Текст книги "Слуги Государевы"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 11 Враг внешний, враг внутренний

Покуда Шереметев Лифляндию разорял, тем же самым Апраксин в Ингрии занимался. Правда, получил по шее Петр Матвеевич от царя за усердие чрезмерное.

– По указу твоему прошел я рекой Невой до самой Тосны, все разорил и развоевал от рубежа верст на сто!» – доносил Апраксин царю хвастливо. Ни что и услышал:

– Дурак! То земли ныне наши будут. Негоже свое разорять. Угомонись!

Сам Петр с двумя фрегатами и пятью гвардейскими батальона прошел от Архангельска до Повенецкого погоста на севере Онежского моря. И пушки и фрегаты все на горбу тащили. Затем уж Свирью на Ладогу вышли. Соединившись с Апраксиным приступил к осаде Нотебурга – древней русской крепости Орешек. На свои полководческие таланты не надеясь Шереметева вызвал. С ним и взяли Нотебург. Приближалась весна 1703 года, ставшей точкой отсчета Великой Российской Империи. Этот год, ознаменованный основанием Санкт-Петербурга, означал наступление новой эры Русской Истории.

Взяли Копорье и Ямбург. В последнем Петр приказал заложить сильную крепость, для прикрытия будущей столицы со стороны Эстляндии. Под власть России возвращались старые новгородские земли.

Жадно вдыхал царь свежий ветер морской. Стоял, широко ноги раздвинув, видел в мыслях своих новую Россию. Не замечал, что башмаки в топь зыбкую погружались. Не замечал гнус облаками вьющийся. Сколь еще свай забить сюда надобно, сколь ряжей подводных срубить, сколь бастионов заложить, потом камнем все одеть, и поднимется средь болот чухонских столица новая, к Европе своим фасадом морским обращена.

Прочь потом из Москвы замызганной, семечками заплеванной, пусть догнивает в невежестве богомольном. Все, все что с Москвой было связано вызывало одноь отвращение у царя. Даже любовь его первая, Анхен и та… сука, предала. С посланцем саксонским Кенигсеком спуталась. Надо ж было этому прыщу дрезденскому утонуть, через реку переправляясь. Понятное дело царь приказал карманы вывернуть, вдруг тайные бумаги какие-нибудь найдут, про союзничка его Августа II. Вместо конфиденций разных письма обнаружились любовные. Анхен писала. А на груди у покойничка медальон висел. Царь и туда заглянул. Самолично ножом расковырял. Портрет ее был внутри запрятан, прядь волос белокурых и надпись любовная. Ох и взъярился тогда царь! В темницу запрятал любовницу бывшую, а с еще тридцать человек, причастные по его мнению. Отобрал все, что подарил ранее. Любовнику саксонскому повезло тогда, что утонул. На колу бы сгнил иначе. Со временем Анну Монс выпустили. А тех, кого с ней по подозрению взяли – нет! Забыли про них.

– Тьфу! – сплюнул царь злобно. – Все Москва проклятая…

* * *

И было указано Иоганну Фредбергу волей братства таинственного в Москву прибыть. В слободе Немецкой, что москвичи Кукуем звали, встретился с людьми верными. С посланником шведским Книперкроном свидится и не пытался. Мало того, что подле дома его караул стоял усиленный, по случаю войны со Швецией, Фредбергу просто заказано было не приближаться к Книперкрону, дабы и возможность такая представиться. Подозрений лишних избежать. На службу его приняли быстро, как дворянина курляндского. Поручиком в полк к князю Никите Мещерскому определили. Поскольку времени до выхода полка во Псков было предостаточно, посетил Фредберг несколько домов в Москве, что указаны были людьми верными. Говорил новоиспеченный драгунский поручик по-русски хорошо. Акцент и не проявлялся почти. Да и задумано было ловко:

– Родители мои, веры старой и правильной придерживались всегда. За то и пострадали от Никона. Бежать пришлось. В земли свейские. Там и вырос. Оттого речь моя малость коряво звучит. На родном русском-то дома лишь говоришь, а так все боле на немецком, аль свейском. Там веру старую никто не притесняет. Храмы сами себе отстраиваем, двумя перстами крестимся. Король свейский Карл к любой вере уважение имеет. Потому он и в войну с Петром вступил. Мало того, что Петр первым напал, объявив об обидах мнимых свейских. Вот и вступился Карл за всех русских. Разбил наголову полки царские, из тех составленных, кто бороды сбрил наголо, аки псов и кошек усатых разогнал. Ныне Карл в других землях воюет успешно, но и сюда пожалует вскорости. А в том грамоту свою шлет. Самоличную. Со мной. Дабы поддержали его те, кому вера дорога старая. Кто отмстить хочет за стрельцов казненных, за всех русских людей униженных. – и отдавал Фредберг манифесты шведские, правильным шрифтом славянским выписанные. Церковным. Не поскупился Пипер на писцов обученных. И отдавая бумаги, крестился Фредберг по-старому. А про наряд свой иноземный, про подбородок выбритый пояснял кратко:

– Так надобно! Или мне, что сразу в приказ Преображенский пойти? Самому сдаться?

Кивали головами раскольники. Сами на Москве жили тайно. Понимали, что дело не шуточное. Расползались по городам и весям грамотки тайные от короля Карла свейского. Многих людей они погубили. Ибо не дремал приказ Преображенский. У него работы было, хоть отбавляй. Ибо говорили тогда по Руси святой:

– И егда настал год 1666 – число зверя пришло к нам. Царь Алексей Михайлович с патриархом Никоном отступили в то лето от Святой Православной веры, а после его восцарствовал на престоле всея Руси сын его первородный Петр. И превозносит он себя выше Бога, гоня и мучая всех христиан православных, патриаршество уничтожил, дабы самому единому властвовать, не имея равного себе. В 1700 году собрал весь синклит свой поганый и поставил храм идолу ветхо-римскому Янусу и повелел праздновать новое лето, разрушая старую клятву отеческую. Оле, благоразумные чада, внимите, кому ежегодно празднуете новый год? Все Господни года истреблены, а сатанински пришедши. Удаляться и бегать подобает нам во антихристово время! – Ловили бежавших и под пытку! Кто выживал секли сильно и в каторгу.

* * *

Дьячок один в Севске вещал на площади собравшимся:

– Слышно, что и Великого Поста неделя убавлена, и после Святого Воскресения и Фоминой недели учнут меж говенья в среду и по пятницам мясо и молоко есть весь год! – Взяли блаженного под руки крепко. Повели куда следует. Что с ним сталось?

* * *

Слухи и до глухой Семеновки докатывались. Мало слухи, еще и солдаты от воеводы Севского заявились. Подати какие-то якобы недоданные в казну собирали.

– Откуда не доданы? – барыня руками всплеснула взмущенно.

– То новые подати взымаются. – офицер пояснил. – На войну надобно!

Крестьян Сафоновских вовсе обобрали. Сечь собирались, хорошо барыня Устинья Захаровна заступилась, деньги остатные выложила.

– Бога побойтесь – говорила сначала капитану, что с солдатами заявился, – ведь сын у меня в поручиках ходит. У боярина Шереметева в армии.

Не слушал барыню служивый:

– Все так говорят. Все и служат. Вот и вы послужите отечеству своему, налоги в казну уплативши.

Даже с отца Сергия потребовали.

– За избу при церкви уплатить положено! – Глянул батюшка на иконы закопченные, перекрестился. Молча достал деньги из узелка, что на печке лежал, все отдал до полушки. Лишь произнес:

– Что сверху будет, за крестьян возьми. Пусть им зачтется.

Вой стоял на деревне.

Отец Сергий совсем плох стал, мало болел последнее время от старости, тут еще и эта беда пожаловала. Как помочь пастве обездоленной. Помирать собрался. Смерть почуяв, попросил пригласить к себе Ефима Никонова. С опаской переступил старовер порог избушки священника. Но разговорились. О царе новом, о порядках его. На лавке лежал священник, говорил голосом тихим:

– Бог знает, что в царстве нашем стало. В миру совсем тяжко жить. В книгах писано, что антихрист может родиться от племени Данова, и будут при том людям тягости великие.

– Антихрист и есть у нас уже. – сказал бесстрашно Ефим. – Не государь в царстве царствует. Антихрист. Безвинным людям Божьим кровь проливает, храмы Божьи разрушает. На Москве говорят житье совсем басурманское стало: волосы накладные носят, табаки курят, в платье все немецкое переодеты, а кто не хочет, с тех деньги берут на воротах. А мы воюем. Куда ему свейское царство под себя подмять?

Не ответил на это Сергий. Другое молвил:

– Не ведомо мне кто ты Ефим, но думаю, что звания нашего священничьего был когда-то.

– Не я. То отец мой. Расстрижен был по указу Никонову и сослан. – глухо ответил Ефим.

– Фамилия-то у тебя подходяща, для раскольника. – усмехнулся в бороду отец Сергий, намекая на патриарха, от которого и раскол пошел.

– Лаятся будешь? – зло глаза вскинул старовер.

– Пошутил я малость, не серчай. Слушай, – приподнялся на локте старец, – книги у меня есть старые. Вона лежат на столе. – головой кивнул. – Ныне слышал я жгут их всех. Забери их себе. Сохрани, Ефим. – лег обессиленный. Ефим молчал.

– И еще просьбу к тебе имею. – дышал тяжело. – Как отойду к праотцам нашим, отпой по-старому и похорони.

– Сделаю, отец Сергий.

– И последнее. Про свеев. Чтоб не говорил кто, не допускать иноземцев с оружием на землю русскую. Какие посулы б не давали. Было уже такое. Смута великая! Кроме нас русских, никто не разберется. А что время такое, то кара Господня за грехи наши. Сказать: «Царь – антихрист!» просто. Но он-то царь, а значит помазанник Божий. Бояре воду мутили больше, а стрельцы неразумные огонь раздували. Вот и занялось пламя по всей Руси. Антихрист, он один не бывает. В книгах сказано, что родится, но не родился еще он. Антихриста я не в царе вижу, а в смуте великой. Коли ее не случиться, знамо и антихристу не бывать. Вот и все, что сказать тебе хотел.

– Понял. – поднялся Ефим. – Не во всем согласен с тобою, но волю последнюю исполню. Обещаю. Прощай!

– Книги – рукой слабеющей показал Сергий. Никонов головой мотнул, забрал стопку.

– Подожди, еще одно молвить тебе хочу. Нагнись. Говорить тяжко.

Нагнулся к умирающему Ефим.

– Дочка у тебя есть, Наталья.

– Что с того? – насторожился.

– Чую испытания падут на тебя Ефим. А значит и на семью твою. Уберечь хочу хоть Наталью.

– С чего вдруг? – спросил зло Ефим.

– Люба она Сафонову, барину нашему. И он ей люб. И тебе про то ведомо. Андрей человек добрый, он и защитить ее сможет. – шептал уже Сергий. – Негоже счастью людскому мешать. Не противься, Ефим.

Тот дернул плечом недовольно.

– Там, за иконой Спасителя нашего, бумага лежит. Я справил, в Севске, у подъячего тамошнего – еле слышно уже было. – что дескать дочь она моя. По имени Анна, а фамилия Арсеньева. Из дворян мы… – затих отец Сергий.

– Умер! – понял Ефим. Перекрестился. Постоял немного в раздумьях. Потом в угол посмотрел. Где образа висели и лампадка теплилась. Подошел. Руку просунул за Спасителя. Достал бумагу свернутую. Развернул. Прочел. «Севская воеводская канцелярия удостоверяла, что податель сего, является девицей столбовой дворянской Анной Сергия дочерью из рода Арсеньевых, что подтверждено записью в столбцах от лета 7191». Постоял, подумал Ефим, да и спрятал на груди бумагу. Глянул еще раз на лик Спасителя. Перекрестился истово. Прошептал что-то.

Поклонился в пояс священнику старому и удалился.

Хоронили всей деревней. Барыня пришла. Плакала со всеми. Ефим отпевал. Никто и не удивился, и не спрашивал: «Почему он?»

Так и жили. Редко, но приходили письма короткие от Андрея. И матери писал и Наталье своей.

– Воюем дескать. Жив, здоров. – А Наташе добавлял, что скучает безмерно и ждет, когда война закончиться.

Ответить ему она не могла. Батюшка осерчал однажды, увидев, что писать ему пыталась, наказание наложил. Письма Андреевские отобрал. В печке сжег. Перед иконами древними несколько часов простояла Наталья, плакала горько от обиды, поклонов с тысячу отбила. Но покорилась отцовой воле. Только забыть-то не могла.

Андрей обеспокоился молчанием. Матушке написал. Та тайком вызвала к себе Наталью. Поговорила с ней. Все поняла. Мудрая была Устинья Захаровна. И сыну написала все, как есть. Добавив, чтоб не тужил:

– Любит она тебя мое чадушко! Сама сказывала. А то, что отец ейный таков, так это все правила строгие. Верой старой предписанные. Вот она отца и слушать обязана. Но мне приглянулась. Славная девушка. Пиши мне, чадушко, что надо передам ей.

Огорчился Андрей, но порадовало, что матушка на его стороне. Сидел вечерами платочек рассматривал, что Наташа на прощанье подарила, вышитый любовно. А на полотне белом две буковки рядом. Н и А. Вензелем единым.

– От нее? – спросил раз Петька.

– М-м, – кивнул задумчиво.

– Буквы-то, что значат?

– Имена наши. Наташино и мое. – отвечал.

– Понятно. Ну, не горюй, друг мой любезный. Свидетесь.

А дальше затянула его служба ратная. Друг его, Петр Суздальцев, от раны в бок поправился, вместе так и трудились на ниве ратной. После боя того памятного, под Маринбургом, ружья шведские с интересом рассматривали.

– Вишь, Петр, как хитро задумано. У них лезвие не в дуло фузеи, как у нас засовывается, а кольцом специальным на ствол одевается.

– Оттого и стрелять и колоть они могут сразу. Давно приметил я. – соглашался Суздальцев. – Отчего наши в бою том и замешкались. Выстрелить выстрелили, а опосля встали. Багинет-то достать надо, потом в дуло засунуть. Тут меня и пырнули.

– Надобно Афанасию сказать, пусть поболе ружей шведских собирает. Под нашу пулю они годятся. Поменяем потихоньку, а наши, казенные, в обозе возить станем, дабы в растрате не обвинили. Если спросят – вона они. Целехонькие. – За утерю оружия, да амуниции строго спрашивали. Как и за беглых. У них полку немного было таких. Если случалось, то и порука круговая не помогала. Офицеров наказывали. Из жалования высчитывали. Зато после, когда набор рекрутский первый объявил царь, то-то побежали. По началу все ж охочими в полк записались, а ныне брать стали по принуждению. Вот и побежали многие.

Царь осерчал сильно. Приказал из троих пойманных, одного казнить, остальных кнутом бить нещадно и в каторгу вечную определять. И перед строем.

– Что б все видели!

Глава 12 Последний довод короля

«За дело доброе и стыд принять не грех»

Публилий Сир

Хорошим полководцем был Карл XII. А вот политиком никудышным. Разбить поляков с саксонцами куда не шло, но привести Польшу в порядок оказалось ему не под силу. Польские магнаты разделились на два противных лагерей. Одни остались на стороне Августа, другие держали сторону Карла XII.

14 мая 1702 года, без боя шведы вошли в Варшаву. На город была наложена контрибуция в 100 000 талеров. Август бежал в Краков, где собрал 24 твсячи поляков и саксонцев. В поисках мира примас[12]12
  глава католической церкви в Польше – прим. автора


[Закрыть] Польши Михаил Радзеевский отправился к Карлу XII.

Аудиенция была краткой. Всего пятнадцать минут. Король был категоричен:

– Я не заключу мира до тех пор, пока поляки не выберут себе другого короля! – подумав, добавил, – И мне должны выдать изменника Паткуля.

В июле две армии сошлись под Краковым, у городка Клишев. В самом начале сражения ядром был убит лучший друг Карла – герцог Голштинский, Фридрих. Тот самый участник юношеских забав в Стокгольме, за которого Карл отдал замуж свою любимую сестру. После его гибели, и потом и смерти самой Хедвиги-Софии, вся любовь Карла XII обратиться на племянника Карла Фридриха[13]13
  в будущем женившегося на дочери Петра I и ставшего отцом Петра III.


[Закрыть].

Взбешенный Карл сам повел конницу в атаку. Саксонцы упорно защищались, но поляки, стоявшие на правом фланге, дрогнули и побежали. Шведы одержали полную победу.

Август бежал сначала в Краков, а затем и в Саксонию. Краков занял Карл XII и потребовал от поляков проведения сейма. Его личным выдвиженцом на трон Польши должен был стать Яков Собесский, сыном знаменитого польского короля Яна Собесского, некогда освободившего Вену от турок. После смерти короля Польши в 1696 году было три претендента на престол – собственно его сын, Август Саксонский сын, и принц Конти, двоюродный брат французского Людовика XIV. Тогда все решили деньги Вены и саксонские солдаты.

Сейчас сейму были предъявлены письма Августа, где он насмехался над пьянством, тупостью и скандальностью польской шляхты. Недовольство усилилось, когда паны прознали, что по приказу Августа двух братьев Собесских – Якова и Константина захватили во время охоты и заключили в подземелья неприступного замка Кенигштайн, в Саксонии. Обозленный сейм заявил:

– Курфюрст саксонский Авгус не способен носить польскую корону!

Советник Пипер предложил Карлу:

– А вы не хотите, ваше величество, примерить польскую корону?

– По законам Польши, их королем должен быть католик. – ответил Карл XII.

– Но когда-то протестант Генрих Наваррский сказал, что Париж стоит мессы. – осторожно напомнил советник.

– Варшава, не Париж. – отрезал король. – А впрочем, из-за Парижа истинный лютеранин также не должен отступать от принципов и своего благочестия.

– А что если ввести в Польше лютеранство, как это сделал Густав Ваза в Швеции. И навсегда оторвать поляков от Святого Престола в Ватикане?

Карл надолго задумался. После все-таки у него хватило ума отказаться:

– Учитывая религиозный фанатизм поляков это будет непростой задачей. Выиграть сражение с солдатами мне по силам. Но воевать против веры, особенно если она такая искренняя, как мы видим в Польше… мне кажется бессмысленным. И так Англия и Голландия недовольны, что мы скинули этого ломаку Августа. Тогда мы будем иметь еще против себя все католические государства Европы. Нет!

Ничего мы состряпаем еще одного короля полякам!

Карл предложил корону еще одному брату, самому младшему Собесскому – Александру. Но тот проявил благоразумие и отказался. Тогда взгляд Карла обратился на познаньского воеводу Станислава Лещинского. Тем более, что и французский двор был за него.

– Почему бы не сделать приятное моему брату Людовику?

Паны обиделись, что выбрали кого-то из худосочных шляхтичей. Примас Радзеевский умолял изменить решение короля и предлагал кого-нибудь из родственников коронного гетмана Любомирского.

– А что вы можете возразить против Лещинского, ваше высокопреосвященство? – спросил король.

– Он слишком молод! – горячо воскликнул архиепископ. Это было опрометчиво. Напомнить юному королю об этом…

Ответ прозвучал весьма сухо:

– Он приблизительно одного возраста со мной! – Карл XII отдал приказ в течении пяти дней избрать нового короля.

Шведы сожгли вокруг Варшавы все поместья сторонников Августа, на заседании сейма присутствовали три шведских генерала, а триста всадников и пятьсот пехотинцев стояли на площади. Их хорошо было видно в окна.

Паны до хрипоты ругались шесть часов подряд, пока не избрали нового короля. Им стал Станислав Лещинский. Карл XII своего добился. Теперь на очереди была Саксония.

* * *

Красив замок Альбрехтсбург в Мейсене, близ Дрездена, столицы курфюрства Саксонского. Высится громадой каменной над полноводной и тягучей Эльбой. Сколько мастеров здесь руки свои приложили. От архитектора знаменитого Арнольда Вестфальского, что построил замок, до многих других, известных и безымянных. Гобелены фламандские, стекла венецианские, мебель французская, скульптуры итальянские, фарфор свой – мейсенский. Замок просто утопал в роскоши. Но центром вселенной для Августа была его спальня. Сколько дам здесь перебывало даря свою любовь обожаемому монарху. Нет, Август в долгу не оставался. Он тоже любил и одаривал. В основном драгоценностями, или должностями при своем дворе всем родственникам тех, кто посетил его спальню. Наслаждение – вот девиз жизни короля, вот ее смысл. И он наслаждался. Король выходил из себя, если ему не удавалось затащить в постель очередную графиню (до этого, правда, она могла и не быть ее). Но такое случалось редко. Или вообще не случалось.

Но сегодня король проснулся в дурном настроении. Причина ее была серьезной. Он вдруг ощутил, что корона на его голове сидит отнюдь не прочно. Вернее та, последняя, что осталась. С польской он уже простился, а теперь на очереди была и саксонская.

– Проклятый, Карл! – Амурчики, развратные пастушки и похотливые сатиры на потолке вызывали раздражение короля. Стало жарко вдруг под пуховым одеялом.

– Проклятый, Карл! – Август повторил про себя имя того, кто угрожает сейчас ему. – Нужно заключать с ним мир. – король пришел к умозаключению. – А как? – Скосил глаза на право. Рядом на шелковой подушке покоилась очаровательная головка Авроры. Графиня еще сладко спала.

– Разлеглась тут! – подумал неприязненно. – Надоела уже. Да, нет уже той страсти, что раньше! – остыл, остыл Август к красавице. Насытился. Вспомнил, как вчера на балу заприметил свеженькое женское личико. Незнакомка! Нет, не в смысле имени. Это король узнал тут же, лишь наклонившись к камердинеру и не показывая предмет интереса, спросил тихо:

– Кто такая?

Лакей опытный ответил сразу:

– Графиня Коссель!

Король похотливо разглядывал возможную претендентку на ночь в его спальне. Лицо, как у греческой статуи, профиль, очаровательный прямой носик, грациозная шея, тонкоочерченная линия чувственных губ, а кожа… о, мрамор. Чистейший мрамор. Густые локоны волос, черных, как грива его любимого жеребца. Грудь… о как она соблазнительно высока, как стесняет ее этот корсаж, но как он и подчеркивает ее. То, что расположено ниже, король даже не сомневался, должно было быть превосходным. Но…Аврора. Хороша, конечно. Иначе и быть не могло. Король ценит только красоту. Но все в прошлом. Все проходит. Пора! Пора избавляться от Авроры. Хочется ту! Король даже потянулся в истоме сладкой, представляя незнакомое обнаженное тело, как ее, этой графини Коссель.

Аврора заворочалась, просыпаясь. Потянулась сладко, еще в дреме пребывая.

– А не послать ее к Карлу? – мелькнула мысль. – Говорят, мой проклятый кузен не особо много и видел подобного. Как истинный солдат он предпочитает маркитанток. А ведь ни один мужчина не устоит перед прелестями Авроры. Как на нее всегда пялились эти вислоусые паны-поляки. Просто поедали глазами. Правильно, пусть едет к Карлу. Послужит не только королю, но и отечеству. Тем же, чем и королю. – Августа рассмешила собственная шутка. – Все. Решено.

– Аврора! – повернулся к красавице решительно, – ты поедешь к Карлу.

– М-м-м – графиня еще не проснулась и нежно мурлыкала, – к какому Карлу, мой дорогой.

– К моему кузену шведскому. Чтоб его черт забрал! – разъяснил король. Аврора проснулась моментально:

– Куда? Почему я? – встрепенулась и даже села. Король внимательно осмотрел обнажившуюся грудь любовницы и кивнул утвердительно – потому что ты поедешь спасать своего короля, – а сам подумал: Нет, не устоит мальчишка!

– Я? Спасать? Но, Август, как?

– Я решил сделать тебя своим посланником к Карлу! – объявил ей король.

– И что я должна там буду делать? Позволь поинтересоваться!

– Все что потребуется, Аврора! – цинизма королю было не занимать, – Главное, соблазнить этого мальчишку! И заставить делать то, что нужно тебе. А точнее мне. Поскольку я твой король. А ты мой посланник. Так поступают все. – пожал плечами в свое оправдание.

– Мне все понятно, Август! – красавица отшвырнула одеяло и встала во всей своей пылающей наготе. – Скажи прямо: Ты мне надоела! Я что не видела, как вчера весь вечер, ваше величество изволило пялиться на эту выскочку, эту провинциальную польскую шлюху Коссель!

– Аврора, – примирительным тоном произнес король, – я просто хочу чтобы ты сослужила может самую главную службу своему монарху. Ты, и только ты, можешь спасти меня и … и всю Саксонию. Остановить этого безумца.

Графиня возмущенно молчала. Ее тонкие ноздри слегка раздувались от гнева.

Август терпеливо ждал. Аврора постояла еще немного в раздумьях и решительно повернулась к королю:

– Раз, ваше величество, определяет меня на службу. – сказала язвительно, – то какой размер жалования мне будет установлен?

– Только не продешевить, – быстро сообразил Август:

– Двадцать тысяч золотом сейчас, и пожизненная рента в десять тысяч годовых. – это были огромные деньги. – Если все получиться – добавил поспешно.

– Это еще не все! А наш сын? Что ты подаришь ему, нашему очаровательному Морицу[14]14
  Будущий знаменитый полководец Мориц Саксонский


[Закрыть]?

– Графский титул – не задумываясь, пообещал король.

– Деньги и бумаги сегодня!

– Исполню, моя любовь.

Аврора еще немного подумала и кивнула очаровательной головкой:

– Я согласна, мой царственный прохвост. Когда мне ехать и где искать твоего недруга?

– В Краков. Незамедлительно. Ах, иди ко мне, моя красавица. Я тебя расцелую. – Август был счастлив, что все так легко получилось.

– Мой король! – Пипер тихо проскользнул в кабинет к Карлу XII.

– Что такое, советник? – отозвался юный монарх, занятый письмом королеве-бабушке. Хедвига-София настойчиво интересовалась, когда ж ее внук остепениться, жениться и подарит, наконец, наследника шведскому престолу.

– К вам дама!

– Кто такая? – не отрываясь от стола, бросил через плечо король.

– Графиня Аврора Кенингсмарк. – король выпрямился, бросил перо, и медленно повернулся к Пиперу:

– Любовница Августа? – Карл был явно удивлен. – Что ей здесь надо, Пипер?

– Мне кажется, – советник усмехнулся, – она прибыла, чтоб соблазнить вас.

– Соблазнить? Интересно! Впрочем. Пипер, говорят она не дурна собой? – король забавлялся.

– Вы абсолютно правы, ваше величество. – Пипер спрятал улыбку.

– Последнее довод короля Августа… – мечтательно произнес Карл. И резко – Зовите ее Пипер! Да и… – Советник застыл в дверях, – распорядитесь. Чтоб меня никто не тревожил. Минут десять. Мне хватит.

Аврора немного волновалась. Ей много говорили о взбалмошном и непредсказуемом характере молодого шведского короля.

– Ну, в конце концов, он мужчина! – успокоила себя графиня и решительно шагнула в услужливо распахнутую Пипером перед ней дверь кабинета короля.

Карл стоял у окна спиной к графине, когда она переступила порог комнаты. Аврора слегка кашлянула привлекая к себе внимание. Король не повернулся, но графиня заметила, как он приподнял подбородок.

– Ваше величество. – сказала с легким с придыханием Аврора.

– Раздевайтесь! – вдруг четко произнес Карл, оставаясь стоять спиной к ней.

– Что? – не поняла она.

– Раздевайтесь, графиня! – повторил Карл.

– Как. – Аврора была ошеломлена. Она испуганно обвела взором кабинет. Никакой мебели, за исключением грубого письменного стола, нескольких стульев и узкой железной кровати в углу рядом с металлическим умывальником.

– До гола! – Карл повернулся к ней и посмотрел в глаза. – вы для этого сюда приехали? Вот и выполняйте повеление своего короля. Раздевайтесь! Живо!

Видя, что Кенингсмарк стоит по-прежнему неподвижно, Карл стремительно подошел, грубо толкнул ее к кровати.

Впоследствии Аврора с возмущением рассказывала всем придворным дамам:

– Это настоящий солдафон. Он даже не удосужился снять перчатки и отстегнуть свою шпагу.

– Ах! Ох!

– Боже мой!

– Он был в сапогах со шпорами! А полы его сюртука были подвернуты назад, как будто он собирался сейчас вскочить на коня!

– Ах! Какой ужас! – и с любопытством. – А дальше?

– А дальше… он и вскочил на меня, как на лошадь! – глаза округлились изумленно – Да, нет! Он просто повернул меня к своей солдатской кровати, задрал все юбки и…

– И…? – все замерли.

– Сделал то, что делают все мужчины!

– Кошмар!

– Фи!

– Грубиян!

– Грязный ландскнехт!

– Плебей, а не дворянин!

– И как вы пережили все это насилие, дорогая графиня?

– Я почти лишилась чувств!

– Бедняжка! Я бы умерла там!

– Я тоже думала, что умру!

– Ну и что же было потом? – любопытство только разгоралось.

– А потом… потом он застегнул штаны и отвернулся опять ко к окну, потеряв ко мне всякий интерес.

– Варвар! И он еще так отзывается о русских. Да их царь Петер просто ангел. Ну если только не выпьет слишком много. И что же вы моя дорогая?

– А что мне оставалось делать? – вздох притворный. – еле держась на ногах, я выскользнула из его кабинета и цеплясь за стены, чтоб не упасть, добралась до кареты. Там я рухнула без чувств. – Аврора слукавила. Карл действительно был груб, но это понравилось нашей саксонской Венере. Она испытала неописуемый восторг. Август никогда с ней так не обращался. Он был искусный любовник, но… подобного у нее никогда еще не было. Она даже закричала от наслаждения. И ей показалось, что юному шведу понравилось тоже. Хотя он и отвернулся действительно к окну, пока Аврора поправляла слегка помятые юбки. Она бы не возражала повторить все сначала. О чем и постаралась намекнуть королю.

Но он лишь усмехнулся:

– Это удел папистов предаваться сплошным утехам. Таким, как был «святейший» папа Сикст IV. Это он открыл в Риме официальные притоны. И наполнил казну золотом разврата. Мы же хранители заветов Великого Лютера говорим: «Дважды в неделю. И этого достаточно!» Оставьте меня, графиня! Я хочу поработать.

Понятно, что на этом поручение Августа и закончилось. Авроре ничего не оставалось, как вернуться в Саксонию. Но ее место в королевской спальне уже было занято. Там поселилась очаровательная польская графиня.

* * *

А подполковник (уже не ротмистр!) Смоландских драгун Ион Стольхаммар отписывал жене Софии:

– Хоть я и далеко, тем больше думаю о вас. О том что со временем мы могли бы иметь хлеб насущный без того, чтобы мне и дальше тянуть эту военную лямку. Посылаю тебе тысячу талеров. Все наши соседи, находящиеся в полку, и дворяне и крестьяне, живы-здоровы и шлют поклон всем своим домашним. Дражайшее сердце мое, смотри не перегружай свой воз сверх меры! Я же буду стараться изо всех сил делать, к общей нашей пользе и благополучию, насколько мне это удастся, и да продлит мне Господь жизнь. Боже, помоги нам поскорее быть снова вместе в добром здравии.