Текст книги "Вымышленные и подлинные истории Алексея Иксенова (СИ)"

Автор книги: Алексей Иксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Дима, ты почему не на рабочем месте? Нашли где отношения выяснять. Давай иди и работай.

– Ещё встретимся, петушок! – процедил сквозь зубы уголовник. – Радуйся, что не в том месте встретились и не в то время.

Два дня Ильин проработал в таком напряге, что люди, работающие с ним, не могли этого не заметить. Пошли разные разговоры, слухи, сплетни. Бедняга не знал куда деться. Дома каждый жил по-своему. Все как будто порознь. Это ещё больше угнетало. Ольгу снова положили в кардиологию. Илья пытался уйти из дома, но по дороге поскользнулся на льду, сломал ногу и тоже угодил в больницу.

Кое-как проработав ещё смену, Дмитрию снова захотелось утопить свою измученную и больную душу в вине. Проще говоря, снова напиться. Зайдя в ближайший пивной бар, где завсегдатаям наливали ещё и "горькой", Колба увидел троих, тех самых, которые в СИЗО его избили и опустили. В середине с наглой рожей стоял у столика Сеня.

– Иди к нам, петушок! – оскалившись в нетрезвой ухмылке, громко произнёс он. – Мы тебя погреем! – Раздался пьяный хохот. Кто-то стал презрительно оборачиваться на Дмитрия. Сам он, бледный, так и застыл на месте. А через столик от пьяных подонков стоял начальник моторного цеха с кружкой пива в руке и с удивлением следил за происходящим.

Наутро в чисто убранном кабинете Дмитрий Ильин сидел у своего непосредственного начальника Орлова Юрия Григорьевича. Шеф внимательно смотрел на подчинённого.

– Дима, так продолжаться не может, – наконец заговорил Орлов, – я не знаю и знать не хочу, что там у тебя за конфликты с той шоблой, которая была вчера в пивбаре, и почему тебя обозвали таким унизительным словом. Возможно, у тебя и дома не всё в порядке. По тебе видно – очень странный стал какой-то. В общем так. Пиши заявление на отпуск и сегодня же в порядке исключения оформляйся. Другие пишут заявление за две-три недели, пока всё оформят. Но я постараюсь это сделать как можно быстрей. Отдохнёшь, может, сменишь обстановку и уедешь куда-нибудь, потом с новыми силами вернёшься на работу. Если придёшь с отпуска в таком же состоянии – нам придётся расстаться.

– Некуда мне уезжать, Юрий Григорьевич, от себя не уедешь, – тяжело вздохнув, ответил Колба, – лучше я сейчас напишу заявление об уходе. И если можно – без отработки.

– Дело твоё, – ответил непосредственный руководитель. – Но я бы не советовал так спешить. Тот мужик, оскорбивший тебя, по всей видимости уголовник и долго на нашем заводе не продержится. Так что за месяц твоего отпуска много может воды утечь. Подумай хорошенько, стоит ли уходить? Работник ты хороший, своё дело знаешь, и зарплата у тебя приличная.

– Нет, Юрий Григорьевич, мне лучше уйти. Я уже для себя всё решил.

– Поступай как знаешь. Но всё же советую ещё раз – хорошенько подумай. Если передумаешь – заявление можно отозвать в течении суток.

– Спасибо, Юрий Григорьевич, я подумаю.

Но заявление об увольнении всё же написал. Начальник его молча подписал и послал Дмитрия в обходную. Ближе к вечеру, за час до окончания смены, Ильин получил расчёт.

С тоской и горечью в душе он медленно уходил с завода с гремящими станками и шумящими конвейерами, прощаясь с коллегами по работе. Он знал, что дома его никто не ждёт, квартира пуста, а гнетущая тишина нагоняла тоску ещё больше. Дмитрий снова решил утопить эту тоску в вине, но в пивбар не пошёл. На углу возле дома находился маленький магазинчик. В нём Колба и решил взять пару бутылок водки. Но едва он вышел с литром "горючки", как столкнулся с молодым парнем, каким-то приблатнённым и неприятным на вид.

– Что толкаешься, петух грёбанный? – с молниеносной агрессией напал тот на Диму.

Ильин не удержался на ногах и упал на заледенелый асфальт. Парень принялся пинать Колбу ногами.

– Полиция! – закричала мимо проходившая пожилая женщина. – Убивают!

На шум стали сбегаться люди со всей округи. Избивавший Ильина молодчик быстро смотался. А Колба, еле поднявшись и прижимая к себе каким-то чудом уцелевшие бутылки с водкой, побрёл к себе домой.

– Эй, стой! Тебе помочь? – услышал Колба сзади чей-то голос.

– Не надо, – тяжело дыша, ответил Ильин, – сам как-нибудь доберусь...

Дима сидел на кухне перед почти выпитой бутылкой «Столичной» и не знал, а вернее не находил ответа на вопрос: как ему жить дальше? Он не мог в этот момент думать ни об Ольге, ни об Илье, ни о чём-то ещё... Труднее всего было признать самого себя виноватым во всём, что он совершил. Он сидел в полном одиночестве: даже не подумал пойти в больницу к Оле или Илюше, чтобы попросить у них прощения, раскаяться в своих ужасных поступках, принести им что-нибудь вкусненького. Ильин лишь эгоистично продолжал пить водку в одиночку, в квартире, где кроме него самого больше на тот момент никого не было.

И тут вдруг Колба почувствовал в себе приступ внезапной ярости и схватил табурет. Перед ним всплыли сокамерники, которые, громко хохоча, подступались к нему медленно, как хищные звери.

– Эй, петушок! Иди сюда! Дина! Дина! Диночка! Дина! Давай-ка мы тебя поимеем хорошенько!.. – арестанты окружили Дмитрия со всех сторон.

– Убью, гады! – только и смог выкрикнуть он, бросая в стену тяжёлый кухонный табурет. Колба в бешенстве опрокидывал стол, об пол билась посуда, разлилась на пол недопитая водка. Хохот сокамерников не унимался, их руки тянулись к Колбе – обезумевший схватился за кухонные шкафы и начал с размаху кидать в несуществующих, но как бы находящихся рядом людей всем, что попадалось под руки. Грохот разбитой посуды и мебели не на шутку взбаламутил почти всех жильцов подъезда, где проживали Ильины.

– Гляньте, Димка совсем тронулся!

– И чего это с ним, он почти не выпивал ни разу, разве что на поминках после похорон матери напился. До этого – ни-ни. Я сколько раз предлагал ему!

– Да у него, похоже, как это называется... психоз!

– Он ведь всю мебель и посуду в доме переколотил!

– Андрей! Вызывай ментов и скорую!

– Ага. Уже вызвал.

Через некоторое время менты, прибывшие по вызову соседей, взламывали дверь Ильиных. С огромным трудом им удалось скрутить разбушевавшегося Колбу. Тот вырывался, кричал что-то для всех непонятное, грозил всех замочить. Полиция вызвала психиатрическую бригаду, а те увезли буяна туда, где лечатся душевнобольные.

Вернувшаяся из кардиологии Ольга была в ужасе от разгромленной мебели и битого стекла на полу. Она долго не могла понять, что же случилось с Дмитрием в её отсутствие. Женщина пошла к соседям. Дверь ей открыл Андрей – коренастенький мужичок в спортивных штанах и красной футболке, тот самый, который вызывал полицию. Он почесал аккуратненькую свою рыжую бородку и на вопрос Оли, где её муж, коротко ответил:

– Оля, твой Дима сошёл с ума.

– Как сошёл с ума? – побледнела бедная женщина.

– Как люди сходят с ума? Я не знаю, "белочка" ли у него началась, или ещё что, но ты сама видела, что в вашей квартире творится. Да, мне пришлось принять меры, что поделаешь? Он никому в этом подъезде не давал покоя, дико кричал, на стены бросался. Всё переколотил дома. Хорошо ещё вас с Илюшкой не было, а то бы, не дай Бог...

– Куда его увезли?

– В психушку, куда ещё...

Несчастная женщина схватилась рукой за левую грудь и присела.

– Оля, тебе плохо? – спросил неравнодушный к чужой беде сосед.

– Нет, Андрей, сейчас всё отпустит. Я пойду, – она кое-как поднялась и, тяжело дыша, медленно пошла в свою квартиру.

– Ты, если что, звони.

– Спасибо, Андрюша.

Ольга сбросила с одеяла осколки разбитой посуды, выпила лекарство и прилегла на кровать. Она долго не могла прийти в себя от сильного стресса. Больное сердце ныло – лекарства лишь на время заглушали сильные боли.

Пересилив себя, женщина принялась наводить порядок в доме. Надо навестить сына – у него ещё не сняли гипс. Затем ехать к Дмитрию в дурдом...

– Мама, мне завтра гипс снимут. Спасибо, что пришла, – обрадовался приходу матери Илюша. Мальчик лежал на больничной койке, уже долгое время к нему никто не ходил. Ольга принесла ему сладости и фрукты, купленные на последние деньги.

– Илюшенька, сыночка... – мать прижала сына к груди и заплакала.

– Не плачь, мама, всё будет хорошо.

– Илюша, я приду ещё к тебе. Мне надо срочно ехать, – заторопилась Ольга.

– Мамуль, меня скоро выпишут. Придёшь за мной?

– Конечно, сынуль, приду, ну, пока! – женщина поцеловала сына и быстро ушла из палаты.

Ольга не стала говорить Илье, что отец обезумел и перебил всё в квартире – мальчишка бы просто не вынес этого, тем более в больнице. Конечно, от правды никуда не денешься, и что-то все равно нужно придумать, но так, чтобы не ранить мальчику душу.

Ольга ехала в психиатрическую больницу, которая находилась в дальнем районе областного центра.

В проходной у женщины спросили документы и к кому она идёт. Порядки в этой больнице были строгие – охранники в камуфляжной форме, с резиновыми дубинками за поясом. В приёмном покое женщина узнала, в каком отделении лежит её муж. Белокирпичные, трёхэтажные корпуса с переходами друг к другу, на окнах зданий – толстые решётки и маленькие форточки. Вокруг больничные дворики с высокими заборами. Ольга поднялась на второй этаж одного из зданий и нажала кнопку звонка в лечебное отделение. Металлическую дверь открыла полная неприветливая старуха и, недовольно посмотрев на молодую женщину, пробасила:

– Все посещения больных на сегодня закончены. Могу только пропустить на беседу с лечащим врачом.

– Да, пожалуйста. Мне очень нужно поговорить с врачом.

– Прошу за мной.

Толстуха провела женщину по коридору до кабинета с табличкой "ординаторская" и тихо постучала.

– Да, войдите! – послышался оттуда мужской голос.

– Только ненадолго! – тихо сказала ключница и скрылась в коридоре.

– Можно? – спросила Оля, открыв белую дверь кабинета врача.

– Ну я же сказал, войдите, – приятным голосом ответил врач-психиатр, – присаживайтесь, пожалуйста.

– Доктор, что случилось с моим мужем? С Дмитрием Ильиным, – начала Ольга.

– Вот и у вас, Ольга Владимировна, я хотел спросить: что с ним произошло? Почему он был доведён до такого состояния, и чем оно было вызвано? – тем же спокойным и ровным голосом ответил пожилой, седоволосый психиатр, глядя на женщину голубыми глазами из-под очков.

Оля рассказала врачу всё как на духу: как она влюбилась в своего же насильника, какие следы побоев она на нём увидела ещё в СИЗО, как пожалела его мать, да и самого Дмитрия, спасая от длительного срока заключения; как Ильин ей, уже будучи законным супругом, рассказывал, чего ему пришлось "натерпеться" от сокамерников, как они издевались над ним...

Иван Андреевич (так звали лечащего врача Дмитрия) внимательно слушал, несмотря на длительную уже беседу с родственницей больного, чего другим родственникам остальных больных не позволял. Но с теми всё ясно, а Ильин впервые попал в эту клинику, да ещё с таким тяжелейшим психозом... Где-то в глубине души врач сочувствовал всем родственникам и сострадал своим пациентам. Но этот случай для него был особый, и он не знал, кому больше сострадать и сочувствовать – Ильину, или его жене?.. Обычно всем родственникам он говорил правду: мы не можем вылечить до конца – психические болезни, к сожалению, неизлечимы, но все равно будем надеяться...

В данном случае Ильин был безнадёжен. Более того – социально опасен и для себя, и для окружающих. Он должен теперь находиться всегда в стационаре, под чутким наблюдением медперсонала психиатрической лечебницы. То есть, навсегда обречён пребывать в этом медицинском учреждении. Но как сказать об этом его супруге?.. Врач открыл шкаф своего стола и достал пачку сигарет.

– Вы не курите? – виновато спросил он Ольгу.

– Нет, у меня больное сердце.

Иван Дмитриевич вздохнул и положил сигарету в пачку обратно. В присутствии некурящей родственницы больного курить он не имел права.

– Вот что, Ольга Владимировна, – заговорил он, – вашего мужа мы никогда не поправим. Я получил запрос из наркологического диспансера, где он состоял на учёте, так сказать, до роковой встречи с вами. По настоянию покойной его мамы, Дарьи Ивановны, он несколько раз лечился. Так что тут всё в одном. Алкоголизм в молодом возрасте, психические травмы, перенесённые в тюрьме, и тяжёлые стрессы – уже будучи в браке с вами. Всё это привело к очень тяжёлому душевному недугу и, к превеликому сожалению, он неизлечим. Так что вынужден вам сообщить, что Ильин навсегда останется у нас.

– И я не смогу никогда его забрать домой? – спросила побледневшая женщина.

– Мне очень жаль, но это так, – ответил врач.

Расстроенная до слёз Ольга звонила своему шефу, бывшему спонсору, надеясь получить от него хоть какую-то поддержку. Она умоляла его дать ей хоть немного денег на первое время. Но тот был не столь великодушен, как раньше.

– Ты же знаешь, Оля, что я просто так ничего не даю. Давай встретимся сейчас, всё обсудим. В конце концов, тебе и на работу пора. Больничный твой закончился, а ты всё отпрашиваешься то к мужу, то к сыну.

В голосе своего патрона женщина услышала ехидные нотки. Раньше он был куда более к ней снисходителен и любезен. Да ведь этот человек не бескорыстный, далеко не бескорыстный. Ему затащить таким образом в постель не составит труда. Ольга помнила, как выполняла все его прихоти, когда ей был нужен адвокат и оплата услуг за защиту её и Дмитрия. Но тогда она не была Дмитрию законной супругой – можно было пойти и на это... Да наверняка шеф, которого звали Александр Сергеевич Шарий, завёл себе новую молоденькую девчонку для сладострастных утех. Но, видимо, она не во всём его устраивала, и шестидесятипятилетний шеф снова заскучал по Ольге. Любил он всех своих молодых сотрудниц подлавливать на какой-нибудь проблеме. И все, кому были нужны работа и деньги, безропотно предавались нескончаемой похоти пожилого начальника.

– Хорошо, я согласна, – выдохнула Ольга в трубку телефона.

– Вот и славненько! Через час жду у себя, – послышался строгий приказной голос. А далее – короткие гудки и истерика несчастной женщины.

Прошло несколько месяцев. Илья снова стал доставлять матери проблемы, связавшись с уличной шпаной, во главе которой стоял тот самый уголовник Сенька Петров.

– Ну, пацан, молодца! Правильно сделал, что отказался от такого "папаши". Он – петух и пусть себе кукарекает дальше, – говорил подвыпившему подростку Сиплый, наливая ему в стакан ещё водки.

– Выпей с нашей братвой – дома все равно никто не ждёт.

Он был прав. Бедная Ольга, полностью зависимая от своего старого благодетеля, дни и ночи отрабатывала ему по полной программе. С утра – кропотливый и нелёгкий умственный труд, вечером – баловать Шария вместе с еще двумя молоденькими девками к нему домой. А там – его друзья, которых тоже надо ублажать... Александр Сергеевич, разумеется, всё это оплачивал, но не без нервотрёпки.

Ильин по-прежнему находился в тяжёлом состоянии. Ежедневные капельницы нормотимиков и сильнодействующих нейролептиков не приносили желаемого результата. Мужчину не выводили из наблюдательной палаты и в постель подавали еду, а когда тот вырывался из-за наплывов разных галлюцинаций, привязывали снова и снова. Затем Дмитрий уходил в глубокую депрессию, замыкаясь в себе и отказываясь от беседы с врачом и свидания с женой. Его передачи расхватывали другие больные, находившиеся с ним в одной палате. Тщетно пытались их усовестить дежурившие медсёстры и санитары. Дуракам, как говорится, закон не писан. А в надзорке лежали в основном слабоумные.

Ко дню рождения Ильи Ольга решила забрать больного мужа хотя бы на пару деньков. Она долго уговаривала лечащего врача, затем заведующего отделением. Оба были категоричны и неумолимы. И тогда Ольга решила дать заведующему взятку.

– Пишите расписку! – резко сказал ей зав.отделением Кудасов, значительно моложе лечащего врача Дмитрия. Даниил Петрович, быстро спрятав деньги, строго предупредил:

– Учтите, Ольга Владимировна, теперь вся ответственность за больного супруга ложится целиком на вас! Если что – вините во всём только себя! Мы вас с Иваном Андреевичем предупреждали.

– Да, я поняла, – ответила врачу Ольга.

– Сынок, посмотри, вот и папа пришёл! – заводя в комнату больного Дмитрия, улыбнулась Илье Ольга. Она взяла все лекарства, которые ей выдала в лечебный отпуск дежурившая в отделении медсестра.

Стол был заранее накрыт – оставалось разогреть только картошку с курицей. Ильин с дрожащими руками уселся на стуле – изо рта непроизвольно то и дело высовывался язык – побочные действия от лечения нейролептиками.

Мальчишка смотрел на него ошалелыми глазами и ничего не понимал, почему это происходит с Дмитрием. Это был совсем другой человек, измождённый тяжёлой болезнью и тяжёлой "артиллерией" сильнодействующих психотропных лекарств.

– Мама, я, наверно, пойду. Пацаны ждут. К тому же водки на столе нет.

– Илья, вернись. У нас некому пить водку. Вон отец тоже не пьёт.

– Он мне не отец.

– Ты опять за своё?

– Да пошли вы, придурки! – пацан вылез из-за стола, наскоро оделся и хлопнул входной дверью.

На полке зазвонил домашний телефон. Звонила инспектор по делам несовершеннолетних, введя Ольгу в курс того, с какой компанией связался её сын.

– Мы тут его день рождения отмечаем, – солгала Оля инспектору, хотя внутри почувствовала ужасное напряжение и тревогу, – я вот стол уже накрыла, мужа из больницы забрала... Да, у нас всё хорошо. – Женщина повесила трубку и, обессиленная, села напротив Дмитрия. Укоризненно посмотрев на него, разрыдалась. А муж тупо смотрел в одну точку, ещё больше трясясь от больших доз нейролептиков.

– Да, ты не Серёжа... Был бы Серёжа, он...– женщина продолжала рыдать.

И тут в подсознании Ильина что-то дрогнуло. Он резко вдруг встал, вышел в прихожую, взял верхнюю одежду.

– Дима! Ты куда? Я тебя никуда не пущу! Слышишь? Я вызову бригаду скорой помощи и тебя опять увезут, – очнувшись, закричала Ольга.

Но было поздно. Дмитрий уже вышел из дома, пересёк улицу, зашёл в первый попавшийся на остановке автобус. Кондукторша подошла у него спросить за проезд, но тот посмотрел на неё таким взглядом, что та в ужасе отпрянула. Люди шарахались в сторону, а автобус ехал в дальний район новостроек.

На конечной остановке Ильин вышел из автобуса и зашёл вслед за какой-то случайной девушкой в подъезд одной из многоэтажек. На одном из этажей двери лифта открылись, и дама вышла, направившись к своей двери квартиры. Дмитрий вдавил кнопку последнего этажа. Он вышел из лифта, остановившись возле окна между последним и предпоследним этажами. Он распахнул окно настежь и встал на подоконник.

Перед ним вдруг возник образ маленького мальчика.

– Папа! Ты нам с мамой больше не сделаешь больно? – спросил малыш.

– Прости меня, мой мальчик! – прошептал Дима и заплакал. – Прости, я не сдержал своё слово.

В последний момент он вдруг одумался, но ноги уже скользили по подоконнику вниз. Народ сбегался отовсюду к разбившемуся насмерть мужчине. Мигала сирена подъехавшей оперативной машины, из которой вылезла неуклюжая, уже немолодая следователь Елена Викторовна Светлова. Менты потом просто пожалели её и приняли обратно на работу, но уже ниже рангом, обычным следователем.

– Итак, приступим... – сказала она свою привычную фразу.

А в двухкомнатной квартире Ильиных рыдал тринадцатилетний подросток, ручьём обливая слезами мёртвую женщину. Она не смогла вынести очередного удара.

– Мамочка, прости! – умолял он Ольгу. – Прости, мама! Не оставляй меня одного!..

* * *

ЯГОДЫ ДЛЯ ЛЮБИМОЙ

– Нинулька, я принесу тебе сегодня лесных ягодок! – говорю я своей жёнке, целуя её в губы. Моя ненаглядная, сладко зевнув, прижимает меня к себе. Ей не хочется меня выпускать из своих объятий. Несмотря на полную свою фигуру, эта женщина мне дороже своей жизни. В ней есть всё – женственность, безграничная любовь и доброта.

– Лёнечка, побудь ещё со мной, – просит она, прижавшись ко мне своей пухленькой щекой.

– Нинуль, я уже бидончик приготовил. Уже десять утра, а мне до леса топать и топать. Я пойду уже.

– Ну поди, поди, а я ещё посплю.

Нина уже который год на сильнодействующих нейролептиках. Заболела она ещё в молодости, но перед этим успела выйти в первый раз замуж и родить ребёнка. Жизнь её была бурной и порой тяжёлой. Но когда появился у неё я, она себя почувствовала счастливой. Пускай я не мог ей дать то, что дал ей первый муж, но жили мы скромно, в любви и согласии. Вот только болезнь-злодейка портила всё. Однако выдержав первое испытание, а за ним и второе, я понял, что нам друг без друга не прожить. Время от времени старался ей порадовать душу – вот и сейчас решил набрать для неё хотя бы неполный трехлитровый бидон черники и земляники. Малину в этом году пожгло солнце – небывалая жара доходила до сорока по Цельсию, но сегодня она немного спала, и я решил воспользоваться небольшой прохладой и дойти до леса, благо мы жили в загородном районе.

Взяв шляпу-накомарник, бидон и спрей от кровососов, я одел рубашку с длинными рукавами и спортивные летние штаны, натянул на ноги лёгкие ботиночки. В резиновых сапогах при такой погоде ноги сопреют, и, хотя в лесу до хрена ползало ядовитых тварей, я, как всегда, понадеялся на авось.

Дойдя до остановки, дождался седьмого автобуса и доехал до конечной – Загородного парка. Дальше предстояло идти пешком.

Я миновал загородную больницу и специальные места, где можно было жарить шашлыки, и вышел на лесную дорогу. Долго пришлось ещё идти, чтобы выбрать подходящее место для сбора черники, поскольку наш русский народ не дремлет – в ближайшей местности все черничные кусты были оборваны. И всё же я нашёл, где можно приспособиться. Руки у меня были мало развиты – сказалось неполноценное здоровье, да ещё приёмы разных нейролептиков в подростковом и юном возрасте. Жизнь моя – безжалостная карма, поскольку и родился во дворе больницы, а значит, по больницам и психушкам пришлось бывать всю жизнь, как в казённых домах.

И всё же я старался ягодку за ягодкой набирать в трёхлитровый бидончик, желая доставить своей любимой истинное наслаждение. Набрав за три часа больше половины бидона, я, уставший, решил выйти на поляну, чтоб дополнить хотя бы чуть-чуть свою тару земляникой.

Земляника уже отходила – её оставалось совсем мало, но моя покойная тёща говорила мне, что это самая полезная ягода для нервно-психических больных.

Выйдя на полянку и присев на пеньке отдохнуть, я погрузился в свои воспоминания...

Почти целый год, до конца 1998-ого, мы с Нинулей жили в Коврове – второй мой отчим вытеснил нас туда, где милая моя жила в коммуналке. Соседи её были люди недобрые, несмотря на то, что имели двоих детей и пожилых своих родителей, которые частенько приходили к ним распивать спиртное. До того, как мы с Ниной стали жить вместе, эта семья подонков всячески терроризировала больную женщину. Запирали её в комнате, вызывали скорую, чтобы те увезли Ниночку в психушку даже вне обострения её болезни. Редко когда всё заканчивалось для моей любимой вне больницы. Обычно с ней не церемонились, а в приёмном покое уже назад не возвращали. Несчастная плакала, а заведующая седьмым отделением Кобяко говорила:

– Ну что же, Нина, привезли – обратно мы тебя не повезём, значит, надо лечиться. И приходилось лишний раз оставаться на три-четыре месяца, что было в радость мерзавцам-соседям.

Они не раз пытались занять комнату Нины – уже заняли вторую комнату ещё одного соседа, хотя не имели на это никакого права. Несчастная Нинуля так и жила, пока не вспомнила обо мне, что я уже за восемь лет нашего знакомства устал ждать её, успел сам отлежать ещё три раза в психушке, последний раз – на принудиловке. А тогда, ещё в 1990-м году, у моей Нины была совсем другая жизнь. Мы несколько раз встречались у меня во Владимире. Нинуха была шикарно одета, была молодой и красивой женщиной – почти все мужчины не могли обойти её своим вниманием. Потом первая интимная встреча в Коврове... Тогда жила с ней по соседству одинокая женщина с малолетним сыном – отношения с Ниной у неё были дружеские. Та соседка и не пустила в ту ночь Нинулькиного первого мужа, который ломился ночью в дверь – несмотря на то, что были в разводе, они ещё иногда встречались. Да... Выкинул бы меня этот здоровяк, бывший мичман корабельного судна, из окошка, и не посмотрел, что он "бывший"...

С новыми же соседями у Нины почти сразу всё пошло наперекосяк. Колькина жена однажды застала, как он целуется с Ниной в её комнате. И хотя виноват был только её супруг, который всю жизнь ходил от неё по бабам (даже триппер ловил на свой конец), крайней осталась, конечно, моя Нинуля. Вот поэтому мстительная баба беспредельничала до самого моего приезда вместе со своим муженьком над Ниной.

Беда состояла ещё в том, что Нину практически некому было защитить. Нинкиного друга вместе с его компанией гоняла мать Нины. Она не давала больной дочери никакой личной жизни, а с соседями, сдававшими Нину в психушку, была как бы заодно – даже пила вино вместе с ними.

Я спас Нинулю с того первого дня, когда она приехала, твёрдо настроившись, что буду с ней жить. Об этом заявил и её матери, покойной ныне Клавдии Фроловне. Не знаю уж, чем я смог очаровать эту пожилую женщину, но едва познакомившись со мной, она быстро как-то смирилась.

В Коврове мы часто ходили к моей тёще в гости, а заодно и помыться. Жили на две пенсии – ни я, ни Нина в то время не работали. Мать Нинульки получала за неё пенсию, поскольку моя первая жена в Коврове числилась недееспособной. Тёща передавала через окно деньги, а заодно и мороженое, которое Нинуля очень любила – как ребёнок. Она радовалась каждому дню пенсии, но больше всего мороженому. Однако вскоре по вине премьер-министра Кириенко в стране образовался дефолт: цены подскочили втрое, пенсии стали задерживать на два-три месяца. Некоторое время мама Нины нам помогала: то мяса кусок притащит, то у себя дома накормит. Однако всё время она о нас заботиться не могла, поскольку все её основные заботы переходили на сына моей Нины от первого брака. Это был озлобленный и раздражительный парень, который никогда не ценил добро, а отвечал на него всё время одним злом.

– Рябовская порода... – вздыхала на него Нина.

От голода нас спасали только ягоды, за которыми мы почти каждый день ездили на электричке. Набирали вдвоём бидончик, а в следующий раз Нинуля набранный нами бидончик старалась продать, стоя на жаре по целому дню в длинной цепочке, растянувшейся почти на целый километр таких же "продавцов". Желающих купить ягоды было очень мало, но когда всё же удавалось продать ягоды, Нинуля покупала на вырученные деньги еду и дешёвые сигареты. Случалось иногда, что не было дома и покурить. Тогда мы делали самокрутки из газет и остатков табака в окурках. Вскоре нас стала выручать грибная охота. В конце июня пошёл первый слой, и мы с женой устремились во все леса ковровского района. Каждый раз набирали по целому ведру, варили грибные супы, жарили грибы с картошкой; когда картошки не было, добавляли их в рис, или даже в макароны самого плохого сорта.

В середине лета вышел из психушки отец Нины, Евгений Никитич, такой же больной, как и его дочь. Познакомившись с ним, мы стали ездить в лес втроём. Тесть приводил меня к лесному озеру, и мы там купались. Они с Нинкой пили лесную воду прямо из лужи, не боясь никаких кишечных заболеваний. Два раза мы на несколько дней ходили на реку ловить рыбу. Нинуха хозяйничала в отцовской палатке, а мы с тестем садились в резиновую лодку и ставили перемёты по 25 крючков с насаженными червями.

– Только не надо быть жадным, – говорил Евгений Никитич, – рыба жадных не любит.

По своему весу он мог запросто перетянуть меня, поэтому велел мне садиться так, чтобы был какой-то баланс. Когда же садился в неё сам (при этом кряхтел, а потом плюхался), брызги летели во все стороны.

– Не боись, Лёнька, говно не тонет! А кому потонуть, тот не повесится. Каждому своё на роду написано, – говорил он мне.

В первый раз нам всю рыбалку испортила погода. На второй день пошёл проливной дождь, ненастье затянулось на три дня. Словив маленький улов, мы возвратились домой на четвёртый день, так и не разведя костёр. Всё залило дождём, и мы промокли до нитки. Дома, у родителей Нинули, сварили суп – настоящую уху; сваренную на костре удалось поесть, когда пошли на трёхдневную рыбалку во второй раз, с бутылкой водки и всеми снаряжениями.

– Лёшка, тормоз! – кричал Нинулин папаша, когда мы пришли на рыбалку во второй раз. – Закидывай камень быстрее.

Мы выстроили перемёты, снова по 25 крючков на каждый, насаженные несколькими червями в каждый крючок. Попозже, когда стемнело, натянули ближе к берегу сетёнку для более крупной рыбы. Однако улов на подпуски вышел в этот раз неудачный.

– Тормоз ты, Лёнька! – беззлобно ворчал тесть. – Надо было вовремя камень бросать, смотри – все перемёты спутались.

В сеть попалось всего три подлещика. Нинуля ловила утром рыбу на удочку и наловила больше, чем мы на подпусках.

– Смотри, Лёнька, и запоминай, – учил меня узнавать рыбу Евгений Никитич, – это язь. А вот это плотвичка.

Уха вышла трёхэтажная, как говорил отец Нины – подлещиков мы убрали на жарёху домой. Варили на костре в походном большом котелке – просто благодать! В нём же варили замечательный напиток из черёмухи, шиповника и мяты.

– Звёзды! – весело приговаривал Нинин папа, одев на себя летнюю шляпу. – Вот как замычу, замычу!

Он разлил водку по стаканам, мы вдвоём выпили. Тесть что-то рассказывал про НЛО, которое, как он утверждал, видел своими глазами. Ближе к осени он позвал нас с женой снова в лес за груздями. Я любил ездить с ним на поросятнике: с собой Евгений Никититич брал пару бутылочек пива, на вокзале к нему подходили один за другим люди, здоровались, разговаривали. Отец у Нины был простым и очень добродушным человеком, прямолинейным, но никогда ничего не выпытывал. Не хочешь – не говори! Он был очень полным, с большим животом.

Неожиданно мы вышли на целый большой слой груздей. Нинка с её отцом накинулись на грибы и чуть не раздрались. Я смеялся до коликов.

– Своя, своя, а в рыло просит! – весело сказал тесть.

Осенью у меня ручьями потекли сопли – сильный вазомоторный ринит перешёл в обострение бронхиальной астмы. Тесть научил меня готовить из ягод вино, потом Нина выкупила у ненавистной соседки за грузди пару бутылок самогона. По рекомендации тестя мы настояли его боярышником. Затем он пришёл к нам в гости, и мы вдвоём выпили обе бутылки этой настойки. Отец Нины пытался мне заговорить болезнь, но она взяла верх, и я уехал во Владимир. Следом за мной через некоторое время уехала из своей коммуналки и моя Нинуля. В ноябре 1998 года мы расписались и сыграли мою первую свадьбу. Так мы прожили вместе ещё несколько лет. Один за другим ушли из жизни родители моей Нины – Клавдия Фроловна и Евгений Никитич...