите, я посмотрю, ладно?

– А по электронной почте?

– Нет, нужен живой текст, на бумаге. Я посмотрю и завизирую. И кстати, предупредите газету, что после того, как текст будет завизирован, я настоятельно не рекомендую менять слова и вообще что-либо делать. В крайнем случае пусть позвонят мне и согласуют. Слишком часто меня перевирали, я страхуюсь, – объяснил Егор, и Даша увидела в его словах не амбиции, а нормальное человеческое достоинство. Действительно, в наше время и в нашем мире необходимо страховаться, чтобы из тебя не сделали чудище или чучело.

– А теперь я вас поснимаю, – сказала Даша.

И начала снимать.

Егор был идеальной моделью – делал все, что она просила, при этом оставался простым и естественным. Не корчил из себя мыслителя, не напрягался. Надо повернуться в профиль – поворачивался, надо смотреть прямо – смотрел. Видимо, постоянный внутренний процесс, который в нем шел, обдумывание чего-то важного позволяли Егору как бы даже не замечать, что его снимают. Даша высоко оценила это редкое качество. И ведь красивый парень, мужик – высокий, худощавый, волосы короткие, одет продуманно просто, удобно, но, конечно, в хорошие, стильные вещи. Интересно, откуда у него что-то кавказское в лице? Папа кто? Ну, папа известно кто – Костяков? А мама? Надо узнать.

Егор в свою очередь исподволь рассматривал Дашу. Свои позы его действительно мало интересовали, он давно научился вести себя перед камерами (к тому же считал себя неплохим от природы актером, хотя ни разу не пробовал играть – неплохих много, вот если бы гениальный), а Даша, занимаясь привычным делом, перестала смущаться, деловито ходила вокруг, командовала, и Егор все больше убеждался, что эта девушка ему вполне подходит.

Он решил намекнуть ей на свое благорасположение – чуть-чуть, но ощутимо. Улыбнулся и сказал:

– Могу подпрыгнуть, если хотите?

– Зачем?

– Ну, заставлял же ваш знаменитый коллега Хальсман подпрыгивать людей. Даже президенты прыгали. Он считал, что человек в состоянии прыжка обнаруживает свою истинную сущность. Хотя, что я вам рассказываю, вы это лучше меня наверняка знаете.

– Да, – сказала Даша. – Но прыгать не будем.

Дура необразованная, добавила в уме. Надо запомнить: Хальсман, Хальсман. (И потом нашла в Интернете: Филипп Хальсман действительно заставлял людей подпрыгивать, чем и прославился. Фотограф, конечно, обязан знать такие вещи, стыдно ей – надо вообще больше читать.)

А Яна стояла в темноте, между стенкой и каким-то фанерным щитом, наблюдала в щель. Она поняла, что Даша и Егор до этой встречи не знали друг друга. Знакомые так не говорят. Она видела, что красотка с фотоаппаратом изо всех сил старается понравиться Егору. Совсем надо быть без глаз, чтобы этого не увидеть. Поняла она также, что и Егор запал на красотку. Яна успела уже изучить Егора, присмотреться к нему, она знает, насколько он умеет держать себя ровно со всеми, как соблюдает расстояние. Они, может, сами еще не поняли, что произошло, – потому что не видели себя со стороны, а Яна видит.

Что же, она примет меры. Какие неизвестно, но бездействовать Яна не собирается.