Текст книги "Неоконченный пасьянс"

Автор книги: Алексей Ракитин

Соавторы: Ольга Ракитина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

В портфеле Шумилова действительно лежал завёрнутый в промасленную ветошь здоровенный сапёрный тесак времён императора Николая Первого. В те времена такие тесаки входили в амуницию солдат пионерных батальонов. Этим грозным оружием с тяжёлым широким лезвием длиною десять вершков можно было с одинаковым успехом рубить деревья, копать землю и вспарывать вражеские животы. За сапёрным тесаком Путилин специально посылал нарочного в Управление Сыскной полиции. Кстати, и сам портфель тоже принадлежал вовсе не Шумилову, а одному из полицейских Адмиралтейской части, одолжившему его на время ночной операции.

Не прошло и минуты, как вся троица – Шумилов, Иванов и Анисимов – вывалилась на Садовую улицу. Агафон тут же замахал вознице, стоявшему подле пересечения Садовой с Вознесенским проспектом. Извозчик тронул лошадь и неспеша подъехал:

– Куда изволите, господа?

– До Волкова кладбища за трёшку, только живо! – предложил Агафон.

– Эвона! За трёшку! Троих! Не пойдёть! Тут, барин, надоть набавить… – важно отозвался извозчик.

Шумилов знал, что возницей, который повезёт их на Волково кладбище, будет филер из отряда наружного наблюдения. Поэтому в первую секунду Алексей Иванович решил было, что вышла какая – то накладка и вместо подставного извозчика к ним подъехал настоящий. Но тут же отмёл эту мысль: сие представлялось прямо – таки невероятным. Не могло быть такой накладки в операции, которую проводил сам Путилин!

– Да ты, братец, совесть проел! – Агафон Иванов выглядел поражённым не менее Шумилова. – Я тебе трёшку предлагаю за четверть часа работы! А ты десятку ломишь! Креста на тебе нет!

– Извиняйте, барин, да только на Волково ехать стоит «красненькую»… – флегматично ответил извозчик.

Агафон онемел от такой наглости. Секунду или две он испепелял возницу взором, потом с гневом в голосе прошипел:

– Я у тебя жетон отниму, с – сучий потрох! Ты не будешь в столице извозом заниматься! Честный извозчик такую цену не ломит!

– А честный православный по ночам на кладбища не ездит, – огрызнулся возница. – Вы, барин, бровями тута не шевелите и зубами не скрежещите! Мне на ваши зубы – тьфу и растереть! Ругаться я и сам умею…

Шумилов слушал перебранку Иванова с возницей и никак не мог взять в толк – является ли извозчик полицейским или же это совершенно посторонний возница, волею случая вклинившийся в самый эпицентр разработанной полицейскими комбинации. Если это на самом деле был филёр, то играл он свою роль прямо – таки блестяще; его склока с Агафоном Ивановым выглядела абсолютно натурально, без малейших натяжек.

Неизвестно, как долго сыскной агент был готов препираться с возницей, но их спору положил конец Шумилов, извлёкший из портмоне десятирублёвую золотую монету и подавший её извозчику:

– Возьми, братец, только отвези поскорее!

А Иванов, раздражённый спором, накинулся на Шумилова:

– Зачем вы ему дали. Это же сущий бандит! До Волковки за червонец везти! Да я за червонец в Гельсингфорс уеду!

А извозчик, не желавший, видимо, чтобы последнее слово оставалось за оппонентом, тут же отозвался:

– Это завсегда пожалуйста! Только ночью на Волково кладбище – десятка… Днём сорок копеек, а ночью – десятка. Только так! А ежели в Гельсингфорс пешком бежать, то вообсче бесплатно получится!

Город уже вступал в пору белых ночей, поэтому когда пролётка подъехала к воротам Волкова кладбища, небосвод где – то далеко на востоке окрасился лучами восходящего солнца. Было совсем уже не темно, но зато очень холодно, стылый воздух пробирал буквально до костей.

Агафон Иванов пребывал в состоянии крайнего раздражения, возможно, из – за своего спора с извозчиком. Подъехав к кладбищенским воротам возле Воскресенской церкви, он принялся колотить в них, точно явился к себе домой, при этом истово ругаясь и грозя «расстрелять сторожа перед строем». Сторож появился неожиданно быстро, возможно, потому что испугался этих угроз, а возможно, потому, что уже не спал. Услыхав, что перед ним агент сыскной полиции, он живо отворил ворота и вытянулся по стойке «смирно».

Агафон только махнул ему рукой, мол, «вольно» и поманил за собою Шумилова и Анисимова.

Пётр Кондратьевич от ворот сразу повернул налево и повёл своих спутников в сторону Расстанного переулка. Идти пришлось не очень долго. Дойдя до конца ряда могил, Анисимов немного прошёл вправо, к концу следующего ряда. Там он встал возле крайней могилы и указал на берёзу, росшую через дорожку: «Ну, вот что ли!»

Берёза была довольно старой, лет сорока, не меньше. От самой земли она разделялась на два толстых ствола. Насколько хватало взгляда, других подобных деревьев рядом не было.

– Думаете здесь? – спросил с сомнением в голосе Иванов.

– Уверен, – ответил домоправитель.

– В чём вы закопали бумаги?

– В жестяной коробке из – под английского чая, обмотанной мешковиной.

– Как глубоко?

– Да поларшина, не больше.

– Что ж, попробуем копнуть. Алексей Иванович, дайте – ка мне тесак, – попросил Агафон.

Взяв в руки оружие, он снял с него ветошь, обошёл вокруг берёзы. Земля была сырой и как будто бы потревоженной. Как давно здесь копали сказать с определённостью было невозможно, но в том, что кто – то снял дёрн возле корней берёзы сомнений быть не могло. Присев на корточки, Агафон Иванов мощными короткими ударами сначала взрыхлил грунт, а потом принялся его отбрасывать. Прошла минута – другая, перед Агафоном уже выросла приличных размеров горка земли, а под корнями берёзы – довольно глубокая ямка, куда глубже половины аршина.

Видимо, несколько притомившись, Агафон остановился и встал, разминая ноги. Пользуясь образовавшимся перерывом в работе, он поинтересовался у Анисимова:

– Пётр Кондратьевич, признайся, откуда узнал о тайниках Барклай? Я не для протокола спрашиваю, не бойся, просто интересно…

– Зачем вам знать лишнее? И так вон сахарную косточку изо рта тащите…

– Да не ломайся ты! Это ж закон жизни такой: делиться надо. Тебе привалило – так поделись с нами! Но про тайники – то в мебели признайся! – не отставал Иванов. – Ведь не может быть, чтобы мебельный мастер рассказал.

– Может, может. Не сам, конечно, мастер, а… один из его работников. Мой племяш у него учился, рассказывал, что Барклай на мебель с секретом заказ размещала. Он краем уха разговор слышал, хотя саму мебель не делал. Ну и мне как – то обмолвился, – Анисимов горестно вздохнул, – А мне мысль про её мебель гвоздём в башке засела. Полгода, почитай, я с этой мыслью нянькался, вынашивал её, крутил в голове по – всякому. Вот и вынянчил на свою голову! Кабы только знал про спиритов, ни в жизнь бы на такую глупость не поддался.

Агафон снова присел на корточки и принялся ковырять землю тесаком. Очень скоро раздалось отчётливое звяканье металла о металл. Иванов расширил ямку в том месте, где послышался звон и очень скоро обнаружил нечто квадратное, размером четыре вершка на четыре, завёрнутое в мешок. Воткнув рабочий инструмент рядом с собою, Агафон двумя руками потянул было крепко засевший в земле предмет, как вдруг случилось неожиданное: Анисимов шагнул вперёд и схватил тесак. Через мгновение он замахнулся им на Агафона, грозя раскроить тому голову одним ударом грозного оружия.

Сыскной агент, моментально оценив ситуацию, отпустил мешковину и, резко толкнувшись, откатился вбок. Анисимов же схватил ценный груз и рывком вырвал его из земли. Всё это уложилось буквально в одну секунду и произошло в полной тишине.

Домоправитель, помахивая тесаком, не без самодовольства осклабился:

– Ну что, господа спириты, думали вы – самые умные? Найдутся и поумнее вас! Как теперича разговаривать будем? Или пустить вас на сало без разговоров?

А Иванов, спокойно поднявшись с земли, негромко проговорил:

– Ты – дурак, только что сдал сам себя полиции. Теперь получено неопровержимое свидетельство того, что ты принимал участие в убийстве Барклай и Толпыгиной, поскольку только убийца мог знать, куда же были спрятанные похищенные облигации. Ты арестован, Анисимов!

– Ну – ну, – снова осклабился домоправитель, – Кто меня арестует? Может ты сам? – последовал небрежный кивок в сторону Агафона. – Или этот цыплёнок? – Анисимов ещё более небрежно кивнул в сторону Шумилова.

– Ну зачем же? – теперь уже ухмыльнулся Иванов. – Здесь полно народу, готового тебя застрелить на месте. Ты лучше оглянись вокруг…

И из глубины кладбища, и с другой стороны кладбищенской ограды, по Растанному переулку, к ним спешили люди: пара человек была в синих полицейских шинелях, основная же масса – в штатском. Один из полицейских, показавшийся из – за отдалённой могилы с высоким чёрным крестом, держал в руках лёгкий кавалерийский карабин, которым целил в спину Анисимову. Он, видимо, должен был застрелить его при попытке напасть на Иванова или Шумилова. Мгновение Анисимов разглядывал приближавшихся к нему людей, а потом сделал то, чего Шумилов никак от него не ожидал.

Бросив на землю мешок с коробкой и тесак, он с силой ударил головой берёзу и заревел, точно медведь «Вы меня били! Вы издевались надо мной!» И снова ударил лбом дерево. Шумилову доводилось уже видеть как преступники занимались саморанением, обычно, разбивая для этого оконные стёкла, но вот чтобы так запросто человек бился головою о дерево – такого Алексей Иванович прежде никогда не наблюдал. С криком «Я всё расскажу прокурору!» Анисимов помчался к выходу с кладбища.

– Дурак! – крикнул ему вслед Иванов. – Ну куда ты денешься! Ты думаешь там нет полиции?..

Подбежал Гаевский, в карете по Растанному подъехал Путилин, поманил к себе Иванова и Шумилова. Они подошли к ограде, да так и разговаривали, разделённые её прутьями.

– Ну что ж, похоже господин домоправитель купился на нашу «разводку»… – подытожил кратко Начальник Сыскной полиции.

– Причём, с потрохами, ваше высокопревосходительство, – кивнул Иванов. – Согласился на наши условия почти без спора. Филёр, «работавший» под извозчика, сыграл как надо. Всё вышло очень натурально, Анисимов до последнего мгновения думал, что нас на кладбище трое. Решил напоследок отнять у нас облигации и даже был готов применить силу.

– Прекрасно, прекрасно. Давайте посмотрим, что же Анисимов запрятал в коробке. – предложил Путилин.

Агафон откинул мешковину, подцепил кончиком тесака плотно притёртую крышку жестяной коробки и потянул её вверх. С лёгким звоном крышка соскочила со своего места и упала на землю. В молочном предрассветном свете было хорошо видно, что коробка… пуста. Полностью. Абсолютно. Пустее не бывает.

Секунду – две – три все присутствовавшие глядели в пустую коробку из – под чая, видимо. пытаясь постичь, что сие может означать и какие последствия данное открытие будет иметь для дальнейшего хода следствия. Первым пришёл в себя Иванов, поднявший с земли крышку и раздражённо сплюнувший:

– Тьфу, вот напасть же! По – моему, нас кто – то здорово обманул.

– Обманули не нас, – резонно заметил Шумилов, – Обманули Анисимова. Он ничего не знает о том, что коробка пуста. За неё он был готов убить нас с вами, Агафон Порфирьевич.

– Ну – с, господа сыскные агенты, какие будут по этому поводу мысли? – осведомился Путилин.

– Мысль тут может быть одна: поработал Трембачов. Подельник украл нычку подельника, – ответил Гаевский. – Тут и к бабке ходить не надо.

– Анисимов во время разговора с нами обмолвился, что никто не видел того, как он закапывал на Волковом кладбище украденные облигации, – напомнил Шумилов, – однако, Трембачов был прекрасно осведомлён о месте их сокрытия. Это означает, что он проследил за домоправителем. Ну а раз так, то очевидно предположить, что он же и перепрятал облигации.

– Ну да, – согласился Путилин и продолжил мысль Шумилова. – И тем самым вывел подельника из – под нашего удара. Теперь Анисимов будет твердить, будто мы его впутали в это дело, били его и запугивали, а сам он – всего лишь жертва оговора Ваньки Трембачова. Н – да, плохо получилось… Появились полицейские, которые вели под руки связанного Анисимова. По его ободранному лбу змеились кусочки содранной кожи, кровь собиралась в струйки, стекавшие на брови и заливавшие глаза. Вид он имел на редкость измученный, глядя на него можно было подумать, что арестованный претерпел жесточайшие побои, хотя по большому счёту все эти ссадины на лбу были абсолютно не опасны для его здоровья. Увидев, что его подводят к группе полицейских в штатском, молчавший до того Анисимов принялся кричать и извиваться в руках конвоиров:

– Меня избивали! Меня мучили! Меня терзали побоями! Я обо всём расскажу господину прокурору! Я буду жаловаться прокурору судебного округа! Нет, я буду жаловаться господину Градоначальнику.

– Заткнись, здесь нет ни прокурора, ни Градоначальника, – осадил его Путилин, однако, арестованный продолжал нести свою околесицу:

– Нет, я не буду молчать! Я буду жаловаться Царю – батюшке!

Агафон Иванов в чрезвычайном раздражении повернулся к кричавшему и с силой ударил его кулаком в печень, в правый бок под рёбра. Анисимов поперхнулся и замолчал; он бы упал на землю, если бы его не удержали полицейские, на чьих руках он безвольно повис.

– Его Высокопревосходительство велел же тебе замолчать! – свистящим шёпотом процедил Иванов. – Здесь не перед кем ломать комедию!

Путилин некоторое время с брезгливостью смотрел на висевшее мешком в руках конвоиров тело убийцы; Начальник Сыскной полиции хотел, видимо, сказать что – то важное, да так и не сказал, махнул только рукой и бросил кратко «врачу покажите!»

После того, как Анисимова увели, Путилин обратился к сыскным агентам и Шумилову:

– Что ж, господа, благодарю за службу. У всех нас была долгая бессонная ночь, но она не прошла даром. Закончено большое, серьёзное дело. Всем спать, набираться сил. Господ Иванова и Гаевского жду к себе к пяти часам пополудни. Вам, господин Шумилов, моя особая благодарность за всё, сделанное вами в рамках настоящего розыска.

Он подал руку Шумилову, и тот подал свою. Алексей Иванович знал, что подобное рукопожатие начальника столичного сыска почиталось в среде полицейских высшей наградой и расценивалось как безусловное признание личных заслуг. Пользуясь случаем, Шумилов задержал ладонь Путилина в своей руке:

– Один только вопрос, Иван Дмитриевич.

– Весь внимание…

– Я могу быть уверен в том, что в отношении Аркадия Штромма все подозрения сняты?

– Можете заверить Аркадия Венедиктовича, что он свободен от всех подозрений и волен располагать собою как ему заблагорассудится.

Уже на выходе с Волкова кладбища Шумилова остановил какой – то незнакомец, неожиданно протянувший ему золотую десятирублёвую монету. Потребовалась секунда, чтобы Шумилов вспомнил это лицо и зипун: перед ним стоял филёр, замаскированный под извозчика.

– Ваши деньги, господин Шумилов, – проговорил полицейский. – Возьмите назад.

– А я уж думал, ты их взял себе за службу, – пошутил Алексей Иванович.

Филёр шутки не понял и ответил степенно:

– Извините, никак не можно. Мне за службу Царь – батюшка платит, а потому, чтоб чужое брать – в том не нуждаюсь…

Эпилог

Волею судьбы случилось так, что ровно через год – 1 мая 1889 г. – действительный тайный советник Иван Дмитриевич Путилин был отставлен от должности начальника Управления Санкт – Петербургской Сыскной полиции. Хороший тон – в светском понимании этого словосочетания – во все времена предписывал благовоспитанным людям наносить визиты по случаям назначений и награждений, но деликатно умалчивал о том, как надлежит поступать в случае увольнения или разжалования. Решение этого вопроса, судя по всему, учителя хорошего тона оставили на совести всякого, кому придётся его решать.

Для Шумилова ответ на этот вопрос был очевиден и однозначен. Потому второго мая он отправился на Большую Морскую, где в большой семикомнатной казённой квартире проживал Путилин с своей второй женой и младшим из двух сыновей. Алексей Иванович ожидал увидеть множество знакомых представителей чиновного Петербурга, однако, к его немалому удивлению он никого не встретил на подходах к квартире Путилина, да и на вешалках в прихожей не было заметно обилия летних шинелей, оставленных гостями.

Иван Дмитриевич вышел к Алексею Ивановичу постаревшим, осунувшимся, но по – прежнему полным столь характерной для него иронии:

– Господин Шумилов, мы встречаемся с вами всего несколько раз в год, но каждая из этих встречь происходит при обстоятельствах если и не драматичных, то всё же экстраординарных. Что привело вас теперь?

– Иван Дмитриевич! Зная вас уже десять лет и имея возможность на протяжении всего этого времени вблизи наблюдать вашу работу, я всегда видел в вас человека честного, объективного и мудрого… – начал было продуманный загодя монолог Шумилов, но бывший начальник Сыскной полиции остановил его взмахом руки:

– Хватит! Я ещё не умер.

– Я хочу лишь сказать, что многим в Санкт – Петербурге будет нехватать Начальника сыскной полиции Путилина. И в числе этих людей буду я.

– Хех! Что – то не видно этих людей, толпящихся рядом с вами. – Иван Дмитриевич приглашающе махнул рукой, – Заходите, уж коли пришли.

В гостиной Алексей Иванович увидел сидевших рядышком Иванова и Гаевского: по странному стечению обстоятельств они пришли к своему бывшему начальнику в тот же час, что и Шумилов. Заговорили о прошлом, которое всех присутствовавших скорее объединяло, нежели разъединяло, об общих знакомых, о громких преступлениях и связанных с ними расследованиях. Путилин распорядился подать коньяку, который ввиду неважного самочувствия сам не пил, но исправно подливал гостям. Как это часто бывает, спиртное развязало языки и сняло барьеры в общении; никто и не вспоминал, что он находится в гостях у человека, ещё вчера занимавшего второй чин в «Табели о рангах» и пользовавшегося правом личного доклада Государю. Да и то сказать, Путилин сам выслужил своё дворянство, с немалым риском для жизни заработал свои ордена и ценные подарки, а потому, несмотря на высокое общественное положение, он всегда оставался человеком в высшей степени демократичным и лишённым какой бы то ни было кичливости.

– Смешно вспоминать, а ведь ровно год назад я лежал в засаде за могилой – что б не соврать! – то ли Писарева, то ли Белинского, – со смехом вспомнил Гаевский, – И с ужасом думал о том, что если мне придётся стрелять из кавалерийского карабина, то я промахнусь и не попаду в Анисимова.

– Вот так и рождаются легенды, которые затем попадают в пошлые романы! – махнул рукой Иванов. – Несведующие люди будут слушать россказни Владислава и поверят тому, будто на «литературных мостках» вышла настоящая перестрелка с бандитами. Хотя наши писатели похоронены совсем в другой стороне кладбища, да и перестрелки вовсе никакой не было…

– Зато ретивый бандит энергично замахивался на Агафона Порфирьевича тесаком, – заметил Путилин. – Эх, по большому счёту, в эту секунду Анисимова надо было просто – напросто застрелить.

– Я слышал, прокуратура так и не выдвинула против него обвинения, – осторожно добавил Шумилов, не желая задевать чьего – либо самолюбия, – То есть для Анисимова всё закончилось разбиванием собственной физиономии о берёзу…

– Ну, вы же юрист, Алексей Иванович, и прекрасно понимаете, что слова к делу пришить практически невозможно. – ответил Путилин. – Да, Анисимов фактически признался вам с Ивановым в двойном убийстве, ну так что с того? Он же всегда может отпереться от своих слов, сказать, что его понуждали к самооговору побоями. Тем более, что рожа его после задержания три недели «цвела» синяками.

– Если бы мы нашли облигации на Волковом кладбище, – вздохнул Агафон Иванов, – То домоправитель оказался бы намертво «пришит» к этому делу, ибо никто кроме убийц не мог знать, куда было спрятано похищенное. Но поскольку Трембачов украл у Анисимова облигации, то последний оказался как бы не «при делах». Не было объективных свидетельств его участия в убийстве, были только слова Требачова. А это называется «оговор». На оговоре обвинение в суде не построишь.

– Окровавленной оказалась одежда только у Трембачова, рана на руке – тоже у Трембачова, похищенные облигации – опять же у него были найдены, – принялся загибать пальцы Гаевский, – Дурачок Ванька Трембачов сам себя же запутал в этом деле. Вроде бы и донёс на подельника, вроде бы и раскаялся, а всей правды не сказал, рассчитывая утаить похищенные облигации. Поэтому потерял доверие со стороны обвинения и лишился всех моральных дивидентов от своей явки с повинной.

– В конечном итоге облигации были найдены? – уточнил Шумилов; он не знал этих деталей, поскольку газеты довольно скупо освещали завершающий этап дела.

– Да, мы их нашли. – кивнул Путилин, – Правда, не сразу. Не обошлось без некоторых драматичных эпизодов. Когда Трембачов убедился, что игра его раскрыта и мы уверены в том, что облигации спрятаны именно им, то тогда он решился на отчаянный поступок: попросил о встрече со мною и выпрыгнул из окна моей приёмной; упав с третьего этажа, он сломал обе ноги. Довольно сильно разбился, но остался жив. В конечном счёте он отправился в каторжные работы сроком на пятнадцать лет. Треть срока суд назначил ему провести в кандальной тюрьме. А против Анисимова официально обвинения даже не выдвигались. Хотя, могу сообщить вам по секрету: в столице его уже нет и, думаю, более не будет.

– Выслали? – догадался Шумилов.

– Да, убрали из столицы по – тихому. С необходимыми сопроводительными письмами. Так что присмотр за ним будет… – заверил Путилин и примолк, не окончив фразы.

– Хотя это весьма слабое утешение, – со вздохом закончил Гаевский.

– Потому – то я и сказал: когда Анисимов замахивался сапёрным тесаком на Иванова, надо было стрелять, – подитожил Иван Дмитриевич.

Шумилов снял с безымянного пальца левой руки массивный золотой перстень с довольно большим куском тусклого чёрного камня в оправе и подал его Путилину:

– Поглядите – ка, Иван Дмитриевич, это память о моём участии в расследовании убийства Александры Васильевны Барклай.

– Н – да? И что же это? – не понял бывший начальник Сыскной полиции.

– Чёрный диорит. Кусочек статуи богини Таурт, расколотой Иваном Трембачовым. – пояснил Шумилов.

Перстень пошёл по рукам. Владислав Гаевский долго рассматривал украшение, крутил его в руках и, возвращая его владельцу, пробормотал:

– Вот она, овеществлённая история. Глядишь, лет через сто об этом будут писать романы…