Текст книги "Неоконченный пасьянс"

Автор книги: Алексей Ракитин

Соавторы: Ольга Ракитина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Да не вздумай врать, Степан, мы ведь всё равно проверим, – пуганул дворника квартальный надзиратель, который также заметил странную реакцию дворника на заданный вопрос.

– Никак нет… то есть, вообще один… но не теперь…. А вообще – то один, но с лакеем… – путаясь и пряча глаза, залепетал дворник.

– Да говори ты толком, – с показным раздражением проговорил Иванов. – С кем живет, с какого времени. И вообще, выкладывай всё, что знаешь про Дмитрия Мелешевича.

– Дмитрий Николаевич живут тут – с уже года четыре, а при нём лакей Прохор Ипатов.

– Ипатов прописанный?

– Так точно – с, прописан. А с неделю назад Дмитрий Николаевич барышню привезли, мне неизвестную.

– Эвона как! Что ж она, не зарегистрирована? – уточнил Иванов.

– Так точно – с. Дмитрий Николаевич сказали, что недолго погостит, просил не оформлять пока что… – не поднимая глаз, тихо говорил дворник. – А я что? Дмитрий Николаевич сказали, что на себя берут ответственность, что сами с полицией всё решат.

– Смотри, какой умный, – съехидничал квартальный. – Только почему – то до части он так и не дошёл!

– А что за барышня? – понизив голос, по – свойски стал выпытывать Агафон. – Да не тушуйся ты, дурила, никто тебя давить не станет, мы же понимаем, как это бывает! Расскажи всё, что знаешь, а там, глядишь, мы тебя и не станем наказывать за нарушение. Говори, небось, полюбовница молодого барина, а – а?

– Кажись, да, – тоже, понизив голос, глухо отозвался дворник, – и не из богатых. Она когда в первый день из коляски высаживалась, я заметил, что ботики у нее с заплаткой и все мокрые – текут, значит. Не барские ботики. И муфта из крашеного кролика. Но уж гонору – то, гонору! А потом началось: всю неделю посыльные с коробками из магазинов приезжали – только и знал, что двери им открывал. И всё с женскими причиндалами – шляпки там, перчатки, конфеты, хурда всякая…срам один, – он смачно сплюнул в пол, так, видимо, невыносимо противна была мысль о большом количестве подарков.

– И что же, Степан, много ли тратил Дмитрий Николаевич? – продолжал расспрашивать Иванов.

– Ужасть, как много! Да разве ж только эти безделушки, да гардероб ейный? Вот Прохор сказывал, что почти каженный день – ужин на Островах. Я, правда, не знаю, что такое ужин на островах, а расспрашивать было стыдно, но думаю, что зело шикарно. А ещё катания на тройках с бубенцами…

– И что, это с ним первый раз такое – что девицу к себе пожить притащил?

– Да какое там! Эта коза уже третья или четвертая… так сразу и не упомнишь. Он их вообще любит. Перед ней была актёрка – не то балерина, не то певичка водевильная. Так той каженный вечер на спектакль вот по такой корзине роз отправлял. Опять же Прохор рассказывал: я, говорит, чуть не плакал, когда корзину эту в театр возил, потому как мне жалованье Дмитрий Николаич всё время задерживает. Кредиторы – то одолевают! А он такие цветы посреди зимы! Никакой экономии.

– Кредиторы, говоришь? А на что же тогда он живет и подарки дарит?

– Ну, не знаю, наверное, капитал какой имеется, опять же служит в министерстве. Или, может, в картах счастлив.

– Он играет?

– Как не играть? Все господа играют – с, – не задумываясь отрапортовал дворник. – Я сам ему сколько раз пролетку брал, когда он на игру собирался.

– А где играет?

– Точно не скажу, где – то на Садовой.

– Ты вот что, Степан, скажи – ка, Дмитрий Николаевич сейчас дома?

– Ни – ни, очень рано уехал на службу, но вскоре вернулся и опять куда – то уехал. Весьма задумчив, я бы даже сказал, мрачен. Почему – то к шляпе прикрепил флёр чёный и рубашку одел серую вместо белой, я даже аж заподозрил, может, он траур одел… Но точно того не знаю.

– А лакей его Прохор?

– Прохор, значит, понёс бельё прачке. Совсем недавно видел. Должно быть, скоро возвернётся. Да вот и он сам, – дворник указал пальцем в окошко, подле которого стоял стол.

Иванов увидел выходящего из – под арки невысокого мужчину лет тридцати пяти, в лёгком, не по погоде, сюртуке, под которым с претензией на щеголеватость красовался лиловый с отливом шёлковый жилет. На голове лакея несколько набекрень сидела манерная фетровая шляпа явно с барской макушки, а из – под брюк выглядывали мягкие остроносые домашние сапоги тонкой телячьей кожи. Словом, Прохор являл собою типичный и весьма распространённый образчик лакея богатого барина. Под мышкой он держал узел с бельём. По всему было видно, что Прохор выскочил из квартиры буквально на одну минуту и не планировал задерживаться на улице надолго. Однако, задержаться ему всё же пришлось, потому что Иванов приказал квартальному привести лакея в дворницкую. Не прошло и полуминуты, как растерянно озиравшийся Прохор предстал перед сыскным агентом. Лакей крепко прижимал к животу узел и было похоже, что он более всего озабочен именно сохранностью хозяйского белья.

– Ты, что ли, Ипатов Прохор будешь? – спросил его строго Иванов.

– Ну я, а вы – то кто? – быстро взяв себя в руки, ответил лакей.

– А ты, Прохор, тут не «нукай». С тобой говорит агент столичной Сыскной полиции. Поэтому на мои вопросы ты должен отвечать быстро, точно и правдиво. Надеюсь, усёк?

– Ну уж извиняйте, господин агент, – довольно пренебрежительно отозвался Прохор. – По вашему лбу не написано, что вы из сыскной полиции.

– Поставь узел на стол, – негромко приказал Иванов. Его брови сошлись к переносице и выглядел он в эту минуту весьма мрачным. Любой, знающий Агафона, сказал бы, что тот испытывает крайнее раздражение, но лакей вовсе не знал сыщика и потому не понял его мимической реакции.

– Зачем это? – Прохор лишь крепче прижал узел к себе. – Хочу – держу, хочу – кладу.

– Прохор, ты тут не умничай! – мрачно отозвался Иванов. – Я тебе ещё раз приказываю: узел на стол!

– Уж извиняйте, господин агент, но мне только барин приказыва…

Он не договорил, потому что лёгким, неуловимым движением, Агафон залепил ему затрещину в ухо. Сыщик стоял, отдалённый от лакея на сажень или даже чуть больше; казалось бы, он никак не мог дотянуться до его уха, однако, мгновенно вытянувшись и сделав шаг, Агафон в долю секунды покрыл это расстояние, а после удара столь же стремительно отодвинулся на прежнее место. Отброшенный звучным шлепком назад, Прохор ударился спиною в стену, вскрикнул и сразу сел на корточки, схватившись за голову. Узел остался лежать на полу и Агафон, положив его на стол, живо развязал.

Всё произошло очень быстро. Дворник и квартальный, поражённые стремительной расправой над лакеем, безмолвно наблюдали за происходящим. Агафон же Иванов вмиг успокоился и как будто бы даже повеселел.

– Тю – ю… бельишко – то свежее, – сказал он задумчиво, перебирая рубашки, трусы и кальсоны. – Дурак ты, Прохор, и чего ты только ломался?

– По какому праву вы меня бьёте?! – гневно выкрикнул лакей.

– Что – о? – Иванов выглядел по – настоящему удивлённым. – Я тебя бью? Да ты белены объелся, дурень! Разве я его бил?

Последний вопрос был адресован квартальному и дворнику. Те переглянулись и синхронно ответили:

– Не – е, не видали…

– Вот видишь! Вам бы, обывателям, лишь бы клеветать на сыскную полицию, – подытожил Иванов. – Так что не умничай передо мной. Я тебе уже один раз сказал: отвечать на мои вопросы надо быстро, точно и правдиво. Тогда и уши будут в порядке, и голова, и задница.

Завязав узел, сыщик бросил его сидевшему на корточках лакею:

– Слышь – ка, Прохор, чистое бельё ты у прачки забрал, так что ли?

– Ну да…

– Я тебе уже один раз сказал: не «нукай» здесь!

– Извините, – моментально поправился Прохор; видимо, затрещина самым благотворным образом повлияла на его манеры.

– А грязное, стало быть, отдал.

– Именно так.

– Давай вставай, отведёшь нас к прачке.

– Но позвольте, господин агент, вы хотя бы можете объяснить…

– Нет, – перебил его Иванов. – Я сказал «вставай, веди к прачке!», неужели неясно? Надо другое ухо прочистить?

Лакей явно был склонен поберечь другое ухо, поэтому живо поднялся и пошёл из дворницкой. Следом потянулись остальные.

Как оказалось, прачка жила в соседнем дворе. Пройдя под аркой, процессия оказалась в тесном дворе – колодце, на дно которого никогда не проникал солнечный свет. Пройдя наискось крохотный, скверно замощёный дворик, Прохор махнул рукой какой – то женщине, мелькнувшей в окошке первого этажа: «Тута я, тута, моя Марфута!»

Все четверо вошли на чёрную лестницу и поднялись на первую площадку.

– Вот тут она и живёт, Марфа, то есть, – пояснил лакей, указав на одну из двух грязных обшарпанных дверей.

– Что ж, заходим. – скомандовал Иванов.

Квартальный, бывший ближе всех к указанной двери, распахнул её и шагнул за порог, и через долю секунды из темноты коридора ему в голову полетел грубо сколоченный табурет. Кувыркаясь, он с грохотом ударился о стену, а затем свалился на пол, чудом не задев полицейского. Ещё через мгновение послышался женский крик и звон разбиваемого стекла. Ещё никто не успел толком осознать случившегося, как Агафон, стрелой сорвавшись с места, бросился в квартиру, крикнув на ходу: «Давайте за мной!»

Промчавшись через большую грязную кухню, сыщик попал в коридор, где едва не сбил с ног маленькую худенькую женщину, испуганно прижавшуюся к стене. «Васька видел вас через кухонное окно и бросил табурет», – пролепетала она, но Иванов её не стал слушать и помчался далее. В конце коридора оказалось окно, внутренняя его рама была должным образом расрыта, а наружная – грубо выбита. Осколки лопнувших стёкол торчали из – под филёнок подобно клыкам хищника. Иванов прыгнул в окно, кувыркнулся на куче шлака, и вскочив на ноги, увидел впереди спину убегавшего человека. Не раздумывая, сыщик помчался следом.

Высокорослый беглец истово перебирал ногами, однако, в маленьком захламлённом дворе ему пришлось лавировать между рядами пустых бочек и потому он не мог сколь – нибудь заметно разогнаться. Малорослый Иванов в силу своего сложения оказался куда в более выигрышном положении и быстро сократил отставание. Опережая сыщика всего на несколько секунд, беглец вбежал под арку и пересёк следующий двор. Он явно бежал на первую линию, а оттуда, видимо, намеревался податься в сторону Тучковой набережной. Там на воде в большом количестве находились понтоны, специально установленные здесь для удобства прачек, занятых стиркой белья. Понтоны, загороженные с трёх сторон дощатыми стенками и связанные друг с другом лёгкими мостками, были идеальным местом для отрыва от погони, кроме того, загнанный преступник всегда имел возможность прыгнуть в воду и постараться спастись вплавь.

Если бы преступник сумел благополучно добежать до набережной, то ещё неизвестно, какое течение приобрели бы дальнейшие события, однако, погоня завершилась столь же неожиданно, как и началась. Беглец, сумевший выскочить из двора на тротуар Первой линии, столкнулся нос к носу с Гаевским, только что подъехавшим к дому Данилова на извозчике. Владиславу потребовалась лишь доля секунды на то, чтобы увидев беглеца, должным образом оценить ситуацию. Агафон даже не успел крикнуть «Держи его!», как Владислав заступил дорогу неизвестному и выбросил руку в сторону, наподобие шлакбаума. Столкновение с летящей навстречу ладонью имело для бегущего самые неожиданные и неприятные последствия: удар бросил его на мостовую, а из разбитого носа ручьём хлынула кровь. Через мгновение на него насел Гаевский, придавив коленом грудь, и тут же подоспел пышащий гневом Иванов.

Схватив чубатую голову беглеца за волосы, Агафон энергично дважды ударил ею о брусчатку мостовой. Не со зла даже, а так, сугубо для предотвращения дальнейших эксцессов. Где – то совсем рядом залился свисток – явно свидетелем задержания оказался какой – то дворник. Остановились люди, откуда – то сверху, с балкона, заголосила женщина: «Матерь Божия, че – е–еловека убива – ают! Как он его головой о каме – е–ень! Держите убийцу!» Улица вмиг замерла: продавцы снеди, разносчики газет, извозчики – все с самым заинтересованным видом оборотились в сторону дома Данилова. Иванов, сноровисто вязавший локти задержанного его же собственным ремешком, грозно рыкнул, оглядываясь по сторонам: «Ша, господа, ша! Сыскная полиция провела задержание! Проходим, господа, проходим молча и ни во что не вмешиваемся!»

Задержанный был поставлен на ноги, причём анекдотичности происшедшему добавило то обстоятельство, что с него тут же свалились штаны. Идиотичный свисток продолжал надрываться, причём бдительного свистуна не было видно, видимо, он предусмотрительно спрятался где – то за углом.

– Кого хоть я задержал? – полюбопытствовал между делом Гаевский.

– А ты разве кого – то задерживал? – в свою очередь спросил Иванов. – Я думал, что это я его задержал.

Из – под арки выбежал квартальный с палашом наголо, а следом дворник. Увидев, что беглец стоит уже с заведёнными за спину руками, разбитым лицом и спущенными штанами, полицейский спрятал оружие в ножны и грозно спросил:

– Это ты кинул в меня табурет?

Вопрос был хорош, как раз по теме. В ответ задержанный лишь выдул из разбитого носа кровавые сопли, презрительно скосил глаза на квартального, да так и остался стоять безмолвным истуканом.

– Ладно, пошли к прачке, не здесь же разговаривать. – рассудил Агафон. – Квартальный, конвоируйте задержанного. Можете, кстати, штаны ему подтянуть, а то без ремня сваливаются.

– Я ему лучше пинка доброго дам, – прорычал квартальный.

Вся процессия потянулась во двор. Под аркой, пользуясь отсутствием посторонних глаз, Агафон притиснул задержанного к стене и строго сказал:

– Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Если не отвечаешь, я бью тебя по печени. Веришь мне?

– Верю.

– Очень хорошо. Как тебя зовут?

– Василий Кожин.

– Погоняло..?

– Оборочник, – задержанный сделал ударение на втором «о».

– А чего ты, Василий, от нас побежал?

– Увидел вас в окно, вижу к Марфе процессия направляется, архаровец впереди при форме и амулетах. Решил, за мною…

– Тьфу, дурак. – Иванов даже сплюнул с досады.

Произошедшее получило разъяснение очень скоро. Оказалось, что Васька – Оборочник был вором, специализировавшимся на кражах одежды. Он только что доставил прачке для стирки несколько вещей, добытых явно преступным путём. Увидев шедших к той же самой прачке квартального и нескольких людей в штатском, рассудил, что они появились здесь с целью его ареста: Оборочник бросил в полицейского первое, что попалось ему под руку – а это был табурет из кухни – и бросился наутёк. Да только далеко убежать не смог.

Агафон Иванов, просмотрев вещи, принесённые задержанным на стирку, заметил на некоторых из них следы крови. Это открытие наводило на мысль, что Васька – Оборочник не просто обворовывал свои жертвы, а грабил их, то есть завладевал одеждой насильственно, посредством нападения. Грабёж был куда более серьёзным преступлением, нежели воровство, и это объясняло его крайне нервную реакцию на появление во дворе полиции.

– Всё это, конечно, очень интересно, – подвёл итог расследованию по горячим следам Гаевский. – Да только я бы хотел знать, что мы вообще тут делаем?

– Лакей Дмитрия Мелешевича отнёс этой самой прачке бельишко хозяина на стирку. Вот я и решил посмотреть, что именно Мелешевич надумал застирать, – пояснил Иванов.

– Что ж, разумно. – согласился Гаевский. – Давай посмотрим вместе.

Забрав у прачки неразвязанный покуда узел с бельём Мелешевича, агенты самым тщательным образом просмотрели отданную в стирку одежду. Поскольку убийства Толпыгиной и Александры Васильевны Барклай были весьма кровавы, следовало ожидать, что на одежде преступника останутся следы крови. Однако, ничего подозрительного в ходе осмотра замечено не было.

За те несколько минут, что сыщики занимались изучением одежды, Владислав рассказал Агафону о результатах своего посещения Министрества иностранных дел. Оказалось, что Дмитрий Мелешевич работает там по линии международного протокола, выполняет обязанности хотя и признаваемые важными, но сугубо техническими.

– Вот если ты, Агафон, станешь послом и поедешь на аудиенцию к иностранному монарху, то по протоколу тебе потребуется экипаж, запряженный шестёркой лошадей, украшенных перьями цветов российского триколора, – пояснил Гаевский. – И чиновник, подобный Дмитрию Мелешевичу, все эти детали должен будет согласовать.

– Понятно. Жаль, что я не посол и не езжу на аудиенции. Ну, а по существу что – то услышал?

– Да ничего. Сегодня Мелешевич появился на службе, взял десятидневный отпуск в связи с предстоящими похоронами Александры Васильевны и уехал. Характеризуют его нейтрально. То есть, я чувствую, что камень за пазухой для него припасён, но глава департамента мне открыться не захотел. Оно и понятно – это корпоративная солидарность называется. Мы для них чужие, и они своих засранцев чужим не выдадут. То есть ровным счётом ничего. Ни – че – го, – раздельно повторил Гаевский.

Агафон в свою очередь рассказал о своём общении с дворником Степаном Куделиным и лакеем Прохором Ипатовым. Покончив с осмотром одежды и белья Мелешевича, сыщики покинули жильё прачки. Во дворе уже собралось прилично народу: появились полицейские из ближайшей части, окрестные дворники, высыпали из всех подъездов дети, в окнах можно было видеть заинтересованные лица местных жителей. Прохор Ипатов находился тут же, видимо, здраво рассудив, что не следует скрываться от Иванова под сурдинку.

Агафон указал на него Владиславу и подозвал к себе лакея, чтобы продолжить прерванный разговор:

– Высылка тебе грозит из столицы, Прохор, за нарушение паспортного режима…

– Простите, господин агент, не понимаю я вас, – пробормотал Ипатов. От его недавней барственной небрежности уже не осталось и следа, видимо, разбитая при задержании физиономия вора произвела на него сильное впечатление. Впрочем, и оплеуха тоже могла повлиять на лакея в лучшую сторону.

– По статье за пособничество в нарушении паспортного режима. А быть может, и за сводничество пойдешь – это ведь как посмотреть!

– Да как же это? – в глазах Ипатова мелькнул неподдельный страх. – Какой паспорт, какой режим? Какое сводничество? Ничего не понимаю…

– Да ты не прикидывайся! Знаем мы про девицу, что без надлежащего оформления у вас в квартире обретается. Девица молодая, ни тебе, ни хозяину твоему не родня, поведения нестрогого… так что загремишь, Прохор, в двадцать четыре часа с узелком под мышкой куда – нибудь в Кемь или Олонец. Только ручкой из окошка поезда помашешь.

– Помилуй Бог! Да ведь не я всё это придумал, я ж только слуга, делаю, что прикажут, – аж взвился Прохор, кожа на его лбу собралась гармошкой, он сразу постарел лет на десять. – За что ж мне в Кемь – то?

– Значит, это барин твой, Дмитрий Николаевич Мелешевич, с девицей всё устроил? А часом, это не ты ему подругу «сосватал»?

– Конечно, не я! Они сами её на Невском на гулянии подцепили, как раз на масленицу! Вот вам крест!

– А что за девица? – понизив голос, спросил Гаевский. Он взял лакея за рукав и повёл его прочь со двора, подальше от людских глаз. Таким поведением сыщик демонстрировал своё доверительное отношение к Прохору и тот с готовность на это отозвался.

– Модистка Елизавета Андреевна Шапошникова, – тоже зашептал он в ответ. – Непременно требует, чтоб я её по имени – отчеству называл. Тоже мне, барыня, смехота одна…

– И много твой барин на нее тратит?

Прохор озадаченно посмотрел на Гаевского, пытаясь понять, куда тот клонит, и, наконец – то сообразив, что полиции скорее всего интересен не он сам, а барин Дмитрий Николаевич, с горячностью зашептал:

– По мне – так очень много, слишком много. Хотя… Раньше бывало, что и больше тратился на мамзелек. А мне постоянно плату задерживает, говорит, потерпи, Прохор…

Сыскные агенты зашли в дворницкую дома Данилова и расселись на табуретках таким образом, что Прохов Ипатов оказался между ними. В тихой комнате разговор протекал обстоятельнее, чем на улице.

– А откуда средства у твоего барина? – спросил Гаевский.

– Доходы от имения, ну, и капиталец кой – какой после папаши остался. Жалованье, опять же… Хотя годового жалованья ему и на пару месяцев не хватит при таких расходах.

– А ещё он играет… – подкинул мысль Иванов, прислушивавшийся к разговору. – Только не темни, честно говори! Я ведь уже говорил, как надо отвечать: быстро, точно и…

– … И правдиво, – закончил лакей. – Я скажу всё, что знаю… Да, играет барин, иногда по – крупному. Иногда выигрывает по триста – четыреста рублей. И тогда обязательно обедать едет в дорогой ресторан, а мне что – нибудь из своего гардеробу дарит. Да только редко так бывает. Чаще проигрывает, и тогда лучше ему на глаза не попадаться, пока буря не пройдет.

– А что, буянит?

– Не то, чтобы… Но затрещину можно схлопотать.

– А долгов много делает? – теперь спрашивал Гаевский.

Лакей, сидевший между агентами, постоянно поворачивался то к одному, то к другому, вертелся флюгером.

– Когда новая мамзеля появляется, он сам не свой становится, облизывается, ну чисто кот на сметану, обхаживает её всячески: обеды, там, катания на лодках, магазины каждый день. Глаз горит, деньги рекой льются… Потом, как всё закончится, начинает считать каждую копейку, бранит меня, чего извозчику много на чай даю, да дров большой расход. Становится мрачнее тучи. Да оно и понятно – кому в радость с кредиторами препираться…

– Молодец, Прохор, так всё хорошо объясняешь, – похвалил Иванов. – А много ли сейчас у него долгу?

– Точно сказать не смогу. Самые срочные и опасные долги – вексельные или у ростовщиков, например, – он всегда старается погасить вовремя, чтоб слух о предъявлении векселя не подпортил ему репутацию. При его работе репутацией дорожить надо! Ну, а все остальные – квартира, дрова, стирка – так, по ходу дел.

– А не было ли у него в последнее врямя ссор с его матерью?

– Я мамаши его вообще не знал – с. Только раз её и видел здесь. Он сам к ней ездил иногда, а она жила, кажись, где – то на Садовой.

– А что ж так, она к сыну не ездила? – недоверчиво спросил Иванов.

– Дык… откуда же мне знать – то? До меня у Дмитрия Николаевича другой лакей служил, он потом в приказчики ушёл к цирюльнику, здесь недалеко, на третьей линии, так он мне рассказал как – то, что у Дмитрия Николаевича с его мамашей ссора вышла из – за очередной девицы. Мамаша приехала сына навестить поутру и застала у него … мм… пикантную сцену. Потом сказала, что больше в этот дом ни ногой. Дескать, вертеп разврата, а сие ей не по натуре! Она всё хотела женить его на девице из приличного круга, да чтоб обязательно с хорошим приданым. А он жениться и раньше не хотел, и теперь не хочет. Мне, Прохор, свобода, говорит, нужна, размах крыльев так сказать. А жена неприменно захочет управлять и руководить. Опять же – скука, каждый день одна и та же физиономия перед тобой, а так он их меняет, дабы не заскучать, – принялся рассуждать лакей, постепенно входя во вкус.

– Ну хорошо, с этим понятно… А какие отношения в последнее время у него были с матерью?

– По – моему, злился он на неё очень. Недели две назад или чуток больше вернулся сам не свой с поминок по умершему дяде. И всю ночь по кабинету туда – сюда, туда – сюда, паркет старый скрипит… Всю ночь спать не давал. И что – то всё разговаривал сам с собой, как будто маменьке что – то пенял. Я только слышал отдельные фразы: " Ну, маменька, ну, голова! без ножа зарезали!..» Вот так выражался. Что уж там у них приключилось. я не знаю, даже не спрашивайте. Я утром встал, а у него полон кабинет окурков и обгорелых листов бумаги – видимо, писал и жёг, писал и жег. А потом мамаша сама к нему приехали – с. Я её тогда – то и увидел. Меня барин в галантерею посылал, возвращаюсь и сталкиваюсь в дверях с нею, мамашей, значит. Видать, они крупно поговорили в моё отсутствие, потому что оба были взвинченные. Он белый как мел, а она, наоборот, красная, аж малиновыми пятнами пошла. Уходя, она обернулась в дверях и выпалила: не ожидала, дескать, сын от тебя такого. Бог, дескать, тебя накажет. Ну, про Бога – это я от себя добавил. Но она именно сказала: не ожидала… А уж чего «такого» – про то не знаю и не стану врать.

Прохор замолчал, выжидающе глядя попеременно то на Иванова, то на Гаевского. В эту минуту он был очень похож на услужливого пса, ожидающего сахарную косточку за верную службу. Сыскные же агенты молчали, ничем не выражая своего отношения к услышанному, точно и не говорилось сейчас ничего важного.

Иванов подошел к грязному окошку дворницкой, глядевшему в закоптелую стену ближайшего дома, и уставился в него невидящим взглядом. Казалось, в эту минуту он забыл об остальных присутствующих.

– Скажи – ка, Прохор. – задумчиво начал он. – Только подумай как следует, прежде чем ответить… а утром двадцать четвёртого, до десяти часов утра где находился Дмитрий Николаевич?

– Дома, наверное, находился. В квартире, то есть.

– Во сколько ты его видел?

– Ну – у… почитай уже в одиннадцать часов. Барин уже завтракать собирались.

– А на службу он почему не пошёл?

– А у него встреча была назначена в полдень в Академии наук. Какой – то важный визит он согласовывал и поэтому ехал в Академию. Ему к двенадцати, значит, надо было туда прибыть. А это же совсем рядом, десять минут медленным шагом, если нога за ногу идти.

– Расскажи по минутам, как этот день прошёл.

– В тот день Дмитрий Николаевич меня с самого утра отправил с запиской к одному своему приятелю на Петроградскую сторону. Ещё и восьми часов не было, когда я ушёл, а вернулся – уже почти одиннадцать. Путь – то неблизкий, хм, а на извозчика барин не раскошелился. У него опять нехватка денег. Вернулся я, так ещё и нагоняй получил, что так долго ходил, дескать, уже и барин одетый, и мамзелька встала и кофею хочет, а меня черти где – то носят. Будто я нарочно!..

– Фамилию приятеля назови к которому ходил. И адрес, – приказал Иванов.

– Толоконников Иван Иваныч. Большая Дворянская, дом шесть, в бельэтаже.

Гаевский быстро чиркнул услышанное в маленькую книжицу.

– Итак, в промежутке с восьми часов утра до, скажем, без четверти одиннадцать ты барина не видел и видеть не мог… – подвёл итог Иванов.

– Конечно, не видел! – с готовностью согласился Прохор. – Я же говорю… – и он ещё раз взялся рассказывать свою историю про записку, но Гаевский его остановил:

– Не трынди, Прохор, хватит. Много текста!

Сыщики переглянулись.

– Вот что, Прохор, – рассудил Агафон Иванов, – ступай – ка домой, мы подойдём минут через пять, с барынькой этой поговорить. На тебя мы ссылаться не будем, на сей счёт не беспокойся. Сделай вид, будто нас не знаешь, и мы тебе подыграем.

– А как же меня… в Кемь? в Олонец? – задал беспокоивший его всё это время вопрос лакей.

– Ладно, высылать не будем, коли помог Сыскной полиции. Так что живи в столице, – милостиво разрешил Иванов.

Оставшись вдвоём, сыщики быстро перекинулись умозаключениями. Сошлись на том, что у Дмитрия Мелешевича был мотив для совершения преступления, и не было alibi. И если в десять часов десять минут он действительно покинул квартиру убитой им матери, то за тридцать пять – сорок минут вполне мог успеть добраться до своего дома на спором извозчике и встретить лакея одетым, готовым к завтраку.

– Бабенка эта, что живёт в квартире Мелешевича, подтвердит что хочешь, – резюмировал Гаевский. – Да только можно ли ей верить?

– Её в любом случае пощупать надо. Что Путилину скажем? Были, дескать, в доме, а сожительницу не раскололи? Он нас с перьями съест.

– Ну, тогда зови квартального и пошли в квартиру. Глядишь, сегодня и дело закроем.

Вместе с квартальным сыщики поднялись по ухоженной гранитной парадной лестнице в бельэтах. Массивная резная дверь и латунная вращающаяся ручка дверного звонка выглядели в высшей степени респектабельно. На трель колокольчика с заговорщическим видом выскочил всё тот же Прохор Ипатов, с которым сыщики простились лишь несколько минут назад.

– Дома ли… гостья барина? – нарочито громко спросил Иванов. – Доложите, что из сыскной полиции явились.

Ипатов распахнул пошире дверь:

– Сей момент, господа полиицейские. Сейчас приглашу.

Все трое со спокойной уверенностью вошли в переднюю, Гаевский бесцеремонно снял плащ и пошёл было вглубь квартиры, но неожиданно столкнулся в дверях комнаты с молодой женщиной в весьма соблазнительном пеньюаре и атласных тапочках с меховой опушкой на босу ногу. Волосы её ещё не были уложены и распущенными локонами выбивались из – под ночного чепца. В высшей степени миловидная обладательница пеньюара держала в одной руке кофейную чашку, а в другой мармеладную конфету, которую тут же сунула в рот. С искренним удивлением уставясь на вошедших, она бессловесно перевела взгляд на лакея, потом спросила:

– А кто это?

– Мы агенты столичной Сыскной полиции, – сухо сказал Гаевский, недображелательно всматриваясь в юное лицо, свежее и розовое после сна. – С нами, как видите, квартальный надзиратель.

Несмотря на неприязненный тон, Владислав не без внутреннего удовлетворения отметил, что вкус Дмитрия Мелешевича был весьма неплох. Гаевский любил работать с красивыми женщинами куда более, чем с некрасивыми. В этом его отношении не было вовсе никакого эротизма – оно основывалось на том широко известном мужчинам наблюдении, что красивые женщины очень восприимчивы к оценкам окружающих, а опытный сыщик всегда сумеет сыграть на такой непростительной слабости.

– А Дмитрия Николаевича нет дома, уже на службу уехал, – растерялась женщина.

– Вообще – то он в отпуске, – сухо поправил её Владислав. – Но вы, подозреваю, этого даже не знали. Но мы, собственно, не к нему, а к вам.

– Ко мне?

– Вот именно. Извольте предъявить паспорт и объяснить полицейским властям, почему вы проживаете здесь без надлежащей регистрации.

Барышня удивленно подняла брови, отступила в комнату:

– Я… моя фамилия Шапошникова. Елизавета Андреевна. А вот паспорт… паспорт сейчас отыщу.

Она выскользнула в смежную комнату, а полицейские, пользуясь её отсутствием, разбрелись и спокойно осмотрелись. Квартира, по всему видать, была не из дешёвых. Помимо удачного местоположения на 3–й линии Васильевского острова, что само по себе играло не последнюю роль, здесь были прекрасные элементы внутреннего декора: отличная лепнина по потолкам и стенам, в гостиной был виден изящный камин с большим зеркалом над ним, огроные окна, дававшие много света. Но самым замечательным украшением квартиры являлся эркер с двумя пальмами в кадках, рядом с которыми расположилась широченная оттоманка – диван без спинки – с десятком шёлковых подушечек. Так и хотелось на неё завалиться… Да, обитатель этой картиры любил удовольствия и вряд ли в чём себе отказывал.

На небольшом низеньком столике рядом с пальмами стоял серебряный поднос с кофейником, сливочник, под которым расплылась неаккуратная белая лужица и пустая кофейная чашка. Блюдце с забытой ложечкой одиноко стояло отдельно.