Текст книги "Семь пар железных ботинок"
Автор книги: Алексей Шубин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
– Сам-то планомон сдюжит, а хвост порвется. Кабы он не мочальный был, а пеньковый – иное дело.
Ванька был разочарован. Тем временем Ерпан подыскал другую причину для отказа.
– Хвост слаб – это одно. И еще: что твой тятька скажет?
Оказалось, что этот вопрос был Ванькой хорошо предварительно проработан.
– Тятька ничего не скажет, а выпорет, – убежденно произнес он и пояснил: – У него для этого чересседельник есть, так я его перед тем, как лететь, в речку закину...
– Чересседельник-то утопишь, а куда березы денешь? Их вон сколько стоит.
Берез и впрямь вокруг росло угрожающе много. Горелый погост шутя мог прокормить березовой кашей всех сорванцов Российской империи. Ванька задумался, но не сдался.
– Пока за розгами ходить будет, остынет.
– За такое дело не помилует. Тебя выпорет, заодно мне голову оторвет.
– Ты боишься?
– Не боюсь, тебя предупреждаю.
– Ну и выпорет... экое дело!
– И еще тебе нельзя лететь потому, что ты убиться можешь.
Любопытно, что этот довольно веский аргумент пришел в голову Ерпана последним.
– Не убьюсь! Знаешь, как я за хвост держаться буду?!
– Закружится голова, возьмешь и отпустишься.
– Не отпущусь. И голова у меня никогда не кружится... Видишь вон ту сосну? Я у нее на самой верхушке около кривой ветки целый день сидел... Сосну, ух ты, как качало, а мне хоть бы что!
Пришлось Ерпану вернуться к первому по счету доводу.
– А самое главное, что хвост из мочала...
Ванька чуть не заплакал. Его печаль хорошо была ио-нятна самому Григорию, и он постарался утешить Ваньку, пообещав:
– Ты не расстраивайся. Я нынче такую потеху устрою, что весь погост ахнет!..
Ванька сразу разинул рот от любопытства и удовольствия.
– Что ж ты сделаешь?
– В обед узнаешь...
– Ты мне сейчас скажи, я никому...
– Сейчас нельзя. Я и так никому не говорил, одному тебе сказываю: как раз в обед начнется...
Едва дождался Ванька обеда...
Но обед уже шел к концу, а обещанная потеха все еще не начиналась. Обгладывая утиную гузку, Ванька так и вертелся от нетерпения. В конце концов Киприан Иванович нарушил торжественное молчание праздничной трапезы, прикрикнув:
– Чего ты крутишься, на еже сидишь, что ли?
По случаю троицы на Ваньке голубая рубаха и красный пояс с кистями. Богатый наряд (босые ноги, на взгляд Ваньки, красоты не умаляют) придает ему солидность. То, что отец задал ему вопрос, обязывает его к ответу.
Никакого ежа подо мной нет, а верчусь я оттого, что сейчас будет...
– Что будет?
– Да вот будет! Тогда узнаете... Ух ты, что будет!!!
Неопределенное, но грозное обещание таинственного события производит на мать впечатление. На отца – тоже: он сердито хмурит брови.
– Ты не ухай, а говори толком. Если начал сказывать, сказывай до конца, а то заладил «будет», «будет»... Говори сейчас же, что будет?
– Я, тять, не знаю что, но только непременно будет...
Начав разговор из воспитательных соображений, Киприан Иванович под конец рассердился по-настоящему.
– Ты не знаешь что, так я знаю! Вон что будет!
И показал на чересседельник. Ванька, конечно, притих...
И нужно же было предсказанному событию начаться во время послеобеденной молитвы, которую читал вслух сам Киприан Иванович! Только произнес «благодарю тя, господи, яко насытил нас...», как откуда-то донесся истошный поросячий визг. От удивления (кому придет в голову мысль резать поросенка в самый обед праздничного дня!) Киприан Иванович даже запнулся, но сейчас же овладел собою и продолжил «...яко насытил нас благодатью твоею...».
Между тем еще не съеденная благодать продолжала верещать с таким отчаянием, что стало ясно: происходит нечто из ряда вон выходящее. Только пристальный взгляд отца заставил Ваньку не выдать своего волнения.
Через две секунды после конца молитвы он несся к месту происшествия. Еще со двора он успел рассмотреть, что на хвосте планомона болталась ивовая корзина. Оттуда-то и несся поросячий визг.
Если чудо с ночным звоном не удалось, то чудо с поросенком удалось на славу. Не только по всей Оби, но и по Енисею и по Лене разнесли гармонисты-водники развеселую частушку о том, как
На Горелом на погосте
Сотворились чудеса,
На седьмые небеса
Вознеслося порося.
Выкинул бы кто другой такую штуку, мужики, наверно, проучили бы виноватого, но с Григория Ерпана взятки были гладки: за веселый нрав и удаль русский народ прощает если не все, то многое.
Однако поросячьим визгом дело не кончилось.
2.
После учиненной проказы Григорий Ерпан сразу потерял интерес к аэронавтике. На неотступные Ванькины просьбы запустить планомон отвечал посулами, а под конец взял и отделался тем, что подарил ему огромный летательный снаряд вместе со всем запасом бечевы. Сделал это, впрочем, не по злому умыслу, а по твердой уверенности, что Ванька при всем желании не сумеет не только оседлать, но и запустить воздушное чудовище.
Ванька принял подарок (змей был брошен в пустом сарае дьяконовского дома) с восторгом, но скоро разгадал хитрость Ерпана. Другой на его месте отказался бы от рискованной затеи, но Ванькино решение отправиться в полет было непреклонно. В то же время было ясно: если уж Ерпан отказал ему в содействии, на помощь других взрослых вовсе не приходилось рассчитывать. Мало того, все приготовления к полету следовало держать в глубокой от них тайне. После некоторых размышлений Ванька создал нечто вроде комитета по запуску планомона, включив в него Пашку Свистуна и двух других сверстников. При этом, случайно или не случайно, Ванькин выбор пал на самых отчаянных. Уже в последнюю минуту для участия в деле была привлечена Лушка Медвежья Смерть.
Судя по имени и тоненькой рыжей косичке Медвежья Смерть была особой слабого пола, но обладала характером, которому мог бы позавидовать сам Ерпан. Страшное свое прозвище она получила в прошлом году, когда в разгар ягодного сезона с честью выдержала поединок с молодым, но удивительно нахальным медведем. Забрался он в малинник по той же причине, почему пришли туда и девчонки – по ягоду. Плохого в этом ничего не было – ягод хватало на всех, но косматый сластена проявил непозволительную жадность: вместо того чтобы честно собирать ягоды, он полез поганым рылом в стоявшие под деревом наполненные корзины. Девчата пробовали издали на него шуметь, но он так увлекся грабежом, что даже не глянул в их сторону. Каково же было возмущение приспевшей на шум Лушки, увидевшей, что очередь доходит до ее корзины! Не теряя лишних слов, она ухватила полупудовый дрюк и кинулась на косматого разбойника.
– Ах ты, варнак окаянный! Нечистик!.. Чтоб тебя, куцого, язва задавила!.. У-у!!!
Дрючок с треском обрушился на бурую голову. Правда, он оказался гнилым и не причинил нахалу вреда, но тот перепугался, вообразив очевидно, что в лице рыжей Лушки перед ним предстала сама богиня Диана, и пустился наутек. Но не такова была Лушка, чтоб отпустить его с миром! Ухватив новую дубинку покрепче, она кинулась в погоню и продолжала ее до тех пор, пока не обнаружила на земле и мху вещественные доказательства полнейшей деморализации противника.
Бурый нахал больше не показывался в малиннике. Некоторые предполагали даже, что он подох от страха. Последняя версия и подарила Лушке ее прозвище.
Даже самые ярые женоненавистники из состава комитета считали небесполезным заручиться содействием Медвежьей Смерти. Должно быть, и ей польстила оказанная честь.
– Когда летишь-то?—коротко спросила она Ваньку, объяснившего ей суть дела.
– Завтра, когда тятька поедет гречку сеять... Я тогда свистну... Придешь?
– А то!
– Не подведи, смотри...
– А то!
– Сначала я слетаю, потом ты... Хочешь?
– А то!
Предельный лаконизм Медвежьей Смерти объяснялся двумя причинами: во-первых, складом ее характера, во-вторых, чрезвычайной занятостью. Разговаривая с Ванькой, она с непостижимой быстротой уничтожала кедровые орешки. Ванька сам понимал в этом деле толк, но такого мастерства не видывал отроду.
– Сколько за день можешь пощелкать?—поинтересовался он.
– Сколько дашь, столько и пощелкаю! – не раздумывая, ответила Медвежья Смерть.
Ванька понял, что приобрел в лице Лушки незаменимого по смелости и способностям товарища.
Затеянному озорству благоприятствовало все.
Даже погода на следующее утро выдалась какая-то особенная, озорная. День стоял относительно ясный, но прохладный. Резкий порывистый ветер то и дело проносил по небу низкие рваные облака. Их тени зловеще скользили по противоположному низкому берегу Негожи. Тайга неумолчно гудела. При приближении особенно сильных порывов ветра гул перерастал в шум, заглушавший обычные человеческие голоса.
Посмотрев на такие облака и прислушавшись к шуму деревьев, храбрый авиатор Блерио наверняка отложил бы свой перелет до лучшей погоды. Но не таков был Ванька!
Через пять минут после отъезда отца он стоял на берегу Негожи и, вложив в рот пальцы, извещал друзей и приятелей о предстоящем деле. Первым откликнулся на призыв Пашка, затем остальные члены комитета. Самый пронзительный свист, перекрывавший шум тайги, донесся с дальнего двора Изотовых. Так свистеть умела одна Медвежья Смерть.
Затруднения возникли с самого начала, когда ребята попробовали вынести из сарая огромный полуторапудовый планомон. Картонное чудовище так отчаянно парусило и с такой силой вырывалось из рук, что с ним едва справились впятером: четверо держали его за углы, а Лушка, замыкая шествие, волокла по земле длинный, непомерно тяжелый и толстый мочальный хвост.
Доставка змея на берег была самой хлопотливой и труд-ной частью предприятия. Остальное от воли ребят мало зависело: события с роковой неизбежностью вытекали одно из другого.
Положив планомон плашмя (ибо только так можно было удержать его на месте), ребята распустили сорокасаженную бечеву. Они делали то, что на их глазах делали Ерпан и моряк, но при этом недооценивали силы ветра и явно переоценивали свои собственные... При первой же попытке приподнять верхний его край планомон вырвался из их рук, вихрем вздыбился вверх, потом, не успев поднять в воздух хвост, опрокинулся и со страшным гулом ударился о землю. Таким образом он доказал свою прочность и одновременно предупредил, что в дальнейшем шутить не станет.
Увы, Ванька не внял предупреждению! Наоборот, по его настоянию было сделано все, чтобы ускорить события: планомон был перенесен на самый край обрывистого берега, а его хвост сброшен вниз. Правда, для новой попытки запуска выждали время, когда ветер немного стих.
На этот раз планомон круто, но плавно взмыл вверх, подняв и вытянув во всю длину свой могучий хвост... И быть бы большой беде, если бы кто-нибудь из ребят намотал бечеву себе на руку! Было легче ухватить и остановить за хвост несущегося по лугу быка, чем совладать с пустившимся в полет исполинским змеем. Бечева, вытягиваясь, вырывалась из ребячьих рук, оставляя на них огромные, горящие огнем ссадины.
Последним в ряду запускавших был Ванька. Ему-то и предстояло выдержать схватку с взбесившимся планомо-ном.
Бесспорно, самое разумное, что он мог сделать, это бросить привязанный к палке конец бечевы, предоставив чудовище уготованной ему гибели. Но Ванька рассудил иначе. Оседлав бечеву и уцепившись за нее обеими руками, он уселся на палку.
Между тем попавший в сильный воздушный поток планомон успел забраться высоко в небо и распластался там почти в горизонтальном положении. Бечеву тянуло вверх и в сторону обрыва...
– Ух ты! – воскликнул Ванька, делая первый семисаженный скачок по направлению к Негоже.
Здесь-то перед лицом необозримого сибирского простора и произошло нечто, если не прервавшее, то несколько изменившее ход событий: Ваньку успела догнать и схватить Лушка Медвежья Смерть. Впрочем, «схватить» – не то слово. Стремясь во что бы то ни стало удержать Ваньку, она подпрыгнула и уселась ему на закорки, обеими руками обняв за шею. Что руководило Лушкой – самоотверженное желание помочь товарищу или нежелание упустить возможность покататься на планомоне, – разбирать было некогда. Факт остается фактом: Лушкина тяжесть принесла Ваньке неслыханное облегчение. Лететь вдвоем было куда веселее!
– Держись крепче! – скомандовал он, чувствуя, что непреодолимая сила отрывает их от земли.
– А то! – по обыкновению ответила Лушка.
– У-у-у...
Доухнуть до конца Ванька не успел: от скорости поле-та у него захватило дыхание. Только сейчас Лушка проявила некоторую, свойственную своему полу слабость – взяла и зажмурилась. Ванька жмуриться не стал, и перед его глазами с непостижимой быстротой замелькали и закружились бурые склоны обрыва, темные ели, яркие зеленые березы (Ванька видел их сверху), коричневая, с пенистыми волнами и крутящимися водоворотами вода не вошедшей в берега Негожи, облака, солнце...
Едва ли не больше самих авиаторов были поражены оставшиеся на берегу участники запуска планомона. На их глазах Ванька и Лушка унеслись в пространство так стремительно, что уследить за ними было невозможно. Только один Пашка успел заметить крохотную точку, падавшую в дальнее болото, поросшее мелким осинником и березняком.
Зато все проделки планомона были видны очень отчетливо. Это уже не был правильный полет управляемого аппарата. Походило на то, что, добившись независимости, он сразу же раскаялся в своем свободолюбии. Сначала заколебался, потом начал кутыркаться, а затем падать, обгоняя
Свой судорожно извивавшийся хвост. Потом что-то случилось: на короткое время он снова выровнялся и даже, казалось, несколько поднялся.
Был ли тому причиной внезапный порыв ветра, или бечева натянулась от тяжести Ваньки и Лушки, или оба обстоятельства совпали, но несколько секунд планомон пребывал в состоянии устойчивости. Потом начал падать снова, на этот раз окончательно и бесповоротно. Глазастый Пашка видел, что он исчез в том же осиннике, верстах в трех от погоста. Только тогда ребята догадались, что им надлежало делать, и кинулись к ближнему дьяконовскому дому.
То, что первыми о происшествии узнали ссыльные, было к лучшему: взрослое население погоста выехало в поле, и только они могли оказать немедленную помощь. Один сейчас же взялся за обработку раненых ребячьих рук, Петр Федорович и Моряк побежали к стоявшим под берегом рыбацким лодкам.
3.
Полет Ваньки и Лушки продолжался не более полуминуты. Высота обрыва спасла их от главной и самой грозной опасности – гибели в холодных и грязных волнах бушевавшей Негожи. Если вначале они быстро падали, то в середине полета наступил момент, когда бечева снова натянулась, придав устойчивость уносимому ветром планомону, и их падение превратилось в очень быстрый, но отлогий спуск. К тому же под ними оказалось огромное, поросшее редкими молодыми деревьями болото, не совсем еще освободившееся от разлившихся вод реки. Оно было достаточно вязким, чтобы амортизировать силу удара при приземлении.
Отцепившись от безжизненно лежавшей бечевы, аэронавты перевели дух и обменялись довольно сильными впечатлениями.
– Ну и «ух ты!» – оценил происшествие Ванька.
– А то как?!—отозвалась Медвежья Смерть.
После этого оба, по пояс в воде, держась за руки, двинулись к видневшемуся неподалеку бугорку.
Шли, поминутно оступаясь, помогая один другому.
Кое-как добравшись, примостились под осинкой и, дрожа от холода и мокроты, предались невеселым мыслям о ближайших последствиях совершенного полета. Кому-то проникновение в воздушную стихию приносило мировую славу, кому-то сулило крупные неприятности... Разговор вязался плохо. Впрочем, собеседники отлично понимали друг друга с полуслова.
– Тебя чем порют? —осведомился Ванька.
– Чем попадя,– ответила Медвежья Смерть.—
– А тебя?
– Чересседельником. Только я его нынче, перед тем как лететь, в речку забросил.
– Меня бабка последний раз четками хлобыстала.
– Больно?
– А то!
Тут Ванька вспомнил о запасе орешков в кармане штанов и по-джентльменски предложил их спутнице. Та в свою очередь угостила его куском жеваной серки. Взаимная любезность несколько скрасила тягость ожидания.
Примерно через полчаса жертвы аварии услышали далекие мужские голоса. Их искали и звали. Ванька откликнулся, но его голос и свист относило ветром. Зато он отчетливо расслышал голос Петра Федоровича.
– Ва-ню-у-шка-а!
Ванькино сердце екнуло от радости. То, что его искал не кто-нибудь, а Петр Федорович, подавало некоторые надежды.
– Свистни ты!—попросил он Медвежью Смерть.
– А стоит?—с сомнением ответила она, продолжая расправляться с орешками.
– Замерзнем, а пороть все одно будут.
Довод показался убедительным. Стряхнув с подола скорлупки, Медвежья Смерть поднялась, сунула в рот грязные пальцы и грянула таким удалым посвистом, какой православная Русь последний раз слышала в исполнении Соловья-Разбойника.
С берега откликнулись. Скоро между деревьями замелькали фигуры Петра Федоровича и его товарища. Они были вооружены баграми и веревками: передвижение по трясине было делом нелегким и небезопасным.
Только при свидании с Петром Федоровичем Ванька понял, что натворил. Петр Федорович не ругался, но был взволнован и очень расстроен.Попробовал было Ванька козырнуть бесстрашием, но получилось нехорошо. Петр Федорович головой покачал.
– И дурачок же ты, Иванушка!.. И то плохо, что тебя пороть станут, а еще хуже получится, если твой батька тебя ко мне отпускать не станет.
Вот о чем думал, чего боялся Петр Федорович! Чуть не заплакал Ванька от таких слов.
Есть вещи, о которых автор писать не любит, но... назвался груздем, полезай в кузов! Обязательно найдутся читатели, которые заворчат:
– Что это вы, товарищ писатель, об одном веселом рассказываете? Этак в старину не бывало.
И будут, конечно, правы!
Поэтому автор с великим прискорбием сообщает, что все самые мрачные предчувствия Ваньки и Лушки Медвежьей Смерти оправдались полностью: немало было поломано в тот день березовых прутьев. Одно утешение, что на миру и беда не страшна. Чтобы неповадно было летать, были высечены все члены планомонного комитета, а заодно и свидетели.
Однако самого худшего, чего боялся Петр Федорович, все-таки не случилось. Даже совсем наоборот вышло. Как ни был утомлен целодневной работой Киприан Иванович, как ни рассердился он на Ваньку, но выбрал время навестить дьяконовский дом, чтобы справиться о здоровье Петра Федоровича после рискованной экспедиции. Самое главное, зачем пришел, приберег для конца разговора. Уже встав, Киприан Иванович сказал:
– По гроб жизни не забуду, что вы парнишку моего спасли, собственную опасность презрели!.. Один он у меня, как свет в глазу, вот и пекусь о нем... Двое старшеньких были, да тех черная смерть взяла, оспа, значит...
Вспомнив старших детей, Киприан вздохнул, но сейчас же спохватился, что жаловаться на провидение не полагается, и добавил:
– Значит, на то божье усмотрение, такая воля господня...
От таких слов у Моряка глаза засверкали. Еще бы секунда, и полетел бы по всевышнему адресу большой боцманский загиб, но Петр Федорович успел одним взглядом предотвратить непоправимую беду и тут же перевел разговор на другое.
– То прошлое, Киприан Иванович, теперь о Ванбшке думать нужно...
– И то думаю... Хоть и жаль было, а поучил его сегодня... Если б его просто ветром снесло, можно было бы помиловать, а то ведь нарочно полетел.—
– Почему вы думаете, что нарочно, Киприан Иванович?
– Хитростью себя изобличил. Перед тем как лететь, чересседельник в речку забросил. Значит, наперед знал, что его драть придется. Вот до чего отчаянный!
Было очевидно, что, сведя с Ванькой семейные счеты, Киприан Иванович был настроен сравнительно благодушно. Петр Федорович не преминул этим воспользоваться.
– Оно, может, и так, но способности у него отменные. Очень легко все усваивает. Попробовал я ему десятичные дроби объяснить, он сразу суть дела схватил.
Что такое «десятичные дроби», Киприан Иванович не понял, но похвалой сыну остался доволен. Ради начавшегося интересного разговора даже снова присел... Да и просидел часа полтора! А вернувшись домой, нежданно-негаданно озадачил Ваньку строгим приказанием:
– Вот тебе мое родительское распоряжение: чтоб ты глупостями и озорством не занимался, будешь теперь у Петра Федоровича географике и естествоисторихе учиться! И чтобы он мне на твое нерадение не жаловался, а то и нового чересседельника не пожалею!
Что такое география и естественная история, Киприан Иванович объяснить не сумел, а Ваньке то узнать невтерпеж. Тут-то он и доказал свою хитрость!
– Тять, вот крест святой, баловаться больше не буду!.. Никогда в жизни больше не буду... И грешить не буду...
Откуда только умилительных слов набрал! Отцу прекрасно известно, что Ванька без баловства дня не проживет, но он попадается на удочку.
– Ты крест к своим делам не припутывай и передо мной не юли, а сразу сказывай, чего тебе от меня надобно.
– Позволь, я к Петру Федоровичу сбегаю, узнаю, какая географика?
– Иди. Только наперед поблагодари его, а потом уже спрашивай.
Должно быть, Петр Федорович сумел объяснить все обстоятельно. Хоть и побаливала у Ваньки задшошка, от дьяконовского дома до своей избы допрыгал на одной ноге.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
О ТОМ, КАК ВАНЬКА УСТРАИВАЛ ПРЕСНЮ, О ТОМ,
КАК МИМО НЕГО ПРОШЛО КУПЕЧЕСКОЕ СЧАСТЬЕ
1.
Летом у Ваньки хлопот полон рот. Хозяйство у него преогромное: тайга, река, окрестные болота со всеми их новостями и диковинами. Хорошо еще, дни стоят длинные, а то не управился бы! Ноги и руки у Ваньки в болячках – комарами и мошкой съедены, но на такие мелочи внимание обращать некогда.
После утренней молитвы – сразу на двор. Выходит следом Киприан Иванович и видит, что Ванька уже орудует. Выбрал ровный березовый швырок, ошкурил его и теперь отесывает: с одного конца округлил маленько, с другого на клин сводит.
Жаль, конечно, Киприану, что Ванька хороший топор тупит, однако запрета на игру не кладет: пусть парнишка руку набивает, для таежного жителя топор – первейший инструмент.
– Чего робишь? – спрашивает он.
– Крейсера первого ранга роблю.
– Корабль?
– Ага.
– Ну, робь, робь...
– Я у тебя, тять, долото возьму...
– Старое бери, новое не трожь. И пилу не смей брать!
– Я на минутку только: трубы отпилить надо.
И вот трубы отпилены и установлены в выдолбленные гнезда, гордо поднялись над кораблем высокие мачты. Реи к ним привязаны мочалками, но издали это почти незаметно. Зато пушек для вооружения Ванька не пожалел: если посмотреть на крейсер сверху, он больше всего смахивает на ежа. Очень внушительный и воинственный вид придают ему флаги и вымпелы. Правда, они сделаны из бумаги и подрисованы простым карандашом, но знающий человек поймет, что имеет дело с андреевским крестом.
Издавна повелся обычай спускать корабли в торжественной обстановке, и Ванька его не отменяет На берегу собираются все его друзья-приятели. Перед спуском Ванька Держит речь, достойную заправского морского министра
– Это только кажется, что он березовый, на самом деле–серебряный,– доказывает он.– Сейчас он вроде игрушечный, а спустишь его, всамделишным станет: машина работать начнет, дым из труб пойдет, пушки – бух, бух, бух!.. Ух ты!
– В кого же он стрелять будет?
– В каждый корабль, у которого флаг другой. Как бухнет из пушек, так тот перевернется и – на дно!.. А то еще возьмет и мину выпустит...
Про мины Ваньке рассказывал ссыльный моряк, но в Ванькиной передаче рассказ этот звучит куда интереснее и страшнее.
– Ежели мину под корабль подпустить, от него вовсе ничего не останется. Только вода кипит и в ней рыбы вареные плавают.
– А если мину в берег пустить?
– И от берега вовсе ничего не останется!
Ванька с крейсером в руках подходит к воде. Остальные пятятся. Еретик Савка торопливо карабкается по крутому берегу и визжит.
Крейсер качается на воде, но, говоря по правде, выглядит не очень-то казисто. Он так глубоко сидит и так кренится, что часть пушек оказывается под водой, мачты стоят не прямо, а наклонно.
Ванька раньше всех понимает истинные размеры судостроительной неудачи. Но одно дело понять, другое – честно в ней сознаться!
– Крейсер – корабль морской, он только в море плавать может, здесь ему мелко, поэтому он и кособочится,– предупреждая критику со стороны, говорит он и с силой отталкивает корабль от берега. Незадачливое суденышко закапывается носом в воду, отплывает сажени на две и пускается по течению задом наперед.
Ванька отворачивается, чтобы не видеть печального зрелища. Приятели ехидно молчат. Но не таков Савка! Докарабкавшись до вершины обрыва и почувствовав себя в безопасности от страшных мин, он кричит:
– Полено плывет!.. Полено первого ранга!.. Полено!..
Мало ли что скажет бестолковый малыш! Ванька ухом не ведет, объясняет:
– Вот в будущем году, когда я совсем большим стану, новый крейсер сделаю. Здо-о-о-оро-ву-ущий!.. Отсюда до того берега, вот какой! Чтобы на него тысячу пушек поставить можно было!.. И еще крылья к нему приделаю...
Кто верит, кто – нет, но цели Ванька достигает: отвлекает внимание друзей от позорно уплывающего крейсера..
И вдруг...
Пока суденышко плыло в густой тени высокого берега, оно в самом деле походило на полено, но вынесла его Негожа подальше, на залитый солнцем стрежень, заблестело , оно так, будто впрямь из серебра было сделано. Повернуло его течение носом вперед и понесло...
– Ребята, гляньте, несется-то как!
Ванька точно того ждал.
– Как же!.. Корабль морской, стало к морю ближе – вот он и пошел. Я ж говорил, что он для дальнего плавания сделанный!
Когда крейсер первого ранга отплыл за полверсты, ребята даже дым над его трубами рассмотрели.
Вообще Ваньке везет. В один из дней довелось ему в капиталистах побывать.
Остановился у раззявы Лаврентия Перхатова приехавший из Нелюдного купец. Ванька поблизости первым оказался. Приспел к тому времени, когда купец лошадей распрягал.
– Слышь, парнишка, водопой у вас далеко?
– За погостом, где спуск под гору...
– Коней попоить надо...
– Давай, дядя, я враз попою...
– Мал еще!
– Ничего не мал! Я тятькиных коней всегда сам на речку гоняю.
Глянул купец на Ваньку: парнишка невелик, но шустер.
– Ну, гони... Кони смирные.
Уже сидя верхом на мерине, Ванька продиктовал суровые условия.
– За так не погоню!
Он, конечно, охотно проехался бы на купеческих лошадях и даром, но вовремя вспомнил, что у купцов денег так много, что их куры не клюют.
Купцу, как ни странно, такая предерзость понравилась.
– Сколько ж тебе за твой великий труд заплатить?
Тут-то и понадобилась Ваньке мудрая наука арифметика. Его мечты дальше гривенника не шли, и он, не колеблясь, назвал эту непомерную цифру.
– А два пятака не хочешь?
Ванька обдумал и раскусил хитрость.
– Давай! Один хрен гривенник получится.
Через час, когда Ванька пригнал напоенных и выкупанных коней, шутник-купец вручил ему полпригоршни медных монет.
– Так, что ли?
– Лишнее даешь! – сказал после подсчета Ванька.– Купец, а считать не умеешь. Получай две копейки обратно...
Куда поместить благоприобретенный капитал? Из кармана, если на голове ходить, недолго высыпать, за щеку положить – свистеть нельзя... Побежал Ванька домой и положил деньги в сейф... то бишь не в сейф, а рассовал по щелям в бревнах.
Вышел на улицу важный-преважный. Подошел было к нему, размахивая хвостом, Шайтан, но Ванька его сразу на свое место поставил.
– Не лезь! Я теперь таких, как ты, сто штук куплю!..
Шайтан обиделся и отстал.
Минут пять Ванька в капиталистах ходил, пока не повстречал Пашку Свистуна. Тот – с запоздавшей новостью.
– Слышал? Купец к Лаврентию приехал и подле его избы с воза торгует...
– Чего у него есть-то?—тоном заевшегося барина спросил Ванька.
– Все есть!.. Леденцы, рожки, жамки, губные гармошки, махорка, спички, свистульки, нитки... Для охотников – порох, дробь всякая, пистоны...
– Чего?
– Пистоны медные, говорю, есть...
– Ух ты!
– Гора целая! На копейку – две штуки...
Тут-то Ванька сразу понял, чего ему, богачу, до сих пор в жизни не хватало.
– Обожди!—крикнул он на бегу удивленному Пашке.– Я сейчас, только за деньгами сбегаю...
У купеческого воза все жители погоста от мала до велика. Кто пришел за покупками, кто просто посмотреть на несметные богатства.
Ванька на правах знакомства – прямо к купцу.
– Давай мне на все деньги!
– Леденцов?
– Леденцы не нужны, пистонов давай, какие шибче бьют!
То ли потому, что торговля шла прибыльно, то ли из какого-то хитрого расчета, купец неожиданно расщедрился и отсыпал пистонов полную горсть.
Только отошел Ванька от воза, обступили его друзья-приятели. Ждут, что он дальше делать будет.
А у него уже план готов.
– Пошли в лес!
– Что будем делать?
– Сейчас пресню устроим. Ух ты, ну и Пресня будет!
– Какая пресня?
– Один, который в дьяконовском доме живет, рассказывал, как он с рабочими-дружинниками в Москве пресню устраивал – полицейских и жандармов бил. Полицейские в дружинников из леворвертов – бах, бах, бах, а дружинники в них – трах, трах, трах!.. Ух и здорово! Женщины, какие из рабочих, и те в дружине были... Лушка, идем на пресню!
Лушка Медвежья Смерть тут как тут. Стоит и на Ванькины пистоны облизывается.
– Пойдешь в дружинницы?—спрашивает ее Ванька.
– А то!
– Будем канаться, кому полицейскими быть! И еще камней нужно набрать, чтобы по пистонам тукать.
На славу получилась «пресня»! Правда, пистонов хватило всего на пять минут, но за другими боеприпасами дело не стало: пошли в ход прошлогодние сосновые шишки, а под конец, когда городовых добивали, сошлись врукопашную.
Лушка схватилась один на один с полицейским приставом Пашкой Свистуном.
Как в порядочном сражении, не обошлось без потерь и трофеев. Пашка потерял два молочных зуба, Лушка трофей ухватила – синяк под глазом. Начальник дружины, Ванька, отделался легким ранением: ему отскочившим куском медного пистона щеку поцарапало.
2.
Пока пресня шла, Киприану Ивановичу пришлось крупный разговор вести. И не с кем-нибудь, а с приезжим купцом. Тот, к удивлению Киприана Ивановича, сам к нему пришел.
Слово за слово завязалась беседа, вроде бы деловая. Почему купцу не поинтересоваться, каков нынче медосбор, не будет ли продажного меда и воска. Потом об урожае овса поговорили, об извозном промысле... Что ни скажет Киприан Иванович, купец одно твердит:
– Дай бог, дай бог...
Такая подчеркнутая доброжелательность в конце концов насторожила Киприана Ивановича. Почувствовал он, что неспроста человек вокруг да около ходит.
И впрямь: стоило Киприану Ивановичу в порядке ответной вежливости осведомиться у купца, как у него торговые дела идут, тот пустился в многословные объяснения.
– Бога гневить не приходится, грех жаловаться – дела идут помаленьку. Пришлось ныне капитал объявить и гильдию взять... Народу-то, Киприан Иванович, поболело, так хошь не хоть, – само дело вширь идет. Где раньше красненькую выручал, там ныне четвертная шуршит... Хорошо-то оно хорошо, да управляться трудно стало: разъездная работа – дело хлопотливое. Помощника надумал себе взять. А где его достанешь? Торговое дело сызмальства опытом постигается... И обдумал я себе какого-нибудь парнишку в ученики взять...
