Текст книги "Свет моих очей..."
Автор книги: Александра Бруштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Уже несколько дней Александра Артемьевна почти совсем не встает. Лежит неподвижная и – что особенно поражает! – словно бы равнодушная ко всему! Обычно она всегда окружена людьми. Все стремятся вроде как бы прислониться, притулиться к ней, такой миниатюрной, как к надежной опоре. К ней идут со всеми жалобами, со всеми малыми болячками и тяжкими страданиями. Для всех у Александры Артемьевны находится и сердечное слово, и материнская улыбка, и добрая рука, щедро протянутая для того, чтобы погладить растрепанные головы и растревоженные души. Да, душу тоже можно погладить, и те, что умеют это делать, счастливцы: к ним льнут люди.
Сейчас Александра Артемьевна чувствует себя так явно плохо, что люди совестятся беспокоить ее. И сама она, через силу перемогаясь, никого к себе не подзывает. Даже такая, как у Александры Артемьевны, любовь к людям – казалось бы, ни края, ни берегов! – имеет, видно, свою емкость: когда человеку становится уже невмоготу пересиливать свои страдания и боль, он как бы отодвигается от окружающих.
Так лежит теперь и Александра Артемьевна, и все стараются ее не беспокоить. Не то чтоб отдалились от нее или охладели к ней, – нет, им, конечно, сиротливо без ее огромной доброты, – но все боятся хоть чем-нибудь потревожить Александру Артемьевну. Даже Кассандра – и та почти не каркает. Так и лежит Александра Артемьевна, словно отделенная от нас стеклянной стеной.
Проходит еще день-другой, и ее переводят в отдельную палату. Будут оперировать, а пока к ней никого не пускают.
Дети – Сашок, Аветик и Нюрочка – очень растеряны, огорчены. Черные глаза Аветика полны слез.
– Ана очин балной… – говорит он и всхлипывает с «перехватом», в два вздоха.
Хорошо Аветику – у него остался один зрячий глаз. Он видит Александру Артемьевну и понимает, что она «очин балной». А Сашок с Нюрочкой – в потемках. Они не ощущают больше руки Александры Артемьевны на своих головах и плечах, не слышат ее ласкового голоса. У них, наверное, такое чувство, словно кто-то ограбил их в темном лесу.
Я объясняю им, как могу, но ведь я и сама ничего не знаю. Александра Артемьевна и мне никогда не говорила о своей болезни.
И вдруг Сашок – он не плачет, как Аветик, а только мужественно и мрачно сопит – спрашивает:
– А Филатов что? Ничего не может придумать?
Меня приходят звать на осмотр в кабинет к заведующему нашим отделением, доктору Ершковичу.
– Исаак Григорьевич, – спрашиваю я у него, – какая болезнь у Александры Артемьевны?
– У нее паренхиматозный ксероз, – отвечает он.
– Спасибо… – киваю я. – Вы бы мне еще по ассиро-вавилонски ответили или еще как-нибудь… Совсем бы понятно было!
Исаак Григорьевич беспомощно разводит руками.
– Не сердитесь… Ну, как вам это объяснить? Паренхиматозный ксероз – очень тяжелое заболевание. Это когда человек не может плакать…
Еще того не легче! Что это за болезнь: «когда человек не может плакать»? Разве такое бывает? Человек может хотеть плакать или не хотеть плакать, он может давать волю слезам или подавлять их. Но «не может плакать» – это непонятно.
– Вы шутите, Исаак Григорьевич… – бормочу я растерянно.
Нет, Исаак Григорьевич не шутит. Такая болезнь бывает. Человек лишается возможности выделять слезы, глаза у него высыхают, и он слепнет.
– Как-нибудь в другой раз я расскажу вам об этом подробнее, – обещает Исаак Григорьевич.
Я понимаю: сейчас он занят, ему некогда читать мне лекции. Врачи вообще неохотно распространяются о больных и их болезнях здесь, в институте, где все могут их услышать. Но мне нужно не «как-нибудь в другой раз», а сегодня. И я добиваюсь этого очень просто.
По состоянию здоровья мне разрешено ежедневно гулять в течение двух-трех часов. Я хожу пешком на набережную, любуюсь изумительной одесской лестницей к морю, знакомой всем по кинофильму «Броненосец Потемкин»; памятникам «дюку Ришелье»; смотрю на пароходы в порту, на мол, уходящий далеко и оканчивающийся каким-то наивно-детским сооружением, сладко-белым, как марципанный торт (толком разглядеть его не могу, моих глаз на это не хватает). Обратный путь мой идет уже всегда по торговым улицам. Покупаю для наших больных – кому цветок, кому конфету, пирожное для девочки Жени, нехитрые игрушки для малышей.
Сегодня я не иду в город. Усаживаюсь неподалеку от института, на лавочке под деревом. Здесь мимо меня пройдут после работы наши врачи, я их обо всем и расспрошу.
Сижу и жду.
Вот они идут целой группой – среди них и Исаак Григорьевич. Я присоединяюсь к ним, мы идем вместе в город. И вот что я узнаю от них.
Человеческий глаз постоянно увлажняется необильной слезой. Это происходит непрерывно и незаметно для нас: влагу все время выделяют слезные железы, находящиеся в самом глазу (в глазном веке и у края орбиты). Когда веки мигают, эти слезы омывают роговицу. Но бывает так, что слезные железы, выделяющие необходимые для глаз слезы, заболевают и гибнут. Роговица высыхает, – человек слепнет оттого, что на роговице появляется бельмо. Это бельмо нельзя устранить путем пересадки роговицы: здоровая роговица, пересаженная в высыхающий глаз, тоже высыхает – из-за того же отсутствия увлажняющей глаз слезы.
Это заболевание и есть паренхиматозный ксероз. Здесь мы будем обозначать его более простым названием: высыхание глаза. Неся человеку слепоту, оно причиняет невыносимые физические страдания. Слизистая оболочка глазных век – веки «подбиты» ею с изнанки, как подкладкой, – высыхает. Она трется, сухая, о сухую роговицу, отчего на ней и на роговице появляются мучительно-болезненные ранки и язвочки. Веки, сухие с изнанки, иногда прирастают к высохшему глазу. Бывает даже, что глаз полностью зарастает.
Таково это высыхание глаз, которым больна Александра Артемьевна.
Я повторяю врачам тот вопрос, который мне задал Сашок: «А Филатов? Он ничего не придумал для этого?» Врачи объясняют, что Филатов уже не первый год думает, какое бы лечение применить при высыхании глаза. И не один, – он думает и ищет совместно со своим сотрудником, доктором Шевалевым.
Ход их творческой мысли кажется, как всегда, простым. Глаз высыхает оттого, что высохли увлажняющие его слезные железы. А нельзя ли заменить чем-нибудь этот иссякнувший источник слез? Может быть, можно заменить погибшую слезную железу какой-нибудь другой? Заменить слезы какою-нибудь другой жидкостью, вырабатываемой в человеческом организме?
Жидкость, всего более похожая по своему химическому составу на слезу – слюна. Среди слюнных желез имеется околоушная слюнная железа, у которой выводной проток (так называемый Стенонов проток) по своему расположению может быть подведен оперативным путем к нижнему веку глаза. Если это удастся сделать, слюна, выделяемая из Стенонова протока околоушной железы, может заменить слезу.
Доктор В.Е. Шавалев сперва убедился – на мертвых собаках, – что длина Стенонова протока околоушной слюнной железы позволяет провести его до самого глаза. Он произвел не один опыт, не два и не три. Для того чтобы двигаться дальше, врачу нужна полная, железная уверенность. Затем В.Е. Шевалев перешел к опыту на живой собаке: он подключил выводное отверстие Стенонова протока околоушной слюнной железы собаки к нижнему веку ее. Результат получился ободряющий: через шесть дней после этой операции из отверстия пересаженного протока стала выделяться в глаз слюна. При еде собака не только выделяла слюну из слюнных желез во рту, но и «плакала»: слезы катились у нее из глаз по щекам. Это означало, что пересаженный в глаз проток железы прижился и работает исправно: выделяет слюну и увлажняет ею глаз.
В.П. Филатов и В.Е. Шевалев могли перейти к следующей ступени: перенести операции с собаки на человека.
– Таких операций при высыхании глаз, – продолжает рассказывать мне И.Г. Ершкович, – Шевалев произвел уже восемь.[2]2
Так было в то время, когда писались эти заметки. С тех пор операция, заменяющая слезу слюной, вошла в практику врачей-окулистов.
[Закрыть] Не все они были удачны. Все же количество удач было – шесть из восьми. К некоторым из этих удачно оперированных слепых зрение вернулось вскоре после того, как глаз стал увлажняться слюной. К другим зрение не вернулось «само», но благодаря увлажнению глаза стало возможным произвести этим больным операцию пересадки роговицы, от чего они благополучно прозрели.
– Все-таки, значит, полной уверенности в успехе операции нет… – заключаю я с тревогой.
– Полной уверенности не может быть ни при какой операции, – поправляет меня Исаак Григорьевич. – Но, конечно, операция, которую сделают Александре Артемьевне, – называют эту операцию: «Слюна вместо слезы»! – еще мало изучена, мало применялась. Владимир Петрович предупредил Александру Артемьевну, что в операции есть риск…
– Что же она?
– Ну, она молодец. «Рискну, – говорит. – Ведь операция для меня – единственный шанс. Французы говорят: «Не рискнешь – не выиграешь!» Она права, конечно, – других путей у нее нет. Знаете, до того, как Филатов и Шевалев стали оперировать высыхающие глаза, таких больных даже не принимали в больницы! Зачем было и принимать их, подавать надежду, когда именно такой надежды не было?.. Не то что вылечить, но хотя бы облегчить такому больному его страдания – и то нельзя было.
Накануне операции Александра Артемьевна просит, чтобы к ней пустили меня, и врачи разрешают это. Застаю ее такою, как всегда, – лишь по цвету лица заметно, что она не совсем спокойна. Не то чтоб у нее играл на щеках румянец, – нет, просто легкая «розовинка».
Поздоровавшись, мы не сразу начинаем разговор.
– Что же вы молчите? – притворно сердится Александра Артемьевна. – Расскажите обо всем… Как ваше лечение? Как Сашок, Аветик, Нюрочка? Как Шура, Володя Горев? Вообще все…
Рассказываю о всех, передаю от них приветы, – сообщаю все немудреные больничные злобы дня.
– Ну, наконец-то разговорилась! А то пришла и молчит. За этим, что ли, я вас сегодня позвала?
– А я думала, вам моя «счастливая рука» нужна! – пытаюсь я шутить. – Наши больные делают моей руке шумную рекламу. Все требуют, чтобы я их потрогала «на счастье»…
Александра Артемьевна мягко прерывает меня:
– В больницах люди часто становятся суеверными, как старые бабы!
– Ох, не говорите! – вздыхаю я. – Такие из-за этого происходят курьезы! На днях идем мы с Сашком и Аветиком по коридору, а один больной – знаете, рыбак из Балаклавы? – стоит около двери в кабинет врача, дожидается своей очереди. И вдруг подзывает меня рукой – вот так… Я по привычке думаю: это он к моей «счастливой руке» взывает! Подхожу, дотрагиваюсь до его плеча, – целый ритуал здесь придуман! – говорю ему: «Счастливо!» А он яростно шипит: «На что мне твое счастье? У меня ремень на пол соскользнул, никак не нашарю, – штаны спадают. Поищи ты этот ремень, а то ведь срам: председатель рыболовецкого колхоза без штанов к доктору на прием идет!»
Александра Артемьевна смеется.
– И нашли вы его ремень?
– Мы-то с Сашком, конечно, не нашли, не увидали. Аветик нашел, – у него ведь один глаз здоровый. Затянул предколхоза ремень, молодцом пошел на прием.
– Ну, вот и посмеялась я с вами. Спасибо! – прощается со мною Александра Артемьевна, когда сестра приходит «выгонять» меня.
– А я хочу, – говорю я, уходя, – чтобы в следующую нашу встречу, после операции, вы, Александра Артемьевна, не смеялись, а плакали. В три ручья чтоб плакали!
– Ох, хорошо бы!.. Вашими бы устами…
– …да слезы пить, да? – шучу я.
На следующее утро стою около операционной. Дожидаюсь, когда поведут Александру Артемьевну на операцию. Со мной, конечно, Сашок, Аветик и Нюрочка. Подходят и Володя Горев, Шура Булыгина – много больных, даже Кассандра!
Последним появляется Георгий Дмитриевич.
– Не опоздал я? Не проходила она еще?
Между двумя рослыми, красивыми медсестрами, ведущими Александру Артемьевну под руки в операционную, она кажется совсем девочкой. Маленькой, старенькой девочкой. И как-то особенно больно хватает за сердце ее лицо, подготовленное к операции: наполовину окрашенное «бриллиантовой зеленью».
Нас она своими почти ослепшими глазами не видит, хотя и смотрит в нашу сторону. И мы, не сговариваясь, молчим. Не надо ее волновать перед операцией.
Только после того, как она проходит в операционную и дверь за ней затворяется, я невольно шепчу:
– Счастливо!
По словам врачей, операция, произведенная Александре Артемьевне, прошла удачно. Но радоваться, конечно, еще рано. Конечно, «операция прошла удачно» – это хорошо, это лучше, чем если бы она сразу не удалась: тут-то бы уже всякой надежде конец. А так можно надеяться. Но главное – это ждать.
И мы ждем. Мы не пристаем к врачам с расспросами. Да это ничего бы нам и не дало: сейчас и врачи еще ничего толкам не знают. Даже творцы этой замечательной операции – В.П. Филатов и В.Е. Шевалев – еще не могут оказать, каким покажет себя окончательный результат.
На седьмой день после операции, когда Александре Артемьевне принесли обед и медсестра Кира Дмитриевна стала кормить ее с ложечки, Александра Артемьевна остановилась, слоено к чему-то прислушиваясь.
– Отчего вы перестали ость, Александра Артемьевна?
– Мне показалось… – медленно начала Александра Артемьевна. – Мне вдруг почудилось… – Она снова помолчала. – Да нет! Не почудилось… Кажется, в самом деле у меня в глазу что-то…
Да, да, ей не почудилось, – глаз у нее стал влажным. А еще через несколько секунд медсестра Кира Дмитриевна, сама чуть не плача от радости, увидала, что по щеке Александры Артемьевны катится настоящая слеза!
Вот тут уже можно было предположить, что операция удалась. Околоушная слюнная железа, пересаженная в глаз, стала работать по-новому. Для начала она выделила в глаз слюну в ответ на привычное ей вкусовое раздражение. А затем стала исправно увлажнять глаз слюной, как слезой.
К Александре Артемьевне стали пускать нас, «посетителей». В первый раз она попросила, чтобы я пришла к ней во время ее еды. Она хотела, чтобы я видела, как она «плачет».
– Видите? – спросила она. – Это вы мне напророчили: я плачу, ем и плачу.
– Как крокодил! – пошутила я. – Я давно подозревала, что вы переодетый крокодил!
Дни шли. Оперированный глаз Александры Артемьевны менялся совершенно очевидно, даже для невнимательного наблюдателя. Он перестал быть мертвым, сухим, он оживал, становился блестящим. И, наконец, в нем появилось небольшое зрение.
Когда я уезжала из Одессы, хороший результат продолжал развиваться. Конечно, полной уверенности в окончательности этой победы не было у врачей еще и тогда. До Александры Артемьевны имел место такой случай (это была первая по времени операция В.Е. Шевалева замены в высыхающем глазу слез слюной), когда оперированный глаз, оживший и прозревший, стал снова терять зрение и высыхать. Никакие меры не помогли, и больная уехала из Одессы такая же слепая, какою приехала, и несчастная еще более, чем прежде: ведь она уже было прозрела. Выздороветь – и вновь скатиться к прежней болезни!
Однако переписка с Александрой Артемьевной, продолжавшаяся еще и в последующие годы, показала, что у нее удача оказалась стойкой и надежной.
5. Тканевая терапия– Н-да-с… – неопределенно каркает Кассандра в одну из сумеречных «посиделок» у окна в длинном коридоре. – Нда-с…
И сразу между ней и Володей Горевым начинается словесная перепалка.
– Н-да-с! – подражает он Кассандре. – Довольно неопределенно! Что вы этим хотите оказать?
– А то, что оказала! – многозначительно подчеркивает Кассандра. – Сказала, что хотела, – не больше и не меньше.
– Ну, меньше, чем «н-да-с!», уж и не скажешь, – не сдается Володя. – А вы попробуйте сказать больше!
– Могу сказать и больше: не по-вез-ло! Вот!
– Кому не повезло, Нонна Александровна? Вам?
– Конечно, мне. Не о других же мне думать – о себе говорю!
– А в чем же это вам не повезло?
– А по-вашему, повезло мне? – сердится Кассандра. – Вот если бы у меня бельмо было, – мне бы его сняли. Было бельмо – нет бельма. Была слепая – стала зрячая. Вот это я называю «повезло»! А меня чем лечат? «Тканевой терапией»… Не смешите меня! Тканевая терапия – это бэмэнэ, фукуку, тармбампум! Вот что это!
И, видя, что мы не понимаем, Кассандра объясняет:
– Обманывают больных бессмысленными словами! Бросили дурню непонятное слово, он и обрадовался… «Академик Филатов», «Академик Филатов», – распаляется Кассандра, – а мне-то что с того, что он академик? Я ведь от этого академиком не стала!
Все смеются. Даже мрачный Георгий Дмитриевич.
– Божественный эгоцентризм! – хохочет он, глядя на Кассандру почти любующимися глазами. – Божественный!
– Нет, вы мне покажите, – кипятится Кассандра, – покажите мне, кому она помогла, эта тканевая терапия?
– Мне! – спокойно отбивает удар Володя Горев. – Приехал я сюда – в левом глазу двадцать процентов, в правом – меньше десяти. А сейчас в одном восемьдесят, а в другом – шестьдесят процентов. И Филатов говорит, что это не предел, может еще улучшиться. Плохо, что ли?
Тут вмешиваются и другие, подтверждают, что и у них от тканевой терапии зрение улучшилось.
– А у вас самой как? – вдруг спрашивает ее Володя. Кассандра мнется. Не хочет отвечать! Ну, значит, ее дела идут неплохо: такие люди, как она, не любят говорить, что у них что-нибудь хорошо! То ли она зависти чужой боится – могут «сглазить», – то ли ей приятнее ходить в «жертвах», чтоб ее жалели. Но мы не отстаем, и она вынуждена сознаться, что да, у нее есть некоторое улучшение.
– Получше немножко стало. Да ведь ненамного… Двадцать процентов в обоих глазах. Откуда взяться большему? Ведь не пересадка роговицы, – всего только тканевая терапия…
– Э-эх, вы… – с горечью говорит доктор Корнев, которому пока еще не стало лучше ни на сколько. – Да тут есть такие слепые, которые эту самую тканевую терапию благословляют! Она им светоощущение вернула: свет от потемок отличать стали… А у вас – двадцать процентов… И ведь не конец это, будет еще лучше… Э-эх, вы-ы!
Оттого, что это говорит доктор Корнев, ослепший после подвига, даже Кассандре становится вроде как немножко стыдно.
Академик Филатов не разделяет мнения Кассандры о тканевой терапии. Он считает этот лечебный метод, предложенный им в 1933 году и непрерывно с тех пор разрабатываемый им и его школой, наиболее значительным своим достижением. Тканевая терапия – это введение в организм больного с лечебной целью разных тканей, взятых от человека, животного или растения. Терапия эта выросла из раздумий Филатова над «поведением» трупной роговицы, сохраненной в холоде, по сравнению с такой же трупной роговицей, не подвергавшейся влиянию холода: сохраненная в холоде оказывала значительно большее действие на просветление бельма. Такое же целебное действие при других болезнях обнаруживали ткани многих растений, но сохраненные уже не в холоде, а в темноте: листья алоэ (столетника), агавы, подорожника, свеклы, люцерны, даже лопуха.
Из этого В.П. Филатов сделал вывод, что животные ткани при сохранении их в холоде и растительные ткани, сохраняемые в темноте, перестраиваются при этом биохимически: в них возникают, накапливаются новые вещества. Эти вещества подстегивают жизненные реакции в том живом организме, в который они введены, – в этом и заключается их лечебное действие.
Эти целебные жизнедеятельные вещества, возникающие в животных или растительных тканях при сохранении их в холоде или темноте, В.П. Филатов назвал биогенными стимуляторами, то есть возбудителями жизни или, правильнее, побудителями к жизни.
В.П. Филатов и врачи его школы более 20 лет изучали и разрабатывали тканевую терапию и включали в ее арсенал все новые биогенные стимуляторы. Таковые оказались в лечебной грязи одесских лиманов, в осенних листьях, в черноземе, в иле пресных озер, в морской воде, в торфе.
Биогенные стимуляторы вводятся в организм больных разными способами. Путем пересадки, то есть вшивания кусков консервированной ткани человека, животного или растения. Путем введения водных экстрактов из консервированных тканей – впрыскивания их под кожу, применения микроклизм.
Эти средства часто дают улучшение, даже значительное, а порою и полное выздоровление при глазных заболеваниях, которые еще недавно считались неизлечимыми (их и сейчас считают неизлечимыми те врачи, которые не пользуются тканевой терапией). Таковы иные заболевания роговицы, такова и осложненная близорукость с заболеванием сетчатки и сосудистой оболочки. Все это тяжкие болезни, ведущие к инвалидности, а иногда и к полной слепоте. Прекрасное действие оказывает тканевая терапия и в разных случаях заболеваний глазных нервов, возникающих на почве травм головы, отравлений (в частности, древесным спиртом), заразных болезней, нарушения обмена веществ. Одним из примеров такого заболевания является случай Володи Горева. После случайного ушиба головы скатившимся с крыши дома оледенелым комом снега Володя почти ослеп. После нескольких месяцев тканевой терапии он выписывается из института с полностью восстановленным зрением.
Таково лечебное действие тканевой терапии при глазных болезнях, рассказанное здесь поневоле самым кратким образом. Но В.П. Филатову тканевая терапия дала возможность безгранично расширить рамки своей специальности, ибо она оказалась могучим средством лечения не только глазных, но и самых разнообразных других заболеваний.
«Сын мой! – сказал, как уверяют историки, Александру Македонскому его отец. – Ищи себе новых царств: Македония стала для тебя слишком мала».
Гениальная мысль ученого, так же как меч полководца, вторгается в чужие царства, завоевывает новые области. Так случилось и с В.П. Филатовым. Кожные болезни, туберкулез, желудочные заболевания, сифилис, болезни дыхательных путей – вот далеко не полный список тех «чужих областей», куда вторглась (и победно вторглась!) тканевая терапия, предложенная Филато¬вым. Изложить это подробно здесь невозможно. Но умолчать тоже невозможно. Расскажу об этом в самых кратких чертах.
Есть страшная болезнь—волчанка. Она захватывает лицо, покрывает его затвердениями и язвами, разрушает кожу и края носа. Болезнь эта приносит человеку тяжкие страдания, физические и моральные. Все давно известные способы ее лечения малоэффективны. В.П. Филатов стал лечить волчанку тканевой терапией – и она дает при волчанке не только улучшение, но иногда и полное исцеление, стойкое, прослеженное уже в продолжение долгого периода. Очень хорошо показала себя тканевая терапия в случаях красной волчанки, рассыпающей язвы в виде крыльев бабочки на щеках и груди больного. Был случай, когда к В.П. Филатову обратилась больная красной волчанкой, дошедшая до полного отчаяния, до попытки покончить с собой, бросившись под поезд! Эту несчастную совершенно излечила тканевая терапия.
Другая грозная болезнь, при которой тканевая терапия дает блестящие результаты, – пендинская язва. Возникает она от укусов москитов-флебостомусов, захватывает лицо, часто разрушает его, обезображивает до неузнаваемости, переходит на тело. Бывает, что на теле насчитывается до 100 язв, физические боли и моральное угнетение у таких больных невыразимо тяжелы. Даже там, где язвы заживают, после них остаются навсегда резкие безобразные рубцы.
В.П. Филатов применил тканевое лечение в 53 случаях пендинской язвы, – все больные выздоровели, а на месте заживших ран остались только тонкие, еле заметные рубцы. Прослеженные в течение ряда лет результаты этого лечения оказались стойкими.
Тканевая терапия оправдала себя и при ряде других тяжких заболеваний: при самопроизвольном омертвении (гангрене) стоп и при бронхиальной астме, при туберкулезе легких и гортани и при язвах желудка и кишок, при психических заболеваниях, в частности при шизофрении, при гуммозном сифилисе, даже при проказе. Область успешного применения тканевой терапии оказалась огромной. Она, конечно, конечно, будет еще расширяться.
Написала все это – и сама испугалась. Есть явление, от которого страдает всякое научно-лечебное учреждение, а во Всеукраинском офтальмологическом институте имени академика В.П. Филатова явление это порой приобретает характер настоящего бедствия: неорганизованное устремление сюда больных со всех концов страны – «диким образом». Прочитают люди на «раю земли газетную заметку о том, что в Одессе, «у Филатова», возвращают слепым зрение, и пускаются в путь, часто с детьми, а главное, всегда с надеждами. Очень многие из этих людей приезжают в институт лишь затем, чтобы услыхать, что приехали они зря, форма их заболевания лечению не подлежит. В результате тяжелое разочарование для больных.
В основе этого грустного явления лежит прежде всего недостаточная осведомленность. О многих очень важных, замечательных сторонах нашей жизни у нас пишут мало, люди знают об этом недостаточно. Институт имени Филатова – учреждение, единственное в мире. А много ли написано у нас о нем в общей (не специально медицинской) прессе?
Мне не раз приходилось слышать от В.П. Филатова и его сотрудников-врачей горькую претензию в адрес писателей.
– Ведь пишут – ничего не скажешь, пишут! – говорил мне В.П. Филатов, – и пьесы, и сценарии, и рассказы. Есть и спектакли, и кинофильмы… Иные делают это словно бы и добросовестно, – приезжают к нам в институт, знакомятся с материалом, а потом напишут такое, что «унеси ты мое горе на гороховое поле»!
В связи с этим я позволю себе рассказать забавный – а может быть, и не такой уж забавный – случай.
В одном из одесских кинематографов показывали фильм, главный персонаж которого был слепым и в конце фильма прозрел. Группе больных института (из тех, что сохранили остатки зрения) разрешили пойти на дневной сеанс. Меня отпустили с ними – за старшую. Пошли мы весело, с шутками. Ждали – будет интересно. И вот возвращаемся после сеанса. Без всякого оживления, без острот и смеха, даже впечатлениями не делимся! Потом я замечаю, что почти вся наша группа, обогнав меня, ушла далеко вперед, а меня Володя Горев все время заставляет идти медленно… «Не торопитесь… У вас – сердце, у вас – одышка…» И чего только еще у меня нет!
– Володя, почему мы с вами плетемся сзади? Тут он не выдержал и сказал с укором:
– Ну, как вы не понимаете? Ругаются они, а при вас неловко им…
Оказывается, они всю дорогу ругали кинофильм такими словами, в каких я соревноваться с ними не могла… Они были обижены: лучше ничего не показывать, чем так бесстыдно врать!
Я с ними не спорила…
