Текст книги "Неоконченный пасьянс"

Автор книги: Алексей Ракитин

Соавторы: Ольга Ракитина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Шумилову показалось, что у него просто – напросто оторвалась рука. Если бы в ту секунду Алексей Иванович увидел, как она вываливается из рукава плаща на землю, то нисколько бы этому не удивился. Боль была такая, словно кирпичный дом вдруг упал ему на руку; в глазах почернело и Шумилов выкрикнул, будучи не в силах контролировать себя: «сука!» Крик этот был вовсе не следствием наличия или отсутствия мужества, это была обычная рефлекторная реакция, подобная той, что заставляет собаку скулить, а ребёнка плакать.

Рыжебородый студент, услыша крик, осклабился, Шумилов очень хорошо видел его шевельнувшиеся губы. И тут же из – под полы плаща вывалился пистолет; парализованные болью пальцы не смогли его больше удерживать. Шумилов оказался один на один с противником, выше его ростом, моложе и к тому же вооружённым молотком. Неравенство сил было очевидным. Если к этому добавить повисшую безвольной плетью правую руку, то положение Алексея Ивановича следовало признать отчаянным. «Похоже, конец», – чётко сознавая драматичность происходившего, подумал он. И мысль эта вызвала прилив гнева; Шумилов подался вперёд и ударил противника в лицо левой рукой. Из – за большой дистанции получился не удар, а какой – то мазок, кулак едва достал цель.

Студент завёл руку с молотком для нового удара и Шумилову не оставалось ничего другого, как прыгнуть на противника. Это, пожалуй, было единственное, что он мог сделать для того, чтобы уклониться от удара, грозившего стать фатальным. Вцепившись здоровой рукой в ворот чёрной шинели, Алексей Иванович попытался ударить противника коленом. Тот в свою очередь постарался оттолкнуть повисшего на нём Шумилова. Возникшая возня была для последнего проигрышной ввиду травмы руки и очевидного неравенства сил, но тут случилось то, на что Шумилов никак не рассчитывал.

– Что тут происходит?! – раздался за спиной голос Раухвельда и через мгновение под аркой грохнул револьверный выстрел. – А ну прекратить немедля!

Шумилов напрочь забыл об Александре.

Студент рванулся прочь, Шумилов, не удержавший равновесия, упал, но тут же вскочил на ноги, не забыв поднять недавно обронённый револьвер. Студент, гулко топая растоптанными, похожими на лапти, старыми туфлями помчался вглубь двора.

– Саша, не стреляй! – крикнул Шумилов, обращаясь к Раухвельду. – Ему некуда скрыться.

Двор был проходным, но беглец помчался не к противоположному выходу, что было бы логично, а почему – то повернул за угол. Там, перед стеной, перегораживавшей двор, были составлены большие двадцативедёрные бочки. Беглец явно намеревался взобраться на них и перемахнуть через стену, чтобы оказаться в соседнем дворе, но Шумилов прекрасно видел, что тому никак не успеть осуществить свой план: расстояние между убегающим и догоняющими едва превышало три сажени. При всём своём желании и прыти студент никак не успел бы перелезть через стену.

Но дальше произошло совсем неожиданное. Студент вдруг вильнул и не снижая скорости прыгнул ногами вперёд в зев открытого канализационного колодца. Шумилов остолбенел, подобного манёвра он никак не ожидал. Раухвельд подбежал к колодцу, явно нмереваясь повторить прыжок беглеца, но Алексей Иванович остановил его, схватив за рукав пиджака:

– Куда ты, Саша, стой! Там темнота! Воткнёт нож под лопатку и всё – оба там останемся!

Они осторожно заглянули в колодец: из темноты доносился звук удалявшихся шагов.

– Кто это такой? – азартно выкрикнул Александр Раухвельд и, не дожидаясь ответа, добавил. – Почему вы не стреляли?

– Он меня молотком ударил по правому плечу. Наверное кость сломал, руки вообще не чувствую, пистолет уронил на землю. Да и потом, Александр, вы же знаете, одной рукой нельзя взводить и стрелять из револьвера, – ответил Шумилов.

– Пойдёмте, осмотрим руку, – тут же предложил Раухвельд, но Алексей Иванович его остановил:

– Нет, есть кое – что поважнее.

Они вернулись к тому месту под аркой, где неизвестный напал на Шумилова. Обе половинки тубуса лежали там, где были брошены преступником. Алексей Иванович поднял бОльшую часть, ту, куда закладывают чертежи. На её поверхности были хорошо заметны многочисленные надписи, шаржированные рисунки, выполненные тушью и карандашом; было очевидно, что вещь эта далеко не новая, смнившая на своём веку не одного хозяина.

Шумилов вышел из – под арки, туда, где было посветлее, покрутил в руке находку, почитал некоторые надписи: «Учись, Пуля, да помни, что пуля дура, штык – молодец. Герасим.»; «Пуля завещал Йорику»; «Ворон, не будь дурой, бери пример с великих мыслителей древности: Герасима, Пули и Йорика. Йорик.» Очевидно, сии дарственные надписи сопровождали переход тубуса из одних рук в другие. Рядом весьма искусно была нарисована тонким пером убогая кляча с поникшей шеей, изо рта которой капала слюна; рисунок сопровождала подпись, исполненная готическим шрифтом: «Пегас Пули в ожидании маминых денег». На тубусе присутствовали и другие рисунки и надписи, но внимание Шумилова привлекло двустишие, выписанное красивым каллиграфическим почерком, похожим на женский, и украшенное виньетками: «Ждёт тебя дорога впереди, А в дороге той лишь слёзы да тревога. Саша»

Алексею Ивановичу потребовалась всего одна секунда на то, чтобы память выдала необходимую подсказку.

– Александр, возьмите крышку от тубуса и идёмте – ка со мною! – быстро скомандовал Шумилов и помчался в соседний двор.

Прошли всего минута или две с того момента, как Шумилов проходя здесь, слышал чарующий женский голос. Голос был хорошо слышен и сейчас, более того, он продолжал петь всё тот же романс:

И с тобою мы глаза в глаза

Проведём весь этот вечер бестолковый,

Ты уйдёшь – а за окном гроза,

И я отдам тебе последний свой целковый…

– Где это поют? – спросил Шумилов.

– Где – где… – Раухвельд оглянулся по сторонам в поисках источника звука. – Кажется в доме Горчиных, в бельэтаже. А что вы хотите?

– Вот что, – решил Алексей Иванович, – держите – ка мой пистолет, давайте сюда крышку тубуса. Пойдёмте – ка, заглянем в гости.

– Зачем?

– Вы знаете романс, который поёт эта женщина?

– Первый раз слышу.

– И я тоже. А я, вообще – то, знаю толк в романсах.

Несколько минут ушло на то, чтобы достучаться в дверь запертого на ночь парадного подъезда и добиться того, чтобы дворник их впустил. В конце – концов, дворник, узнав, что перед ним сын Марты Иоганновны Раухвельд, хорошо известной во всём районе, впустил мужчин. Более того, он дал необходимую справку, рассказав, что в интересующей Шумилова квартире проживает семья действительного статского советника Радаева, служащего по Министерству государственных имуществ и занимающего там большой пост. Дети чиновника весьма музыкальны и часто устраивают фортепианные вечера с пением романсов.

Шумилов с Раухвельдом поднялись к двери квартиры действительного статского советника, позвонили. Дворник стоял за спиной, очевидно, желая продемонстрировать хозяевам квартиры рвение и бдительность на служебном посту. Дожидаясь пока дверь отворится, Шумилов неожиданно почувствовал прилив боли в ушибленном плече; место удара молотком горело огнём, в кость точно вбивали гвоздь. Вообще – то, больно ему было и до этого, но видимо, остроту восприятия до поры снижала угроза физической расправы; сейчас же боль властно потребовала своё. Пытаясь взять себя в руки, Шумилов втянул носом воздух, но это почему – то получилось похоже на всхлип.

Раухвельд, услышав странный звук, встревоженно обернулся:

– С вами всё в порядке, Алексей Иванович?

Шумилов испугался показаться малодушным и этот испуг неожиданно придал ему сил:

– Лучше не бывает…

Воистину, на людях и смерть красна!

Дверь распахнулась. На пороге предстала молодая горничная в накрахмаленном переднике и платье в старорусском стиле, весьма популярном во времена Александра Третьего. Шумилов попросил её пригласить кого – либо из «молодых господ», через полминуты в прихожую выскочил молодой человек лет двадцати в бархатных чёрных штанах, белой шёлковой рубахе и с чёрным бантом на плече. Выглядел он весьма импозантно и походил то ли на скульптора, то ли на художника. Увидев незнакомых людей, он озадаченно остановился:

– Господа, простите… Чем могу?

Шумилов с важным видом – поскольку понимал, что несёт несусветную околесицу – начал издалека:

– Просим простить за невольное вторжение, но обстоятельства, надеюсь, извинят нас. Позвольте представить вам Александра Раухвельда и представиться самому: Алексей Шумилов. В некотором смысле мы с Александром являемся вашими соседями, проживаем в соседнем доме, вот буквально через двор…

– Мы работаем в Дирекции Императорских театров. – вдруг брякнул Александр Раухвельд.

Зачем он это сказал, Шумилов не понял. Обстановка вовсе не требовала вранья, тем более такого грубого и легко проверяемого. Алексей Иванович, однако, тут же подстроился к сказанному, и продолжил:

– Александр действительно работает в Дирекции и яляется большим любителем и знатоком музыки… Не побоюсь высказаться в восторженной степени: он был восхищён услышанным романсом. Тем самым, что вы исполняли только что.

Шумилов не успел закончить фразу. Молодой человек вдруг оборотился назад и крикнул вглубь коридора:

– Машу – у–ута, покажись – ка, у тебя нашлись поклонники!

Затем он повернулся к визитёрам и пояснил:

– Маша моя сестра, это она пела романс. У нас, знаете ли, маленький музыкальный вечер: клубника, шампанское, гитара, зажжённый камин… Прошу вас, будьте нашими гостями. Кстати, позвольте представиться: Антон Радаев. Я полагаю, обойдёмся без отчеств. Пожалуйста, разоблачайтесь и проходите.

В прихожей появилась совсем юная девушка, возможно, лет шестнадцати, вряд ли старше.

– Здравствуйте! – лучезарно улыбаясь поприветствовала она незнакомцев.

И тут Александр Раухвельд выронил револьвер. Он держал руки в карманах пиджака, придерживая через подкладку пистолет Шумилова. Понятно для чего он это делал: так револьвер меньше пачкал ружейным маслом подкладку. Положить пистолет в карман, значило безнадёжно испортить дорогую вещь. При появлении девушки пистолет с грохотом упал на паркетный пол. Антон Радаев, его сестра Маша, дворник, сам Александр Раухвельд изумлённо и тупо воззрились на здоровую железку, вывалившуюся из – под пиджака последнего. Лишь Шумилов как ни в чём не бывало пояснил:

– Это, знаете ли, мой пистолет. Я дал его подержать Александру. Я колю револьвером орехи. Честное слово, лучше просто не придумать. Вы не будете возражать, если мы оставим его в тумбочке? Полагаю, он не пропадёт отсюда?

Шумилов кивнул в сторону тумбочки, стоявшей подле вешалки.

– Да, конечно, – озадаченно согласился Антон Радаев. – Оставьте в тумбочке… У нас вещи никогда не пропадают.

– А можно ли оставить второй пистолет? – спросил Александр Раухвельд, явно обрадованный возможностью избавиться от тяготившего его груза. – Пусть тоже полежит в тумбочке.

– Что ж, положите и его, – согласился Антон Радаев. Он выглядел явно озадаченным всем происходившим. В самом деле, двое мужчин с пистолетами, явивишиеся неизвестно откуда, производили несколько странное впечатление. Они не то чтобы были очень страшными, но всё же весьма необычными.

Однако, Шумилов не давал хозяевам собраться с мыслями и жизнерадостно бубнил:

– Вы знаете, нас поразил тот романс, что только что исполнила Мария. Вы могли бы сказать нам, как он называется и кто его автор?

– Этот романс сочинил я, – просто ответил Антон. – Называется он «Прощание с изгоем».

Вслед за хозяевами Шумилов и Раухвельд прошли в большую богато обставленную гостиную. Там находились ещё две молодых пары – две девушки и юноши. В канделябре горели четыре свечи, шторы на окнах были задёрнуты, а в камине потрескивали дрова – в общем в комнате царила атмосфера в высшей степени интимная. Отблески огня отражались в позолоте богатой лепнины, в рамах портретов, развешанных по стенам, в большом зеркале, установленном в простенке между окнами.

После краткой церемонии представления гостей Антон поднёс обоим шампанское в хрустальных фужерах.

– Предлагаю выпить за знакомство, – сказал он.

– Очень приятно иметь таких музыкальных соседей, – подыграл ему Шумилов. – А как давно был сочинён романс, привлёкший наше внимание?

Антон обменялся взглядами с сестрой, наморщил лоб, припоминая.

– Да уж года с два тому назад… – не очень твёрдо ответил он, – Машута, не напомнишь?

– По – моему, это был январь восемьдесят шестого. На дне рождения у Шестопалова мы пари заключили, что сочиним романс за четверть часа. Получилось удачно, хотя можно было бы и получше.

– Да, в самом деле, – улыбнулся Антон Радаев, – «Прощание с изгоем» родился в результате спора. Музыку сочинила Маша, слова же – я. Вот такой у нас творческий тандем.

– Гм… Чрезвычайно интересно, – Шумилов почувствовал, что подходит к какому – то важному открытия, только пока не понимал к какому именно, – а вот посмотрите – ка на мою находку…

Он принёс из прихожей тубус, брошенный нападавшим, и подал его Антону:

– Здесь написаны слова вашего романса.

Антон принялся с любопытством рассматривать шумиловскую находку. К нему подошли два других молодых человека, став с боков, они тоже не без интереса стали её изучать.

– А откуда это у вас? – поинтересовался один из молодых людей.

– Да, знаете ли, нашёл. Меня поразило то, что слова, написанные на тубусе совпали с теми, что пели у вас.

– Похоже, эта вещица побывала во многих руках, – заметил Антон. – Вот тут надписи разных владельцев. Видимо, он друг другу передавали тубус.

– Наверное, провинциальные студенты, – предположил один из товарищей Антона. – Чертёжные принадлежности довольно дороги, вот они и передают ненужное по «наследству».

– Но раз кто – то из владельцев знает ваш романс, то, возможно, он знает и вас самих, – резонно заметил Шумилов. – Может быть, он учится с вами? Вы, кстати, где обучаетесь?

– В Горном институте, – ответил Антон. – Мы все трое там учимся. Насчёт того, что владелец знает меня и мой романс – что ж! – сие вполне допустимо. Возможно, и я знаю этого человека. Или мы, по крайней мере, бывали в одной компании. Вот только чей это тубус, сказать не берусь. Кто – нибудь знает «Йорика» или «Пулю»?

Последний вопрос он адресовал своим товарищам. Те синхронно пожали плечами.

– Понимаете, мы с иногородними не очень – то общаемся, – пояснил Антон. – Они живут в съёмном жилье целыми «комуннами», вместе ходят на занятия, вместе отдыхают. Нет, особого антагонизма между нами нет, но разница в имущественном положении всё же сказывается. Подождите – ка секундочку.

Молодой человек вышел из гостиной и через полминуты вернулся с другим тубусом, несколько меньшего диаметра, чем тот, что принёс Шумилов. Обтянутый чёрной кожей, этот тубус выглядел куда изящнее и был явно новее.

– Посмотрите – ка сюда, это мой собственный, – Антон перевернул тубус и показал на донышке оттиск клейма. – Видите, это эмблема мастерской чертёжных принадлежностей… «Эккерт и Ко», если не ошибаюсь, и год изготовления. Очень хорошая мастерская, между прочим, инструмент отличный делает. Инженерная готовальня четвертной стоит, что вы хотите! Тубус этот я купил в магазине и никому отдавать его не собираюсь. Тот же тубус, что вы показываете, сменил нескольких хозяев. Явно, что это были не очень богатые студенты, скорее всего из провинции. Кстати, посмотрите на клеймо на донышке, кто изготовитель?

– Оттиск едва читается… – пробормотал один из молодых людей, крутивший в это время тубус в руках. – По – моему, «мастерская Матросова». Дешёвый, клеёнкой обтянут. Ему уже лет восемь, если не больше. Посмотрите, как край оббит!

Шумилов понял, что ничего содержательного более услышать не сможет. Ещё около получаса он вместе с Александром Раухвельдом пробыл в компании молодых людей, прослушал пару романсов, выпил шампанского, и наконец, покинул гостеприимный дом.

Дома Александр Раухвельд осмотрел травмированное плечо Шумилова. За время, прошедшее с момента удара молотком, на плече чётко проступил его след; кроме того, появилась отёчность, хотя и не очень выраженная. Уложив правый локоть Алексея Ивановича на письменный стол, Александр Раухвельд долго проверял подвижность сустава, вращая предплечье и заводя руку то вперёд, то назад. От боли у Шумилова слёзы едва не брызгали из глаз, однако, несмотря на острую болезненность этой процедуры, результат осмотра оказался вовсе не так плох, как можно было ожидать.

– Сустав цел, никаких переломов нет, – заверил Александр. – Гематома, конечно, будет очень приличная, через пару дней почернеет, пойдёт вниз по руке с кровотоком, будет очень болеть. Но в целом, ничего фатального. Удар пришёлся не прямо в сустав, а несколько в подмышку, по касательной. Сие вас, Алексей Иванович, спасло от серьёзного увечья.

– Меня вы спасли, Александр. Если бы вы своевременно не появились, ей – ей, лежать бы мне в мертвецкой. Большое вам спасибо, я ваш должник на всю оставшюся жизнь, – от души поблагодарил Шумилов. – Теперь, пожалуй, тридцатое апреля буду праздновать как второй день рождения.

– Вы знаете кто и для чего совершил это нападение? – поинтересовался Раухвельд.

– Есть кое – какие идеи, – соврал Шумилов и перевёл разговор на другое. – Мне бы надо как следует выспаться, поскольку я многого жду от завтрашнего дня. Сможете помочь?

– Я вам дам опийных капель, спать будете как младенец в сухих пелёнках, – заверил Александр. – Даже рука не помешает.

Засыпая, Шумилов пытался анализировать события минувшего вечера, но спутанное опием сознание вместо связных мыслей воспроизводило какие – то фрагментарные эпизоды: молоток на длинной металлической рукояти, зажатый в крепком кулаке преступника; клеймо мастерской чертёжных принадлежностей на донышке тубуса; приоткрытую створку окна, из – за которого доносился девичий голос, певший незнакомый сентиментальный романс.

11

Проснувшись утром первого мая, Шумилов совсем недолго раздумывал над давешним происшествием. Ему представлялось совершенно очевидным, что немотивированное нападение во дворе находится в прямой связи с его розысками по делу о двойном убийстве в квартире Мелешевич. Видимо, в какой – то момент Алексей Иванович допустил ошибку, небрежность, перепугавшую преступника и заставившую его неадекватно отреагировать. Что это была за ошибка Шумилов понять не мог, но ломать голову над этим почитал занятием бессмысленным, поскольку извращённую логику неизестного убийцы постичь было очень трудно. Скорее всего, преступник решил, что Шумилов опасно к нему приблизился; вся беда заключалась в том, что сам Алексей Иванович решительно не понимал, когда и как это случилось.

Свою визитку он оставлял у Ганюка: означает ли это, что ненормальный пенсионер как – то связан с убийцей? Помимо этого своим настоящим именем Шумилов представлялся домоправителю «яковлевки»: быть может, это от него убийца узнал о проводимом расследовании? А может, сыскные агенты в силу банальной неосторожности кому – то обмолвились об участии в розысках Шумилова? Наконец, не следовало сбрасывать со счетов и Аркадия Штромма. Шумилов уже не раз сталкивался с тем, что некоторые из его работодателей, будучи действительно виновными в инкриминируемых им преступлениях, использовали участие Алексея Ивановича для того, чтобы отвести подозрения от себя. Аркадий Штромм, если допустить его виновность в убийствах Барклай и Толпыгиной, вполне мог в каких – то своих видах подстроить убийство и Шумилова. В конце – концов, для убийцы уже было совершенно непринципиально, убил ли он двух человек или трёх. И в том, и вдругом случае ему «светили» не менее пятнадцати лет каторжных работ с содержанием в кандалах не менее трети срока.

Убийца, решившись на превентивный удар, видимо, не мудрствовал лукаво. Утром первого мая Алексей Иванович почёл за благо действовать в том же стиле. Он был абсолютно уверен в двух важных для дальнейших розысков вещах: во – первых, напавший был ему совершенно незнаком, а во – вторых, оставленный убийцей тубус мог быть без особых затруднений идентифицирован теми, кто видел эту вещь ранее. А коли так, то шанс найти и опознать преступника был отнюдь не иллюзорен. Просто этот шанс следовало грамотно использовать.

В Санкт – Петербурге было довольно много учебных заведений, студенты которых могли пользоваться тубусами для переноски своих чертежей. И Академия художеств, и Горный институт, и Инженерное училище морского ведомства, и Художественно – промышленное училище и масса прочих учебных заведений требовали от своих студентов и слушателей представления расчётных и художественных работ на листах большого формата. Однако, Шумилов решил начинать свои розыски именно с Горного института: ведь именно там учился автор романса, фрагмент которого оказался написан женской рукою на тубусе. Не так много людей могли за два года слышать этот романс – ну сто человек, ну, двести! И среди них была та самая девушка, что была знакома с владельцем тубуса.

Перед выходом из дома Шумилова тщательно обдумал свой туалет. Травмированная накануне вечером правая рука хотя и сохранила полностью свою подвижность ниже локтя, всё же очень его тревожила: боль в суставе была слишком сильной, чтобы позволять себе неосторожные движения. Между тем, Шумилов мог подвергнуться новому нападению и как же ему следовало обходиться при защите, не задействуя правую руку? Дабы не остаться перед лицом нападающего совсем уж беззащитным, Шумилов спрятал револьвер в кармане лёгкого плаща – пыльника. Для того, чтобы скрыть наличие оружия, заметно отягощавшего карман, он не стал одевать плащ, а небрежно перебросил его через левую руку. В правой он решил нести тубус, который был совершенно необходим ему в его розысках.

Облачившись в тёмно – серый шевиотовый костюм, один из лучших в своём гардеробе, Шумилов сразу приобрёл вид в высшей степени респектабельного и внушающего доверия человека. При его работе умение расположить к себе собеседника уже означало половину успеха. А на личном опыте Алексей Иванович не раз уже убеждался в справедливости той простой истины, что дорогой костюм и изысканная парфюмерия в равной степени обращают на себя внимание и мужчин, и женщин. Никто не захочет разговаривать с вонючим бродягой в лохмотьях, пусть даже тот и станет блистать сократовским умом; зато даже самый важный начальник не отмахнётся от респектабельного и галантного посетителя, пахнущего французским «петэ».

По пути в Горный институт, находившийся в самом конце Николаевской набережной Васильевского острова, на двадцать первой линии, Шумилов решил заехать в канцелярию градоначальника. Там он планировал узнать место проживания Евдокии Трембачовой, той самой женщины, что до декабря прошлого года служила поваром у Александры Васильевны Мелешевич. Существовавший при канцелярии градоначальника справочный стол предоставлял сведения о лицах, зарегистрированных в столице, так что если Евдокия всё ещё продолжала жить в городе, найти её не составило бы труда. По крайней мере теоретически. Получить необходимую справку стоило двадцать копеек и четверть часа ожидания.

Впрочем, повариха эта, видимо, не представляла для розысков Шумилова сколь – нибудь значимой ценности. Алексей Иванович почти не сомневался в том, что гораздо скорее выйдет на убийцу, проследив путь тубуса, в котором преступник прятал свой молоток. Однако, привычка действовать методично и последовательно и не отступать от принятых ранее решений, оказалась сильнее доводов разума. Потому – то Шумилов не пожалел времени на посещение справочного стола канцелярии градоначальинка.

Из полученной справки Алексей Иванович узнал, что Евдокия Трембачова проживала в дворовом флигеле дома N 16 по Конногвардейскому переулку. Поскольку путь на Васильевский остров в Горный институт пролегал через Благовещенскую площадь и Благовещенский мост, то Шумилову вольно или невольно пришлось бы проезжать мимо этого переулка. Поэтому он решил не откладывать свой визит к Евдокии.

Район этот вовсе не был районом бедняков. Скорее даже напротив. Прямо в створе Конногвардейского переулка, на противоположной стороне Мойки, был виден массивный Юсуповский дворец. А неподалёку от начала переулка, на Благовещенской площади, высился монументальный короб другого известного дворца – Великого князя Николая Николаевича. Так что место, где проживала Евдокия Трембачова, можно было считать весьма пристойным. Но лишь до тех только пор, пока взгляд не натыкался на тот флигель, в котором она квартировала.

По одному его виду можно было понять всю безнадёжность материального положения его обитателей. Притулившийся во дворе – колодце, куда никогда не заглядывало солнце, сырой и заплесневелый, пошедший от самого фундамента опасными трещинами, этот ковчег тихого человеческого отчаяния производил очень тяжёлое впечатление. Шумилов, свернувший во двор дома N 16, даже застыл от неожиданности: настолько убогий вид флигеля контрастировал с вполне приличным фасадом дома, выходившим на улицу.

Появление Алексея Ивановича не укрылось от глаз дворника, накидывавшего в тачку дёрн в углу двора. Прервав свою работу, он с видимым усилием разогнул спину и неулыбчиво спросил:

– Чтобы вы хотели, господин хороший?

– Мне бы Трембачову… – ответил Шумилов.

– Сынка нет – с, а мамаша на понтоне бельё стирает. На Мойке, значит. Тут минута ходу.

– Гм… А у неё есть сын? – удивился Шумилов. Об этом он услышал впервые.

– Есть, конечно. И племянники, и братья, и сёстры. Не здеся, правда, обретаются, но… показываются.

– Что ж, братец, спасибо, – Шумилов поспешил к набережной реки Мойки.

Указание дворника оказалось вполне точным. На воде, сцеплённые друг с другом, плавно качались три массиных деревянных плота, закрытых с боков высокими щитами. Официально эти странные сооружения городская власть именовала «купальнями», но в них никто никогда не купался. Понтоны уже на протяжении почти полутора столетий использовались для стирки белья прачками. Даже появление центрального водопровода в Санкт – Петербурге не сразу привело к отмиранию архаичного промысла публичной стирки белья. В тех местах, где набережных не существовало, «купальни» обеспечивали удобный доступ к глубокой воде, поскольку стирать с топкого берега не всегда представлялось возможным. Там же, где берега были одеты в мрамор массивных набережных, деревянные плоты давали возможность одновременного доступа к воде большого количества прачек. Во многих местах города можно было видеть длинные ряды массивныв чугунных колец, вделанных в стенки набережных специально для того, чтобы к ним крепились «купальни».

Шумилов посмотрел с набережной вниз: под его ногами, на плотах у воды работали всего две женщины. Обе были схожи обликом – маленькие, худощавые, быстрые в движениях, в самой что ни на есть убогой одежонке.

– Я прошу прощения, сударыни, – подал голос Шумилов, привлекая к себе внимание, – Кто из вас будет Евдокия Трембачова?

Женщины выпрямились, переглянулись, затем одна из них робко ответила «Я!»

– Имею дело до вас важное, – провозгласил Шумилов, – Касательно работы…

– Ну, ежели отстирать чего, то вы можете адрес назвать и оставить мешок с бельём либо у горничной… – заговорила женщина, но Шумилов не дал ей закончить:

– Стирка меня не интересует.

– Да? – удивилась Евдокия, – А что тогда?

– Давайте вы ко мне поднимитесь, и мы с вами спокойно потолкуем, чтоб не всю округу кричать, – предложил Шумилов.

Женщина, негромко уронила соседке «Глаш, последи за бельём» и живо поднялась на набережную. Алексей Иванович извлёк из кармана заранее заготовленный пятирублёвый билет и протянул его прачке:

– Возьмите, это чтобы стирка ваша не простыла.

– Да как жешь… – голос женщины пресёкся, – это ж мой недельный заработок, почитай.

– Очень хорошо. Моя фамилия Шумилов, а зовут меня – Алексей Иванович.

Трембачова несколько секунд недоверчиво рассматривала странного визитёра, затем быстро сжала в кулачке полученные деньги и неуловимым движением отправила их куда – то в недра своей юбки. Несмело пошла рядом, поглядывая на Шумилова выжидающе и настороженно. Они неспеша двинулись вдоль Мойки в сторону от понтона.

На набережной были видны посторонние, но в этот час их было совсем немного. Всяк был занят собою, на Шумилова и Трембачову никто не обращал внимания, поэтому ничто не мешало разговору.

– И давно вы прачкой работаете? и почему? небось платят не ахти? – спросил Шумилов.

– Да уж конечно… – она горестно вздохнула. – Целый день у корыта стоишь, а денег совсем мало. Руки вон, все стёрла, аж до волдырей. Да и кожа трескается. Зимой вообще беда.

– Ну, как же так? Вы ведь кухарка знатная. А кухарку хорошую найти сейчас большая проблема. Вот моя домовладелица с ног сбилась, ищет хорошую кухарку. Вроде бы возьмёт женщину на работу… два – три дня проходят… ну, самое большее неделя, а потом всё – расчёт… нет, говорит, хороших мастериц…

– А вы, простите, сударь, – перебила его Евдокия, – от кого обо мне слышали?

– Господин Волков вас очень расхваливал.

– Извините, не знаю такого.

– Ну как же не знаете? Полковник в отставке Волков, друг госпожи Барклай. Очень мне ваши паштеты нахваливал.

Тень легла на лицо женщины. Несколько секнуд она молчала, затем со вздохом пробормотала:

– Теперь поняла, про какого вы Волкова.

Перемена в выражении её лица и голосе была слишком заметна, чтобы не придавать этому значения. Поэтому Шумилов прямо спросил:

– Вы что же, не верите, будто Сергей Викентьевич хорошо о вас отзывался?

– Почему же, верю. Да только вряд ли я подойду вашей домовладелице. – уныло пробормотала Евдокия.

– Почему вы заранее так говорите?

– Так ведь никто не захочет взять повара без рекомендаций, – не то спросила, не то предположила Евдокия. – А у меня нет рекомендательного письма.

Шумилов тут чуть не крякнул. Это действительно была новость. Стало быть, госпожа Барклай оставила свою лучшую кухарку без рекомендаций… Что же такое могло произойти, чтобы отличную повариху уволили без рекомендаций? Другими словами, без надежды найти хорошее место? Это ж как надо обидеть работодателя! Шумилов почувствовал: горячо. Он сам ещё не понимал, что именно надеется выудить из этой истории, но ни на секунду не сомневался в том, что ззатронутую тему следует развить.

– Странно как – то, неужели госпожа Барклай не снабдила вас рекомендательным письмом? – вопрос был риторическим, но его непременно следовало задать.

– Не снабдила, значит.

– Но может быть, попросить её… – Шумилов умышленно ввернул эту фразу, чтобы проверить, знает ли Трембачова о гибели Барклай.

– Извините, господин Шумилов, я вижу, вы человек хороший и мне стараетесь помочь, да только ничего из этого не выйдет. Поэтому не обессудьте, не смогу я быть поваром у вашей домохозяйки