Текст книги "Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ)"

Автор книги: Алексей Хренов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки.

Глава 1
Мамуно Веришлили!

Начало д екабр я 1937 года. Эсминец «Незаможник», порт Батуми, Грузинская ССР.

Лёха сидел в совсем компактной кают-компании эсминца «Незаможник» пришвартованного у причала порта Батуми – в компании командира, старпома, комиссара, начальника военно-морской базы Батуми и появляющихся и исчезающих младших командиров эсминца – и, размахивая руками, пересказывал им свои любимые «испанские сказки». А если точнее, приправленные смыслом и сарказмом байки о роли авиации и флота в современных условиях. Рассказывал, как торпедировали испанский линкор, как бомбили немцев и испанцев, как взрывали мост со Стариновым, как угонял «Шторьх», какие сейчас самолёты, как бессильна оказалось ПВО, и многое, многое другое. Естественно, не обошлось и без рассказов про темпераментных испанок, южную кухню, музыку и вообще про жизнь по ту сторону железного занавеса.

Моряки слушали, как дети: с открытыми ртами, хохотали, качали головой, а иногда и и подозрительно косились – мол, может, и заливает же, товарищ лётчик.

Название эсминца – «Незаможник» – вдруг, совершенно внезапно, дернуло Лёху куда‑то в прошлую жизнь. Такое, надо сказать, стало случаться уже крайне редко. Он ведь свыкся со своим новым телом, принял свою жизнь в 1937‑м, друзей, ба… хммм… любовь, врагов… Принял так, что иногда и сам себе казался человеком отсюда, а не пришельцем из другого времени.

Но сейчас – вспыхнуло. Совсем иной берег, другой свет в окнах. Его трёхлетний сын, смешно морща нос, учился говорить. И слово «незабудки» он, не колеблясь ни секунды, произносил как «заебудки» – так уверенно и гордо, что исправлять… Пришлось согласится и стали они «заебудками» навсегда.

И вот теперь, глядя на свежевыкрашенные буквы названия на борту, Лёха без колебаний переименовал корабль в «Заебож…к» – и едва сдержал ухмылку, когда его поправили, чтобы кто‑нибудь не спросил, отчего это его так развеселило.

– … А вы говорите – у нас бардак, – философски подвёл итог капитан второго ранга. – А там вообще карнавал с литаврами. В общем, думать надо товарищи командиры… и выходить на руководство с предложениями.

Постепенно веселье стало иссякать. Лёха, допив свой третий стакан чая с лимоном и сильным привкусом алкоголя, потянулся и вздохнул.

– Всё что нажито честным непосильным трудом… – грустно сказал он, обращаясь скорее к потолку кубрика, чем к собеседникам. – Всё там, на «Хэросиме». Подарки, сувениры, личное барахло. Всё на танкере осталось. А я, выходит, тут. Без ничего. Как нищий родственник.

Наступило мимолётное молчание и товарищи командиры переглянулись… Где-то наверху глухо скрипнула палуба.

– Какие проблемы! Ты же не арестованный. Сейчас сгоняем портовый катер, чего там! – неожиданно предложил слегка подгулявший начальник базы, поднявшись с лавки и ткнув пальцем в воздух. – Да хоть сейчас!

– Пару краснофлотцев организуем, – подмигнул командир эсминца. – Надёжные ребята, не подведут.

Морское братство сработало.

Через двадцать минут катер уже негромко рычал мотором, нарезая тёмную гладь бухты. Ещё через сорок пять минут он, вернувшись опять ошвартовался у борта эсминца. Там, на освещённой палубе, пара исключительно довольных краснофлотца, ставшие богаче на несколько пачек испанских сигарет, с лицами победителей грузили из катера то самое «нажитое непомерным трудом». Надо сказать, что не так и много то по современным меркам: пара чемоданов и пара не слишком больших ящиков. Любимый аккордеон Hohner Лёха гордо втащил на борт самостоятельно и без посторонней помощи.

Уснув на узкой койке уже за полночь, с утра Лёха был снова буквально стащен с койки рано утром.

Начало декабря 1937 года. Обком партии, город Батуми, Грузинская ССР.

Первый секретарь ЦК КП(б) Грузии Лаврентий Павлович Берия раздражённо качался на стуле в здании Аджарского обкома партии в Батуми и был зол на весь мир.

– Мудаки! Ну что за мудаки собрались вокруг! – буркнул он себе под нос, сжав в пальцах мундштук. – Правда, преданные лично мне мудаки… но всё же.

Перед ним виновато стоял по стойке «смирно» начальник НКВД Грузинской ССР товарищ Гоглидзе. Стоял, почти не дыша, глядя в одну точку чуть выше головы Берии.

– Это надо было умудриться устроить перестрелку с этим сраным морским лётчиком! Да ещё и с Героем Советского Союза! И где? В гостинице обкома партии! – Берия подался вперёд. – Что молчишь? Распустил своих архаровцев, говори!

– На фуршете, – начал Гоглидзе осторожно, – Секретарь Аджарского обкома, Иосиф…

– Дальше, – нетерпеливо махнул рукой Берия.

– … сцепился с моряком, точнее – с морским лётчиком с прибывшего парохода. Дальше показания расходятся. То ли лётчик слопал последний бутерброд с икрой, опередив товарища Коч…– Гоглидзе запнулся, – … мазашвили, то ли… хмм… погладил его даму по мягкому месту. То ли и то и другое произошло одновременно.

– Мамуно веришвили! Жалко что ли задницы этой профурсетки! У него же целый гарем тут, в Батуми! Продолжай! – голос Берии стал вязким и заинтересованным.

– Ну этот в Батуми у него совсем маленький… К ним подошёл прибывший на пароходе политработник, бригадный комиссар, этот… Кишиненко, вот! Всё свелось в итоге в шутку, все долго смеялись, даже жали руки и обнимались. Ну, а ночью была дана команда по инстанции…

Он запнулся. Берия медленно кивнул головой:

– Ну? Что этот… мазашвили приказал?

– Задержать моряка до утра. Доставить в следственный изолятор и провести аккуратно, так сказать воспитательную беседу. Ну, может, попинать немного, чтоб знал своё место. Но… наш лейтенант, старший наряда, проводивший задержание, по привычке крикнул: «Вы арестованы!»

Лётчик захлопнул дверь номера, открыл окно и заорал, что на него напали переодетые троцкисты, шпионы и пидарасы из Парижа. Кто-то из персонала гостиницы вызвал наряд милиции.

– Так и кричал – пидарасы из Парижа? – Берия впервые за беседу улыбнулся.

– Да. Называл наш наряд пидарасами, мужеложцами и свистящими задницами. Всё запротоколировано. Вот показания горни…

– А наш лейтенант… он разве не мужеложец? – Берия развеселился и махнул рукой, мол продолжай.

– Э… пока не замечен. Но если прикажете… – начальник НКВД Грузии никак не мог поймать настроение начальства. Берия снова кивнул головой – давай, не тормози.

– При попытке выломать дверь лётчик открыл огонь из «Браунинга». К счастью, выстрелил вверх, но эффект вышел… громкий. Тут как раз подоспел усиленный милицейский наряд. Милиционеры, не разобравшись, скрутили наших и набили им морды. И только потом увидели у нашего старшего удостоверение сотрудника НКВД. Ни ордера на арест, ни приказа у него не оказалось. Причём, как выяснилось позже, милиционеры были местные, грузинские, из районного отдела, так что теперь весь Батуми обсуждает это событие.

Берия приподнял бровь.

– Милиция? Скрутила этого чекиста⁈ И после этого он не пидарас?

– Усиленый наряд. Милиционеров было сильно больше. То есть, виноват! Как прикажете, товарищ Берия. Конечно он пидарас, он редкостный пидарас! Просто он пока об этом не догадывается. Разрешите прямо сейчас отдать указание? Есть у меня несколько проверенных кадров… К утру точно станет самым прожжённым пида…

– Дальше что было? – Берия утер слёзы и отрицательно покачал головой.

– Говорят, лётчик был в одних трусах и с «Браунингом». Пока милиция с нашими разбиралась, подоспел наряд моряков из комендатуры порта и патруль от армейцев прибежал от рынка, с винтовками, эти сразу гостиницу оцепили. Лётчик тоже оказался их, из Крыма, с ихнего этого проклятого флота. Сдал оружие своим и добровольно поехал с моряками. Сейчас сидит у них. Считается… задержанным до выяснения. Но не нами. По информации нашего внештатного сотрудника, его разместили не на гауптвахте, а на на эсминце «Незаможник». Который позавчера зашел в порт в рамках учений. Лётчик играет в преферанс с Бакарджиевым, командиром эсминца и начальником порта – Гоглидзе посмотрел на часы, – уже часа четыре. По информации наших источников уже два раза обратно раздавал одежду проигравшимся командирам.

Берия усмехнулся и с досадой стукнул мундштуком о край пепельницы. Папироса задрожала в пальцах.

– Мудаки… – выдохнул он вместе с облаком дыма. – Какие же мудаки… С кем я работаю!

Он помолчал, потом тихо продолжил:

– А может, и наоборот, очень вовремя. Хороший повод. Поменять этого… Маза… фака… швили…

Пауза. Он повернулся к Гоглидзе:

– Отправь этого… мазашвили в Тбилиси. В распоряжение ЦэКа. Скажем – для консультации.

Берия встал, потянулся и продолжил:

– И срочно вызови Саджая из Кутаиси. Он всё плакался мне, что хочет к морю. Вот пусть теперь сидит тут и смотрит на него из окна кабинета первого секретаря. Если, конечно, не обосрётся при виде лётчика в трусах и с пистолетом. Давай, распорядись подать мой «Паккард», поедем с этим лётчиком знакомиться, мне только с Ворошиловым и с этим… комиссаром… Смирновым из Политуправления, его заодно и на флот вроде хотят поставить, не хватало ещё ссорится по пустякам.

Начало д екабр я 1937 года. Эсминец «Незаможник», порт Батуми, Грузинская ССР.

Лёха, роясь в своём чемоданчике, выудил три чернильные авторучки – трофеи испанской кампании. Чешские «Centropen 502» с прозрачным баллончиком для чернил и поршнем для заправки, купленные в самый заключительный день «шопинга» в Картахене с изрядной переплатой, воспринимались в стране победившего социализма как посланцы с планеты Тау Кита. Немного смутившись, он протянул их командиру эсминца, комиссару и начальнику порта.

– Берите, товарищи. Это сувениры из Картахены, – сказал он, избегая пафоса. – Республиканцы передавали, мол, пусть советские товарищи о победах пишут.

Командиры переглянулись, заёрзали и замахали руками:

– Да ты что, Алексей, мы ж не за этим… Зачем, не нужно…

Комиссар же, сжав губы, взял ручку первым. Повертел в руках, разглядывая клеймо, затем осторожно заправил и написал несколько строк на обороте какой-то инструкции. Его брови поползли вверх. Он написал длинный лозунг ещё раз. И ещё раз.

– Чёр… Ерунда какая то. – пробормотал он. – А ведь и правда… Как будто с нашего «Прогресса» скопировали, хотя без латунного корпуса и без позолоты, красоты не хватает, конечно.

Командир эсминца, не выдержав, захватил вторую ручку. Вывел какие-то координаты с непривычной аккуратностью, будто составлял важное донесение в штаб флота.

– Ну ты глянь… Как по маслу!

Начальник порта, обычно угрюмый, крякнул и поставил размашистый росчерк на той же многострадальной инструкции по противопожарной безопастности.

– И клякс нет… – удивлённо констатировал он. – Все таки не чета нашим «Прогрессам»… Э… Согласен с определением. Жалкая подделка, в общем!

Комиссар уже строчил что-то в блокнот, забыв про бдительность. Лёха, довольный, наблюдал, как три солидных мужчины впали в детский восторг.

– Будто и не тридцать седьмой на дворе. – подумал Лёха.

– Вот, казалось бы, ерунда… – начальник порта покачал головой, улыбаясь, пряча ручку во внутренний карман.

Комиссар лишь многозначительно подмигнул Лёхе, зажимая драгоценный «трофей» в кулаке, не сомневаясь, что этот маленький подарок от испанских товарищей теперь вне политики. Просто хорошая вещь. Как и всё настоящее.

Начало декабр я 1937 года. Эсминец «Незаможник», порт Батуми, Грузинская ССР.

– Ну прямо традиция нездоровая вырисовывается! – выругался наш герой пытаясь открыть глаза.

Утром на корабле начался форменный шухер. Эсминец, по какому-то странному стечению обстоятельств, которое именовалось Лёха Хренов, оказался на пути визита самого Первого секретаря ЦК ВКП(б) Грузии. Лаврентий Павлович Берия, внезапно решив проинспектировать готовность флота, в чём ранее замечен не был, вылез из сверкающего белого «Паккарда», с хромированными накладками и сиденьями под тканевыми чехлами. Осмотрев гавань тяжёлым взглядом, он не торопясь направился к трапу стоящего у причала корабля, сопровождаемый свитой в штатском и военными деятелями в хрустящих кителях.

Следом за ним с другого грузовика начали сгружать подарки от грузинских трудящихся: деревянные ящики с мандаринами, ароматные связки сушёных фруктов, корзины винограда, а где-то под брезентом, судя по вскользь проскользнувшему «не пролей», было спрятано явно что-то бодрящее.

Командир, несколько шокированный столь неожиданным проявлением гостеприимства и ещё не понимая, как так получилось, что его эсминец стал флагманом визита, открыл рот, чтобы скомандовать построение личному составу, и выдавить что-то уставное и бодрое пыхтящему по трапу на борт пусть и не прямому, но очень важному политическому начальству…

Первый секретарь ЦК ВКП(б) Грузии, пыхтя и не скрывая своего раздражения от жары, крутизны трапа и всеобщего трындеца, неожиданно для всех бодро взлетел по трапу на борт эсминца. Радостно пожал руки командованию эсминца, прошёлся вдоль враз замершего строя краснофлотцев, которые экстренно выстроились за минуту до прибытия партийного лидера братской мандариновой республики и с тех пор дышали по очереди и боялись испортить воздух. Некоторым он энергично пожал руки – как то выборочно, видимо строго в соответствии со внутренним компасом.

Затем, слегка откашлявшись, пламенно толкнул краткую речь. Минут на тридцать. Про единство партии и народа, про боевое братство с Армией, и уж особенно – с Флотом. Сделал акцент на готовность грузинского народа и советского флота к отражению любой буржуинской агрессии, упомянул трудящиеся массы и героическую молодежь, и, между строк, подчеркнул необходимость бдительности и дисциплины и под конец рассказал про любовь… к Родине.

После этого товарищ Берия прошёлся по палубе не самого свежего эсминца – типа «Новик», достроенного аж в 1923 году из почти готового корпуса от 1917 года. Уединившись в рубке с командованием, он принял поданный вестовым чай, отпил, посмотрел поверх очков и негромко спросил:

– А где же наш герой, военно-морской лётчик из Испании? Что то я его не вижу.

Командир замер. Комиссар нервно дёрнул шеей во внезапно ставшим тесным воротничке. А лишь старпом корабля, вечный старший лейтенант, не задумываясь ляпнул:

– На нижней палубе, в изоляторе для больных под караулом сидит. Надёжно изолирован от общества до новых распоряжений.

– Что же вы его под арестом держите? Такого героя.

Он постучал ложечкой по стакану.

– Давайте его сюда. На праздник нашей пролетарской жизни. Под мою ответственность…

Минут через десять Лёха, выслушав с серьёзным лицом лекцию о недопустимости халатного обращения с наградным оружием, подчёркнуто кивнул в нужных местах, заверил, что никаких недоразумений с пришедшими на зов краснофлотского караула чекистами не было и не могло быть, и получив от старпома и предъявив на всеобщее обозрение «Браунинг Ворошилова» – с латунной табличкой, смазанный, в уставной кобуре, – был великодушным кивком первого секретаря освобождён от всех разбирательств и дисциплинарных перспектив.

– Я вот тут слышал, вы исключительно хорошо в преферанс считать умеете, товарищ лётчик. Не продемонстрируете ли ваше мастерство? – с хитрым прищуром улыбнулся Берия, поглядывая на капитана эсминца и начальника порта, словно заранее догадываясь, чем дело кончится.

Спустя три часа карты были убраны, чашки опустели, пепельницы переполнились окурками, и итог был наконец то подведён: Лёха оказался в плюсе на двадцать шесть, Берия – плюсе двадцать четыре. Командир эсминца и начальник порта, суммарно, – на столько же в минусе.

– Подумайте на досуге о продолжении службы в нашей структуре, – негромко сказал Берия, пожимая Лёхе руку на прощание.

– Спасибо огромное за доверие, товарищ первый секретарь! Неприменно изучу авиационные части морской пограничной службы НКВД! – громко отрапортовал Лёха и пожал протянутую ему руку, с чувством, а про себя добавил: свят-свят-свят…

Через день, после перехода почти через всё Чёрное море, эсминец, словно ленивый зверь, вполз в родную гавань Севастополя. Южная бухта, затянутый сизым морским дымом, встречала корабль тишиной и солоноватым ветром. Ни оркестра, ни встречающих с флагами, только портовые кранцы и ржавые цепи. Чайки привычно орали над угольным складом, и где-то вдалеке стучал молот – мирная и трудовая музыка флота. Эсминец, отработав машиной на задний ход, мягко приткнулся кормой к причалу. Команда без лишнего шума начала швартовку.

Как ни странно к вечеру же Лёха сидел один в купе скорого поезда Севастополь – Москва. Поезд начал неспешно набирать ход, заскрипели сцепки, поползли фонари перрона. В окне вагона медленно проплыл перон станции, полосатые будки, столбы и дежурные в шинелях. Мир за стеклом растворялся в дымке.

Лёха зевнул, с наслаждением потянулся и подумал, прикрыв глаза:

– Ну что, Хренов… пока жив. А в Москве – кто знает… может, снова завертится.

Он улыбнулся краешком губ, стряхнул пепел в подстаканник, поставил локоть на подоконник и, не замечая, как поезд увозит его в ночь, всё ещё вслушивался – то ли в мерный перестук колёс, то ли в собственные мысли. За окном редкие огни станций и чёрные силуэты деревень тянулись мимо, будто и не менялись с самого начала пути.

Дверь его шикарного двухместного купе, за которое пришлось доплатить в кассе, мягко откатилась в сторону, и в проёме показалось очень симпатичное женское лицо под шляпкой с вуалью. Низкий, чуть хрипловатый грудной голос сказал:

– Ну надо же! Как я вовремя успела!

Мадам решительно протиснулась внутрь. Купе было узкое, но уютное: два широких дивана напротив друг друга, обитые тёмно-бордовым плюшем, столик у окна с кружевной салфеткой и парой стаканов в металлических подстаканниках, в углу – латунные крючки для одежды, а на стенах – панели из светлого лакированного дерева. С одной стороны – полка с сеткой для багажа, с другой – тяжёлые зелёные шторы, слегка колышущиеся от движения.

Поезд вдруг дёрнулся, и гостью, потерявшую равновесие, буквально швырнуло на Лёху. Он успел лишь чуть откинуться, но мадам уже рухнула на него, впечатав в диван всем своим мягким, тёплым и весьма объёмным очарованием. Лёха из‑под вуали увидел совсем близко – слишком близко – шальные, смеющиеся глаза и рот с яркой, как спелая вишня, помадой.

– Какой симпатичный мальчик! – выдохнула незнакомка, обдавая его дыханием с лёгким ароматом дорогого табака и сладкого ликёра.

Глава 2
Двенадцать подвигов капитана Хренова

Декабрь 1937 года. Поезд Севастополь – Москва.

Мадам оказалась Еленой Станиславовной, обладательницей многообещающей фигуры, ещё более многообещающего лица, интересных глаз, никак не менее четвёртого размера и совсем уж интригующего характера. Не говоря уже о шикарных волосах, собранных в затейливую композицию на затылке.

Надо сказать, что Лёха уже успел свыкнуться с фигурами современниц – то есть женщин из этого времени. Поначалу они казались ему несколько приземистыми, тяжеловесными, что ли… Может, сказывалась разница в питании, а может, за девяносто лет генотип россиянок в будущем и правда заметно улучшился. Но, обтесавшись и привыкнув к здешним реалиям, он с лёгким изумлением обнаружил, что нынешние дамы ему, в общем-то, очень даже нравятся. В определённых ракурсах. И позициях.

В памяти всплыло, как он однажды отмотал двухмесячную командировку в Японию. Уже к концу второй недели местные японочки, поначалу казавшиеся сплошь страшненькими – с кривоватыми ножками, похожими на цифру восемь, коленями, сходящимися внутрь, и косолапой походкой, да ещё и с не самыми идеальными зубами – начали казаться очень даже ничего. Особенно если смотреть на них под определённым углом и в нужной обстановке… Фигуры японок Лёха, в те времена ещё холостой и активный, любил оценивать весьма определённым образом, в коленно-ло…

Воспоминания резко перескочили на одну софтверную конференцию, опять же в его будущем. Коллеги из Америки представляли новую программную разработку – софтовый пакет под названием «RAKOM». У Лёхи это название вызвало приступ тихой истерики. Сидящие рядом серьёзные и воспитанные америкосы с бритишами недоумевали, что же смешного, пока он им не перевёл.

– По-русски, господа, «RAKOM» – это просто «Doggy-style», – шепнул он, и, похоже, этим запустил цепную реакцию.

Волна шёпота, ухмылок и приглушённых смешков покатилась по рядам, а через пять минут весь зал уже рыдал, когда докладчик с абсолютно серьёзной миной произносил:

– RAKOM позволяет вам… – и дальше последовала длинная, глубоко двусмысленная фраза про «контролировать движение и осуществлять произвольную манипуляцию объектом».

Всё это мгновенно проскочило в голове изрядно изголодавшегося лётчика, который сейчас с удовольствием разглядывал аккуратный, аппетитно выпуклый зад Елены Станиславовны, маячивший в тридцати сантиметрах перед его глазами. Та стояла к нему кормой, нагнувшись над своим чемоданом, и тонкая юбка плотно обтягивала интереснейшие формы, а кружевные панталончики очень даже заметно просвечивали сквозь ткань, словно издеваясь над самоконтролем геройского лётчика, буквально требуя – давай, хрена ли ты мнёшься, не тупи!

– А как у них с кухней? – продолжала она, развернувшись и будто ничего не заметив. – Я слышала, у испанцев есть что-то вроде нашей ухи, только с… как вы это называете… с ракушками и другими разными… морскими животными?

– Паэлья, – ответил он, и сам не понял, почему сказал это тихо, почти шёпотом.

Далее выяснилось, что разнесчастная Елена Станиславовна… – Лёша! Просто Елена – супруга одного весьма видного партийного товарища из одесского обкома, который в данный момент, по её словам, «погряз в совещаниях», «ездит исключительно по службе» и «развёл целый секретариат». Сама же она «по воле судьбы» отправилась в Крым на курорт, где, как выяснилось, в санатории совершенно не было мужчин!

– Представляете, – с изрядной досадой рассказывала она, поправляя локон, – одни дамы! Иные бедняжки уезжают из Крыма совершенно не отдохнувшими…

Теперь же, закончив все положенные оздоровительные процедуры, она спешила в столицу – «по известным делам». Билетов, разумеется, уже «и близко не было», но администраторы железной дороги нашли для неё единственно возможный вариант – место в купе с флотским лётчиком.

– Впрочем, – добавила она с едва заметной улыбкой, – у них там, на дороге, свои приоритеты.

И, судя по её тону, она была вовсе не против того, как эти их приоритеты сработали на этот раз.

Она тихо рассмеялась, снова дунула вверх, поправить чёлку, но из-под неё на него всё равно смотрели глаза с тем самым блеском, который опытный человек узнаёт сразу. Лёха поймал себя на мысли, что разговор всё больше превращается в танец – шаг вперёд, полшага в сторону, лёгкое касание…

Проводник, принесший кипяток, не удержался от того, чтобы не задержаться у двери – сцена в купе была уж слишком живописной и при этом на редкость целомудренной. Лёха и мадам, надувшись, сидели друг напротив друга, степенно пили чай, будто изображали картинку из советского плаката Наркомата путей сообщения про культурных пассажиров.

На вопрос проводника о дорогах в Испании Лёха с приколами рассказал свою эпопею с железнодорожным сообщением Лерида – Барселона. Проводник вскинул брови и с негодованием заявил:

– Безобразие! Разве так делают революцию! У нас, между прочим, поезда ходят так, что часы сверять можно! Опаздывающих уже всех просто расстреляли! – осуждающе покачал головой и исчез за дверью, плотно притворив её, оставив купе в мягком полумраке лампы и в звуках мерного стука колёс.

Лёха передал вазочку с сахаром и поставил её перед соседкой, рядом с подстаканником, и тут её пальцы на миг коснулись его руки. Движение – невинное, но вполне достаточно, чтобы кровь молодого человека прилила к вискам.

Сама же Ленка, как окрестил её Лёха, с огромным любопытством расспрашивала его про Испанию: про кухню, про города, про то, чем дышат улицы Мадрида и как пахнет утренний воздух над аэродромом. Лёха отвечал не спеша, стараясь держаться в рамках приличий, но мадам имела редкое умение задавать вопросы так, что, отвечая, начинал говорить больше, чем хотел.

– А у них, в Испании, – она слегка подалась вперёд, облизав губы и положив декольте на столик, – женщины… ну… как сказать… горячие? – и, прищурившись, улыбнулась так, что у Лёхи на миг пересохло в горле.

Он сделал вид, что занят стаканом с подстаканником, выигрывая пару секунд, и отшутился:

– Там жара, Елена Станиславовна, так что они все горячие. Даже старушки пылают.

Она согласно кивнула, отпила глоток чая, облизала губы и словно между прочим заметила:

– Просто Елена. Знаете, Алексей, мне кажется, нам будет исключительно интересно провести эту ночь в дороге. А сувениры у вас есть какие-то, особенные, из Испании? Не покажете?

Лёха хмыкнул, решившись, сунул руку в боковой карман своего потерявшего форму кожаного саквояжа и извлёк оттуда длинную, узкую картонную коробочку в кремово-золотой обёртке. На крышке красовалась надпись, которую любой современный читатель из XXI века моментально бы узнал: чёткие контрастные чёрные буквы «Durex», а ниже – London Rubber Company.

– Вот смотрите, Леночка, – растягивая гласные, произнёс наш ловелас, вертя пачку на ладони, – вот это у них называется «достижения цивилизации».

Надпись на английском аккуратным шрифтом предупреждала об «особой надёжности» и «полном комфорте».

Ленка приподняла свою выдающуюся попку с дивана, подалась вперёд, аккуратно взяла в лапки коробочку, словно великую ценность. Пальцы с вишнёво-красным маникюром ловко скользнули по гладкому картону, и она прочитала название по слогам, будто пробуя его вкус на своём языке:

– Ду-рекс…

Прижав находку к своей немаленькой груди, она наклонилась к Лёхе так, что вырез платья уже совсем перестал что-либо скрывать. Ярко-вишнёвые губки дрогнули, и в полутьме купе её голос зазвучал ещё тише, почти шёпотом:

– Алексей… – она сделала короткую паузу, её губы замерли в паре сантиметров от его, и, глядя ему прямо в глаза, произнесла: – А вы уверены… что двенадцати штук нам хватит на двое суток до Москвы?

Поезд качнуло, за окном тьма слилась в сплошную ленту, а в купе стало как-то особенно тесно. Софтваре из будущего «RAKOM» тут же приступил к немедленной инсталляции.

К утру Лёха посмотрел на Ленку, получившую полный пакет обновлений, включая весь расширенный функционал и улучшенный интерфейс, и теперь в изнеможении свернувшуюся клубочком и счастливо сопящую на соседнем диване. Он, хмыкнув, пошутил сам над собой:

– Попытка ограничиться демо-версией полностью провалилась, случайно активировалась подписка, вшитая в ядро.

И, глядя на мирно сопящего «пользователя», он поржал – патчи встали без ошибок, все двенадцать раз подряд.

Декабрь 1937 года. Народный Комиссариат Обороны,Хамовническая набережная, город Москва.

Лёха, нагруженный очередной бумажной повинностью, нёсся по извилистым коридорам Наркомата обороны, где стены дышали прокуренной казёнщиной, а лампы под потолком моргали ему, словно сочувствуя молодому организму.

И тут, вынырнув из-за очередного угла, он влетел в кого-то всем корпусом. Удар был такой, что оба субъекта, потеряв равновесие, дружно рухнули на натёртый паркет, сопровождая падение грохотом разлетающихся папок и коротким, но выразительным набором взаимной непечатной лексики.

– Илья⁈ – Лёха удивлённо уставился на товарища по падению, потирая шишку на лбу, будто его память пыталась синхронизироваться с реальностью.

Старинов изменился. Видимо, он не просто устал, а прямо как-то внутренне посерел, словно в нём кто-то выкрутил ручку яркости на минимум. И всё же, стоило ему поймать ошарашенный взгляд Лёхи, как он вдруг расплылся в улыбке, и в глазах мелькнуло что-то живое.

– Лёха! – сказал он с неподдельной теплотой и, по здешней московской традиции, полез целоваться.

Наш герой, внутренне давно окрестив этот обычай гомосятиной и имея богатый опыт уклонения от подобных форм проявления мужской дружбы, привычно отшагнул в сторону. Вместо этого он крепко ухватил Илью за руку и как следует потряс её, оглядев его с удовольствием.

– Ты как тут? – некоторое время они делились новостями в духе «а у нас, а у вас», пока Старинов хитро не заулыбался:

– Пошли со мной, с кем познакомлю!

Они углубились в ещё более узкие и, казалось, ещё более кривые коридоры Наркомата обороны. Старинов уверенно постучал в одну из дверей с табличкой, на которой выцветшими буквами значилось:

«4-й отдел Инженерного управления РККА».

Дождавшись глухого «Войдите», он затащил Лёху в небольшой кабинет и, чуть повернувшись боком, представил:

– Аркадий Фёдорович, разрешите представить вам моего друга по командировке – Алексей Максимович… – тут Старинов сделал театральную паузу – ХРЕНОВ! Уже капитан, как я посмотрю.

Потом, с особым смаком, повернулся к Лёхе и, хитро улыбаясь, произнёс:

– Алексей, это мой начальник, Аркадий Фёдорович… тоже ХРЕНОВ. Полковник.

В наступившей тишине два Хреновых – один в чёрной флотской шинели с пропеллером и якорем на петлицах, другой в аккуратном кителе с петлицами чёрного цвета и двумя скрещенными топорами – с лёгким охреневанием уставились друг на друга.

Декабрь 1937 года. Кремль, город Москва.

Разговор, начавшийся с падения в здании на Хамовнической набережной, продолжился на морозном ветру Москвы-реки конца декабря. На набережной ветер с реки врезался в лицо ледяными иглами. После испанской жары Лёха зябко передёрнул плечами, поправил ворот шинели, а Илья, не сбавляя шага, только глубже натянул шапку, словно это могло спасти от декабрьского мороза, и двинулся к спуску к реке.

Москва-река под ними была закована в лёд, белёсый и матовый, с тропинкой, протоптанной смельчаками, для которых мост – лишний крюк.

– Ты ж без жилья тут? В гостинице? – спросил Илья, шагая уверенно, как по асфальту. – Пойдём тогда ко мне, я на той стороне живу. По дороге и поговорим, чтобы Аню не нервировать.

Они сошли с набережной на лёд. Под сапогами хрустел наст, сквозь снег местами поблёскивала голубоватая корка. Где-то под ними, в глубине, глухо постанывала под давлением течения речная броня, но Илья шёл так спокойно, будто всю жизнь по льду маршировал.

На другом берегу Нескучный сад выглядел тёмным, почти чёрным силуэтом; редкие фонари выхватывали из мрака искривлённые ветви и сугробы. Они вошли под старые липы и каштаны, снег приглушил звуки города, оставив лишь скрип их сапог и редкие хлопья, что срывались с веток.

– Вот так и живём, – тихо сказал Илья, когда город остался за спиной. – Одни исчезают, другие делают вид, что ничего не происходит…

Лёха молчал, давая другу выговориться. В такой тишине и холоде слова звучали тяжелее, чем в любом кабинете.