Текст книги "Слуги Государевы"

Автор книги: Алексей Шкваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава 23 На дорогах брянских

Так и привез Суздальцев Наташу в Карачев. По пути все обхаживал, ни на шаг не отходил, всю дорогу обратную почитай пехом прошел, с телегой рядом. Полюбилась она ему с первого взгляда.

– Аннушка! – Ласково называл.

Наташа молчала сперва. Горе свое переживала. Не обращала внимания никакого на офицера, что рядом шел. Везут куда-то, на смерть ли, в темницу, все едино. Как представит себе, что с родителями стало, так аж в глазах темнеет. Отвернется от всех, уткнется лицом в сено пахучее, коим телега устлана, и лежит неподвижно. Но время все лечит. И боль уходит. Нет, не исчезает, а в глубины души спускается. На второй день прислушиваться стала. Почему зовут ее Анной? Догадалась, что грамотку ту с собой взяла, когда в храм созывали. Нашли видно. За Арсеньеву ее принимают. Да и пусть! Анна, так Анна.

– Аннушка – позвал опять офицер. Посмотрела на него:

– Молодой. Как Андрюша милый. Господи, где он-то, любимый мой. Знал бы, что со мной приключилось. – И не выдержала, разрыдалась. Билась головой, в сено зарывалась поглубже.

– Ну и поплачь, поплачь, милая – шептал офицер, плечи девичьи вздрагивающие поглаживая. – Слава Богу, отошла. А то все молчала окаменевшая. Поплачь. Легче станет.

И правда, легче стало. Вышло горе-то в слезах чистых. Боль осталась. Повернулась к офицеру. Всхлипывала еще.

– Кто вы? Откудова? – произнесла тихо.

– Из Карачева мы, – пояснил. – Рота драгунская гарнизонная. А я начальствую над ней. Петр зовут меня. Суздальцев, значит. Капитан я драгунский.

– Что ж со мной-то теперь будет? – то ли спросила, то ли просто сказала Наташа.

– О том и поговорить хотел. – зашептал Суздальцев к ней склонившись. Не услыхал бы кто.

– Приказ имею всех раскольников в Карачев, к воеводе Михееву доставить. А где они? Одна ты осталась. Михеев глуповат, все вины на них возложить решил.

– Какие вины-то? – вздохнула Наташа.

– Да все вешает. И разбои, и грабежи в округе.

– Чудно слышать это. Мы…, – запнулась, вспомнив кончину родителей. Слеза накатилась, губы задрожали, – мы тихо жили, – справилась с волнением, – не трогали никого, пахали, сеяли, молились Богу.

– Знаю. – сокрушенно помотал головой капитан, – токмо воеводе нашему не объяснишь. Ему подавай разбойников словленных. И все тут.

– Ну вот и везите меня. – усмехнулась горько Наташа. – Сойду за разбойника?

– Не хочу я! – отвернулся Суздальцев. Складка на лбу пролегла глубокая.

– Что так? – спросила безразлично.

– Да мила ты мне, девица! – повернулся к ней пылко, глянул сердечно. – Не могу я отдавать тебя в лапы воеводские. Схоронить хочу! Послушай, Аннушка, выдам я тебя за дочь дворянскую, обманом раскольниками в полон взятую. Мы-то тебя освободили. И бумага у тебя имеется. Вот – протянул ту самую, – в руке ты держала, когда вынес я тебя. Схоронил, чтоб не потерять-то.

Взяла ее Наташа.

– Грех это. По всему грех. И к родителям моим покойным, и миру всему, что с ними… – не договорила, перебил.

– Грех, во спасение души православной и праведной, то не грех. – зашептал горячо, дыханьем своим обжигая.

– И как же жить-то я буду? – посмотрела глазами своими синими пристально. Потонул в них Петр.

– У меня поживешь, Аннушка. Сестрой моей будешь. А коли не мерзок тебе покажусь, вдруг полюбить меня сможешь. А мне ты люба очень! – Смутился капитан. Отошел в сторону. – Подумай – крикнул.

Подумала Наташа.

– Человек-то он хороший. Видно сразу. Сердце у него доброе. Спасает меня, а сам видно рискует сильно. А что дело такое сполнял, так служба царская. Может и мой Андрюша спасет вот также душу нуждающуюся. Поживу у него, податься-то некуда. В Семеновку, к матушке Андрюшиной или к бабке Авдотье, нельзя. Признают сразу. Знать, судьба мне под личиной чужой жить. Господи, как Андрюшу-то мне сыскать. Жив ли, милый? – и отогнала мысль глупую. – Кыш! Жив, как Бог есть, жив.

И Суздальцеву:

– Согласна я. Спасибо за кров твой, добрый человек. Токмо, прошу, не неволь меня.

– Что ты, Аннушка! – растрогался Петр, – да я, да… эх. А ну, по коням, драгуны, – побежал к ним, – поторапливаемся.

Так и доложил Михееву. Мол, все угорели, удалось нам лишь дочь дворянскую освободить, что разбойники у себя силою удерживали.

– Силою? – сощурился подозрительно воевода. – А бумаги при ней были?

– И были и есть. Сам читал. Столбовая она, из Арсеньевых, Сергия дочь, Анной нареченная. – отвечал спокойно. Даже на иконы глянул, перекрестился для убедительности. – Бог простит!

– Ну-у-у – протянул воевода. – Тогда ладно. – успокоился. – А ныне где, та девица обретает?

– У меня в избе. – в глаза смотрел прямо. – Плоха она. Угорела сильна. Грудная жаба мучает. – придумал, верней вспомнил, лекарь их полковой говорил так, – Пусть оклемается.

– Арсеньевы… – задумался воевода. – Вроде б припоминаю таких. В столбцах видел. – добавил важно. – Ну да будем считать, капитан, шайкой одной менее стало. Так и отпишем в Брянск. Скажи своему писарю знатному, пущай кренделями расписными выводит. Покрасившее. Ступай, с Богом!

Ушел капитан, а воевода задумался, довольный:

– Эх, и повезло мне с Суздальцевым. Скольких воров уже изловил. Строптив, стервец, но надежен. Такой не подведет под монастырь. А с девкой… да шут с ней.

Так и поселилась Наташа у Суздальцева. Он в одной светелке, она в другой. В горнице коротали вечера зимние длинные. Наташа пряла потихоньку, а Петр сидел ей любовался.

– Не смущай ты меня – говорила иногда ему. Вздыхал Петр, поднимался, уходил. То драгун своих проведать, то просто воздуха морозного вздохнуть. После опять возвращался. И все повторялось. Так и жили. Как брат с сестрой. Завел раз Суздальцев речь, да оборвала его Наташа:

– Обещал ты! Другой люб мне, Петр. Его жду, не дождусь. Кабы ты был на его месте, нечто не верил бы мне? – взмолилась. Ничего не сказал Суздальцев, даже расспрашивать не стал. Понял все и так.

Раз выскочил в сени, на писаря своего налетел.

– Подслушиваешь? – за грудки схватил тщедушного Антипку.

– Ни в мыслях. – испугалась душа чернильная. – Случаем я здесь. Бумагу, пришел спросить, как справить правильно.

– Днем надобно спрашивать! – грозно ответил, отпустил писаря. – А не ночью без дела шляться. – добавил. – Вынюхивает, сволочь. – подумал. – Эх, воеводе сплавить его желательно, да грамотных боле нет в роте. Заменить некем. – И забыл.

По весне вновь разбойники объявились. Снова драгуны в сыск уходили. Рыскали по дорогам лесным. Неуловимы были воры. Как сквозь землю проваливались. Там помещицу одну разорили, людишек ее побили до смерти, саму замучили. Тут казака словили, повесили. В другом месте купца пограбили и жизни лишили. Страшные дела творили.

С ног сбились драгуны, копыта лошадиные стоптали. Все бестолку. Жаловался Суздальцев Наташе:

– Уж ума не приложу как словить-то супостатов, лиходеев этих!

Сами попались! Зверством своим так опостылили жителям, что прискакал ночью крестьянин:

– Сил нет, барин! – в ноги упал Суздальцеву, – всю деревню нашу пожгли, христьян побили, девок и баб бесчестили. Хуже басурман поганых. Пьют ныне!

– Далеко? – Петр легко в седло себя вбросил, будто и не было раны тяжелой.

– Верст пять будет, – торопливо пояснял крестьянин, за стремя хватаясь, – деревня наша Бабинка, была, – заплакал.

– Не реви! – приказал, – давай на конь, дорогу показывай. Эй, драгуны, – к роте повернулся уже в строю ожидавшей, – коней не жалеть. Пошли, и загрохотали копыта по бревнами, устилавшим улицу главную.

Рысью шли во тьму ночную. И торопить не надобно, сами все понимали, потому отставших не было. Злоба вела вперед. В деревню под утро ворвались, и искать не пришлось – одна изба целая осталась, все прочие дымились головешками развалившимися. В ней и спали воры. Спросонья, да спьяну, почти и не сопротивлялись. Пяток зарубили на месте, кто за сабли схватиться успел, остальных повязали. Один выделялся. Статью, бородой черной по уши заросший, ноздрями рваными, взглядом прожигал ненавидящим. А на морде «КАТ» выжжено.

– Вожак! – определил Суздальцев. Подъехал поближе.

– Не напирай! – зло отозвался каторжный, от коня отворачиваясь.

– По морде видно бывалый вор? – спросил Петр. – Не отучили видать душегубствовать?

– Я не вор! – огрызнулся клейменый.

– А кто ж ты будешь? – усмехнулся недобро.

– Купец вещей запропалых. – вызывающе глянул из-под бровей заросших.

– Купец, – повторил Суздальцев, – купцы душегубством не промышляют.

– Хватит попусту молоть, давай качалку мастери, опричник царский. – мужик смотрел бесстрашно. – Погуляли и будя! Зажились мы на свете белом.

– Я не опричник, сволочь рваная, я слуга государев, – грудью лошадиной наехал на варнака капитан, – а что зажился ты, то правда. Только не я казнить тебя буду, а они – показал на крестьян спасшихся. С десяток их было, кто в лес успел сбежать. Пару баб с ними, ребятишки. – Они тебе судьи. Эй, берите его!

Крестьянам повторять не пришлось. Молча две березы к земле пригнули верхушками, привязали каторжного, и … только треснули стволы, распрямились и разорвали пополам разбойника. Остальных драгуны повесили.

– Ну, прощайте! – капитан развернул коня в сторону города.

– Храни вас, Господь, барин. Должники мы твои. – кланялись ему во след уцелевшие жители. Потянулись драгуны, увозя с собой телегу с награбленным, что у воров захватили.

– Ну молодец, ну потешил воеводу! – радовался Михеев, – Сколь же душ христьянских погубили супостаты энти?

– Бес счета! – отвечал Суздальцев.

– Всех порешили? – дотошно спрашивал воевода.

– Всех. Вожака я крестьянам отдал. Они его деревьями разорвали, остальных мы вздернули.

– Собакам и смерть собачья! Ну порадовал ты меня, Суздальцев. Дай обниму сердечно. Царю писать буду про тебя. Где ж еще такого слугу государева сыщешь. А барахлишка при тех ворах много было? – вдруг спросил хитро прищурившись.

– Было! – честно сказал капитан. – Привезли. Ныне писарю поручил все учесть, а после тебе, воевода, целиком и представим.

– Вот и хорошо! – еще боле обрадовался Михеев. Аж руки потер, прибыток чуя.

Вернулся Петр к Наташе. А та, с денщиком Абдулкой, расстаралась, обед вкусный приготовила. Потчевать усадила. Сама вся суетилась, подавала, убирала.

– Да, присядь, хоть на минуточку со мной, Аннушка. – Села напротив, рукой щечку подперла. Улыбалась. Глаза прикрыла. Андрея на месте Суздальцева представила. Вот так бы и ждала его всегда, так бы и встречала.

– Радуешься? – спросил Петр. Глаза открыла, синевой ему блеснула.

– Конечно, радуюсь, Петя. Живой вернулся. Душегубов поймали.

– Эх, Аннушка…

– Не надо, Петечка. – взмолилась. – Все знаю, что сказать хочешь. Вот посмотри, – и платочек достала, развернула, – вот храню, на память о любимом своем.

– Так это ж – взгляд Суздальцева в вензель на платке вышитом впился, – это ж Андрея Сафонова, друга моего лучшего, платок. Откуда он у тебя? – уставился, не понимая.

– Так, Андрюша, твой друг? – пришла очередь Наташи удивляться.

– Да! А ты… ты, Наташа?

Писарь Антип Семенов завершал учет вещей у разбойников забранных. Не удержался, прикарманил немного золотишка, перстенечков там пару, сережки одни, цепочку золотую. Все едино воевода отберет. А так, хоть себя возблагодарю, за работу аккуратную. Завершив писанину, потянулся сладко, золотишко грело, за пазухой спрятанное.

– Пойду капитану бумагу отдам. – подумал. И к двери в горницу, приоткрыл чуток, да прислушался.

– Никакая я не дочь дворянская, родители мои старой веры придерживались, в скиту мы жили, там они и остались, сам ведаешь. – слышал Семенов голос Анны.

– Подожди-ка – голос Суздальцева раздался. Показалось капитану, что дверь скрипнула. Встал осторожно, приблизился, да как распахнет. И по лбу Антипу!

– А, сволочь, подслушиваешь! – взъярился Петр, за грудки, ка-ак дернет, а мешочек-то заветный оторвался и на пол. Золотишко-то высыпалось. Отшвырнул капитан писаря, тот кубарем под лавку и покатился. – Это что еще? – на перстни, да сережки уставился. Понял, откуда взялись:

– Ах ты пес поганый, – головой покачал Суздальцев, – ты ж не лучше душегубов тех. Абдулка! – гаркнул во весь голос.

– Здеся я, капитан, – влетел денщик.

– Давай двух драгун сюда. Вязать этого.

– Один нога здесь… – денщик уже был на улице, – Эй, Дергачев, Савельев, капитан кличет.

Вошли драгуны в избу, на писаря, под лавку забившегося, покосились.

– Берите его, братцы, вяжите. – приказал Суздальцев, – этот пес обокрасть хотел, вон – показал на пол, – с того, что у воров мы тех взяли, себе оставил.

– Вот, гад ползучий, а ну… – драгуны сгребли в охапку писаря, веревкой руки скрутили. – Куды его?

– Под замок покудова! – сказал, а сам задумался:

– Надо, чтоб Аннушка, тьфу, прости Господи, Наташа, схоронилась. Этот сучий сын слышал разговор, донести может. – О себе и не помышлял Петр, о Наташе, да друге своем. Вдруг, догадался. – Пущай, Абдулка, ее в деревню отвезет. В Бабинку! Мужики спрячут. Там и отсидится. Эх, напасть какая приключилась. – Так и сделал. Абдулка верный взял коней, Наташу, и потихоньку поскакали. К утру денщик вернулся:

– Все харашо, капитана, все Абдулка сделал. Мужики девку приняли, к бабам своим поселили. Тебе, капитан, сильно кланялись, сказали, пусть не тревожиться.

– Ну и слава Богу! Молчи только Абдулка, никому ни слова.

– Абдулка – могила. Рази можно? Капитан – хароший, девка – сильно харошая. Абдулка и не видел ничего. Христом али Магомедом клянусь! – развел руками лукаво.

Не сдал Суздальцев писаря Семенова в канцелярию воеводскую, на дворе приказал высечь плетьми. Заголили спину писарчука, как первый раз кнутом ожгли, так и проорал он «слово и дело государево». Поникли драгуны. На капитана оглянулись – мол, делать-то что? Вздохнул Суздальцев:

– Ведите сукиного сына в канцелярию воеводскую. – и подумал тоскливо, – как в воду глядел. Хорошо Наташу увезли.

Глава 24 Каждому назначен его день

Дошел Сафонов со шведами пленными до Севска. Встали в окрестностях города лагерем большим. Распределяли кого куда пошлют. Заминкой воспользовавшись, съездил Андрей в Семеновку. К матушке. Обняла старушка сына, поплакала от радости, что живой.

– А про Наташеньку твою ничего мне не ведомо, сынок. И где она может быть? Ума не приложу. Сказывали люди проходящие, там у Карачева неподалеку, скит обнаружили раскольничий. Говорят пожгли они себя сами, Господи помилуй, – перекрестилась.

Опустился на скамью Андрей, обессилев от известий таких.

– Нет, не может быть, матушка, не верю я! Где, говоришь, под Карачевым?

– Да сынок, сказывали там.

– В Карачеве Петр Суздальцев, друг мой служит. Писал он мне как-то. При гарнизоне тамошнем ротой драгунской командует. Может он, что знает? К нему, к нему надобно ехать, не мешкая. – Заторопился.

– Куда ж ты, сынок? – Мать забеспокоилась. – И не погостишь?

– Некогда матушка! После, после погостить приедем. С Наташей! – уже на скаку крикнул.

В лагерь вернулся, разузнал, кого из пленных через Карачев погонят. Напросился сопровождать их. Дозволили. Всю дорогу подгонял:

– Быстрее, быстрее!

Привели Семенова Антипку к воеводе.

– Это ты, что ль слово и дело прокричал? – грозно посмотрел на писаря Михеев.

– Я, князь-барин, – в ноги повалился душа чернильная. – На него вот! – головой кивнул в Суздальцева, руки-то связаны. – На капитана нашего.

Побледнел Петр, но волнения особого не выдал. Вот паскуда! – подумал.

– На капитана своего? – изумился воевода, глянул быстро на Суздальцева. – Ну пес, сказывай свое слово. Токмо помни, поганец, доносчику первый кнут! Коли соврал, смерть тебя ждет страшная тогда.

Затрясся весь от страха Семенов. Но делать-то нечего:

– Девка, что живет у него, никакая она не дворянская дочь, а из раскольников, что в скиту том сожженном жили. И не похищали те воры ее, а с родителями она там жила. – бормотал чуть слышно.

– Откуда тебе ведомо сие, пес? – воевода взглядом впился.

– Самолично слыхал, как капитан с ней об этом переговаривался. Ой, не бейте меня, дяденька. – заплакал, забился на полу.

– Уберите – рукой показал брезгливо воевода. – в застенок его. Там допросим.

Унесли Семенова стражники, от страха совсем обессилевшего.

– Ну и что скажешь, капитан. – к Суздальцеву теперь повернулся воевода. – Слыхал, что говорит?

– Слыхал! – головой кивнул. И твердо:

– Оговор это!

– Чем докажешь? – сощурился Михеев.

– Пойман был мной на воровстве добра казенного. Ну того, что у разбойников взяли, – Ах, ты пес какой! – возмутился воевода. – И много ль взял?

– Золотишка малость. В список не включил, за пазуху спрятал, а я тряхнул его, оно и выпало. Хотел пороть кнутами, да он и проорал «слово и дело государево».

– С энтим понятно! Свое получит. А с девкой что?

– А ничего! – плечами пожал – Все как было, уже сказывал. Добавить нечего. Дочь она дворянская. Из Арсеньевых. Сам бумаги видал.

– А сейчас-то где она? – все допытывался воевода.

– Да не знаю! Уехала третьего дня. А куда не ведомо. Что я муж ея что ль? Иль барин? Она вольна ехать, куда захотит. – стараясь быть невозмутимым ответил Суздальцев.

– Уехала, говоришь? – задумался Михеев. Врет, не врет? Что делать-то? С тем-то дураком понятно. За воровство так и этак ответит. А капитана жалко!

– Значит так, – решил воевода, – покудова то ж под замок пойдешь. И плетями тебя попотчевать придется. Коль в ответчиках оказался. А я покамесь подумаю. Уведите – кивнул стражникам.

Сам спустился в подвал пытошный.

– Посторонись – махнул рукой подьячему, – сам опрашивать буду. Иди-ка принеси мне квасу что ль кувшин, жарко тут у вас. – Подьячий выскочил пулей, а Михеев ката к себе рукой поманил:

– Слышь-ка, мастер. – Палач приблизился. Замер в ожидании указаний ценных. Понял, что не спроста подьячего удалил воевода. – Тут двоих сей час пытать будем. Одного ворюгу, из писарей, так ты его не жалей. Во всю силушку приложись.

– Сделаем – кивнул палач.

– А второго, капитана нашего Суздальцева, так… – пальцами показал неопределенно.

– Понял. Токмо кровушку пустим, а сам, как огурчик останется, целехонький.

– Во-во, мастер. Это и надобно.

Тут и подьячий с кувшинчиком запотевшим вернулся.

– Вот, ваш сяство, пожалуйте.

– Давай-ка первого, – отхлебывая прямо из кувшина, распорядился воевода.

– Это какого? – поинтересовался подъячий.

– Писаришку, как его бишь, Семенова. – и палачу подмигнул.

На дыбу вздернули Антипку, он и сознание потерял. Еле водой кат отлил. Очнулся, орать даже не мог, обделался весь. Пару раз палач огрел его кнутом, во всем повинился. И в воровстве своем, и в поклепе на капитана.

Сидел воевода Михеев, нос морщил, от запахов зловонных, застеночных.

– Вот ведь, пес ты, Антипка, почто воеводу заставляешь смрадом этаким дышать. А ну-ка, кат, железом его, шиной пройдись. Может чего еще вспомнит? Ложь какую?

Не успел палач железо раскаленное поднести. Умер Антипка. От страха.

– Эк, насмердил, пес. Убирай тут за ним теперича. И сам сдох! – в сердцах бросил палач.

Воевода табачок достал. Понюхал. Надобно к моде новой привыкать. Курить пока не сподобился, так хоть в ноздрю загнать, да прочихаться. И от вонищи спасает.

– Давай, капитана, – приказал, прочихавшись.

Привели Суздальцева.

– Ну что, капитан, – начал Михеев, – кто ж та девка-то была? Дворянская аль раскольничья?

– Дворянская. Из Арсеньевых. – Петр стоял на своем твердо.

– Давай – рукой на лавку показал кату. Заголили Петра, на лавку кинули, руки связали. Палач плеть взял. Плеть знатная, дегтем промасленная, в пыли вываленная, в молоке коровы стельной вымоченная, на солнце просушенная. На конце когти звериные. Искусство кнутобойное великое. Можно так бить, что мясо кусками отваливаться будет, кости оголяя, можно с одного удара позвоночник переломить, а можно и так, чтоб удар был нежен, как дуновение ветерка, только кожу чуть покорябает, да кровь хлестать во все стороны будет. А человек сам поднимется и пойдет не шатаясь, после экзекуции на вид страшной.

– С десяток! – предупредил воевода. Взмах! Удар! Взмах! Удар! Вмиг спина у Суздальцева в месиво кровавое превратилась. Но кат ухмылялся довольный. Петр и сам удивлялся, боли-то не было особой. Ну так… ободрался вроде б. Подняли, поставили.

– А чем доказать можешь? – продолжил воевода.

– Бумага у нее была казенная. – отвечал.

– Кем дадена-то?

– Канцелярией Севской.

– Вот и хорошо. – согласился Михеев. – На сегодня будя. Слышь-ка, подьячий, отпишем в Севск, пущай подтвердят, что бумага та, была ими выписана. А ты, – Суздальцеву, – посидишь, покудова ответа из Севска не будет. И молись, капитан, чтоб то правда была. – А про себя подумал: Боле ничем помочь я тебе не смогу.

Привел таки Сафонов пленных в Карачев. Почти загнал бедолаг дорогой, так торопился. А в избе воеводской его новая напасть ждала. Подьчий шепнул, что Суздальцев, капитан драгунский ныне под следствием обитает.

– За что? – изумился Андрей.

– За девку какую-то. А боле мне не ведомо. Дело-то государево! – ускользнул подьячий.

– А повидать его?

– У воеводы спрашивай, – затворяя дверь за собой, кинул.

Пошел к Михееву. Доложился честь по чести, мол, пленных пригнали, после баталии Полтавской.

– Слышал, слышал. – расплылся в улыбке воевода. – И тебе довелось участвовать в энтом сражении?

– Конечно! – медаль даже показал золотую. – Самим царем выдана. – приврал малость. Царь пожаловал всем офицерам, но раздавал-то не сам.

– Ух, ты. А что и самого государя видал, капитан. – поинтересовался воевода, разглядывая награду.

– Сколько раз! И видел, и слышал. Да мы с другом моим, почитай с самого начала войны подле государя нашего обитали завсегда. И помимо энтой медали и другие имели. Только ранило его под Калишем, говорят, ныне он у вас служит? – схитрил Андрей.

– Это что ж за герой такой? – удивился Михеев.

– Да, капитан Петр Суздальцев. Друг мой! – Воевода нахмурился. – Аль не слыхали?

– Слыхал, слыхал. – замахал руками.

– Что так? – продолжал разыгрывать Сафонов.

– В тюрьме он ныне! – выдавил из себя Михеев.

– Кто? Петр? Да за что? Да его сам царь знает! – почти выкрикнул Андрей.

– Тише ты! – воевода даже оглянулся. Ох, и времечко! Почти на шепот перешел – Думаю, обойдется все. Поклеп на него был. Да поклепщик Богу душу отдал. Правда, сознаться успел перед смертью в злодействе своем.

– Так чего ж держите? В тюрьме-то? – не понимал Андрей.

– Не спеши, капитан! – недовольно поморщился воевода, – то дело государево, серьезное. Ждем ответа нужного. Коль все подтвердиться, непременно выпустим.

– Да я ручаюсь за него! – воскликнул Сафонов.

– Да погоди ты ручаться, капитан! – строго осадил его воевода. – Ишь, какой быстрый. Сказано тебе, обожди. Тебе что поручено было? Пленных караулить? Вот и сполняй свое. А мы свое!

– А повидать его можно? – тихо спросил Андрей.

– Повидать… – задумался. А что с него убудет? А если…мысль мелькнула, там все-таки нечисто дело. Да нет, – отогнал, – откуда? Этот с армии прибыл. – Да, можно! – разрешил Михеев.

Провели Сафонова в темницы карачевские. Холодом каменным пахнуло в лицо. Поежился, вспомнил, как сам сидел в мешке каменном. Растворили дверь железную. А там Петр! Обнялись, расцеловались.

– Похудел, похудел ты брат! – все разглядывал его Андрей.

– Ничего, мясо нарастет! – шутил Петр. – Да и ты, жиром не зарос.

– Откуда, месяц за королем шведским гонялись, после виктории полтавской. Да ладно, что обо мне-то говорить. Ты-то как здесь?

– Брось! Пустое это! Выберусь. Ты слушай внимательно. Наташа твоя здесь!

– Где здесь? – обомлел от ужаса Сафонов. – В тюрьме?

– Да нет, брат! – успокаивал его Петр. – Рядом. Под Карачевым. Деревенька та есть – Бабинка. Там она. Я ее туда спрятал.

– Господи! – Андрей не верил счастью. – А как? Как вышло-то? Ты, она…

– После. Ее найди и увози отсель, не мешкая. В большой она опасности.

– А?

– Увози скорее! – Петр твердо сжал Сафонова за плечи. – Ждет она тебя! Все это время ждала.

– Куда увозить-то?

– А куда идете?

– В Москву.

– Вот в Москву и увози покудова. К отцу моему. Заодно и поклон передашь. Только не говори, где свиделись. Обещай! – Андрей кивнул:

– А ты?

– Не обо мне сей час речь. О ней! Об Анне!

– Почему об Анне? О какой Анне? – не понял Андрей.

– О Наташе! Оговорился я. – усмехнулся невесело Суздальцев.

– Чего-то я не понимаю. – в глаза смотрел ему Сафонов.

– Нечего тут понимать, Андрей, найди ее, она тебе все расскажет. Я ее знал, как Анну, полюбил сильно, – опустил голову Петр, – только она тебя любит, верна и ждет. Потому что она не Анна, а Наташа! Ступай к ней, – оттолкнул слегка, – поторопись. Она все расскажет. – добавил, видя, что Андрей пытается рот открыть, продолжить расспросы. – И еще! И сам запомни, и ей скажи. Она должна навсегда быть теперь Анной! Этим вы и меня спасете. Ступай! Ступай! – подталкивал уже к выходу Андрея.

Обнялись на пороге темницы:

– Свидимся, брат!

– Я вытащу тебя отсюда, Петр. Опять в полк определим. Служить будем дальше. Государю и Отечеству. Мы ж слуги государевы с тобой! – крикнул Андрей на прощанье.

Из темницы выскочил и на конь. Спросил у встречных, как на Бабинку проехать. Один, другой не знали, а купец брянский подсказал.

– Той дорогой держись, прям на нее и выскочишь.

– А далеко? – себя сдерживая спросил напоследок.

– Да, не-а. Верст с десяток, может меньше. Не считал я. – Хлестнул коня, помчались.

Ох, и радости было! Нацеловаться не могли. Всю ночь просидели, проговорили, да миловались. И поплакала Наташа, про родителей покойных рассказывая, И про бумагу ту, где прописана она теперь Анной Сергеевной Арсеньевой, поведала. И про встречу с Петром.

– Знать суждены мы друг другу, раз Господь хранил нас все это время. – прошептал Андрей, целуя макушку русую.

– А что ж теперь-то, Андрюшенька, делать-то будем? А, мой миленький?

– А теперь… теперь ты, Наташа, Анной будешь, дочерью дворянской. Поженимся, обвенчаемся, и со мной поедешь. Куда меня пошлют, туда и ты. Согласна?

– Согласна! – кивнула счастливая. – С тобой, хоть на край света!

– На край, да не край, но на войну-то точно! И в деревню, к матушке, нельзя тебе возвращаться, моя лапушка. Хоть и не женское дело на войне бывать, ну да выхода иного нет у нас. Теперь я все понял, почему Петр сказал мне увозить тебя скорее отсюда. В опасности ты, любушка! Теперь сделаем так. Я вернусь в Карачев, выступим оттуда дня через два. Ты покамесь здесь останешься. Как пойдем, а идти нам на Москву велено, там празднества большие будут, я за тобой приеду сразу, возьму телегу и с собой повезу. В Москву поедешь. Там у отца Петрова поживешь. Дале видно будет. Все поняла? – спросил шутливо строго.

– Ах, милый! – на шею бросилась.