Текст книги "Семь пар железных ботинок"
Автор книги: Алексей Шубин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Я по расписанию значился загребным при первой шлюпке, но меня помощник другим матросом заменил и оставил при себе на судне. Кроме нас, гребцов, остались ^на «Марии» капитан, первый помощник, штурман, судовой лекарь, боцман, сигнальщик. Хотя корабль к тому времени по переднюю мачту в воду зарылся, но мы все помещения, где вода позволила, осмотрели – не осталась ли где живая душа. Мне машинное отделение осмотреть было приказано. Спустился я туда с факелом и едва не обмер от страха: вода шумит и весь корпус дрожмя дрожит, будто не железо, не дерево, а разумное существо в мучении гибнет и себе пощады просит...
Пока корабль осматривали, туман сошел и солнце показалось. Собрались все перед мостиком, друг друга пересчитали. Помощник капитану докладывает:
– Кроме находящихся в наличии, господин капитан, на корабле никого не имеется. Прикажете отваливать?
Тут и с угольщика сигнал дают:
«Спасайтесь! Корабль идет ко дну».
Смотрим на капитана, а он ни с места.
– Приказываю всем покинуть корабль!
– А вы, господин капитан ?
– Я с этого места не сойду... Что ж вы стоите? Слышали мою последнюю команду?!
Дело прошлое, а мороз по коже дерет, как я это вспомню. Корабль вот-вот потонет и шлюпку за собой потянет. Совсем времени для разговора не осталось. И получилось тут страшное дело: хотя капитан на корабле высший начальник и никто руки поднять на него не смеет, но только помощник, штурман, лекарь и боцман попробовали его силой взять... Куда там!.. Расшвырял всех, как щенят, потом за револьвер схватился.
– Прочь с корабля! Кто ко мне подойдет, положу на месте!
Может, и нужно было нам всем скопом его одолеть, но только мы не посмели. Не силы, не револьвера испугались, а его последнюю капитанскую волю нарушить не решились...
Стали отваливать, он нам на прощание рукой махнул.
– С богом, товарищи!
До сих пор не пойму, откуда он в то время это слово «товарищи» взял...
Полутора кабельтовых не отплыли, «Мария» тонуть начала Иные корабли вовсе опрокидываются, а она до конца большого крена не дала. Скользнула под воду, точно сама того захотела. И очень отчетливо я капитана рассмотрел.
Стоит он во весь рост в полной форме и руками за поручни держится. Пуговицы, позумент, борода так золотом и сверкают... Был при жизни Золотым, таким и помер.
3.
Рассказчик поднялся и снял с головы шапку.
– И ты, парень, встань и головной убор сними! – приказал он Ваньке. – Я, когда об этом рассказываю, всегда того требую... В память погибшего корабля и его Золотого капитана... Ты имени его не забудь, смотри!
– Ивлев Павел Павлович!—торопливо ответил Ванька.
– То-то. Другому пересказывать будешь – назови... Чтоб всенародная вечная память о нем сохранилась.
Много вопросов хотелось Ваньке задать, но он посмел нарушить молчание не скоро.
– Ты, дедушка, мне про Золотого капитана рассказал, а обещал про Золотой корабль...– напомнил он.
– О Золотом корабле дальше речь пойдет. Приходи завтра, все расскажу, а сейчас не могу: расстроился я очень.
Нечего говорить, с каким вниманием прослушал Ванька рассказанную ему историю. На следующее утро, не успело еще солнышко оглядеться, был он возле пакгауза.
– Все запомнил, что я тебе вчера рассказывал? —строго спросил его старый моряк.
– А то!
– Как же ты мой рассказ понял?
Не зря обучался Ванька искусству краткого изложения событий.
– Я, дедушка, понял так: Золотой капитан Ивлев Павел Павлович после кораблекрушения на корабле полную революцию сделал и через свою храбрость всех пассажиров и всю команду спас.
Такой скорый ответ старику понравился.
– Это ты, пожалуй, правильно сообразил. Хотя я тебе насчет революции ничего не говорил, но вроде бы так получилось.
Похвала расхрабрила Ваньку.
– А вот погиб он вовсе напрасно!
Не напрасно, а потому, что ему свой корабль покинуть капитанская совесть не дозволила... Опять же после крушения вся его судьба кончалась. Кто бы в беде ни был виноват, капитан за все в ответе. Одно то, что он команду дал аристократию за борт бросать, ему бы не спустили.
– Он бы за границей остался и в революционеры бы пошел. Его матросы любили, ему, ух ты, что сделать было бы можно!.. И сам ты, дедушка, промашку сделал.
– Какую?
– Говоришь, сильный был, а генерала за борт не бросил.
Ванькин упрек ничуть не обидел старика.
– Экий ты, парень, торопливый!—покачав головой, сказал он.– Это нам теперь с тобой легко рассуждать, что к чему да как поступать следовало... И сейчас еще несознательных много, а в то время мы, почитай, вовсе темные были... Только ты меня своими посторонними мыслями не сбивай, нынче я тебе про Золотой корабль сказывать буду.
Так вот, значит... Очутились мы все на норвежском судне – угольщике. Корабль хоть и большой, но по своей специальности для благородных пассажиров вовсе не приспособленный. Капитан норвежский свою каюту великому князю уступил, а остальные, кто как сумел, пристроились: не век на чужом корабле вековать, лишь бы до твердой земли добраться. Осмотрелись все маленько, и пошли между нашими пассажирами разговоры о том, как счастливо смертельной опасности избежали, и, конечно, вспомнили добрым словом капитана. Женщины-пассажирки, о которых он, себя не жалеючи, позаботился, узнав о его смерти, до слез все опечалились. И, конечно, по женскому своему соображению о его семье вспомнили, как будет теперь его вдова век доживать... Тут одна, может, из всех самая бедная, сбор в ее пользу затеяла.
– Давайте соберем для нее, кто сколько может...
Полезла за пазуху, вытащила оттуда тряпичку со своим золотым капиталом (тогда много золота ходило) и два червонца на скамью положила.
И так в ту пору все спасенной жизни обрадовались, что и про цену золота, и про собственную завтрашнюю нужду забыли: не только деньги, золотые вещи бросать в общую кучу начали – кольца, серьги, браслеты. Потом, когда кучу разбирать стали, оказалось в ней несколько крестов нательных. Вот до чего народ расчувствовался и разжалобился!
Но окончательно все дело порешил сибирский купец-золотопромышленник, тот самый, что за корабельную шлюпку пятьдесят тысяч сулил. Оказалось, что он с собой четырехпудовый чемодан с золотыми самородками вез, собирался английских капиталистов сибирским богатством заинтересовать, но тут на радостях передумал, взял и все, что в чемодане было, перед скамейкой прямо на палубу вывалил да еще на придачу часы с цепью и со всеми брелоками выбросил. После того пошел пассажиров первого класса задирать.
Кто моему примеру, господа бояры, последует?.. Чего стесняетесь, господа генералы? Ваши ордена, чай, не из ржавого железа сделаны! Господа, которые помещики, тряхните разок портмонетами! Дворянский банк за вашу щедрость небось отдуется, под третью закладную ссуду даст.
Он их разъедает, а они жмутся: золото у каждого есть, только не больно с ним расставаться охота – у кого оно дарственное, у кого от царя в награду полученное, у кого родовое. Однако ж и не дать ничего совестно. И спрятаться от этого дела некуда, потому что все на одной палубе. К тому же и спасители наши, норвежские моряки, смикитили, в чем дело, и интересуются, что дальше будет,– стоят неподалеку и за нами наблюдают. Смотрю, не выдержал один из адмиралов, снял с пальца перстень, цепку от часов отстегнул, положил их в золотой портсигар и пошел к скамейке. За ним остальные потянулись. Жадность пересилили, другой грех на них напал – гордость, как бы от других не отстать... Ну и, нужно сказать, добра всякого выложили порядком: одних портсигаров и табакерок набралось до сотни. Когда сбор закончили, попросили у ка-питана весы, и оказалось в общей золотой куче в переводе на русский вес ни мало ни много – четыре пуда тридцать два фунта и сколько-то там золотников. И то еще не все: золото золотом, но были в нем и камушки – изумруды, яхонты и алмазики кое-где поблескивали.
Что с таким богатством делать?
Разные мнения на этот счет были, но только все споры покончил молодой художник, который на «Марии» в третьем классе ехал. Предложил он все золото в один предмет – Золотой корабль превратить и подарить тот корабль вдо-ве покойного. Чтобы его лучше поняли, открыл он альбом и на наших глазах изобразил волны морские и корабль трехмачтовый, который по тем волнам под раздутыми парусами несется И так этот корабль всем понравился, что все сейчас же с ним согласились.
Хлопоты по изготовлению корабля без особых разговоров купцу-золотопромышленнику доверили, потому что он больше всех вклад сделал и обещал будущие расходы на себя принять. По его просьбе придали ему в подмогу художника и помощника капитана. Для охраны же золота меня определили – оказали мне доверие за мою чрезвычайную силу и приверженность к капитану.
4.
Не буду всех наших приключений описывать. Только на пятый день добрались мы вчетвером до немецкого порта Гамбурга. Богатейший в ту пору город был и жило в нем великое множество искусных золотых дел мастеров и брильянтщиков. Но выбрал наш купец самого знаменитого, такого, который только тем занимался, что короны к королевским и императорским головам подгонял. Наняли мы карету, ввалили в нее свой чемодан и поехали к нему.
Должно быть, целый час ждали, пока хозяин-мастер к нам вышел. Помощник (он по-немецки здорово балакать умел) попробовал было ему наше дело объяснить, но мастер его даже слушать не стал.
– Моя фирма принимает заказы только от высочайших владетельных особ!..
Помощник ему так и сяк втолковывает, но тот вроде его не слышит, про высочайших особ долдонит...
Понял купец, что загвоздка получилась, и мне дает команду:
– Громозди чемодан на стол! Одними словами с этим олухом до вечера не столкуешься.
Понатужился я (шутка ли, пять пудов весу!), вворотил чемодан на стол.
– Открывай!
Поднял я крышку, мастера аж назад отбросило. И враз мне понятно стало, какие чудеса золото творить может: то человек своих родных слов не понимал, а тут сразу по-русски говорить выучился!
_ Я фас фнимательно слюшает... Какоф путет заказ.
После этого наш художник выступил, мастеру свои рисунки и чертежи показал, и пошел между ними дельный разговор. Под конец, правда, спор о сроке заказа зашел: мастер полгода запросил, а купец недельный срок ему давал. Поспорили, на трех неделях сошлись.
Потом взялись золото пересматривать: каждую вещь взвесили и настоящую золотую цену ей определили, камушки из золота выковыряли (набралась их моя цельная пригоршня), и им полную опись составили. Если разобраться, была у мастера возможность на нашей спешке поживиться, но только я греха на душу брать не желаю: видать было, что заказ ему после разговора с художником по душе пришелся. Мелькнула среди золота цепочка вроде бы серебряная, купец ее со стола смахнул.
– Этот металл нам без надобности!
Мастер враз за ней нагнулся, обратно на место вернул и объяснил купцу его ошибку, что он вместо серебра чистую платину выбросил, и предложил из нее якорь и якорную цепь для корабля сделать. Художник спорить стал, что такой якорь к золоту не подходит. Чуть до ссоры не дошло, да их помощник капитана помирил, посоветовал цепь и якорь так пристроить, чтобы их можно было в клюз убирать.
И еще разговор получился, когда кольца и другую мелочь смотреть стали. Оказался среди прочего большой перстень с крупным белым камнем, говоря по правде, снаружи вовсе неинтересным. Увидел бы я его на земле, нагибаться не стал бы: валяется стекляшка, ну и пусть себе дальше валяется... Купец, однако, к нему присмотрелся, даже что-то им поцарапать попробовал, после мастеру передал: Похоже, брильянт, но только игры никакой не имеет...
Мастер сначала его так осмотрел, потом ближе к свету придвинулся, лупу себе в глаз вставил и еще раз рассмотрел. Отложил перстень в сторону на видное место и объяснил помощнику капитана:
Этот камень большой секрет внутри себя имеет. Хотя я и мастер, но вынимать его из оправы сам не берусь. Для того нужно звать моего главного брильянтщика с особым инструментом.
Уже золото считать кончили, когда главный брильянтщик приехал. Посмотрел на перстень, усмехнулся, головой покачал и за работу взялся. Высвободил он камень из оправы, и начали они его вдвоем с хозяином по-всякому вертеть. И хотя говорили они полным голосом, но так быстро, что даже помощник капитана не все разобрал, а я (мне тоже доводилось с немецкими матросами беседы вести) только то понял, что они все время кого-то «думкопфами» честили.
Потом мастер-хозяин помощнику этот разговор так растолковал:
– Камень этот есть не что иное, как алмаз наичистейшей воды, индийского происхождения, но беда в том, что он дуракам в руки попал: один дурак его гранил, другой шлифовал, третий оправлял, самые большие дураки (судя по оправе) те, кто полтораста лет его на пальцах носили, не ведая его настоящей красоты. Однако же, как ни старались камень испортить, не смогли: можно было его заново в огранку и шлифовку пустить и дать ему настоящий вид и игру. Что касается цены, то на такие вещи никакой цены нет и платят за них по личному соглашению, но за этот камень сам мастер готов, не сходя с места, выложить пятьдесят тысяч марок золотом, потому что место такому алмазу не где-нибудь, а в императорской короне...
Купец даже кулаком по столу стукнул.
– Нет!—говорит.– Ежели этот камень в общую кучу попал, ему только одно-единственное место может быть – на Золотом корабле!
– Тогда,– отвечает мастер,– его требуется огранить как следует, отшлифовать и на самое почетное место поставить.
Взял у художника рисунок и ткнул пальцем в верхушку грот-мачты на вершок ниже клотика, чуть повыше грот-бомбрамрея. Здесь художник с ним спорить не стал, а почистил то место рисунка резиночкой, изобразил брильянт и как от него лучи в разные стороны идут. Получилась у нас из-за этого брильянта непредвиденная задержка, а потом и еще одна, та уже, считай, по моей вине.
Пришел день, когда мастер позвал нас готовый корабль смотреть.
Многого мы ждали, но получилось сверх нашего ожидания: красота прямо-таки неописуемая! Смотришь и не насмотришься! Лежит доска черного мрамора длиной аршина полтора, на той доске золотые морские волны перекатываются, а по волнам на всех парусах корабль летит, и все у него как есть золотое: и корпус, и паруса, и рангоут. Ванты, леера, гитовы, шкоты аккуратненько из золотых проволочек скручены. И брильянт на грот-мачте на своем месте оказался. Светится, как звезда, и своим блеском всему кораблю жизнь дает. И еще мастер придумал: чтобы на корабль пыль не садилась и чтобы его зря ручищами не лапали, прикрыл его сверху хрустальным колпаком.
Очень нам корабль понравился. На что художник привередлив был (свои рисунки и го по десять раз переделывал!) и тот головой кивнул: получилось, мол...
Хозяин спрашивает:
– Можно корабль к плите привинчивать?
– Понятное дело...
– Только я должен вас предупредить, что в окончательном виде в изделии не хватает около восьмисот граммов.
Всякому известно, что при горячей обработке от большого жара каждый металл – будь то железо или золото – обязательно в весе убывает. Такой «угар» и купец и мастер наперед предвидели, но определить его заранее с точностью, конечно, было немыслимо. Между тем купец по своей амбиции требовал, чтобы в окончательной отделке корабль весил ровно столько, сколько было собрано золота. Поэтому, услышав о нехватке, он нахмурился и решил:
– Добавить надобно.
Добавить золота, конечно, было нетрудно: просверлить корпус и увеличить загрузку трюма. Так предложил мастер. Но был и другой способ... И дернула же меня нелегкая выскочить со своим советом!
Корабль-то пустой вовсе, нельзя ли на нем штурвальное колесо поставить, а при колесе рулевого и вахтенного начальника?
Художник даже руками на меня замахал и начал шуметь, что такая выдумка весь корабль погубит, но купец и помощник сразу на мою сторону стали.
– Ладно,– говорит художник,– я попробую. Давайте мне воска. Только заранее говорю, что ни черта не выйдет...
Принесли воск. Начал он из него что-то лепить. Лепит, а сам на меня оглядывается и кулак показывает. Ушел я, чтобы его не расстраивать. Вернулся часа через три и совсем другую картину застал. Стоит он лепит, но так увлекся, что ничего не видит и не слышит.
Осмелел я, подобрался к нему чуть не вплотную и... ноги у меня к месту приросли. Стоит перед ним на столе штурвальное колесо махонькое, у колеса статуй – рулевой, значит. Одной рукой штурвал держит, другую козырьком к бровям прижал – вдаль смотрит. А по правую руку от него другой статуй. Вгляделся я в него, и сердце в груди трепыхнулось: изобразил он в том статуе не кого-нибудь, а Золотого капитана нашего Павла Павловича Ивлева. И как сумел он это сделать – уму непостижимо! Весь статуй в мой перст – не больше, но подобие полное: и осанка сутулая, и фигура коренастая, и борода кудрявая, и китель и фуражка на нем – все сразу угадаешь. Да что борода и фуражка – выражение лица понять можно – видно, невеселую думу капитан думает, но силен он духом и разумом и характером грозен.
Очень хотелось мне в ту пору похвалить художника, да не посмел я: не след человека перебивать, когда он работой до самозабвения увлекся.
5.
Трудно сказать, сколько усердия в наш Золотой корабль вложено было, но капитанской вдове от драгоценного подарка проку не вышло. Мне о том помощник капитана рассказывал. Поехали они вместе с купцом в город Елец ей корабль вручать и едва в загородной слободе домишко, где она проживала, нашли. Застали ее в великой бедности, непричесанную, неприбранную, постаревшую. Поначалу она даже дверь открывать не хотела: думала, заявился кто-нибудь петербургские долги с нее взыскивать. Только когда купец через малую щелку в сенях ей мужние документы и деньги просунул, она засов отодвинула.
Хотя и была она по-страшному перед мужем виновата, но бог ей судья! Столько горя вытерпела, что иной не пережил бы. Подлая на ее долю судьба выпала: в молодых, еще неразумных девичьих годах вознесла высоко, а потом, не дав настоящего счастья, ровно вредную тварь, в гнилое болото бросила.
Помощник капитана дознался после, как дело было. Покуда мы до Гамбурга добирались, а потом Золотой корабль со стапеля спускали, весть о крушении «Марии» и гибели капитана до Петербурга докатилась. Но капитанская вдова ее из четвертых рук узнала – от своих кредиторов, которые приехали с нее долги получать. Пока капитан был жив, они не торопились (им за то большие проценты шли), а после смерти его слетелись, как вороны на падаль. Описали и распродали с торгов все, что продать можно было: и мужевы памятные подарки, и мебель, и меха, и наряды.
Бедность – горе, бесславие – вдвое. Газеты столичные I поместили о гибели «Марии» статьи самые короткие, но в этих статьях все как есть переиначили. Будто в том, что корабль на банку налетел, виноват капитан и что по его нераспорядительности между пассажирами сумятица и паника возникли и, если б не великий князь да не чины его свиты, ни один бы человек не спасся... И объяснялось еще, что капитан утопился оттого, что хотел от справедливого ; суда уйти и напоследок на свою душу грех богохульства принял.
Кинулась вдова к попам, чтобы панихиду и предание земле отслужить, ни один даже дверей перед ней не открыл!
Втащил купец с помощником ящик с золотым кораблем в домишко, там его и поставить-то некуда. Примостили на двух табуретках, сами на кухонную скамью сели и стали капитаншу разговором успокаивать. И верно: поплакала она, затем маленько утихла, даже пожаловалась на то, что ей дорогих гостей попотчевать нечем. Но когда до самого главного – до подарка – дошло, беда стряслась.
Хотя вдову предупредили заранее о том, что в ящике находится, поражена она была блеском Золотого корабля до чрезмерности. Однако, паря, от золотого блеска никто никогда не слеп... Но вот, когда взялась она подробности рассматривать, с ней случилось неладное: вскрикнула не своим голосом и на землю рухнула. Переложили ее на постель, водой голову намочили, но и то не скоро она в себя пришла. А пришла в память, заговорила несуразное.
– Спрячьте меня куда-нибудь, я его боюсь!
Поняли оба, что она в уме тронулась. И были тому виной моя выдумка насчет фигур и великое искусство художника! Пригрезилось ей, что Золотой капитан на нее смотрит и ей грозит...
– Закройте,– говорит,– сейчас же или с собой увезите: не могу я его взгляда выдержать!..
Пришлось им опять Золотой корабль в ящик прятать.
И ладно сделали, потому что такой дворцовый предмет при великой бедности капитанши никакого смысла не имел. Спохватились купец с помощником, что неправильно золотом распорядились, но поздно. И никак нельзя было той ошибки исправить, так как то решение не одни они выносили.
Оставил купец вдове сколько-то денег на домашнее обзаведение и на прожитие и по срочным своим делам в Сибирь укатил. Помощнику же капитана пришлось при ней несколько дней прожить, выждать время, пока она в полное сознание придет.
И верно, через неделю она образумилась и рассуждать стала по-иному и объявила своему гостю:
– Передумала я. Хотя смотреть на этот корабль мне нервы и совесть не позволяют, но только я его у себя оставлю... Я его схороню...
Понял помощник капитана ее слова так, что она Золотой корабль схоронить, то есть сохранить, сберечь собирается. Успокоился на том и тоже уехал.
А на поверку вышло, что не столковались они...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ЗОЛОТОЙ КОРАБЛЬ ИСЧЕЗАЕТ, ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ ВОЗНИКНУТЬ ВНОВЬ У БЕРЕГОВ НЬЮФАУНДЛЕНДА В БИБЛИОТЕКЕ РАЗГОРАЕТСЯ ВЕЛИКИЙ СПОР, В РЕЗУЛЬТАТЕ КОТОРОГО ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПОДВИГИ ПОХОЖИ НА... МАМОНТОВ!
1.
– Собирался я после гибели Золотого нашего капитана навсегда морскую службу оставить, даже работу подходящую для себя в Питере сыскал, но только мои сухо-путные намерения очень скоро пухом разлетелись. 1 акая тоска по морю и по кораблям меня обуяла, что ни сна, ни покоя не стало. И хоть очень хорошо знал я, что того делать не следует, пошел я в торговый порт. Прихожу, а там большой пароходище Добровольного флота под погрузкой стоит. И на беду оказались в его команде старые мои друзья-приятели. Шумят мне:
– Эй ты, соленый черт, почему в штатское вырядился?
Я на эту кличку не обижаюсь (привык к ней да и дали мне ее не в насмешку, а в похвалу за силу мою и скорую поворотливость). Спрашиваю их:
– Куда уходите?
– Уходим мы в большой каботаж до самого Кудыки-на поля. Прикурим от Толбухина маяка, тотчас же вернемся и здесь стенку подпирать будем.
Сгреб я шутника в охапку и потряс маленько. Потом спрашиваю:
– Чего хочешь: живота или смерти? Ежели живота, отвечай, как у попа на духу: куда и когда уходите?
– Послезавтра идем мы в Ригу, там догружаться будем, потом – во Владивосток, а конец нашему плаванию случится в Петропавловске-Камчатском. Куда оттоле пойдем – никому еще не ведомо.
От такого объяснения на меня сразу ветром с трех океанов подуло. А шутник этот меня подъедает:
– Только я тебе, черт соленый, еще самого главного не сказал...
– Чего?
– Того, что в нашем экипаже до полного состава двух матросов не хватает... Вон, видишь, капитан стоит и с боцманом гуторит. Пойди и спроси у них, если мне не веришь.
И поймал меня на удочку. Полетел к чертовой бабушке мой зарок никогда в море не ходить!..
Лет шесть проплавал я на том пароходе и, признаться, стал уже забывать о Золотом корабле, да однажды, когда снова в Питере я оказался, повстречал на Галерной улице художника, который тот корабль выдумал. Очень мы обрадовались– обнялись, расцеловались и, как водится по русскому обычаю, в трактир пошли, чтобы по всем правилам прошлое помянуть. Выпили первым делом за упокой души Золотого капитана Павла Павловича Ивлева, потом за здравие сибирского купца, помощника капитана, ну и о своем здравии, конечно, не забыли. Только когда я о Золотом корабле заговорил, художник нахмурился и рукой махнул.
– Был,– говорит – Золотой корабль, да не стало его
Удивился я.
– Он же у капитанши должен быть, она его сохранить обещалась...
– Знаю, что обещалась, но только не так вышло... Нет корабля, и понять невозможно, куда он делся!
И рассказал он мне историю вовсе непонятную и чудную.
Незадолго до нашей встречи ездил он нарочно в город Елец, затем, чтобы вдову-капитаншу найти и еще раз на свое произведение глянуть. Оказалось, живет она все в том же домишке, где ее купец и помощник капитана застали, и занимается только тем, что, как в девичьи свои времена, кружева плетет и, помимо того, кур разводит и на малые доходы от тех промыслов существует. Попробовал художник с ней о Золотом корабле заговорить, ничего не получилось. Пожала она плечами, потом в лицо ему посмеялась:
– Что капитанской женой была – это верно, но про какой-то Золотой корабль первый раз слышу, никакого корабля у меня не было и нет, и кто такую выдумку пустил– непонятно... И люди, которые вокруг меня живут, подтвердить могут, что с тех пор, как муж погиб, живу я на бедном мещанском положении, совсем одинокая и кормлюсь только тем, чем меня мои коклюшки и хохлушки прокормят.
И так она все это обстоятельно описала, что художника совсем с толку сбила. Говорит ему:
– Разве я стала бы так жить, если бы у меня золото было? Все мое хозяйственное обзаведение наружи.
И в самом деле: по двору полсотни кур ходит, в сенцах ларь с овсом пристроен, в горенке под окном весь инструмент кружевницы: барабан, соломой набитый, с натыканными булавками, сколки с узорами, коклюшки... Показала капитанша ему кружева своей работы.
– С этим товаром в Задонск на ярмарку поеду. Но если желаете купить для своей жены, могу уступить.
Художник не решился отказаться от покупки, и всучила она ему две штуки кружев по двойной цене против рыночной. После того его выпроводила, но только на прощание сама о Золотом корабле помянула:
– Теперь вы сами убедились, что никакого золота у меня не имеется, и очень прошу вас по этому вопросу больше меня не беспокоить и никому ни о каком Золотом корабле не рассказывать, а то у нас здесь народ такой... Намедни у меня четырех куриц покрали, а из-за золота свободно зарезать могут, потому что я женщина одинокая и уже немолодая.
Обсудили мы с художником весь этот разговор и порешили, что Золотого корабля и впрямь не стало: либо скупая баба закопала его куда-нибудь на веки вечные, либо, хуже того, попам и монахам показала, и те у нее его выманили. И то ли потому, что выпили порядком, то ли за давностью времени не очень все это нас обеспокоило...
Не знал я тогда, что была это наша последняя встреча. Пошел в новое плавание дальнее, а когда вернулся, нашего художника в живых не застал: за три месяца от скоротечной чахотки помер. Потом слух о кончине сибирского купца-промышленника дошел... Судя по многим поступкам, полагал я, что он человек с совестью, а оказалось, что широк и добр он бывал, ежели в компании с вельможами и за границей хотел кому-нибудь пыль в глаза пустить, а у себя на приисках в Сибири его кровопойным зверем знали. И попал он под суд. Не за то, что рабочих в горах и тайге морил, а за то, что к царю в карман руку запустил – загреб золото, какое на кабинетских, то есть собственных царских, землях было добыто. В тюрьму его не посадили, но имущества всего лишили. После этого запил он и в большой мороз у дверей кабака околел... Ну, а помощник капитана нашего Золотого в русско-японскую войну в Маньчжурии боевую смерть принял... Так что из тех, кто Золотой корабль видел, один я остался...
2.
На этом месте Ванька Перекрестов вынудил автора прервать затянувшееся повествование старого матроса. Помня о данном обещании не мешать рассказчику, он долго его слушал, все чаще и чаще позевывая. Однако под конец зевнул так, что едва салазки не свернул, аж кость о кость заскрипела.
– Иль тебе слушать неинтересно? – с сердцем оборвал сам себя обиженный рассказчик.
Вначале очень интересно было, а потом, ух ты, как скучно стало! – с жестокой откровенностью рубанул Ванька.—Все золото да золото, прямо как в книге про Робинзона... На кой прах о нем долго разговаривать? Да и корабль на поверку получился хотя и золотой, но вовсе игрушечный, в аршин длиной. Я, когда маленький был, сам из березы серебряные корабли делал, так они больше были и по воде плавать могли.
В доказательство своего пренебрежения к золоту как к кораблестроительному материалу Ванька еще раз зевнул.
Это, как ни странно, не обидело старика.
– Ишь ты, как гордо о золоте понимаешь! – не без уважения сказал он и тут же неожиданно спросил:—Про Летучего Голландца слышал что-нибудь?
– Кто он такой? – поинтересовался Ванька в надежде услышать что-то новое.
– Корабль это. Весь как есть черный. Даже паруса на нем черные.
Такое начало выглядело заманчиво, но, наученный опытом, Ванька, прежде чем поддаться любопытству, счел нужным усомниться.
– У нас в ссылке один моряк четыре года жил и ничего про такой корабль не рассказывал... Настоящий он? Плавать по морю может?
– По всем океанам носится. Его под всеми широтами и долготами видели, даже там, где ледяные горы плавают.
– Ты-то сам его, дедушка, видел?
– Не доводилось. И оборони, господи, всякого от такой напасти, чтоб его видеть! Многие тысячи миль я по морям прошел, но самолично с ним не встречался. Может, оттого так получилось, что я все время на железных судах ходил, а он, этот Голландец, норовит железо стороной обойти. Раньше, когда деревянных судов больше было, он много чаще показывался. Возможно, и крушений всяких поэтому сейчас меньше стало.
Тот факт, что число встреч с Летучим Голландцем было обратно пропорционально числу кораблей с металлическим корпусом, свидетельствовал о прочности последних. Ванька даже подумал об этом, но уж больно интересно было старика слушать! Он не только не стал спорить, но еще и помог рассказчику вопросом:
– Кто же, дедушка, на том корабле плавает?
– Того, паря, никто не знает. О том, кто им управляет, по-разному говорят. Я от самых старых моряков такую историю слышал. Будто лет четыреста тому назад жил один человек по национальности голландец, а по профессии пират – говоря по-русски, морской разбойник. Плавал он по всем океанам и на всякий встречный корабль нападал. Завладеет корабельным богатством, людей либо побьет, либо утопит, а корабль сожжет. И еще торговлю рабами завел. Целые народы разорил, на рабство обрек и со света сжил. Набрал он золота столько, сколько всем царям ^месте не снилось – полный корабль. Класть его уже некуда, а он все разбойничает. Привык так, что уже остановиться не может. И стал он из-за своей бессмертной привычки сам бессмертным...
Такое утверждение ничуть не удивило Ваньку. Мало того, все ухватки Летучего Голландца показались ему хорошо знакомыми. Поэтому он без стеснения перебил старика:
