Текст книги "Тайные битвы XX столетия"

Автор книги: Алексей Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

В качестве надежной опоры своих интересов британцы давно уже рассматривали не царя, а его младшего брата Михаила. Еще менее способный к государственному управлению, чем Николай, да не имевший к тому же и формальных прав на престол (поскольку жена его была не царских кровей), он зато пользовался устойчивой репутацией англомана, был популярен в армии и водил дружбу с «умеренно-либеральными кругами». Лондон вполне лояльно относился к планам преобразовать русское государственное устройство на английский манер, а Михаила можно было представить в качестве номинального символа конституционной России. «Модернизация» слишком консервативной монархии, считали стратеги политики Альбиона, поможет укреплению русской армии перед решающим ударом по проклятым тевтонам.

Но главное, Антанту беспокоило намечавшееся усиление России в результате ее решающей роли в победе над немцами. Перспективы расширения русской сферы влияния на Балканы и Ближний Восток не устраивали ни Англию, ни Францию. Описывая международные масонские конгрессы 1916–1917 гг., определившие будущие границы в Европе, историк Серж Ютен констатирует: «Никакой роли в переустройстве мира союзники при этом России не предназначали». Подготавливая переворот в России, англичане, видимо, считали, что новое либеральное правительство будет более уступчивым в международных вопросах.

В общем, высоколобые сэры «хотели как лучше, а получилось как всегда». Впрочем, щедрость Бьюкенена к русской революции объясняется и еще одним обстоятельством: его принадлежностью к ордену «Золотой рассвет». По некоторым известиям, дипломат с 1915 г. собирал ложу этой таинственной организации в номере гостиницы «Англетер», причем среди посетителей ее были замечены не кто-нибудь, а сам председатель Государственной Думы Родзянко и прочие столпы либерализма. Через «собратьев» по ложе посол Британии и оказывал материальную помощь революционным толпам в мятежные февральские дни. По чьим указаниям была сделана Бьюкененом эта финансовая операция – правительства его величества королевы или ордена?

Особую остроту придает этому вопросу то обстоятельство, что лица из окружения Распутина, готовившие неудачный дворцовый переворот накануне 1917 г., также являлись членами тайного общества. Оно называлось «Балтикум» и играло загадочную роль на русской политической сцене. Закрытое, вероятно, мистико-масонское (как и «Золотой рассвет») по характеру, оно объединяло прибалтийских баронов и вообще аристократов из Германии и России. Сама царица Александра Федоровна якобы посещала собрания и именно там познакомилась с левосторонней свастикой («суувастикой») – символом, который она начертала на доме своего заключения в Тобольске в 1918 г. Нити от «Балтикума» тянулись в Германию, в «Германенорден», – тот самый, который породил ложу «Туле» и позже партию Гитлера.

Интересно, что свастика с противоположным направлением лучей была эмблемой «Золотого рассвета»! И именно этот знак поместило на свои денежные купюры (выходили до весны 1918 г). Временное правительство. Таким образом, февральская революция, кроме всего прочего, явилась итогом борьбы двух тайных обществ, ориентированных, соответственно, на Англию и Германию.

И хотя заговор против Николая II созрел в среде политиков, а деньги на его осуществление дали англичане, успех «стихийных» февральских событий был предопределен конспираторами в генеральских шинелях. Командование столичного округа постоянно доносило находившемуся на фронте царю о ненадежности ряда подразделений, активной работе в них революционных агитаторов. Сказывалось на дисциплине и то, что Петроград являлся привилегированным местом службы, и его гарнизоны во многом пополнялись людьми, уклонявшимися от фронта и имевшими покровителей. Николай II распорядился о замене двух десятков полков на проверенные фронтовые части. Акция должна была состояться еще в середине февраля 1917 г., но ее саботировали в Генштабе (возможно, члены Военной ложи). Это обстоятельство и сыграло роковую роль.

Начавшиеся 18 февраля «голодные» волнения в столице были не без труда, но все же подавлены. Николай, чувствуя, что за бунтовщиками стоят «парламентские интриганы», прислал телеграмму с указом о роспуске Государственной Думы. Казалось, реакция побеждала. Когда вечером 26 февраля на одной из конспиративных квартир собрались оппозиционные вожди, им пришлось констатировать «крах надежд». Керенский открыто заявил: «Все пропало».

Однако следующий день принес неожиданный поворот. На утреннем построении запасного батальона Волынского полка унтер-офицер Тимофей Кирпичников разрядил винтовку в своего ротного командира капитана Дашкевича. Это стало сигналом к бунту. Солдаты высыпали на улицу, к ним присоединились другие полки. К вечеру большая часть столицы была охвачена мятежом. Стихийный поначалу, он быстро, впрочем, избрал своим штабом Государственную Думу. К Таврическому дворцу, где она заседала, одна за другой подтягивались нестройные толпы в серых шинелях.

Царские силовые министры и командующий столичным округом генерал Хабалов оказались в растерянности. Вместо того, чтобы оттянуть пока еще верные части к окраинам города, решили ограничиться пассивной обороной Зимнего дворца. Хотя ночью с 27 на 28 февраля от малейших передвижений правительственных войск главари мятежников в Думе впадали в панику, предложение генерала Безобразова штурмовать Таврический дворец было отклонено. В итоге утром 28-го почти все войска гарнизона нацепили красные банты восстания. К полудню последнее сопротивление сил порядка оказалось сломлено, пал Зимний. Началась революционная вакханалия, расправы над деятелями «царизма».

В царской ставке в Могилеве долгое время не имели достоверной информации о положении в столице. Первые телеграммы оттуда были успокоительными: премьер-министр Протопопов обещал подавить бунт «в кратчайшие сроки», и известие о торжестве мятежа стало громом среди ясного неба. Утром 28-го Николай распорядился отправить в Питер корпус под началом бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерала Иванова, ближе к вечеру эшелоны с «усмирителями» двинулись на столицу.

День первого марта застал их авангард под Лугой. Несмотря на то, что на некоторых станциях уже были вывешены красные флаги, сопротивления и препятствия движению эшелонов никто не чинил: боялись. Даже революционный гарнизон Луги – целый полк – не решился на противостояние, хотя первый поезд вез всего только батальон георгиевских кавалеров. Иванов один вышел навстречу революционной толпе солдат и, покачав огромной лопатообразной бородой, гаркнул громовым голосом: – На колени!

Эта короткая энергичная фраза произвела магическое действие. Весь полк грохнулся наземь и взмолил о пощаде. Силы порядка благополучно двинулись дальше, к Царскому селу. Керенский и компания, уже было ставшие номинальной властью в столице, занервничали.

Но вновь, как и в случае с заменой неблагонадежных войск, революцию спас генералитет. Командующий Северным фронтом Рузский – член Военной ложи – блокировал движение поезда Николая II к столице и фактически потребовал отречения царя от престола. Телеграммы с аналогичными требованиями, как по сигналу, посыпались с других фронтов, из Генштаба. Мягкотелый царь заколебался, а визит красноречивой делегации Госдумы окончательно убедил его в том, что отречение «необходимо для блага России и ее победы в войне».

Однако это роковое решение стало, наоборот, началом поражения страны. «Приказ № 1», изданный от имени Петросовета, фактически уничтожил военную дисциплину. Армия стала небоеспособной. Например, летом на Западной Украине 60 русских дивизий в беспорядке отступили перед всего восемнадцатью австро-германскими. Стратеги из немецкого Генштаба ликовали…

Тем временем в Петрограде установилось двоевластие: с одной стороны реальной силой был Петросовет, где верховодили социал-демократы и эсеры, а с другой формальную власть имело более умеренное Временное правительство. Любопытно, что среди первых находились масоны (Чернов), а министерские портфели второго полюса власти и вовсе поделили только «братья», годами заседавшие в русском Великом Востоке: Керенский, Терещенко, Некрасов, Коновалов, Ольденбург и т. д. Однако Совет и «временные» различались внешней ориентацией: первые, немало «озолоченные» кайзером, отрабатывали помощь развалом армии и лозунгами мира, вторые ориентировались на союзников и требовали продолжения войны.

Таким образом, в подспудной борьбе, предшествовавшей Февральской революции, участвовали не только разведчики, финансисты, дипломаты, но и тайные общества. И часто трудно сказать, чью волю выполнял тот или иной исторический персонаж.

Но в целом ответ на пресловутый вопрос «Кому выгодно?» здесь достаточно ясен. Фактически, выбив из рядов Антанты сильнейшее звено ‑ Россию, революция оказалась на руку лишь Германии. Милюков – человек, так много сделавший для Февраля и вместе с тем бывший одним из наиболее прозорливых в рядах заговорщиков (чуть ли не единственным из них, кто возражал против полной ликвидации монархии в марте 1917 г.), уже через два месяца после революции констатировал с ужасом: «Народ не способен был воспринять свободу… История проклянет и нас, вызвавших бурю». Депутат В. В. Шульгин (а именно этот «монархист» более всего повлиял на царя в вопросе об отречении) будет потрясен «зверским выражением» тысяч лиц, мелькавших в первые дни революции в здании Государственной Думы, и ему уже страстно захочется «пулеметов и порядка». Генерал Гурко, член Военной ложи, видя начинающийся хаос на фронте, откажется признать отречение царя.

Лучшие умы протрезвели быстро. Но все-таки слишком поздно.

Что касается государственных деятелей Антанты, активно поддержавших русскую революцию, то они и вовсе не прозрели. Гарри Трумэн, президент США и масон 33-й степени, и тридцать лет спустя утверждал: «Россия вышла из тьмы только в семнадцатом году».

Как говорит пословица, горбатого могила исправит.

ОТ ФЕВРАЛЯ К ОКТЯБРЮ

Короткий период между февральской и октябрьской стадиями русской революции известен буквально по дням. Впрочем, узловые моменты этого временного отрезка, приведшие к власти партию большевиков, пробуждают немало вопросов.

Не вызывает сомнений, что большая часть кадров, которые «решили все» на этом революционном витке, была поставлена в Россию из-за границы. Ленин признавал огромную ценность для революции этого контингента, сказав главе еврейской секции ВКП(б) Семену Диманштейну: «Мы имели возможность захватить административный аппарат только потому, что имели под руками этот запас разумной и образованной рабочей силы».

Речь шла в основном о реэмигрантах из Америки. Первая и самая большая волна их – свыше двух тысяч человек (Троцкий, Володарский, Чудновский и др.) – вернулась на объятую революцией родину весной – летом 1917 г. Эта сплоченная группа получила название «межрайонцев». Поколебавшись недолго между различными фракциями социал-демократии, она в результате примкнула к большевикам и быстро заняла в этой партии многие руководящие посты. Интересно, что до возвращения в Россию многие «межрайонцы» не проявляли интереса не то, что к марксизму, но и вообще к политике, занимаясь в Америке собственным бизнесом. Стало быть, русская революция представляла собой весьма выгодное предприятие, если ради него приходилось бросать налаженное дело.

Руководил организацией группы и ее переброской в бывшую империю Троцкий. Деньги на мероприятие он получил от Шиффа, Варбурга и других «красных» еврейских миллионеров.

Впрочем, и лица, непосредственно связанные с американским правительством, проявляли странное сочувствие к революционной буре в России. Член руководства демократической партии США, помощник президента Вильсона и глава фирмы «Крейн и К°» Чарльз Крейн в марте 1917 г. сказал побывавшему в России социалисту Луису Фрейне: «Мои друзья надеются, что революция еще только в первой фазе и что она должна развиться. Мы думаем, что вы должны вернуться в Петроград, чтобы участвовать в новой революции». Еще конкретнее Крейн был в разговоре с американским послом в Берлине Доддом: «Надо направить революцию Керенского на путь коммунизма».

Впрочем, связь Троцкого с американцами тщательно скрывалась. А вот о его дружбе с Германией были осведомлены правительства Антанты, поэтому по прибытии Троцкого в апреле 1917 г. транзитом в Канаду, он немедленно подвергся аресту как вражеский агент.

Несмотря на то, что доказательств в поддержку этого обвинения было предъявлено вполне достаточно, «красного Льва»… отпускают по требованию британского правительства (Канада тогда являлась британским доминионом). Это стало следствием давления, оказанного на английского премьера Ллойд Джорджа со стороны двух влиятельных лиц: уже известного нам спонсора февральской революции лорда Мильнера – члена коллегии военного министерства и главы «Джо-инт Сток Бэнк» в Лондоне, а также Уильяма Виземана ‑ члена правления банков Моргана и «Кун, Лоэб и К°». Мало того: сам Керенский позаботился о дальнейшем благополучном пути Троцкого на берега Невы. Еще более трогательно проявилась забота о его судьбе в июльские дни, когда Бронштейна с компанией по той же высочайшей воле освободили уже из «Крестов».

Что руководило Керенским в его действиях, если учесть, что он и Троцкий принадлежали, казалось бы, к полярным политическим силам? Намек на это, возможно, сделал сам Керенский в своих воспоминаниях, где достаточно туманно, но все же дал понять, что в Октябре 1917 г. некто заставил его фактически без боя уступить власть Ленину и Троцкому. (Известно, что Зимний дворец был захвачен нестройной толпой матросов без всякого штурма, инцидент сопроводился только парой случайных выстрелов в воздух. Верные Временному правительству части были почему-то заранее выведены из Петрограда, а поднять их на подавление мятежа никто приказа не отдал. В. В. Шульгин утверждал, что даже одной тысячи армейских штыков хватило бы, чтобы помешать октябрьскому перевороту. Только через два дня после «революции» на столицу пошел один казачий полк численностью в 800 сабель, но это была личная инициатива атамана Краснова. И даже эти ничтожные силы едва не отбили столицу у большевиков).

Непосредственной прелюдией к Октябрю стала история с «делом Корнилова». 19 июля 1917 г. командующий Юго-Западным фронтом (генерал Л. Г. Корнилов) был назначен главковерхом вооруженных сил. Он добился некоторого усиления дисциплины в армии и приостановил поток дезертирства с фронта. Но главный очаг разложения находился в столице, где даже после июльских событий значительное влияние имели большевики. Устроив официальное чествование генерала 2 августа, Временное правительство договорилось с ним о наведении порядка в Петрограде с помощью подразделений георгиевских кавалеров.

В соответствии с соглашением 25 августа главковерх двинул войска сначала в Москву, где ему устроили торжественную встречу, а затем на столицу. Далее, однако, исполнение плана было нарушено действиями Керенского. Он вдруг объявил Корнилова мятежником и снял с поста командующего. Движению эшелонов с силами порядка стали чиниться препятствия, а затем распропагандированные большевиками железнодорожники и вовсе перекрыли пути. Тем временем на фронте русские войска внезапно 21 августа оставили немцам Ригу, которую до этого успешно удерживали целых два года. Керенский и большевики обвинили в этом Корнилова. На самом деле отступление было провокацией против него. Командовавший рижским участком генерал Парский оказался тайным немецким агентом и сочувствовал Ленину, который и назначил его после Октябрьского переворота на высокие посты в Красной Армии.

Корнилов был арестован и заключен Временным правительством в Быковскую тюрьму. Находившийся в то время в Петрограде румынский дипломат князь Стурдза считает провал корниловского выступления следствием происков определенных тайных сил, располагавшихся в Нью-Йорке, «которые были организаторами и банкирами сонма иностранных агитаторов, с помощью нескольких тысяч рабочих Путиловского завода (быстро организованных под защитой Керенского) предпринявших завоевание русской Империи»^[15].

Провал «мятежа» привел к резкому росту влияния крайне левых и падению авторитета Керенского. Последний заботливо способствовал восхождению большевиков. Так, например, он снял с поста командующего Северным фронтом (ближайшим к столице) «корниловца» генерала Клембовского и назначил на его место своего собрата по масонству (согласно спискам Нины Берберовой) генерала Черемисова, открыто заигрывавшего с партией Ленина и потом служившего в Красной Армии. Военным министром стал генерал Верховский, также сочувствовавший крайне левым и впоследствии перешедший в РККА.

В день переворота 25 октября Керенский сбежал из Петрограда как раз в ставку Северного фронта в Псков. Разыграв на совещании штаба «стремление к борьбе с узурпаторами», он тут же отвел в сторону Черемисова и объявил ему о том, что сдает ему верховное командование, а сам… едет в Петроград и отказывается от должности премьер-министра! При этом Керенский втихую отменил с такой помпой им же отданный приказ о наступлении на столицу «сил порядка» (а когда приказ был возобновлен под давлением генералов, стало уже поздно). 31 октября после переговоров представителей Керенского с большевистским комиссаром Дыбенко в Гатчине сладкоречивый Александр Федорович переодевается матросом и сбегает в Москву, оставив нацарапанную на клочке бумаги записку о сложении с себя обязанностей премьер-министра и передаче их «в распоряжение Временного правительства» (которое уже пять дней как было арестовано). Ясно, что это формальный акт отречения в пользу Ленина и Троцкого, совершенный в силу неких таинственных обязательств.

Между тем у победителей случилась «маленькая неприятность»: в колыбели революции началась вакханалия. Был разграблен, в частности Зимний дворец. Более недели в городе продолжались винные погромы: толпы солдат и матросов громили лавки и, напиваясь, бесчинствовали на улицах, теряя даже видимость дисциплины. В этих условиях и несколько казачьих сотен Краснова (которые уже взяли Царское Село и невооруженным глазом созерцали купола Исаакия) представляли реальную опасность. Троцкий с неимоверными усилиями сумел прервать пир победителей, грозивший перейти в похороны революции. Собственно, усилий оказалось недостаточно: понадобились опять-таки большие деньги (хоть и в трагикомической ситуации, но золото ордена помогло вновь), чтобы составить два «трезвых» отряда матросов, которые прервали погромы и мобилизовали едва протрезвевших собратьев в шинелях и бушлатах против «контры». (И. Бунич, впрочем, утверждает, что костяк антикрасновских сил составили германские военнопленные, ранее сосредоточенные в нескольких лагерях под Питером и мобилизованные на защиту большевиков по прямому приказу Гинденбурга. Об этом же сообщал и известный эмигрантский историк Бурышкин: «На четвертый день борьбы со стороны большевиков стали стрелять немецкие пленные»).

Узнав о предательстве Керенского и отказе в поддержке от Черемисова, Краснов понял, что его «сдали». Первого ноября он сказал своим казакам прощальную речь: «Сделали мы, что могли. Другие нас не поддержали. Не на нас вина за то, что начнется теперь на Руси».

Вина лежала прежде всего на Керенском. Уже на склоне лет, в эмиграции в США, он откровенно говорил представителю НТС Поремскому: «Знаете, что бы я сделал, очутись снова в 17-м году? Велел бы расстрелять себя самого – Керенского!»

Чьим же таинственным наставлениям в злополучном октябре внимал председатель Временного правительства, отдав власть узурпаторам?

Возможно, такие наставления могли дать масоны, поскольку будущий глава Реввоенсовета Троцкий обладал, как уже говорилось, определенным весом в их иерархии. Но поскольку речь шла о событии поистине мирового значения, то вопрос мог быть решен только в высших кругах всемирного ордена, где всем заправляет финансовый интернационал. О том, что именно банкиры заставили Керенского «отречься от престола» в пользу большевиков, говорят и таинственные признания X. Г. Раковского.

ЗА КУЛИСАМИ ТЕАТРА РЕВОЛЮЦИИ

В 60-е годы в Испании с десяток изданий выдержала одна из самых загадочных книг о всемирной революции – «Красная симфония». Это сочинение представляет собой записки доктора Ландовского – врача НКВД на московских процессах 30-х годов. Автор, специалист по наркотикам, был «мобилизован» на службу в госбезопасность, где его открытия использовали для «развязывания языков» важных подследственных. Содержание тетрадей Ландовского раскрывает загадку того, почему даже многим зарубежным наблюдателям (Фейхтвангер и др.) абсурдные признания обвиняемых на указанных процессах казались такими «искренними» – последние находились под воздействием спецнаркотика.

Но главная ценность этих записок – в тех показаниях, которые никогда не оглашались на суде. Ландовский присутствовал на допросах известного большевика Христиана Раковского и помогал вести и переводить протоколы (в целях секретности допросы велись на недоступном большинству чекистов французском языке).

Подследственный был колоритной и значимой фигурой мирового коммунистического движения. Подлинная его национальность неизвестна: согласно его анкетам, он родился в Северной Добрудже, которая принадлежала до первой мировой войны Болгарии, а затем Румынии. Согласно другим сведениям, он появился на свет в одном из еврейских местечек в Бессарабии, до восемнадцати лет жил здесь и именовался Хаимом Раковером, а затем бежал от царской воинской повинности в Румынию. Раковский являл собой образец революционера-космополита: он успел побывать и активистом болгарских социал-демократов, и лидером румынских анархистов (вместе со своей соратницей Анной Паукер он устраивал теракты против представителей власти). Затем немало поколесил по Европе, пока не грянула революционная буря в России, вынесшая его на пост председателя Совнаркома Украины. Успел он поработать и в Коминтерне, а закончил карьеру советским послом в Париже.

Сталинским следователям Раковский рассказывал поразительные вещи. Большевики и Коминтерн с самого начала действовали рука об руку с интернационалом банкиров. Последний так же, как и марксисты, стремился разрушить национальные границы и установить всемирную диктатуру – правда, не пролетариата, а финансовой олигархии. Но на определенном этапе задачи тех и других сходились. (С этой же целью банкиры, в том числе и еврейские, поддерживали Гитлера). Россия со своим монархическо-консервативным режимом представляла, с одной стороны, определенную преграду их вожделениям, а с другой – огромнейший полигон для «эксперимента». Троцкий был доверенным человеком этих хозяев процентной паутины и распоряжался огромными средствами, предоставляемыми ему Шиффом, Варбургами и другими международными сверхбогачами. Керенский, по словам Раковского, тоже был агентом банкиров и, следуя их указаниям, уступил власть «старшему по иерархии». Оттого-то «красный Лев» стал поначалу почти полным хозяином и в России, и в большевистской партии.

Малейшие претензии кого бы то ни было на эту роль решительно пресекались. Когда Ленин стал проявлять чрезмерную самостоятельность и претендовать на реальное руководство, Троцкий организовал против него (через посредничество ЧК) сначала левоэсеровский путч июля 1918 г., а затем и покушение Каплан, в итоге которых Ильич вновь был оттеснен на подобающее ему место. Но главную роль «перманентный революционер» сыграл в создании Красной Армии. После того, как он возглавил военный наркомат и Реввоенсовет, у красных воинов, как по мановению волшебной палочки появились и обмундирование, и боеприпасы, и они стали теснить белых. Бывший посол в Париже в своих секретных показаниях утверждал: этот перелом был следствием не только финансовых вливаний в РККА международных друзей Льва Давидовича, но и действий агентуры тех же друзей в белом движении.

Свидетельства Раковского хотя и расходятся с большинством известных исторических версий событий, тем не менее обретают и ряд подтверждений. Например, то, что белое правительство формировалось «союзниками» из масонов, полагал и известный писатель Роман Гуль. Факт финансирования Гитлера магнатами с Уолл-стрит был подтвержден много позже после второй мировой войны. Заслуживают внимание и мелочи, например, беглое упоминание в тексте «Красной симфонии» «вашего знакомого Навачина» – обратный перевод с испанского исказил фамилию Дмитрия Навашина, который действительно был знакомым Раковского, директором франко-советского банка и параллельно… хранителем фондов троцкистов и видным масоном. (Убит в 1935 г. близ Парижа при невыясненных обстоятельствах. Супруга покойного заявила тогда в интервью «Пари-Суар»: «Моего мужа убили за то, что он слишком много знал. Он стал жертвой оккультной силы, которая могущественна во всем свете»).

Что касается связей Троцкого с мировой финансовой элитой, то об этом было известно задолго до выхода в свет «Красной симфонии». В 1919 г. французское правительство получило от резидента своей разведки в Вашингтоне подробную записку (1618-6 № 912), где перечислялись нью-йоркские банкиры-спонсоры «красного Льва». Было указано, что Троцкий положил начало своим связям с финансистами после женитьбы на дочери банкира Абрама Животовского Наталье. Один из главных финансистов революции Феликс Варбург настолько скомпрометировал себя на связях с большевиками, что его предпочли вывести из состава Совета Федеральной резервной системы США, дабы не «засвечивать» помощь американских банкиров русской революции.

Из информации французского разведчика следует, что Троцкий вошел во внутренний семейный круг банковского мира. Не является секретом то, что еврейская финансовая группа, оказывавшая помощь революции, на деле – замкнутый родственный клан, куда не допускаются не только христиане, но и простые единоверцы. Дрейфусы, Лазары, Шиффы, Варбурги заключают браки только между собой, образуя среди евреев что-то вроде особой группы (имеющей даже специфические этнические признаки). И династия Ротшильдов на протяжении двух столетий, подражая египетским фараонам, держится исключительно на близкородственных браках. Израильская писательница Ханна Арендт писала по этому поводу: «Еврейский банковский капитал стал международным, объединился посредством перекрестных браков, и возникла настоящая международная каста… Что может быть более убедительной иллюстрацией фантастической концепции всемирного еврейского правительства, чем семья Ротшильдов, объединяющая в своем составе граждан пяти различных государств, частые конфликты которых ни на минуту не поколебали интересов их государственных банков!»

Парадоксальное, на первый взгляд, объяснение Раковским стремления банкиров руководить мировой революцией «безудержной волей к абсолютной власти, которая невозможна при капиталистической демократии», находит поддержку в работах ряда философов и психологов. Они утверждают, что те немногие личности, которые выбились в мировые финансовые лидеры, могут обладать не только сверхчеловеческим упорством, но и определенными – опасными, в том числе разрушительными, комплексами. Впрочем, еще американский государственный деятель Бенджамин Франклин заметил: «Существуют две страсти, имеющие мощное влияние на людские дела. Это любовь к власти и любовь к деньгам… Когда они соединяются… они производят самое яростное действие». (Нельзя не проиллюстрировать эти слова выдержкой из римской газеты «Темпо», где дана характеристика Роберто Кальви – финансового гения итальянской ложи «П-2»: «Его звали «банкир с ледяными глазами». У него был холодный алгебраический ум и бесчувственное сердце, не способное на эмоции. Это был бухгалтер миллионов, бесстрастный, без улыбки на лице. Он жаждал только власти. Три с лишним десятилетия он с маниакальным упорством культивировал в себе это чувство».

Отдельные же исследователи (процитируем «Конспирологию» Александра Дугина) «делают из участников «заговора банкиров» не просто предельно порочных людей, некоторое сосредоточение извращений и грехов, но утверждают, что «мировое братство банкиров» состоит из особого типа существ, которые в Ветхом завете назывались «шеддим» и которые являлись результатом экстраординарной мутации». Впрочем, не будем углубляться в биологию и психопатологию. Важно, что Раковский был не одинок в своих заключениях.

«Коммунизм – есть вывеска для чего-то более глубокого, – писал американский политолог Ральф Эпперсон. – Коммунизм не есть бунт бедных, а тайный заговор богатых. Международный заговор возникает не в Москве, а, вероятнее, в Нью-Йорке»^[16].

То же самое признал, или вернее, проговорился о том же Троцкий в книге «Куда идет Англия»^{[17]. Заявляя, что Коминтерн-это консервативная организация по сравнению с нью-йоркской биржей, он задает вопрос: «Кто толкает Англию на путь революции? «, и сам же отвечает: «Не Москва, а Нью-Йорк».}

Интересно, что Запад всячески пытался спасти наиболее важных подсудимых московских процессов 1936–1938 гг. Этому были посвящены визит в Москву и беседа со Сталиным Лиона Фейхтвангера, писателя и видного члена «Бнай-Брит». Американский посол Дэвис присутствовал на процессах по делу Раковского и делал ему загадочные масонские знаки. Наконец, в канун оглашения приговора над ним таинственная мощная радиостанция на Западе несколько раз передала, как заклинание, одну и ту же фразу: «Помилование, или возрастет угроза наци». Помилования не последовало. И день в день с окончанием процесса (12 марта 1938 г.), гитлеровские войска вошли в Австрию, осуществив ее аншлюс.

Тем не менее некий «консенсус» состоялся: Фейхтвангер по возвращении на Запад написал книгу, где называл московские процессы правильными, а вынесенные на них приговоры – справедливыми. Радек же и Раковский, по некоторым данным, не были расстреляны, в отличие от других, а отсидели небольшие сроки и дожили свой век под чужими фамилиями. Впрочем, истинной правды об этом мы, может, никогда и не узнаем…

О том, что представляет собой конкретно «интернационал банкиров», несколько туманно упомянутый Раковским, показали позднейшие исследования (более 10 книг, вышедших в 60-е – 70-е годы) американского профессора Энтони Саттона. Совершенно случайно в его руки попал листок со списком членов некой тайной организации, занимавшей ключевые позиции в американском истэблишменте. Через несколько лет Саттон постепенно раскрыл структуру организации (названной им Орденом) и выяснил, что она оказывает огромное влияние на экономическую и политическую жизнь Америки. Более того, оказалось, что Орден контролирует систему образования США, общественные средства формирования мировоззрения молодежи, многие культурные общества и так далее вплоть до церкви. Еще важнее международная деятельность этого тайного союза: он финансировал главные политические течения XX столетия – большевиков и нацистов, помогал им укрепиться у власти, а затем сталкивал в мировом конфликте. В ходе войны ведущие корпорации, представленные в Ордене, получали сверхприбыли, одновременно ослаблялись государственные институты основных европейских держав и приближалась главная цель: создание «нового мирового порядка», где Орден будет играть ведущую роль.