Текст книги "Танцы минус (СИ)"
Автор книги: Александра Стрельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Глава 9
Утром в фитнес не иду. Торопливо проделываю комплекс «дежурных» упражнений прямо в номере, принимаю душ и сажусь в седло мотоцикла. Есть не хочу совершенно. Меня раздирает нервное возбуждение. Еду не в цирк, а сразу в гостиницу к отцу. Вряд ли он окажется такой ранней пташкой, чтобы в 9 утра уже быть на рабочем месте.
Точно. Еще в номере и спит. В комнате все так, словно я тут пару дней назад и не появлялась – все следы сделанной мной уборки потерялись под новыми завалами. Убираюсь снова, а попутно обыскиваю все потайные уголки – ничего. Пакетика с зельем нет. Что это может означать? Дернул вчера все, что было? Тогда сегодня, наверно, точно пойдет за новой порцией…
Когда время переваливает за одиннадцать, терпению моему наступает конец. Встаю из кресла, в котором коротала последние полчаса и иду будить этого соню.
– Пап!
Ноль эмоций.
– Па-а-ап!!!
Даже не шевелится! Вот ведь! Хватаю его за плечо, трясу… И вдруг понимаю, что он… Господи! Да он же холодный совсем!
– Папа! Папочка!
Пытаюсь перевернуть его тяжелое тело на спину, получается плохо, но я тащу изо всех сил. Лицо ужасное. Вокруг рта какая-то то ли пена, то ли что-то на нее до крайности похожее. Губы задрались и получается, что он вроде как скалится. Приникаю ухом к его груди. Тихо… Пульса тоже нет. Не верю!!! Я не хочу в это верить! Папочка!
Потом, много позднее в местной Валдайской больничке мне сообщают, что умер он приблизительно в середине ночи. И виной всему оказалась сильнейшая передозировка… Наркотики! Все те же чертовы наркотики! И клятый Яблонский! Если б я не сидела с Евгенчиком и не слушала под водочку душещипательные истории про его почившую в бозе жену, я бы поехала к отцу и быть может… Не могу об этом думать. Как я буду жить с мыслью о том, что могла спасти собственного отца, но не сделала этого?.. Собственно, даже знаю как – так же как мой папа, который всю жизнь казнил себя за то, что не оказался рядом с мамой, когда на нее напали те уроды…
Руки дрожат, в глазах двоится. Спина, которую я здорово потревожила, когда переворачивала отца, рвет как гнилой зуб. Душевное состояние под стать физическому… Как мне быть дальше? Что делать? Больничный коридор, в котором стоит облезлая лавочка, где я пытаюсь хоть как-то взять себя в руки, полон народу, но я не вижу никого. Для меня он пуст. Даже вздрагиваю, когда чья-то рука обнимает меня за плечи. Егор? Как бы я хотела, чтобы это был он. Чтобы вволю поплакать у него на груди, чтобы он утешил, обнял, защитил от того, что терзает меня сейчас изнутри так, что хочется выть в голос.
Но это конечно же не он. Всего лишь Михаил Степанович. Цирковой шпрехшталмейстер… Ненавижу его. Ненавижу сейчас всех, кто был все время рядом с отцом, мог помочь ему, но не сделал этого. Позволил ему все глубже погружаться в наркотическую зависимость…
– Вы знали, что он наркоман?
Даже пугается.
– Да боже упаси! И не думали, Маш! Радовались. Думали, выпивать наконец-то бросил… Он, правда в последнее время, ну, после того, как с тобой та история приключилась, и так меньше стал, – щелкает себя по горлу характерным жестом. – А тут и вовсе завязал.
– И давно завязал-то?
– Да уж с полгода так точно… Даже чудно было. Все пили в три глотки, а он бросил.
– А с чего пили-то?
– Так Италия ведь… Мы тогда как раз в Италии были. Там вина больше, чем воды, а твой отец и не притрагивался. Тогда-то все внимание и обратили…
Италия, стало быть… Как все просто, как все предельно ясно… Утыкаю лицо в ладони. Красноносый Михаил Степанович сочувственно сопит рядом. Лучше бы отец что ли пить продолжал. Вон, этому-то алкашу – хоть бы что. Мысли как заведенные мечутся по знакомому кругу. Кто? Кто, блин?!! Кто в моем родном цирке торгует смертью?
– Михаил Степанович, а кто нынешний хозяин вашего шапито? И кто взял на себя роль директора?
– Ну, директора у нас сейчас нет – только я вроде управляющего. Ну и бухгалтер. Ты ж ее знаешь – Тамара Садыкова, жена Ерлана, дрессировщика. А хозяин… Хозяин недавно сменился.
– До Италии или после?
– До.
– И кто он?
Склоняется поближе так, что ощущаю запах застарелого перегара.
– Так ведь вот какое дело, Маш. Не знаем мы. Какая-то фирма купила. Называется «Корп-Инкорпорейтед». А кто уж за ней стоит?..
Видимо пора опять звонить Приходченко… Уж он-то, если цирк моего отца попал к ним в разработку, должен знать, что за «Корп-Инкорпорейтед» такая… А не знает, так вполне в состоянии узнать. Да и с Яблонским мне что-то совсем ничего не понятно. Его тоже держат под колпаком, не арестовывая, чтобы не спугнуть всю шайку раньше времени? Ничем другим тот факт, что после моего сообщения его статус не изменился, объяснить просто нельзя. Или на самом деле мои подозрения в той части, которая касается торговли наркотиками, по отношению к Ивану ошибочны? Но тогда зачем ему было нанимать тех двоих, что хотели меня избить?..
Ладно. Сначала надо заняться организацией похорон…
Когда умерла мама, отец категорически настоял на том, чтобы похоронили ее не в том городке, где она была убита, а на родине – в Калязине. Стало быть и ему лежать там же, рядом. Вот только денег у меня совсем нет… Папа в этом случае всегда говорил, что наши финансы «поют романсы». Мои так целую оперу уже исполняют. Как быть? У Егора денег просить не хочется категорически. Ксюха в Париже. Занять у Федьки с Анной?.. Как-то неловко. Еще подумают, что после того, как они мне денег на школу танцев предложили, я им и вовсе на шею сесть решила. В крайнем случае, конечно попрошу – куда деваться-то, но пока…
Набираюсь смелости, засовываю куда подальше свою гордость и звоню Егору. Все-таки он сам просил звонить «ежли что». А повод действительно серьезный. Для меня, по крайней мере. Но он не берет трубку. Ни по его прежнему телефонному номеру, который уже вполне в зоне доступа, ни по новому, который он обрел, позаимствовав мобильник у парней в гараже.
Придется идти к Яблонскому и просить выдать мне вперед мой будущий гонорар. Опять останусь без копейки, ну да что делать? Ничего, как-нибудь справлюсь… На съемочной площадке Ивана нет. Из угла в угол слоняются администраторы. Остальные смотрят в баре футбол. Евгенчик, видно, очень хорошо знает нашего режиссера…
Иду и начинаю решительно барабанить к запертую дверь номера Яблонского. Сначала за ней тишина. Потом доносится какой-то совершенно нечеловеческий рык. А потом и сам великий режиссер – всклокоченный, с мятой физиономией и в жеваной одежде, в которой он, судя по всему, спал, возникает на пороге. Духан от него такой, что сразу вспоминаю Жванецкого: «Когда наутро я открыл дверь из моей комнаты на балкон, два голубя сдохли. Хотя я им кричал: „Отойдитя-я-я“»…
– Поговорить надо.
– Маш, я тебе чего вчера?..
– У меня отец сегодня ночью умер.
– Черт… Подожди минутку.
Скрывается в номере. Возвращается очень быстро, уже в свежей майке, причесанный и с зубной щеткой за щекой. Молча кивает головой в сторону комнаты. Вхожу. Сам Яблонский идет в ванну – завершить утренний моцион. Я же осматриваюсь. Кавардак. Обычный мужской кавардак. Ничего нового и необычного. На прикроватной тумбочке женский портрет в рамке. А он сентиментален…
Беру в руки. Красивая… Очень красивая. И очень молодая. Лицо какое-то… беззащитное. И очень уязвимое.
– Жена.
Смущаясь ставлю портрет обратно. Оборачиваюсь. Стоит, привалившись плечом к дверному косяку.
– Прости.
– Что? Уже насплетничали про нее?
– Да. И прости еще раз. Мне сейчас…
– Что случилось с твоим отцом? Мы же виделись недавно совсем – как огурец был… От чего он умер?
– От того же.
Киваю на портрет. Яблонский бледнеет и отворачивается. Молчит. Потом находит в себе силы уточнить.
– Наркотики?
– Да.
– Дерьмо. Ладно. Чем могу помочь?
– Мне бы денежек в счет будущего гонорара.
– Сколько надо?
Идет к кровати, возле которой на тумбочке лежит его бумажник. Смотрит вопросительно. Пожимаю плечами. Просто не знаю.
– На, – вынимает все, не считая, и протягивает. – На первые расходы должно хватить. Позже карточку катану, еще сниму. И если машина будет нужна, что-то еще такое – только скажи.
Прячу деньги в карман и киваю. Стараюсь не смотреть ему в лицо. Как оказывается тяжело подозревать человека, который тебе настолько симпатичен… Ладно.
– Машина понадобится. Я его в Калязине, рядом с мамой…
Вдруг не справляюсь и принимаюсь реветь. Глупо-то как! Подходит торопливо, обнимает, прижимая мою голову к своей груди. Вырываюсь яростно.
– Не трогай. Никогда бы к тебе не пришла, если бы не деньги!
Смотрит изумленно.
– Да что с тобой, Маш? Что я сделал такого?..
Ухожу хлопнув дверью. В коридоре уже бегу, потому, как он выскакивает следом и что-то кричит мне вдогон. Не выдержу сейчас разговора с ним. Но после… После поговорить нам будет о чем. И о звонке тем двум с его номера, и о наркотиках в его жизни и в жизни моего отца. И к этому разговору я подготовлюсь как следует. Так, чтобы ему врать мне и в голову не пришло.
Опять звоню Егору, но он вновь не берет трубку. С одной стороны обидно – никогда его нет рядом. С другой – испытываю облегчение. На разговоры и очередное выяснение отношений с ним у меня сил тоже нет. Да и не хочу от него ни помощи, ни жалости, ничего… В больнице мечтала об этом, а теперь уже все… Отмечталась.
* * *
Возвращаюсь на Валдай только через неделю. Денег, которые мне дал Яблонский, хватило с лихвой. В цирке народ тоже скинулся, опять же «гробовые», которые выдает по такому случаю государство… Теперь мой бедный отец лежит рядом с мамой. Надеюсь, что и на небесах они тоже встретились…
За эти дни успеваю не только организовать похороны и поминки, но и съездить в Москву к Приходченко. Уже с ним иду к «следакам» из спец-группы. Обещают поподробнее узнать про хозяина «Корп-Инкорпорейтед». Оживляются, когда рассказываю о том, что отец подсел на наркотики в Италии.
– Прости, Маш. Понимаем, как для тебя это все тяжело, но для нас это реальный шанс через цирк твоего покойного отца выйти на тех, кто убивает людей. Убил его и убьет еще многих, если мы не положим этому конец.
Рассказываю про Яблонского и его жену. Приходченко звонит куда-то и через некоторое время подтверждает – все так и было, как мне рассказали. Задаю и тот вопрос, который с некоторых пор занимает меня особо: а не мог ли сам Иван Яблонский быть тем человеком, который поставлял жене наркотики? Отрицательно качает головой.
– Проверяли. Ничего не нашли. Даже намека нет. Да и потом там было все так очевидно…
– И что? Эту гниду, пушера, который ее убил, так и не прищучили?
– Не успели, Маш. Сам перекинулся. И тоже от передоза. А говорят, справедливости в мире нет…
– А как же с тем, что Иконников именно Яблонскому звонить тогда хотел?..
– Мы об этом помним, Маш, но, согласись, хлипковато для того, чтобы обвинять человека.
Киваю, правы. Но ведь можно для начала не обвинять, а подозревать. И как следствие присматриваться внимательнее…
– Мы и присматриваемся, Маш, поверь, очень внимательно присматриваемся.
Мнусь, но потом все же спрашиваю про Егора. Оказывается, с ним все в порядке. Пару дней был в Москве. Пока шли допросы тех двоих, что на меня напали. Потом отбыл назад, на Валдай. Проверить кое-что из показаний арестованных. По телефону проявляется регулярно. Это только я у него – вне зоны доступа… Вполне осознанно…
Папа бы сейчас, наверно, позвонил, назвал бы его как-то смешно и обидно, а потом предложил бы спеть… Но папы теперь нет… Надо взять себя в руки. Приходченко не обязан переносить мои истерики и заниматься утешением разнервничавшихся дам. А раз так, стоит перестать думать об отце и вернуться к мыслям о делах.
– Ну и что, удалось Егору выяснить что-нибудь интересное?
– Только то, что те «правильные люди», которые подтвердили этим двум уродам, что заказ идет от надежного человека, лично его тоже не знают. Опять-таки общались только по телефону. Им он в качестве пароля назвал другие верные фамилии – уже авторитетных людей из Москвы. А дальше – тупик. Эти люди нашего орла и знать не знают. Ну или врут, а прижать их нам уже совсем нечем.
Короче: дело ясное, что дело темное… И откуда, интересно, у Яблонского такие связи в криминальном мире? Один из «следаков», главный, только качает головой.
– Совсем не факт, Маш, что это именно его связи. Да и вообще нет никакой уверенности в том, что звонил именно твой режиссер. Кто-то вполне мог просто воспользоваться его трубой.
– Не мог. В том-то и дело. Он его нигде не бросает. Или в кулаке таскает, как гранату, или в карман джинсов засовывает. Они с этим его телефоном как пуповиной связаны…
– Ладно, не дрейфь, разберемся…
* * *
На Валдай добираюсь без приключений. Да и какие особые приключения в поезде? Пока отъезжаем от Москвы, постоянно звонит телефон. Видимо Приходченко был не больно-то сдержан на язык и про мою беду рассказал всем, кому смог. Первым звонит Федька. Неловко высказывает свои соболезнования. Предлагает любую возможную помощь. Упрекает, что раньше не позвонила… Потом в трубке возникает Ксюха. Они с Серегой все еще в Париже, но слышно ее, как ни странно лучше, чем Федьку, который ко мне территориально значительно ближе. Тоже выражает свою печаль по поводу смерти близкого мне человека. Жалеет, что ее не оказалось рядом, чтобы помочь.
– Я звонила Егору. Была поражена, что и для него смерть твоего папы – новость. Вы так и не общаетесь?
– Я пыталась дозвониться до него, Ксень, несколько раз. Как раз, когда папа умер… Сообщить, и, если честно, деньги были очень нужны…
– И что?
– Трубку не взял… И не перезвонил потом.
– На что ж ты тогда отца-то хоронила?..
– Люди помогли… Яблонский, папины коллеги из цирка…
Молчит. Сказать тут действительно нечего. Жду, что Егор хоть теперь-то позвонит. Наверняка ведь ему все последние новости сообщили. И не по разу. Но – нет. Зато звонит Иван.
– Как у тебя дела, Маш? Все нормально прошло?
– Да. Спасибо.
– Маш, я так и не понял, что тогда…
– Иван, мне сейчас не с руки. Я уже в поезде, скоро приеду, тогда и поговорим…
Молчит. Явно хочет еще что-то сказать, но сдерживает себя.
– Ладно. Тебя встретить на вокзале?
– Не стоит.
* * *
На Валдае дождь. Темно, сыро, холодно… Зря я отказалась от того, чтобы меня встретили… В гостиницу добираюсь мокрая и злая как черт. Хочу в горячий душ и чтобы напор посильнее. Да… Хорошо… Барабанит по макушке так, что собственных мыслей не слышно. К тому и стремлюсь… А теперь – в кровать. Досыпать. Ехать на Валдай поездом – не самая удобная вещь. Приезжает в час ночи, пока до гостиницы доберешься – уже самая ее середка.
Натурные съемки нашего кинофильма подходят к концу. Цирк, в котором всю жизнь проработал отец, и в котором выросла я, тоже скоро свернет свой шатер и двинется дальше по стране… Нужно что-то предпринять до этого. Нужно любым способом найти хоть какие-то зацепки, какие-то реальные доказательства, чтобы Приходченко и следаки из спец-группы могли начать действовать в открытую. Но пока что единственным очевидным шагом остается разговор с Яблонским. С папой я ведь поговорить так и не успела…
Кто, интересно, пришел тогда к нему в номер, когда мы болтали по телефону в последний раз? Он тогда простился со мной достаточно торопливо, что для него было совсем не характерно. А я не обратила на это должного внимания потому, что над душой у меня стоял чертов Яблонский! Все тот же чертов Яблонский!
А может не ждать до утра? Может пойти к Ивану прямо сейчас? Его номер на моем же этаже, совсем неподалеку. По балконам я доберусь до него незамеченной и в два счета… Встаю, натягиваю джинсы и футболку. На ноги – кроссовки. Что еще мне понадобится? В ванной комнате отрезаю и сматываю в маленький клубочек привязанный на специально приделанные шурупчики кем-то хозяйственным синтетический шпагат. Диалектика жизни. Кто-то на нем белье сушил, а я им своего режиссера связывать собираюсь…
Пожалуй, все. Остальное для допроса с пристрастием у него в номере найдется – ножницы, бритва… Или просто целлофановый пакет, чтобы натянуть его на его дурацкую башку! Собираюсь с духом. Я сделаю это. Должна и сделаю.
Когда выхожу на свой балкон, вижу, что окно его номера освещено. Неудачно… Отложить? А вдруг он там с кем-то, кто окажется мне до крайности интересен? Вдруг что-то удастся подслушать?
Решено. Лезу. Осторожненько заглядываю в окно и понимаю, что как раз подслушать какой-то важный разговор мне удастся вряд ли. В первую очередь потому, что у одного из «собеседников» рот занят. Оксана играет с членом Яблонского как сытая кошка с мышкой. То притронется кончиком языка, то мягко проведет губами вдоль, то сожмет, то выпустит. Яблонский (Ёблонский чертов!) лежит на спине, закинув руки за голову на высоко взбитые подушки и с ленивой полуулыбкой наблюдает за ее действиями. Не то Ивану сейчас нужно, совсем не то!
Как же плохо эта чертова девица чувствует настроение и внутренний, скрытый ритм человеческих эмоций. Именно поэтому и не могла правильно станцевать… Вот и сейчас ей бы не играть в свою кошачью сексуальность, а просто отдаться страсти. Грубой, подчас некрасивой внешне, но честной. Даже если ее на самом деле нет, сыграть ее, что ли… Актриса она в конце концов, или так, погулять вышла?
Мне вот, кажется, даже играть бы не пришлось. Окажись я на ее месте… И не знай я про Ивана того, что знаю…
Рассматриваю его тело. Надо признать с известной жадностью. Стройный. Ярко выраженных, накачанных бицепсов-трицепсов нет, но и хлипким его не назовешь никак. Плечи широкие, грудь выпуклая. И вся покрытая темными волосами. Не кудрявыми зарослями, вроде тех, про которые одна моя знакомая врачиха – по мужу Саркисян – говорит: «Лежишь, как в мохэре». Скорее растительность на груди и животе Ивана заставляет вспомнить растиражированный Голливудскими умельцами торс Пирса Броснана. Хорош, зараза. И следит за собой – подмышки выбриты, волосы в паху тоже коротко острижены. Впервые вижу такое… Егор ничем подобным не занимался никогда…
Ну да… О муже это я очень вовремя. Как раз чтобы одернуть себя и перестать глотать слюну, глядя на занятого с Оксаной Яблонского. Куда меня несет? Очень умная идея сменить мужа, который считает всех баб никчемными дурами, на любовника, который, напротив, ценит их так высоко, что трахает всех, кто попадает в его поле зрения. Любовь к такому человеку может принести еще больше боли, чем любовь к кому-то вроде Егора. Может, я скрытая извращенка со склонностью к мазохизму?..
Говорят, что безвыходных положений не бывает. Просто безвыходным мы называем то, выход из которого нам не нравится. Что ж… Может и так. Только в моем случае никуда не годятся сразу два возможных варианта. Всегда, впрочем остается третий: послать куда подальше оба… То есть обоих. Только вот ведь какая незадача – этот выход мне тоже почему-то не нравится…
Впрочем, чего предаваться дурацким размышлениям? Все равно после того, как я поговорю с Иваном и задам все интересующие меня вопросы, он в постельку со мной не захочет больше никогда. Если, конечно, он сам не мазохист – любитель связывания и прочих игр такого рода…
Давя несвоевременный смех убираюсь с его балкона. Последняя мысль, которая посещает меня перед тем, как я все-таки засыпаю, такова: «Интересно, после этих ночных упражнений сцена с танцем в моем исполнении в кино останется или будет вырезана подчистую?..»
Утром, хоть и встаю поздно, но чувствую себя не выспавшейся и злой. Гостиница тиха и пуста. Все уже выдвинулись навстречу трудовым будням. Ресторан на первом этаже, в котором осуществляется прокорм съемочной группы, тоже закрыт. «Опоздала усюду». Вспоминаю эти слова и невольно начинаю улыбаться.
Этой истории уже много-много лет. Собственно, история даже не моя. Но я ее почему-то люблю. Рассказывала ее мне девчонка, с которой я жила в одной комнате в интернате. Это был очередной детский дом, в который меня раз за разом пристраивал тренер. Но в этом я, как ни странно, прижилась. Видимо, атмосфера в этом заведении была другой, отличной от холодной официальной «доброты и заботы» других государственных учреждений по присмотру за безнадзорными детьми.
Так вот! Та девчонка рассказывала историю про свою бабушку. Причем как-то просто к слову. Почему она меня так зацепила, что я запомнила ее навсегда?.. Мама и папа этой девчонки (когда ее самой еще и в проекте не было) пришли домой из института среди дня. Уходить по делам (они оба подрабатывали вечером) им надо было еще только через пару часов. Постоянный недосып сказывался, и они решили прикорнуть, пока было время. Предупредили бабушку, чтобы она разбудила их строго в определенное время.
Проснулись – за окном тьма, вместо белого дня, как планировалось. А рядом, у их изголовья стоит переминаясь с ноги на ногу бабушка и совершенно убитым тоном тихонько приговаривает себе под нос: «Миленькие мои! Опоздали усюду!»
Старушка просто не смогла решиться будить их… Слишком любила, чтобы лишить возможности выспаться… Вот только всей ее любви не хватило на то, чтобы предотвратить их гибель в автомобильной аварии. А потом умерла и сама бабушка, в результате чего ее маленькая внучка и оказалась в детском доме. А вот история сохранилась. В моей памяти так точно…
Иду сначала в фитнес. Помучить мышцы моей бедной спины. Потом по дороге на съемочную площадку покупаю здоровый мешок пончиков. Они горячущие, сахарной пудры продавщица не пожалела, коричневая бумага пакета тут же промаслилась. Красота и вкуснота. Все, как в детстве. В ту пору, когда за меня еще не взялся Иван Сергеевич Терехин, мой тренер. До места доношу хорошо если половину купленных сладостей. И на эти остатки народ набрасывается так, словно не ел вообще никогда в жизни. Последний пончик достается Яблонскому, который отвоевывает его, на всю катушку используя свое главенствующее положение в нашей кино-стае.
Распихав страждущих с криками: «Идите работать, бездельники!», Яблонский вонзает свои непозволительно белые зубы в сильно примятый и уже остывший пончик, как собака в косточку. Аж рычит. Сахарная пудра, которой на дне пакета еще полно, тут же припорашивает его темную эспаньолку, сыпется на черную майку. Пончик исчезает мгновенно. Яблонский для верности еще раз заглядывает в пакет – не осталось ли еще хоть чуть-чуть, горестно вздыхает и принимается вылизывать с пальцев, а потом и со дна пакета сахарную пудру. Смешной. Неужели несколько часов назад я собиралась связать его и душить, натягивая ему на голову целлофан?..
– Что ж вы голодные-то такие? Пообедали бы…
– Некогда, Маш! И поговорить нам тоже сейчас некогда, а хочется. Не понял я тогда ничего. Зря ты отказалась от того, чтобы я тебя ночью с поезда встретил. Я расстроился…
– Я даже видела как…
Оставляю его с недоумением на лице, через которое начинает медленно проступать понимание и, как мне кажется (хоть я сама в это не больно-то верю), смущение. Оксана смотрит на меня победительно. Наверно он все-таки что-то такое ей пообещал. Мне в общем-то все равно, будет та сцена в кино или нет, но почему-то все равно обидно. За все тот же «конечный результат», за который так ратовал не так давно Яблонский. Ведь сцена с моим танцем действительно получилась классной.
Егор не звонит. Проверяю телефон – а вдруг не слышала? Вот идиотка-то наивная! Наверно, муж мой все-таки прав – я действительно дура. И все мы бабы вместе взятые тоже. По крайней мере там, где речь идет о тех, кого мы любим, кого приручили, кого считаем частью себя…
Любовь, как радикальный метод борьбы с разумом. Вроде того, как гильотина идеальна для окончательного устранения перхоти…
Иду, смотрю на телефон, вместо того, чтобы смотреть перед собой, и в результате сталкиваюсь с Евгенчиком. Сразу понятно почему это происходит – у нашего энергичного директора в руках аж два телефона! И он тоже смотрит на них, а не вперед. И как мы раньше жили без них?
У Сидорчука на лице написала вселенская тоска.
– Маш! У тебя сеть есть?
– Вроде да…
– А эти суки, едрить их в колено, опять вне зоны доступа! Оба. Долбаная связь! Специально ведь перед тем, как ехать сюда узнавали, какой провайдер в этих краях надежнее всего работает. И здесь, перед тем как симки с местными номерами купить, еще дополнительно уточняли. И – вот тебе! Яблонский где?
Отвечаю стандартно:
– Где-то тут был. А что?
– Да как что? Все ж телефоны, который покупались для нужд съемочной группы, на его имя записаны, а эти заразы в колл-центре соглашаются говорить только с владельцем номера…
– Постой-постой! На Яблонского все номера?..
– Ну да.
– Евгенчик! А сколько их всего? Не знаешь?
– Знаю. Как не знать? – начинает загибать пальцы. – У меня – три. Мало ли кому дать для связи надо будет? Два вот они, третий сейчас водителю на дежурной машине отдал. Еще у оператора-постановщика, у главного осветителя, у дизелистов, у механиков в гараже. Итого, кажется, семь. Ну да! Все правильно.
– А у самого Яблонского?
– У него нету. Он у нас мальчик крутой, с понтами. И денег у него – хоть попой ешь. Сказал: «Чего я буду как идиот с двумя телефонами ходить? Один местный, другой не местный!» В итоге подключил себе на свой постоянный номер какую-то услугу, чтобы подешевле в роуминге…
Дальше уже не слушаю. Дальше мне уже совершенно не интересно. Дальше мне бы срочно остаться одной, быстро-быстро подумать и позвонить. Федька сказал Егору, что тем двоим, что меня бить хотели, звонили с телефона Яблонского. Егор сообщил о том же мне. Но ведь я сама-то так и не видела телефонного номера, про который шла речь! Что как это не личный номер Ивана, а один из тех семи, про которые мне только что рассказал Евгенчик?
Звоню Федьке.
– Федь, помнишь ты пробивал телефонный номер, с которого звонили тем двоим, что на меня напали?
– У меня, Маш, склероза пока нет. Анька, правда, в этом иногда сомневается, но я-то сам точно знаю.
– Федечка, а ты, случаем тот телефончик не помнишь? Или, может, записал где?
– Маш! Ну ты за идиота-то меня не держи! Ясен пень записал. И к материалам следственного дела его приобщили.
– Продиктуй. Или смской пришли.
Сопит. Насторожился.
– А тебе, голуба-душа, зачем?
Обрисовываю ситуацию. Тихо ругается. Потом через какое-то время принимается диктовать. Ну точно – это какой-то совершенно незнакомый мне номер, который не имеет ничего общего с тем телефоном, на который я всегда звоню Яблонскому… Сообщаю об этом. Федька ругается уже громко.
– Значит, у кого, говоришь, эти телефоны?
– Да, считай, у всех! Воспользоваться ими может практически каждый желающий.
– Дерьмово…
– Как быть?
– Да хрен его знает, как тут быть. Стрелок твой вон тоже от непоняток коленце выписал…
– Какое еще коленце?
– А такое. Не по телефону обсуждать, вот какое.
– Он в Москве?
– Нет. Носят черти…
– Про «Корп-Ин…»
– Говорю же – не по телефону.
Возвращаюсь на площадку и первым делом натыкаюсь на взгляд Яблонского. Хороша б я была, если бы вчерась все-таки влезла к нему в номер с бельевой веревкой и своими вопросами… Мне становится так стыдно, что лицо мое заливает жаром. Наверняка стала красной, как рак. Еще не хватало! Яблонский продолжает сверлить меня тяжелым взглядом, и я трусливо предпочитаю борьбе бегство.
В гостинице по-прежнему пусто и тихо. Поднимаюсь на свой этаж, открываю дверь в номер и чуть не вскрикиваю от неожиданности, когда мне навстречу с кровати поднимается Егор. Обида на него за то, что так и не появился рядом, когда был так нужен, за то, что так и не перезвонил, так и не разделил со мной боль, которую мне причинила смерть отца, вспыхивает с новой силой. Что ему теперь-то нужно?
Так и спрашиваю. Пожимает плечами независимо.
– Новостями поделиться хотел.
– Хорошими или плохими? Если плохими, то можешь сразу выкатываться. Мне плохих надолго хватит.
– Мне очень жаль, Маш, что так вышло с твоим отцом…
– Мне тоже.
Молчим. Мнется, явно на что-то решаясь. Потом вынимает бумажник.
– Если ты не против, я бы хотел как-то…
– Помочь? Спасибо, но с этим ты немного опоздал. Мне уже помогли.
Скулы его краснеют. Он неловко прячет кошелек обратно в карман. Откашливается. Что-то еще скажет? Или нет? Смотри-ка все-таки решился!
– Это твой режиссер? Он денег дал?
– И он в том числе.
Опять хватается за бумажник.
– Верни ему. Сколько?
– Верну. Сама. Когда смогу.
– Маш, он ведь преступник, сама знаешь. И вообще, я не хочу, чтобы ты…
Стою, улыбаюсь ему в лицо. Как мило! Степень «преступности» Яблонского здесь совершенно не при чем, просто самолюбие Егора оказалось задето тем, что его жену (хоть и бывшую) ссужает деньгами другой мужчина. Как обычно мои чувства, мои переживания его интересуют в последний момент. Вместо того, чтобы поговорить о том, каково мне сейчас, как-то поддержать морально, позволить выплакаться на своем плече, наконец, он просто сует мне деньги…
– Уходи, Егор.
– Не истери. В конце концов у нас здесь есть общее дело.
Офигеть! Чтобы Егор да со мной, да про общее дело?! И никаких: езжай в Москву, там глажки гора?!! Впрочем, теперь ему, небось, кто-то другой гладит. Может, в этом объяснение всему?
– Говорю же – у меня новости. Во-первых, я тут кое-куда влез…
Продравшись через компьютерный жаргон, которым изобилует его рассказ, наконец-то понимаю, что Егор взял и взломал сервер той самой компании «Корп-Инкорпорейтед», которая купила цирк моего отца.
– Я перетряс всю бухгалтерию, все закрытые внутренние файлы, все договоры и всю отчетность. Но ничего, кроме банального ухода от налогов, в делах компании так и не нашел… То ли ведут они бухгалтерию по операциям с наркотиками по-стариночке, на бумаге. То ли хозяин компании и нынешний владелец цирка твоего отца к этому подлому бизнесу не имеет никакого отношения. Понимаешь, что это значит?
Киваю. Очевидно, что дела проворачивает кто-то рангом существенно ниже хозяина корпорации. Кто-то из самого цирка. Кто-то, кто очень хорошо знал моего отца, и кого прекрасно знаю я…
– Кто это может быть, Маш? И еще. Надо понять, где именно в цирковом скарбе можно оборудовать надежный тайник для наркоты. Ты же все там знаешь, подумай.
А то я уже не гадала по этому поводу! Всю голову сломала. В принципе, мест достаточно. Барахла циркачи с их всевозможными трюками и разнообразными приспособлениями для их проведения действительно таскают за собой огромное количество. Правда, каждый следит за своим добром пристально, чужого никого к нему не подпустит. В конце концов от этого самого «барахла» вполне возможно будет зависеть жизнь трюкача, а уж его здоровье так точно. Получается замкнутый круг: если мы узнаем кто именно возит наркоту, мы, скорее всего сможем с достаточной степенью вероятности предположить, где у него тайник; и наоборот – найдем тайник, сможем очень точно очертить круг тех, кто может быть замешан в торговле наркотиками.
