Текст книги "Слуги Государевы"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

* * *

– И зачем я приехал? – думал Андрей, стоя на пепелище, что осталось от дома Никоновых. – где мне искать Наташу-то?

Матушка успокаивала.

– Господь тогда сохранил, и ныне сбережет, Андрюшенька. Отца ее взяли, а семью не тронули. А потом сказывали, что появился он тайком, забрал их и ушли куда-то. Может, и выпустили Ефима. А может и… – не договорила мать.

– Если сбег, – за нее высказался Андрей, – знамо в сыске числиться. А это знаешь что, а матушка? До скончания веку искать будут. А поймают – смерти предадут лютой! Господи, что же делать-то? – застонал, за голову руками схватился.

– В чем вина-то его? Ефима-то? Ну старой веры они, дак что с того? Не воры какие-нибудь. – мать испугалась.

– Да не знаем мы, матушка! Тут и вором не будешь, да в застенок попасть можно, себя вспомнил. Матери, вестимо, ничего не говорил о злоключении своем.

– Может, в Севске справиться? В канцелярии воеводской? – спросила матушка наивно.

– Что ты, что ты! – махнул рукой Андрей, – упаси Бог! Лишь на себя беду накликаешь. Если сбег Никонов, то и тебя сразу схватят.

– Так приезжали уж! Подьячий, тот самый, что увел его с собою.

– Ну вот видишь! И что?

– А ничего! Люди сказали что есть: Видеть их, не видели, слышать, не слышали. Как вы, дескать, отца забрали, то и семья куда-то подевалась. Уехал подьячий несолоно хлебавши!

– Значит, в сыске они! Эх, горе-то какое! – совсем закручинился Андрей. Пожил совсем немного у матери. И в полк засобирался. Тяжко здесь ему было. Каждый день пепелище видеть. Вздохнул:

– На все воля Божья! Сохрани и спаси ее, Господи! – и назад на войну поехал.

Глава 18 Сыск

Неспокойно на границах. Где-то война полыхает неподалеку, а здесь людишки воровские шастают. Война она любая людей зверьми делает. Оружия много разного. Войска сразились, хорошо если сил хватит прибрать за собой, убитых-раненых похоронить, да трофеи собрать. А бывает, что оба супротивника обессиленные расходятся. Крестьяне, да обыватели разные сперва разбегаются, а после баталии из нор вылезают, ну и на поле вестимо. Вдруг поживиться чем можно. В хозяйстве все сгодиться. А не сгодиться – продать тогда. На всякий товар покупатель найдется. С оружием хуже. Оно, по сути своей для убийства создано. К нему и тянуть начинает, если в Бога не веруешь, в заповеди его. Один ружье взял – убил кого-то, другой, глядишь и шайка получилась.

Ехал давеча помещик подгулявший с Карачева к себе именьице. Возница тож приложился втихаря. Для смелости. А иначе-то как? По временам-то нонешним? Топор оно конечно при себе имеется. Только и с топором боязно. Ехали они себе ехали, да задремал возница на облучке. Лошади смирные, дорогу домой сами знают. Спят себе путники запоздалые. Один спереди, другой сзади, похрапывают. Выскользнули из густоты лесной мужики бородатые. Лошади всхрапнули было, да поздно. Грянул выстрел, полетел кубарем возница в пыль дорожную. Замертво. А барин только глаза на шум продрал, его кистенем уважили. До беспамятства. Очнулся в лесу, весь голый уже сидит, руки-ноги связаны. В трех шагах ватага варначья у костра. Барахлишко его рассматривают.

– Ого, сырой[20]20
  пьяный – воровской арго 18 века


[Закрыть] барин проспался! – один заметил. Все обернулись.

– Вы кто такие? – ошарашено спросил.

– Мы портные для шитья кафтанов барских[21]21
  сшить одежду означает ограбить начисто


[Закрыть]. – Другой ответил. А сам вида страшного. Бородища черная, шапка на глаза надвинута, ноздри рваные, на щеках «К» и «Т» выжжены. В глазах темных огоньки кострища пляшут.

– Да вас…в приказ Разбойный…к суду! – угрожать попытался.

– Ох, ха-ха-ха, – заржали все, – ох и потешил, нас барин.

А тот, клейменый, за старшого видать, сказал смеясь:

– Не что не видишь, мы тут все чрез каменный мешок[22]22
  каменный мешок – тюрьма


[Закрыть], да четки монастырские[23]23
  четки монастырские – кандалы


[Закрыть] прошедшие. И по спинам нам долго плетями мазали[24]24
  мазали – били


[Закрыть], и ноздри рвали, и парили вениками сухими и трусили зажженными листьями, и хотя баня[25]25
  баня – застенок


[Закрыть] была и не топлена, но вельми жаркой нам показалась. А ты тут лаешься, пес. А ну, купцы, качалка[26]26
  качалка – виселица


[Закрыть] ждет барина. Зажился. – И повесили на суку ближайшем. Сами к костру вернулись. Гуляла по дорогам брянским ватага воровская.

– Бери, капитан драгун и в сыск подавайся. – воевода карачевский Михеев приказал Суздальцеву.

И надо было так угодить Петру после ранения того. Ротой драгунской гарнизонной начальствовать. Кони плохи, люди еще хуже. В седлах еле держаться. Погоняйся с ними за шайками-то. А леса брянские глухие. Чаща сплошная. Не войти порой. Сучья нижние крест накрест прорастают, словно забор сплошной лес стоит. Куда тут конному, пеший-то не пройдет. А разбойнички они, как звери. Юрк, и нету. Только его и видели. Редко кого словить удавалось. Коли на ночлег куда завалятся, в деревню какую, а там сподобится кто-нибудь коня оседлать да в ночь выехать, если драгуны неподалеку располагаются. Тогда их тепленькими на рассвете и возьмут. Суд скорый – веревка и на суку вздернут. Проедутся по округе, и назад в Карачев.

Помещика того отыскали. Труп обобранный. А шайки и след простыл. Воевода Михеев злился:

– Это все староверов пакости. Чаю после бунтов астраханского да булавинского к ним люд воровской подался.

Много говорили тогда про скиты староверческие, что в густых лесах брянских запрятаны. Суздальцев сомневался:

– Насчет воров не знаю. Коли мы отыскать не можем их, то как ворам то удастся? И почему староверы воров принять должны?

– На то они и воры! – поучал капитана воевода. – Они где хошь проберутся, лишь бы нам, слугам государевым, насолить. А староверы твои суть теже воры!

– Воры – они измену несут против государя, разбойники – людишек грабят и убивают. А раскольники? Эти то живут, сеют, пашут, налоги платят, им-то зачем? – возражал Суздальцев.

– А с чего это они налоги платят? А? – воевода глазки сузил поросячьи – Не иначе с разбоя достаток имеют! Вона, посмотри, капитан, как крестьяне да помещики воют, егда мы их на правеж выставляем. Одни недоимки сплошные. А те деревни, где староверы живут платят исправна. Хоть и налог у них поболе будет. Двужильные что ль? Не-ет, капитан, и не защищай их. Воры они и есть воры! Днем в поле пашут, а под вечор, с кистенем, да на дорогу. Бац по темечку, отволокли в кусты и закопали там. А что в скитах тех тайных твориться? Может там армии целые разбойные стоят. Доберусь я до них. Ужо покажу им! – грозился Михеев. – Ладно иди уж. Вижу мнешься стоишь.

– Да нога от раны болит. Опять в седле несколько ден. Разбередил. – пояснил Суздальцев.

– Иди, иди. Знаю про раны твои. Ты офицер справный, хоть и защищаешь этих раскольников.

– Да не защищаю я их. Просто по справедливости хочу. Каждому и по заслугам его. Нечто жалеть буду тех, кто людишек обижает?

– Знаю, это я так. К слову. Отдохни пару ден и снова в поиск. Найди мне этих упырей, что помещика загубили, и в петлю не мешкая. А я пойду, пройдусь до избы съезжей. Может, кто попался в сети наши.

Вышел Петр на крыльцо дома воеводского, к столбу прислонился. Устал от сысков бесконечных. И нога ноет безудержно. Про Михеева подумал:

– Староверы ему не нравятся. А кто, как ни староверы помогают-то им. И налоги платят, и людей разбойных ловить способствуют. Иногда и сами вяжут, после драгунам передают.

Постоял, постоял, да и похромал к себе. Коня в поводу повел. В седло забираться лучше ногу поберечь. Жил неподалеку. На соседней улочке, вместе с ротой своей. С холостыми, значит. Семейным отдельно проживать разрешалось. А таких половина наберется в роте. Мужики то в возрасте все. Молодых в армию позабирали, а сюда в полки да роты гарнизонные что осталось. Или навроде него увечные. Жил Суздальцев во флигеле отдельном. Скромно, но чисто. Денщик Абдулка, попался заботливый, из татар говорил крещеных. Кухонька, горница, да две светелки. Одна пустовала, во второй капитан жил, в горнице канцелярия ротная. Писарь их сидел. Антип Семенов из поповичей. Не нравился он Петру. Глаз нечистый какой-то, мечущийся. Вечно жует что-то.

– Тебя не кормят что ли? – не выдержал как-то, спросил.

Испугался сразу, глазами забегал. Проглотил, что во рту было. Молчит.

– А ну тебя. – махнул на него Суздальцев. Но как писарь справный. Грамоту хорошо знал. Писал чисто, без помарок. Даже воевода всегда нахваливал.

– Твои бумаги, капитан, любо дорого читать. Самому царю писать так не зазорно. Забрать что ль у тебя писаря твово?

– Да забери! – подумал про себя Петр, но вслух ничего не сказал. А воевода и забыл тут же. До следующей бумажки.

Зашел к себе капитан, денщик тут же котелок из печки вытащил, на стол выставил. Похлебал капитан щей с горбушкой, да и спать отправился. Два дня дал отдыха воевода и то хорошо.

– Отца что ль сюда выписать с Москвы. Все веселее вдвоем. Да не бросит он хозяйство. – подумал засыпая. Все бобылем жил Суздальцев. Как на войну уходил по девкам скучал. А после ранения одна нога короче другой стала, вот и сторонился он их. Кому увечный нужен. Стеснялся.

А на утро прислал-таки за ним снова Михеев.

– Нашли! Нашли голубков! – радовался воевода, руки потирал.

– Кого? Разбойников? – спросил капитан.

– Гнездо разбойничье! Скит тайный.

– Ну и где? – а про себя подумал: «Тьфу, опять значит сыск».

– В лесах вестимо, в лесах наших дремучих. Не зря, ох не зря я вчера в избу-то съезжую поперся. – воевода дородный расхаживал по горнице. Половицы гнулись. Улыбался довольный собой. – Мужика одного вчера взяли. Из староверов. Дыбу наладили сразу, кнутом раз двадцать прошлись, и все рассказал. Как на духу. Есть, говорит скит. И дорогу тайную показать мужик сей горазд.

– Может выдумал? Под пыткой-то всякого наговоришь. – Суздальцев сомнение хотел посеять. Куда там! Воевода удила закусил.

– Не-е-ет! Ему сказано коли верно покажешь, отпущу и вознагражу щедро, а коли ложно, так или драгуны вздернут, или я сам на кол посадить велю. Куды денется-то? А потом, – Михеев улыбнулся хитро, – я для них, раскольников чертовых, держу в застенке икону письма старого. Как допрос учинили, сознался, я эту икону завсегда им в морду сую. Клянись мол! И этот поклялся. Так что, капитан, завтра в путь-дорогу собирайся.

– А далёко идти-то?

– Мужик сказывал дня четыре.

* * *

Кой уж год жила Наташа в скиту. Таких семей староверских, как Никоновы десятка с два набралось. Избы себе сообща поставили, дом молельный посередь, и все забором бревенчатым огородили. Целыми днями в трудах да заботах. Вечерами зимними темными сидели пряли с матерью. Об Андрее все думалось. Мать, как-то пыталась заговорить с ней:

– Мол, что одна-то все дочка? Вон и парни есть у нас в скиту молодые. Нечто не нравиться никто? Так в девках и будешь все куковать? Внучат бы нарожала.

– Матушка – на колени встала Наташа, – не неволь меня. Коли вы с отцом прикажете, куда от воли родительской деться. Подчинюсь. Только знайте, что никто мне не люб. Окромя него.

– Деточка моя, – мать обняла Наташу за плечи, рядом опустилась, – кровинушка моя. Да ты даже не знаешь, где он, что с ним. Может погиб офицер твой, может другую нашел зазнобу? Да и как он тебя сыщет-то здесь?

– Матушка, – заплакала Наташа, – да разве можно так говорить. Жив он, жив. Мне сердце говорит жив. И верю, и знаю, найдет он меня.

– Ой ты горюшко мое – плакала мать с Наташей вместе.

Ефим слышал весь разговор женский. У самого сердце защемило. Ведь понимал, что сколь б не жили они в скиту этом, найдут их. Не скрыться на земле от слуг царских, от дланей антихристовых. Жил и просто радовался, что Господь еще денек послал жизни свободной. Просил каждый вечер, перед иконами стоя:

– Господи, дай еще немного. И за дочку прошу. Избавь ее от мучений.

Поговорил Ефим как-то с Наташей. Еще когда сбежать ему удалось из-под стражи и пробирались они лесами подале от Севска. Сама про ту бумагу, что сказал взять за образами, спросила. Рассказал все, как есть:

– Береги ее, Наташа! Может в ней и спасение твое будет.

Опечалилась дочка:

– Что ж я по ней и от родителей своих кровных отречься должна буду?

– Зато доченька жива будешь, и род наш в тебе продлиться. А имя… егда в монахи уходят имена другие принимают. Господу нашему все едино, как человека называть. Лишь бы праведный был. И Господь милосерден. Может и не потребна будет бумага сия.

В скиту все жили дружно. За старшего был старец один. Досифеем звали. Сам жил в строгости, в посту вечном. Худой, одна душа промежь костей кожей обтянутых бродит. И ко всем люто строг был. За любой промах незначительный и пост накладывал самый строгий, на хлеб один и воду, и поклоны бить заставлял по тысяче раз, молитвы читать беспрерывно. Никому поблажек не делал, ни детям малым, ни бабам на сносях. Люто ненавидел власть антихристову. Повторял неустанно:

– Живыми мы им не сдадимся. Прямо отсюда и в царствие уйдем Божие. В огне очистительном, но не в геенне. Не позволим глумиться слугам сатанинским над верой нашей, что пращурами нашими нам и завещана.

Ефима мороз по коже пробирал от таких слов. За себя-то ладно, а вот Наташа… Ох, пронеси, Господи. Ниспошли благодать Свою, яви милосердие Твое.

За забором высоким, что скит от леса защищал, другие беглые жили. Пахали вместе, сеяли, деревья валили, под новые пашни расчищали участки. Но в скит им путь был заказан!

– Пока от ереси своей не избавятся! – вещал старец Досифей. – Не позволю осквернять храм божий.

* * *

Выступили из Карачева лишь на третий день. Как воевода не торопил, раньше не получилось. Петр ему устал объяснять:

– Путь дальний. Собраться надобно. Обоз подготовить.

– Зачем тебе обоз большой? – не понимал Михеев.

– Если люди там живут, то на телегах и повезем. Не гнать же пешими. – втолковывал.

– Да зачем везти-то их? Вешай прямо там разбойников!

– А ежели не разбойники они? А ежели там и бабы и дети малые? – не сдавался Суздальцев.

– Ух, и настырный же ты, капитан! – морщился воевода, – Всех защищаешь! Что за слуга государев из тебя? А еще на войне дрался!

– На войне-то, воевода, все просто. – усмехнулся невесело Петр, – там все ясно. Вон неприятель и бейся с ним. Не сдается – убивай, сдается – не моги. В плен бери.

– Как это не моги? – не понимал Михеев, пороху не нюхавший. – Враг он и есть враг. Что хочешь то и твори с ним.

– А вот и нет! – обрадовался даже Суздальцев. Нос утереть воеводе. – Сам Петр Алексеевич запретил строго настрого. Когда Нарву брали у шведа, он при мне заколол самолично нескольких наших солдат, что после сигнала о сдаче убивать шведов продолжали. – наврал слегка. Сам-то не видел, Андрей Сафонов ему рассказывал. Ну да не страшно. Правда ведь.

Царево имя впечатлило, конечно, воеводу. Хотя и хмыкнул недовольно.

– Что, не веришь? Слову царскому? – добил его Суздальцев.

– Верю, верю. – замахал Михеев. Ну его, оглашенного. Что у него покалеченного на уме? Скажет еще где-нибудь, дескать воевода Михеев слова ругательные про царя говорил, недоверие выказывал. Шут его знает, как оно там на войне. И торопить опять принялся:

– Давай, давай, поспешай капитан. А то прознают про сборы наши долгие, разбегутся.

Пошли наконец. Впереди Суздальцев, с ним мужик рядом на кобыле. Руки за спиной связаны – не сбежал чтоб. Позади драгун полсотни, за ними обоз из двух десятков телег тащится. На них мужиков посадских посадили, насильно от дома оторвав.

Осень уже была. Леса брянские в наряд золотой оделись. Огнем горят деревья. А рябины-то, рябины! Словно кровью красной ветви забрызганы.

– К холодам знатным! Знать зима сурова будет. – плетью показав, заговорил Суздальцев с проводником подневольным.

– И к кровушке. – тот отозвался угрюмо, в сторону кося.

– И к этому, – кивнул капитан. – Тебя, как кличут то?

Мужик помолчал малость, потом буркнул:

– Емельян!

– Как взяли то? – поинтересовался. Видя, что нерасположен проводник к разговору добавил. – Да не допрашиваю я тебя. Не изба ж у меня съезжая. Мое дело солдатское.

– Солдатское дело воевать с супостатами, а ты вон едешь, драгун понабрав, с людьми добрыми худое учинить. – огрызнулся мужик, глазами зыркнул и отвел снова.

– Я слуга государев, Емельян. Сполняю указ воеводский, а тот царем назначен. И не воевать буду. Добром попрошу, казнить не намерен никого, коли воров там не сыщется.

– Царь ваш антихрист! – зло кинул Емельян, – и указы его антихристовы.

– Дурак, ты, Емельян. – незлобливо ответил. – Видал я царя нашего. И не раз. Суров, горяч. Но рогов и копыт у него отродясь не было. – посмотрел насмешливо. – А что мы все тремя перстами крестимся, то есть ли разница как?

– То печать антихристова! – взбеленился мужик, аж напрягся весь. Но веревки крепкие, не вырвешься.

– Дурак, как есть дурак! В Бога одного веруем, иконам одним поклоняемся. Ан заладил. Антихристы все вокруг него! Ладно, оставим споры сии монахам ученым. Как взяли-то спрашиваю? – повторил Суздальцев.

– По глупости. – буркнул Емельян.

– Во, видишь, был бы умный, не попался.

– От вас спрячешься. Под землей найдете!

– Найдем, коли вором окажешься. Но ты ж не вор?

– С ворами связался. – неожиданно ответил мужик.

– Что так?

– Да Карачев проехал уж было. На лесной дороге зазевался под вечор, меня кто-то по темечку кистенем сзади тюкнул. И все. Как подобрались и не знаю. Очнулся, голова в крови, сам в веревках. Как сщас.

– Кто такие?

– Разбойнички вестимо.

– Ограбили?

– Что грабить то? Ветер из котомки? – встрепенулся Емельян, сморщился – веревки впились, сник опять. – Коня вот забрали. – понурился.

– А чего не убили? Они вроде б живых-то не оставляют. Вона помещика с неделю назад ограбили и до смерти забили.

– Говорили они про то. Похвалялись!

– Ну-ка, ну-ка, – аж остановился Суздальцев, за поводья Емельянова коня ухватился. – сказывай все.

– А что сказывать? Говорили они так мудрено, что половину и не понял.

– Говори, что понял.

– Будем, говорили, кафтаны шить.

– Это грабить в смысле…Знамо те самые… – задумчиво сказал Петр. Поводья отпустил, дальше тронулись. – Ну что ж тебя они пожалели?

– С собой позвали.

– От чего честь такая?

– Стрелец я бывший! – мужик глянул настороженно на капитана. А тот ехал невозмутимо. Не произвело впечатления.

– Что с того? У меня на Москве вся ватага товарищей из детей стрелецких была.

– А-а-а. – протянул Емельян, – тогда понятно.

– Чего понятно-то тебе? – опять посмотрел насмешливо.

– Не такой ты, как все, капитан.

– А какой? – с интересом.

– Непонятный одним словом.

– Ну не можешь понять и не надо. А дале что?

– А дале делать нечего. Иль прирежут, или с ними подавайся. Вот и подался. К душегубам этим. Токмо не долго. На другой день на казаков городовых нарвались. Эти…воры, аки змеи в лес уползли, а меня повязали.

– А сам-то не душегуб? – посмотрел строго.

– Был грех. – кивнул мужик. – когда бежал, да еще одну душу христьянскую спасал. Сколь уж потом молитв отчитал, да поклонов отбил. Все едино – камень на душе. Да и опять, вот веду вас. Людям на погибель. Не сдюжил под пыткой! Мало, мало веры у меня. – головой замотал, зубами заскрипел. – прав был Досифей, ох, прав!

– Кто такой Досифей?

– Старец наш. Тама, в обители.

– А много народу-то обитает в скиту?

– Душ с полсотни, может чуток поболе. Капитан, – вдруг обернулся к Суздальцеву всем телом – и в правду убивать их не будешь?

– Зачем мне это? – подал плечами Суздальцев. – Я ж сказывал тебе, не душегубы мы. Слуги государевы.

– Перекрестись! – прямо потребовал Емельян.

– Да, на! – перекрестился.

– Фу, – выдохнул мужик. – Хоть чуть меньше грех мой будет.

* * *

– Откройте! Откройте скорее! – стучал кто-то в ворота. Еще и светать не начало. В скиту просыпаться стали от грохота и криков. Дедушка Антип, в сторожах сидевший, то ж очнулся, побрел к воротам, кряхтя старчески:

– Вот супостаты, что удумали. Барабанить ни свет, ни зоря. Вот ужо Досифей взъяриться. Хто тама такой бойкой? – ворота открывать не стал. Дощечка была сделана хитрая. Отодвинуть, и посмотреть сперва можно. А за забором, в полумраке предрассветном, толпа целая. Поселяне собрались.

– Чего вам надобно? – прикрикнул на них вполголоса Антип. – Чего пожаловали? Спать мешаете христианам.

– Дедушка Антип. – бабы заголосили, – Беда, дедушка! Солдаты идуть. С ружьями. Конные. Не иначе по нашу душу. Емельян их ведет. А с ними телеги. Разбуди, старца Досифея, Христа ради. Пущай скажет, что делать то.

– Ох ты, Господи! Беда-то! – дед ворота оставил запертыми, захромал к дому молельному. Покудова добрел, уже сам Досифей на крыльцо вышел. Стоял в рясе монашеской черной, одной рукой на посох дубовый опирался, другой крючьями пальцев за стену бревенчатую. Сгорбленный, сухой, как щепка, лишь глаза сверкают в полумраке.

– Чего там, Антип? Что за шум устроили?

– Мужики да бабы набежали. – Антип поклонился, сколь старость позволила, да нога под Азовом раненная, – кряхтя распрямился, – сказывают солдаты конные идут. Емельян, вроде б ведет их.

– Предал, пес поганый! Эх, не зря не верил ему. Все не сиделось. Все на Дон податься хотел. Сбежал аспид. И беду привел в место праведное. Чего стоишь истуканом? – прикрикнул Антипу, – Давай буди всех наших и в храм зазывай. Молебен последний отслужим, Господу нашему, чтобы принял души наши, аки безгрешные и Царствием Своим осчастливил. Шевелись, старик.

– А эти как же? – спросил Антип.

– Какие эти?

– Ну те. За забором?

– До них мне дела нету! Куда хотят пусть и разбегаются. – отрезал старец. – Мне от Антихриста наши души спасать надобно. В храм всех, сказал! – крикнул Досифей и посохом, что есть мочи, в пол вдарил.