Текст книги "Проблема символа и реалистическое искусство"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Знак вещи есть 1) отражательно– 2) смысловая и 3) контекстуально– 4) демонстрирующая 5) функция 6) вещи (или действительности вообще), данная как 7) субъективно преломленный, 8) предельно обобщенный и 9) обратноотобразительный 10) инвариант 11) текуче-вариативных 12) показаний 13) предметной 14) информации.

К этой сводной формуле сделаем несколько замечаний для устранения возможных недоразумений.

Мы утверждаем, что знак есть прежде всего система отношений. Это совершенно правильно. Но не нужно хвататься за одно это определение и отбрасывать все прочее. Ведь всякое отношение существует между чем-нибудь одним и чем-нибудь другим. И если этого "чего-нибудь" у нас не будет, то не будет и отношений между этими несуществующими нулями. Поэтому наша "система отношений" предполагает, что во всяком знаке есть то, что не есть отношение, и что знак вовсе не сводим только на отношение, хотя бы этих отношений и была целая система. Взятая сама по себе и в чистом виде, "система отношений" уже предполагает те или другие члены отношения, которые, взятые сами по себе, уже не являются отношениями. Поэтому не нужно хвататься только за нашу "систему отношений", поскольку дальше ведь и говорится, что эта знаковая система отношений является не чем иным, как отражением того (66) или иного предмета и той или другой вещи. Если нет никакого предмета, то нет и никакого знака предмета, а следовательно, нет и никакой системы отношений внутри знака или между разными знаками. Знак вещи как ее отражение не является поэтому пустой формой, но всегда в той или иной мере наполнен содержанием, которое он позаимствовал от той вещи, знаком которой он является. Такие наши термины, как "вещь", "предмет", "действительность", в корне уничтожают всякий формализм, которым часто страдают многочисленные теории знака.

Далее, если о значении контекста теперь уже едва ли кто-нибудь спорит, то может вызвать некоторое недоразумение такой наш термин, как "демонстрирующий". Да, знак вещи всегда именно демонстрирует эту вещь, вырывает ее из смутного и непознаваемого (потому что нерасчлененного) потока действительности. Если мы обозначили данную вещь и если мы назвали данную вещь, то уже тем самым сделали ее предметом нашего ясного и расчлененного как ощущения, так и мышления. В этом смысле значение языка в истории мышления огромно. Едва ли даже вообще возможна история мышления, да и само мышление, если оно не оперирует обозначенными предметами. Если предмет никак не обозначен, то это значит, что он для нас остается чем-то весьма туманным, расплывчатым и неясным, а может быть, и вообще несуществующим. Ведь разумно ощущать и мыслить – это обязательно значит оперировать с какими-нибудь пусть еще недостаточно определенными и недостаточно ясными, но уже во всяком случае так или иначе обозначенными предметами. Вот почему знак вещи или знак предмета как бы взывает к нам о существовании этих вещей и предметов, как бы повелительно требует их признания, демонстрирует их перед нами. Можно сказать даже больше. Знак вещи манифестирует нам эту вещь, впервые повелевает признать ее существование. А уж дальше наше сознание и наша мысль могут как угодно глубоко анализировать эту вещь и как угодно далеко отходить от ее непосредственного называния. Наше сознание и наша мысль в результате нашего исследования могут даже переименовать нашу вещь, дать ей другое название, употребить другой термин и вместо первичного и непосредственного называния вещи прийти к необходимости употребить здесь целое множество разных названий и терминов, то есть разных знаков. Но, как бы мы ни анализировали данную вещь, без ее обозначения, пусть разнообразного, пусть переменчивого, пусть ясного или неясного, никакой вещи для нашего сознания и мышления ни в каком смысле не может существовать. Или это существование будет для нас непознаваемым. Но это будет равносильно тому, что такой вещи или предмета опять-таки для нас не существует без обозначения. Итак, если вещь существует, то она обязательно является (67) для нас обозначаемым предметом. Конечно, такое обозначение и по своему количеству, и по своему качеству, и по количеству своих разновидностей может быть самым разнообразным и, вероятно, бесконечным. Только эта бесконечность, теоретически постулируемая как нечто необходимое, в данное время и в данном месте, конечно, предстает перед нами в виде некоего вполне конечного семантического комплекса.

Мы здесь не будем полностью доказывать истину предложенного у нас сейчас определения знака. Ведь все моменты этого определения возникли отнюдь не в плане систематического исследования, а только в плане перечисления негативных теорий знака: указывая на тот или иной недостаточный характер какого-нибудь определения знака, мы волей-неволей сталкивались с каким-нибудь позитивным элементом правильного определения знака. Чтобы наше определение знака было более или менее удовлетворительным, необходимо не просто случайное, но именно систематическое перечисление главнейших моментов определения.

Этим мы займемся сейчас специально.

5. Введение в аксиоматику теории знака и символа. Доказывать необходимость, очередной характер и популярность знаковой теории языка в настоящее время не приходится. Можно сказать, что все передовое советское языкознание в значительной мере заполнено рассуждениями о языковых знаках. С одной стороны, это безусловно нужно приветствовать. То, что слово и язык вообще являются знаковой сферой,– это всегда знали все и повторяли на разные лады. Изучение языковых знаков в этом отношении является не только своевременной, но, пожалуй, даже одной из самых значительных и постоянных проблем науки о языке вообще. С другой стороны, современное развитие языкознания, логики, учения о структурах дошло до такой степени тонкости и глубины, что изучение знаковой теории в такой языковедческой атмосфере является делом чрезвычайно трудным и малопонятным. Казалось бы, что может быть проще того, что слово есть знак? Но вот оказывается, что знаковое понимание языка требует в настоящее время огромных усилий и теоретической мысли и практических наблюдений, так что, в конце концов, языковеды уже теряют точное представление о том, что же такое знак и что же такое слово как орудие знака. Оказалось, что само понятие знака окружено десятками разных других понятий, очень близких к теории знака, но отнюдь не совпадающих с нею. Оказалось, что в головах и языковедов и неязыковедов царит огромная путаница по поводу всей этой терминологии; может быть, только обыватель продолжает понимать, что такое знак, а специалисты уже давно утеряли точное и единообразное понятие знака, в результате чего возникают споры в тех областях науки, которые раньше казались самоочевидными. (68)

Для выяснения понятия знака приходится входить в разные глубины логики и теоретического языкознания, которые раньше имели свое глубокое, но самостоятельное значение и ни в какой мере не связывались с понятием знака.

Путаница в употреблении термина "знак" – огромная. Но как раз это обстоятельство и побуждает, пусть предварительно и не вполне своевременно, попытаться ставить и решать вопросы о том, что же тут, в конце концов, является более или менее ясным, более или менее очевидным и что именно представляется запутанным, неясным и требующим немедленного исследования.

В математике, да и не только в ней, уже давно установилась традиция различать основное и очевидное, с одной стороны, и, с другой стороны, то, что не очевидно, а пока требует еще специальных доказательств. И в геометрии и в алгебре уже давно выработаны такие суждения или, по крайней мере, такие проблемы, без которых эти науки никак обойтись не могут. Выяснилось, что с применением одних аксиом и исключением других возникает каждый раз также и другая наука. Например, геометрия Евклида, то есть наша современная школьная геометрия, основана на соблюдении определенного рода самоочевидных суждений, не требующих никаких доказательств; а геометрия Лобачевского или Рима на тоже является точнейшей наукой, но основанной уже на совсем другом наборе этих исходных и самоочевидных истин и на исключении других, которые фигурируют в геометрии Евклида. Такое положение дел в математике не может не быть заманчивым для языковеда, для литературоведа и вообще для работника в области гуманитарных наук. Кто изучил теории, например, Гильберта о геометрических аксиомах, тот, конечно, не переставал завидовать точности анализа и ясности построения разного типа пространств в зависимости от разного признания того или другого списка аксиом.

Однако с самого же начала необходимо сказать, что такого рода математическая точность совершенно невозможна в настоящее время для гуманитарных наук. Всякого рода аксиоматика дается математикам без особого труда потому, что они оперируют с точными числами и величинами, раз навсегда обладающими определенным и бесспорным содержанием. Таблицей умножения мы пользуемся не только на земной поверхности, но даже в наших попытках летать на Луну и на ближайшие планеты. Все равно эта таблица умножения остается одной и той же, единообразной и не допускающей никаких сомнений или споров. Но возьмите любое понятие, например, из исторических дисциплин, хотя бы, например, понятие римского сената, понятие Возрождения, понятие послереволюционной буржуазии,– и вы всегда встречаетесь здесь с трудноисчислимым множеством разных подходов, разных оттенков мысли, разных субъективных тенденций и набором объектив(69)ных факторов, и, наконец, вообще с такими трудностями, разрешать которые весьма нелегко, а тем не менее без их разрешения невозможна никакая историография как точная дисциплина. Поэтому при современном состоянии гуманитарных наук, в том числе и языкознания, приходится совершенно отказываться от аксиоматики этих дисциплин в точном смысле слова.

Правда, в языкознании есть нечто более понятное и нечто менее понятное, нечто не вызывающее никаких сомнений и нечто сомнительное, трудное для формулировки и упорно не поддающееся никакой классификации. В таких условиях многозначности употребляемых в науке терминов аксиоматика, повторяем, в этом смысле слова здесь совершенно невыполнима. С другой стороны, однако, и в языкознании и в литературоведении накопилось достаточное количество факторов, спорить о которых вполне бесполезно ввиду их ясности, точности и очевидности. Зачем же нам пренебрегать такого рода фактами? Пусть их сводка будет далека от полноты, и пусть значительная часть языкознания и литературоведения останется пока нами не охваченной, и пусть еще много нужно будет работать над такой аксиоматикой, которая хотя бы отдаленно приближалась к математической.

Перечислим в хронологическом порядке главнейшие работы на русском языке за последние два десятилетия, когда знаковая теория языка стала развиваться особенно бурно. В значительной мере наше исследование будет основываться на этой литературе, хотя по многим вопросам придется произвести логическую работу заново, имея в виду огромную сложность предмета.

А. Ф. Лосев, Критические замечания по поводу современных знаковых теорий языка.– "Ученые записки МГПИ им. Ленина", № 403, М., 1970, стр. 26-40 (здесь критический обзор знаковой литературы до начала 60-х гг.).

О. С. Ахманова и др., О точных методах исследования языка, М., 1961.

Э. Геллнер, Слова и вещи, М., 1962.

А. Шафф, Введение в семантику, М., 1963.

Э. Бенвенист, О природе языкового знака.– А. А.3вегинцев, История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях, ч. 1, М., 1964, стр. 457-464.

"Научная конференция. Проблемы формализации семантики языка. Тезисы докладов", М., 1964.

"Ученые записки Тартуского гос. университета. Труды по знаковым системам", .II, Тарту, 1965 (для нашей темы особенно важны статьи Ю. М. Лотмана, Б. Л. Огибенина, В. В. Иванова и В. Н. Топорова, Т. В. Цивьян).

Вяч. В с. Иванов и В. Н. Топоров, Славянские языковые моделирующие семиотические системы, М., 1965.

А. А. Леонтьев, Слово в речевой деятельности, М., 1965.

С. Д. Кацнельсон, Содержание слова, значение и обозначение, М.-Л., 1965. (70)

A. Г. Волков, Язык как система знаков, М., 1966.

"Язык и мышление", М., 1967 (в этом сборнике особенно важны статьи В. И. Кодухова, И. Ф. Вардуль, Н. 3. Котеловой, В. С. Юрченко, Д. П. Горского, Н. Г. Комлева, Г. В. Колшанского, Э. В. Кузнецова, Н. Г. Крушельницкой, А. Н. Савченко, В. А. Подушкина, Н. А. Слюсаревой, Ю. С. Маслова).

Л. В. Уваров, Образ, символ, знак (анализ современного гносеологического символизма), Минск, 1967.

"Ученые записки Тартуского гос. университета. Труды по знаковым системам", III, Тарту, 1967 (особенно важны для нашей темы статьи Б. А. Успенского, X. Удам).

B. Г. Барина, К проблеме семантики слова (автореферат диссертации), М., 1967.

Симпозиум "Методы исследования семантики лингвистических единиц" (тезисы докладов), М., 1967 (важны тезисы Ю. С. Степанова, Е. С. Кароляка, С. И. Сятковского, А. Г. Волкова, 3. Д. Поповой, Ю. В. Караулова).

Материалы к конференции "Язык как знаковая система особого рода", М., 1967.

А. Ф. Лосев, Введение в общую теорию языковых моделей, М., 1968.

Э. Аветян, Природа лингвистического знака, Ереван, 1968.

А. А. Петров, Семиотика и ее основные проблемы, М., 1968.

Научный симпозиум "Место терминологии в системе современных наук" (тезисы докладов), М., 1969.

Н. Г. Комлев. Компоненты содержательной структуры слова, М., 1969.

"Проблемы языка и значения" под ред. И. С. Нарского, М., 1969.

"Тезисы докладов IV летней школы по вторичным моделирующим системам 17-24 авг. 1970 г.", Тарту, 1970.

А. Ф. Лосев, О нецелесообразности математических обозначений в лингвистике для лингвистов.– "Ученые записки Гос. педагогического института им. В. И. Ленина", М., 1970, стр. 5-25.

А. Полторацкий, В. Швырев, Знак и деятельность, М., 1970.

А. Ф. Лосев, О пределах применимости математических методов в языкознании (О сравнительной характеристике языкового и математического знаков).– "Ленинизм и теоретические проблемы языкознания", М., 1970.

Л. В. Уваров, Символизация в познании, Минск, 1971.

"Семантическая структура слова. Психолингвистические исследования под ред. А. А. Леонтьева", М., 1971.

А. М. Коршунов, Теория отражения и творчество, 1971.

"Вопросы семантики". Тезисы докладов, М., 1971.

Научный симпозиум "Семиотические проблемы языков науки, терминологии и информатики", ч. 1, М., 1971.

Ю. С. Степанов, Семиотика, М., 1971.

"Тезисы научной конференции "Глубинные и поверхностные структуры в языке", М., 1972.

С. Р. Вартазарян, От знака к образу, Ереван, 1973.

"Ученые записки Тартуского гос. университета. Труды по знаковым системам", VI Тарту, 1973 (статья Вяч. Всев. Иванова).

А. М. Коршунов, В. В. Mантатов, Теория отражения и эвристическая роль знаков, М., 1974.

А. А. Уфимцева, Типы словесных знаков, М., 1974.

"Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам", I (5), Тарту, 1974 (статьи Ю. М. Лотмана, И. А. Чернова и др.). (71)

Нам кажется, что все это современное обилие работ по знаковой теории языка вполне дает нам право поставить кардинальный вопрос о том, что же такое, в конце концов, сам языковый знак, пусть не в своем его объеме, но, по крайней мере, в том его объеме, который состоит из истин простейших и очевиднейших. Думается, что при всех трудностях такого рода работы она все же оказывается небесполезной, поскольку хотя бы отметает то, что пока еще неочевидно, сомнительно, спорно и пока требует разного рода мало совместимых между собой решений.

Аксиома есть простое и самоочевидное суждение, не требующее для себя никаких доказательств и, наоборот, само лежащее в основе всяких доказательств определенной области знания. Сводка такого рода аксиом есть аксиоматика. Возможна ли такого рода аксиоматика в языкознании вообще и, в частности, в области знаковой теории языка? Нам думается, что при условии сознания предварительности такой аксиоматики, при условии логической скромности ее определений и при условии необходимости и желательности ее исправления, ее дальнейших пополнений и покамест еще временной и не очень надежной условности входящих в нее аксиом такая знаковая аксиоматика не только возможна, но и необходима. Окончательная аксиоматика и в языкознании и в знаковой теории языка и литературы возникнет еще очень и очень нескоро. Ставить и решать здесь какие-нибудь окончательные вопросы было бы весьма легкомысленным и вполне дилетантским занятием. Автор настоящей работы, вероятно, допустит много разного рода погрешностей, неточностей и неясностей, но в абсолютных решениях и дилетантстве этот автор, во всяком случае, не будет повинна.

6. Аксиомы общей информации. Вступительные замечания, К сожалению, единственный имеющийся на русском языке словарь по информатике25 не только не ставит никаких аксиоматических целей, перечисляя все виды информатики в разбросанном виде, но и виды этих аксиом большей частью основаны на логической ошибке idem per idem. Документальная информация основана "на использовании документов"; устная информация выражена "при помощи устной речи"; письменная информация выражена "в письменном виде"; цифровая информация выражена "при помощи цифр". Таковы же определения в этом словаре семантической, входящей, выходящей, экономической, политической, библиографической информации и т. д. Везде здесь только idem per idem.

Это заставляет нас пользоваться по преимуществу основным определением информации в данном словаре: информация – это "содержание какого-либо сообщения; сведения о чем-либо, рас(72)сматриваемые в аспекте их передачи в пространстве и времени". "В более общем смысле информация – это содержание связи между материальными объектами, проявляющееся в изменении состояний этих объектов"26. Тут тоже не вполне понятно, почему речь идет только о пространстве и времени, почему имеются в виду только материальные объекты, а не какие-нибудь другие (например, умственные), что такое "содержание" и что такое "сообщение". Никак нельзя сказать, что употребленные термины вполне очевидны и являются первичными.

Однако составители этого словаря, вероятно, не преследовали логических целей, а больше ориентировались на общедоступный и обывательский язык, что тоже имеет свое огромное значение и не снижает ценности данного словаря. Ясно только то, что знаковая аксиоматика должна начинаться с чего-то более первичного, пусть хотя бы и банального, но зато в логическом смысле первичного и не требующего никаких доказательств. У нас могут иметь место разве только некоторые разъяснения и уточнения терминов, но никак не система доказательств смысловой теории языка, каковая система, конечно, уже не есть аксиоматика, а только то, что на этой аксиоматике основано и чем, кстати сказать, мы здесь вовсе не собираемся заниматься. Из предыдущего мы сделаем только один вывод, который и ляжет в основу нашей аксиоматики знаковой теории языка. А именно, уже с самого начала мы будем относить язык к знаковой сфере, а эту последнюю к информации, информацию же – к сфере сообщения или содержания сообщения. Все эти исходные понятия аксиоматики останутся у нас вначале без всякого определения. Информация – "сведения, содержащиеся в данном речевом сообщении и рассматриваемые как объект передачи, хранения и переработки"27. Насколько трудно обойтись без логической ошибки idem per idem в определении слова "знак", показывает также словарь О. С. Ахмановой, у которой знак есть "показатель, выразитель данного языкового значения"28, где "знак" определяется через "значение", в то время как логически нужно было бы идти в обратном порядке. Это просто означает то, что такие слова, как "знак" и "значение" в своих логических истоках просто неопределимы. Если уже и аксиомы являются такими принципами, которые не требуют доказательства, то тем более не требуют доказательства те категории, которые лежат в основе этих принципов. Так, собственно говоря, мы не определяем, что такое язык, считая такое определение излишним (73) и слишком уж очевидным. Точно так же мы не будем определять и то, что такое сообщение или его содержание, а тем самым и то, что такое вообще информация.

Однако вернее будет сказать, что определение всех этих исходных первичных и далее же неопределимых понятий не то чтобы осталось у нас решительно безо всякого определения, точнее будет сказать, что неопределимыми останутся здесь только исходные пункты всех этих категорий. Это существенно необходимо и для всякой науки вообще и для избежания ухода в дурную бесконечность в поисках окончательных определений. Но вместе с развитием аксиоматики знаковой теории все эти категории будут все больше и больше наполняться определенным смысловым содержанием и потому в конце концов получат необходимое для них логическое определение. Одно только необходимо сказать: не нужно гнаться за моментальным и немедленным определением. В результате нашего исследования, возможно, такого рода определение и будет простым и выразимым только при помощи одной небольшой фразы. Но эта последняя краткость и ясность потребует от нас большого напряжения мысли и, главное, внесения логического порядка в хаотический и достаточно случайный набор мыслей по этому предмету, имеющих хождение у языковедов и тем более у неязыковедов. И только после всего этого можно будет надеяться на получение кратких и ясных определений. Да и то это явится делом едва ли какого-нибудь одного научного работника, а потребует больших усилий от большого числа работников в этой области.

7. Первичные аксиомы знаковой теории языка. Казалось бы, такие термины, как "первичность" или "аксиома", не должны были бы вызывать никакого сомнения у читателей. К сожалению, однако, дело обстоит совсем иначе. То, что мы считаем первичным, может показаться слишком банальным. Но ведь аксиома потому и первична, что она банальна, то есть всем понятная и не требует доказательства. Вопрос может стоять только о том, ставить ли такого рода аксиомы вначале, или ставить их в дальнейшем, или, может быть, совсем не ставить. Так как нам хотелось бы все же так или иначе распутать этот клубок первичных установок для знаковой теории, мы все же попробуем выставить на первый план эти "банальные" утверждения, хотя читатель тут же увидит, что банальность эта здесь только внешняя, а на самом деле она определяет собою целое направление в знаковой теории; и, пожалуй, даже не всякий с этим согласится, несмотря на всю банальность наших первых утверждений.

8. Аксиомы общей информации в собственном смысле. Здесь Мы имеем в виду те три первичные аксиомы, без которых, как нам кажется, совершенно невозможна не только материа(74)листическая, но и вообще реалистическая знаковая аксиоматика.

Аксиома I. Всякий знак предполагает, что существует нечто внезнаковое обозначаемое, и уж тем более нечто означаемое или значащее. Казалось бы, тут и думать не о чем. Раз есть знак, значит, есть и тот предмет, который он обозначает. Однако философы и логики умудрились даже и это самоочевиднейшее утверждение подвергнуть таким интерпретациям, после которых сама эта аксиома теряет всякий смысл. Те, кто вращается в области только чистого мышления, конечно, затрудняются понимать это "означаемое", да еще если мы прибавим, что под "означаемым" мы понимаем внезнаковое означаемое. Дело заключается в том, что всякое А существует только тогда, когда есть какое-нибудь и не-А, от которого оно чем-нибудь отличается. То, что ничем ни от чего не отличается или существует, но в таком случае оно непознаваемо, или, точнее будет сказать, что совсем не будет существовать. Если для знака не существует никакого предмета, который бы он обозначал, это попросту значит, что знак вовсе не функционирует как именно знак, то есть никакого знака вообще не существует. Но могут сказать, что существует и вообще много всяких предметов, отличных от знака, и все-таки эти предметы вовсе пока еще не есть означаемое. Разумеется, кроме знака существуют краски и цвета, зрительные и слуховые предметы и вообще много всего другого. Противополагать знак всем этим внезнаковым предметам, конечно, можно сколько угодно, но при таком условии мы зайдем слишком далеко. Мы совсем выйдем из знаковой области, и наш знак вовсе не получит или не станет получать своего именно знакового существа. Кроме того, отвергая существование означаемого, мы рискуем впасть в субъективный идеализм, который вовсе не является основой для нашей настоящей работы и который хотя бы в минимальной степени, но все же обеспечивает собою или, по крайней мере, начинает обеспечивать собою реалистический, то есть вполне здравый и общедоступный, подход к предмету.

Аксиома II. Всякое обозначаемое и уж тем более означаемое предполагает, что есть знак, которым оно обозначено. Эта аксиома, как это ясно само собой, является обратной в отношении аксиомы I. Тут тоже, казалось бы, разговаривать не о чем. Однако нежелание размышлять на эту тему может быть только тогда, когда либо признается реальное существование обозначаемого, но оно в таком случае будет непознаваемым, либо требует таких знаков, которые ничего не обозначают. Под этим, невинным с первого взгляда, отрицанием первичности нашей аксиомы II кроется, попросту говоря, самый настоящий агностицизм, то есть учение о непознаваемости вещей в себе, либо субъективизм, для которого знаки есть только внутрилогическая или внутрипсихологическая (75) игра понятий, не имеющих никакой объективной направленности, либо учение Канта об идеях, которые хотя и необходимы для полноты знания, но которые недоказуемы и противоречивы ввиду отсутствия для них такого же объективно-реального предмета. Таким образом, отрицание аксиомы II является уже не таким невинным предприятием. Под этим последним кроется определенного рода абстрактная метафизика, которая вовсе не для всех обязательна, а особенно для автора настоящей работы.

Аксиома III. Всякий знак функционирует как акт обозначения для чего-нибудь обозначаемого, и уж тем более для всякого означаемого. Тут тоже многие могут сказать, что мы занимаемся пустословием. И действительно, что же это за знак, который совсем не функционирует как знак?

Раз имеется знак, следовательно, он нечто обозначает и, следовательно, между знаком и обозначаемым происходит какой-то определенного рода процесс. Но какой же здесь может быть процесс, кроме акта обозначения? И все-таки имеются языковеды и философы, которые не считают нужным говорить об актах обозначения. И хорошо, если это только результат сознания самоочевидности акта обозначения и результат сознания, что нечего тратить время и бумагу на такие пустые темы, как тема, касающаяся акта обозначения. Однако часто бывает гораздо хуже. Об акте обозначения часто не говорят потому, что не считают нужным разговаривать о каких-нибудь предметах, которые обозначаются. Это уж совсем плохо. Это указывает собой просто на тот же самый метафизический дуализм, о котором мы говорили в первых двух аксиомах. Ведь, казалось бы, такая простая вещь, что знак нечто обозначает и что для знака необходим тот внезнаковый предмет, который им обозначается. И все лее идут бесконечные споры о том, что это за внезнаковый предмет, какие его свойства, да и существует ли он вообще. Может быть, для понятия знака достаточно только кружения или верчения предмета в голове и никаких других внезнаковых предметов даже и представить себе невозможно? Или представление о них – всего только пустая и бессодержательная, вполне субъективная и даже вполне произвольная метафизика отдельных мыслителей? Вот для избежания как раз именно этой субъективной метафизики, которая как раз и хочет свести язык на субъективное кружение понятий, а логику свести только на язык, для избежания именно такого рода метафизики и для освобождения языка от логических пут, ради вольного проявления своей специфической сущности мы и ввели эти наши первые аксиомы I – III. Ясно также и то, что без этих аксиом I – III, в конце концов, не может обойтись даже самая оголтелая абстрактная метафизика, потому что ведь и она тоже нечто произносит, нечто означает или обозначает и всегда имеет (76) какой-то предмет обозначения, пусть хотя бы самый извращенный.

Аксиома IV. Всякий знак предполагает для себя того или иного внезнакового, но вполне специфического носителя. Не будем удивляться и этой, казалось бы, очевидной аксиоме. Скажут: как же это возможен язык без языкового аппарата артикуляции? Казалось бы, тут и говорить не о чем. Но мы и здесь будем настаивать на том, что говорить здесь есть о чем и что здесь кроется вполне определенный и притом необходимый предмет для размышления. В самом деле, когда мы что-нибудь говорим кому-нибудь, ведь мы же не думаем о своем языке как органе произношения, о своих губах или зубах, о своем нёбе, переднем, среднем или заднем, или о своей гортани. Зачем же в таком случае в число аксиом знаковой теории языка вводить аксиому о носителях произношения? Однако вводить это нужно и вполне необходимо.

Во-первых, знаки могут создаваться вовсе не только одним нашим артикуляционным аппаратом. Когда гремит гром и блестит молния, это тоже нечто значит, тем не менее ни о каком человеческом языке тут нет и речи. Когда раздается громкий звук выстрела или хотя бы торжественного салюта, ведь это тоже нечто значит. Но где же тут человеческая артикуляция? Мало ли лягушек, которые квакают, соловьев или канареек, которые тоже поют; шумов и стуков, гудков и звуков, которые издаются паровозами, электровозами, самолетами и простыми извозчиками, и нигде здесь нет человеческой речи. По крайней мере, артикулированной. Следовательно, указание на то, что знаковая природа человеческого языка требует также и своего, тоже вполне человеческого, носителя, а именно органов артикуляции, уже это одно вовсе не такая пустая истина, она является принципом отличия человеческого членораздельного языка от всяких других шумов, криков, стуков и даже таких, например, членораздельных звуков, которые издает попугай.

Одна аксиома о в незнаковом носителе знака имеет гораздо более широкое и даже гораздо более глубокое и специфическое значение. Спросим себя: может ли знак языка быть знаком, если его носитель, его, так сказать, субстанция только и сводится к нему же самому? Ведь если такой знак действительно существовал, то он был бы только знаком вообще, пусть и человеческим, но не имел бы никаких различий внутри самого себя и был бы всегда одним и тем же. Представим себе, что на свете существует только один белый цвет, что все предметы и вещи, все существа и люди, все растения и животные, все человеческие изделия, наконец, вся земля, все реки и небо обладают только одним цветом, а именно неподвижно белым цветом, (77) лишенным всякого различия внутри самого себя. Представим себе, что нет ничего серого, близкого к белому цвету; и нет ничего серого, близкого к черному цвету; и, наконец, уже тем более нет никаких хроматических цветов. Имея такое представление о всеобщей неподвижной и абсолютной белизне, могли бы мы говорить о белом цвете вообще, о тех или других цветах, да и вообще о цвете? .Повторим суждение, которое мы высказали выше: если .что-нибудь есть, оно чем-нибудь отличается от другого; а если оно ничем не отличается ни от чего другого, то оно не имеет никаких свойств или качеств, и можно ли будет в таком случае говорить об его существовании вообще? Ведь придется говорить о том, что не имеет никаких свойств и, следовательно, о том, о чем мы ничего не знаем. Будь это человеческая речь,– не будет ли она мертвой пустотой и непознаваемой бездной? Следовательно, если человеческая речь есть именно человеческая речь, то есть если она что-нибудь значит, она должна быть прежде всего самой собой. А для этого она должна чем-нибудь отличаться от всего другого, так как иначе она не будет иметь никаких свойств или качеств и, в частности, не будет ничего значить и ничего означать, то есть не будет самой собой. Но как же это может быть, чтобы речь оставалась сама собой и чтобы ее знаковая природа была именно знаковой природой, а не пустым и незначащим ничто?