Текст книги "Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг"

Автор книги: Александра Коллонтай

Соавторы: Г. Мясников,К. Уорд,Ян Геббс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Успех государственного капитализма в области экономического развития несомненен. Отрицать его могут только слепцы и реставраторы частнособственнического капитализма. Но эти успехи наряду с кризисом частнособственнического капитализма во всех странах только свидетельствуют одно: государственный капитализм прогрессивнее частнособственнического, сильнее его.

И в самом деле. В 1920 году вся промышленность городов была разорена и доведена до 15–20 % от 1913 года. Белогвардейские орды вкупе и любе с капиталистами всех стран рыскали по стране, уничтожая все, что только можно уничтожить и достигли небывалого в истории успеха в области разорения страны, разрушения ее производственных сил.

С 1921 года в условиях финансовой и экономической блокады начинается тяжелый, длительный процесс восстановления разоренной промышленности. И это достигается в пять лет. К 1926 году промышленность достигла довоенного уровня. А с 1926 по 1930 год достигла 200 % довоенного. И это в условиях отсутствия кредита, финансовой блокады!

Какая страна частнособственнического капитализма могла бы выдержать финансовую блокаду, какую выдержал СССР? И не только дать в этих условиях рост, подобный росту индустрии СССР, а сохраниться и миновать катастрофы? – Такой страны нет. И если в условиях самого тесного экономического сотрудничества и финансирования буржуазия переживает кризис, угрожающий самому существованию ее господства, существованию частной собственности, то что было бы с любой буржуазной страной, если бы она жила в условиях фактической блокады в продолжение больше чем 12 лет? Да начала бы свое развитие с 20 % 1913 года? – Что было бы с ней? Она перестала бы существовать как страна частнособственнического капитализма, в ней была бы революция. А СССР не только живет, но и растет. Растет бурно: так растет, как никогда и ни одна из стран буржуазии. И это при скованности, бюрократической опеке и боязни творческих сил пролетариата, крестьянства и интеллигенции. А что было бы, если бы сами пролетарские массы стояли во главе производства в лице своих Советов Рабочих Депутатов предприятий, во главе распределения в лице Кооперации и во главе государственного контроля и над деятельностью Советов, и над деятельностью Кооперации в лице своих производительных, профессиональных союзов, да так построенное государство имело бы многопартийную форму управления, обеспечивая все права и свободы и юридически, и фактически за всеми пролетариями, крестьянами и интеллигентами в неизмеримо большей мере, чем в любом буржуазном государстве: свободы коалиций (организации партий), слова, печати, собраний и т. д., давая простор всем творческим силам трудящихся масс, скованных вековым гнетом, насилием – разве тогда могло бы иметь место вредительство? Смоленские, артемовские истории? Мелкие и крупные хищения? А теперь нет ни одного крупного строительства, где бы не было хищения, нет ни одного торгпредства, где не было бы казнокрадства, грабительства. И рост, колоссальный рост, невиданный рост экономического, культурно-бытового строительства показывал бы истинные чудеса. И разве так организованный пролетариат – в свое государство – не являлся бы в действительности отечеством всех трудящихся, угнетенных масс? Разве там не находило бы убежище все разномыслящее рабочее племя – гонимое за борьбу против капитализма? А теперь это убежище бюрократии и при том бюрократии, целиком и полностью разделяющей убеждения бюрократии СССР. И будь ты хоть самым патентованным бюрократом, вроде Троцкого, – но раз ты имеешь самые малюсенькие, крохотные разногласия вроде тех, что имели и имеют наши именитые оппозиционеры, сущность которых сводилась к тому, с какого волоса начинается плешь или с какого % роста производства начинается интернационализм – и эти не имеют права думать вслух, «смеяться скопом» и рассаживаются по тюрьмам, рассылаются по гиблым местам, изгоняются из страны, а то и пристреливаются в тиши внутренних тюрем ГПУ, то все многомиллионное пролетарское племя всех стран, все разномыслящее, разноязычное, стремящееся низвергнуть наемное рабство не могут видеть в нем своего отечества. И если все-таки влияние бюрократии СССР велико, то это происходит за счет эксплуатации ореола русской ноябрьской революции и во-вторых – служит показателем того, как тяжко живется пролетариату: хоть черту на рога, но чтобы избавиться от вечного наемного рабства. И одним фактом своего существования Рабочее Государство делало бы больше, чем все ухищрения бюрократии, чем все златоусты и писатели. Оно было бы набатным зовом, зовущим на сокрушение стен эксплуататорского Иерихона.

Успехи СССР в области экономического строительства показывают лишь, что государственный капитализм сильнее частнособственнического, как успехи буржуазии своего времени показывали прогрессивность ее производственных отношений по сравнению с феодальными.

Те же доказательства, что бюрократия СССР борется против частнособственнического капитализма, как внутри Союза так и вне его доказывают, что государственный капитализм враждебен частнособственническому и являются доказательствами того, что бюрократия верна своим классовым интересам. Как и буржуазия, борясь с СССР, остается верной своим классовым интересам, охраняя свое господство. Она не хочет быть экспроприированной ни бюрократией, ни пролетариатом. И это ни в какой мере не может служить доказательством пролетарской сущности государства СССР.

На частном вопросе «о самокритике» брошюра освещает вопросы программы: за что бороться, вопросы тактики – как бороться, вопросы устава – как строить ряды, чтобы победить. Но все эти вопросы мало разработаны. Другие, сохранившиеся рукописи: 1) «Краткая критика теории и практики ВКП (б) и Коминтерна», 2) «Какое государство в СССР», 3) «Проект платформы Рабочего Коммунистического Интернационала», 4) «Проект Устава Рабочих Коммунистических Партий СССР» – дают более конкретный материал для программно-тактической уставной дискуссии.

Товарищи, те, что действительно болеют и мучаются болезнями и муками пролетариата, все, что дерзают сметь суждения свои иметь, все, что смелое и честное есть в пролетариате всех стран, пойдут на эту дискуссию. Они должны знать, за что бороться, как бороться и как строить свои ряды, чтобы победить. Ясные, точные ответы на эти вопросы развяжут энергию пролетариата и помогут организоваться для боя и побед.

Заграничное представительство временного Центрального Бюро Рабочих Коммунистических Партий СССР не имеет материальной возможности пользоваться формально, законно признанными свободами буржуазным государством и не может без помощи товарищей издать эти материалы. Необходима материальная поддержка. Будь эта поддержка, мои рукописи не были бы украдены, а давным-давно были бы в печати. Помогайте, товарищи!

Вторая помощь – это продвижение всех брошюр, книг в СССР пролетариям СССР. Надо найти пути, закрепить их и начать работу.

Прекратившийся журнал «Рабочий Путь к власти» должен быть продолжен изданием здесь. Нужны средства, сотрудничество, связи.

Помогайте!

Автор

Октябрь, 1930 г.

Слово покойникам

(Вместо введения)

В сентябре 1843 г. Маркс писал Руте:

«До сих пор философы имели в своем портфеле разрешение всех загадок, и глупому миру непосвященных оставалось только раскрыть рты, чтобы ловить жареных рябчиков абсолютной науки. Теперь философия сделалась светской… Если конструктирование будущего и окончательные результаты для всех грядущих времен не наше дело, то я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: в том, что эта критика не боится собственных результатов, и в том, что она не отступает от столкновения с предержащими властями».

Этому критическому настроению одного из будущих авторов «Манифеста» вполне соответствовало настроение другого его автора, Фридриха Энгельса, как это хорошо видно из его интересной статьи, в которой много места отведено изложению взглядов Карлейля.

Карлейль признавался, что у него нет никаких «мориносовых пилюль», никаких панацей для лечения общественных бедствий. Указав на это признание, Энгельс замечает:

«В этом он тоже прав. Еще не совершенна та общественная философия, которая выдает два три положения за свой конечный результат и предлагает „мориносовые пилюли“. Нам не так нужны голые результаты, как изучение. Результаты без развития, которое ведет к ним – ничто: это мы уже знаем со времени Гегеля. А результаты, которые фиксируются как неизменные и не кладутся в основу дальнейшего развития, хуже, чем бесполезны. Но результаты все-таки должны принять определенную, хотя и временную форму; развитие должно вывести их из туманной неопределенности и сделать из них ясные мысли».

В течение времени, протекшего с тех пор, как написаны были эти строчки, социальная философия Маркса-Энгельса тоже пришла в своем развитии к известным результатам, которые получили первое систематическое выражение в «Манифесте Коммунистической партии» и затем пополнялись в других сочинениях авторов. Эти результаты никогда не грешили туманной неопределенностью… Но если справедливо замечание Энгельса о том, что надо дорожить не столько результатами, сколько тем развитием, которое ведет к ним, и что вообще результаты имеют лишь временное значение, то можно спросить себя: не устарели ли результаты, изложенные в «Манифесте», и не осуждены ли они дальнейшим ходом того самого развития, которое некогда привело к ним? Один остроумный француз заметил, что он не хотел бы думать как Вольтер в такое время, когда Вольтер думал бы иначе. Если бы мы захотели думать, как Маркс и Энгельс в такое время, когда Маркс и Энгельс думали бы иначе, то показали бы этим полную неспособность усвоить живой критический дух их учения и, отстаивая его мертвую букву, мы были бы от него гораздо дальше, чем те догматики, о которых говорил Маркс в цитированном выше письме к Арнольду Руге.

Маркс и Энгельс беспощадно критиковали все существующее и не боялись результатов своей критики. Ученики Маркса и Энгельса не должны бояться критиковать результаты, добытые их учителями.

Казалось бы, что это само собой разумеется и что говорить об этом излишне, говорит Г. В. Плеханов, но это не правда, что это само собой разумеется и совсем не излишне об этом говорить теперь, в наше время, когда самой высокой добродетелью провозглашается слепая вера в мудрость «философов», заседающих в Политбюро ЦК ВКП, которые «имеют в своих портфелях разрешение всех загадок, и глупому миру не посвященных пролетариев остается только раскрыть рот, чтобы ловить жареных рябчиков абсолютной науки». Совсем не лишне об этом говорить, когда «всякая критика линии партии, линии ЦК ВКП и справа и слева считается меньшевизмом» со всеми вытекающими отсюда последствиями для дерзновенных критиков. Неправда, что ЦК ВКП не имеет «мориносовых пилюль», никаких панацей для лечения общественных недугов; если бы не имел, то критику считал не только уделом дерзких головорезов, недолгом каждого марксиста, долгом каждого революционера. А что они похожи на догматиков, о которых говорил К. Маркс, и, помысли Г. В. Плеханова, стоят гораздо дальше от Маркса, чем эти догматики, так в наше время никого, уважаемый папаша русского марксизма, в ЦК ВКП этим не смутишь.

Хорошо Вам, уважаемый Г. В. Плеханов, говорить что «ученики Маркса-Энгельса не должны бояться критиковать результаты, добытые их учителями», когда Вы находитесь вне пределов досягаемости. А мы вот, следуя Вашему совету, попробовали критиковать «результаты», добытые учениками Маркса-Энгельса, и испытали и испытываем неловкости «результатов» нашей критики. Но так как Вы нас учили, следуя Марксу-Энгельсу, не «отступать от столкновения с предержащими властями», то мы решили продолжать думать так, как бы думали Маркс и Энгельс, находясь в нашем положении.

И это делаем потому, что: «Сознательные рабочие, ведя дальше свое движение, должны постоянно оглядываться на пройденный рабочим движением путь и обдумывать снова и снова, правилен ли этот путь, нет ли возможности улучшить его». И потому, что: «Только людям неумным и боящимся участия широких масс в политике кажутся неуместными или излишними открытые и страстные споры о тактике, которые постоянно наблюдаются в рабочей печати. На самом деле именно эти горячие споры и помогают тому, чтобы все рабочие втягивались, приучались всесторонне обдумывать свою, рабочую политику, вырабатывали твердую, ясную, определенную классовую линию движения», – как говорил другой, бывший в то время, когда Вы писали свое «Предисловие», в 1900 г. Вашим другом и соратником, другой ученик Маркса и Энгельса Н. Ленин.

Но кроме того этот же Н. Ленин говорил: «Бывают такие споры и такая борьба мнений в печати, которые помогают читателям понять вопросы политики, глубже дать себе отчет в их значении, тверже решить их.

Бывают споры, которые вырождаются в перебранку, в сплетни и дрязги.

Передовым рабочим, которые знают свою ответственность за ход работы, превращающей и организующей пролетариат, надо внимательнейшим образом смотреть затем, чтобы неизбежные споры, неизбежная борьба мнений невырождались в перебранку, сплетни, дрязги, клевету».

Он же находил, что «политическая невоспитанность россиян сказывается, между прочим, в неумении искать точных доказательств по спорным и важным историческим вопросам, в наивном доверии к восклицаниям и выкрикам, к заверениям и клятвам заинтересованных лиц» (стр. 14). И что «всякий разумный человек понимает, что если идет горячая борьба из-за какого бы то ни было предмета, то для установления истины необходимо не ограничиваться заявлениями спорящих сторон, а самому проверять факты и документы, самому разбирать, есть ли показания свидетелей и достоверны ли эти показания.

„Спора нет, это сделать не всегда легко. Гораздо „легче“ брать на веру то, что попадается, что доведется услышать, о чем более „открыто“ кричат и тому подобное.

Но только людей, удовлетворяющихся этим, зовут „легонькими“, легковесными людьми, и никто с ним серьезно не считается. Без известного самостоятельного труда нив одном серьезном деле истины не найти, и кто боится труда, тот сам себя лишает возможности найти истину“ (стр. 84).

„Только тот заслуживает названия члена партии и созидателя рабочей партии, кто внимательно изучает, обдумывает и самостоятельно решает вопросы и судьбы своей партии“ (стр. 116).

„Поэтому мы обращаемся только к тем рабочим, которые этого труда не боятся, которые решились самостоятельно разбираться и стараться найти факты, документы, свидетельские показания“ (стр. 84).

Причем не бояться критиковать результаты, добытые Марксом-Энгельсом – не Плехановым, не Лениным и не ЦК РКП.

Тов. Ленин говорит: „Тов. Чудновский говорил здесь о том, что он позволил себе подвергнуть действия комиссаров резкой критике. Здесь не может быть речи о том, можно или нельзя позволить себе резкой критики, эта критика составляет долг революционера, и народные комиссары не считают себя непогрешимыми. Критика – долг революционера“»

I. Бюрократическое вранье и пролетариат

Всякий грамотный и неграмотный рабочий и крестьянин неожиданно оглушен воем и криками всех партийно-советских профессиональных бюрократов о «самокритике».

Каждая газета, каждый журнал только что голосили, завывали, требуя расправы со всяким иначе-думающим – оппозиционным рабочим, крестьянином и пролетарским интеллигентом, – требуя применения крови и железа, требуя расправ направо и налево. И вот, рассовав не одну тысячу рабочих, крестьян и интеллигентов по тюрьмам и ссылкам очень «социалистического» отечества, эта бюрократическая орава вдруг заголосила благим матом о «критике», «самокритике», о «беспощадной, сверху до низу, критике»! В чем дело? Почему эта бюрократическая орава, решающая все важнейшие вопросы многомиллионной страны вдали от пролетарских и крестьянских глаз, в тиши кабинетов политбюро ЦК ВКП(б), постановления которого объявляются более непогрешимыми, чем постановления святейшего синода, почему она, только что расправившись с честнейшими рабочими, крестьянами и интеллигентами без всякого гласного суда, без права защиты, Шемякинским судом застенков, только потому, что эти честные революционеры дерзнули сметь свое суждение иметь, да и высказать его, расправившись более жестоко, чем самое подлое из подлых буржуазных правительств (Бела Кун осужден буржуазным, гласным судом к 3 месяцам тюрьмы, а организатор побега из германской тюрьмы, т. Браун, осужден на 6 месяцев), вдруг провозглашает лозунг самокритики?

Партийные и беспартийные рабочие, крестьяне и интеллигенты ошеломлены этим наглым лицемерием и стоят в недоумении: неужели поворот? Неужели теперь над иначе-думающими, чем бюрократия из Политбюро ЦК ВКП(б), рабочими, крестьянами, интеллигентами не будут учинять безгласной, в тиши подвалов ГПУ, внесудебной расправы за то, что они будут высказываться на собрании и в печати? Неужели отныне постановления бюрократии, заседающей в Политбюро ЦК ВКП(б), теряют свою святость и неприкосновенность? Неужели постановления оравы бюрократов, съезжающихся на вселенские и поместные соборы (партсъезды), можно критиковать и вести борьбу за их изменение, набирая большинство? Разумеется, нет. Это очередной обман бюрократии.

Недовольство рабоче-крестьянских масс всевластием, бесконтрольностью, произволом, казнокрадством бюрократии, неспособной даже на самое простое дело: обеспечить хлебом города страны, экспортирующей хлеб, настолько велико, что бюрократия, организованная в господствующий класс и партию, стоящая во главе производства, распределения и государства, вновь почувствовала, что расправа с оппозиционными пролетариями, крестьянами и интеллигенцией не помогли ей, и почва под ее ногами стала более горячей, чем когда-либо. Вот почему она так неистово завопила о «бюрократизме», о «самокритике».

Но, разумеется, «самокритика», «критика» – должны идти на пользу бюрократии, укоренить власть и господство бюрократии, очистив ряды этой бюрократии от явных казнокрадов, растлителей, бандитов, особенно озлобляющих пролетариат и крестьянство, и этим путем отвести их недовольство самой системой господства бюрократии на мелочи: на уголовные делишки мелкой сошки от бюрократии, бюрократической мелкой шпанки. Бюрократия борется за «честных» бюрократов и призывает рабочих и крестьян помочь ей почистить бюрократические конюшни. Вот рамки «критики», «самокритики», выход за которые бюрократия будет «пресекать» всеми средствами: подкупом, клеветой, тайной расправой в ГПУ, ссылками и тюрьмами. Рабочий класс, трудовики крестьяне, а также честная, пролетарски мыслящая интеллигенция – будут бороться за уничтожение господства бюрократии, за слом всей бюрократической машины, за устранение бюрократии от руководства производством и за замену ее Советами Рабочих Депутатов предприятий, выбирающими все органы управления промышленностью: правления трестов, синдикатов, ВСНХ, в то же время делая эти Советы «основными ячейками государственной власти» (программа РКП(б)); они будут бороться за устранение бюрократии от руководства торговлей, за уничтожение всех наркомторгов, госторгов и передачи всех капиталов, прав и обязанностей кооперации; они будут бороться за устранение бюрократии от государственного контроля и передачу всех прав и обязанностей бюрократической, а не рабоче-крестьянской инспекции, производственным (профессиональным) союзам; они будут бороться за рабочее государство, за диктатуру пролетариата, за пролетарскую демократию, зная, что бюрократия не способна хоть в какой-нибудь значительной мере уничтожить казнокрадство, взяточничество, произвол, издевательства, угнетение и эксплуатацию рабоче-крестьянской массы.

И хотя в своей повседневной борьбе пролетариат будет бороться за частичные требования, за частичное уничтожение бюрократического зла, повышение заработной платы, улучшение охраны труда и прочие реформы социал-бюрократического режима, но борясь с бюрократическим злом, пролетариат должен знать природу этого зла, которая лежит в самой системе государственного капитализма, во всей системе социал-бюрократического строя.

Только уничтожение этого строя и замена его рабочим государством уничтожит самую почву бюрократии и пакостей ее.

2. Бюрократическая ложь в прошлом и настоящем

Не первый раз социал-бюрократия криками о критике, самокритике, о демократии советской и пролетарской заглушает свой страх перед растущим недовольством рабоче-крестьянских масс, прикрывая в тоже время этим «свободолюбивым» завыванием расправы с иначе-мыслящими пролетариями, крестьянством и интеллигенцией.

Все помнят, как в 1923 году после самых свирепых расправ с пролетариями из «Рабочей группы» РКП(б), преступления которых состояли в том, что они выступили с критикой теории и практики бюрократии в «Манифесте Рабочей группы», выступили с критикой «скопом», группой, критикой организованной, – все помнят, как учинив свирепую, тайную, подвально-гепеускую расправу над ними, бюрократия тогда также заголосила благим матом о советской демократии, о пролетарской демократии. Как потом, в 1924-25 годах, когда недовольство рабоче-крестьянских масс стало выливаться в стихийные забастовки и восстания, эта бюрократия вновь и вновь завопила о «критике» и «самокритике». Так, на XIII Московской партконференции в январе 1925 года теперешний вожак бюрократии Сталин говорил: «Вопрос стоит так: либо мы, вся партия, дадим беспартийным рабочим и крестьянам критиковать себя, либо нас пойдут критиковать путем восстаний». Грузинское восстание – это была критика. Тамбовское восстание – тоже была критика. Восстание в Кронштадте – чем же это не критика?

«Одно из двух: либо мы откажемся от чиновничьего благополучия и чиновничьего подхода к делу, не будем бояться критики и дадим критиковать себя всем беспартийным рабочим и крестьянам, которые ведь испытывают на собственной спине результаты наших ошибок; либо недовольство будет накапливаться, будет нарастать, и тогда критика пойдет путем восстаний».

Кто не узнает в этой речи испуганного, паникерствующего чинушу, до которого докатились волны рабоче-крестьянского недовольства, и который все пообещает, чтобы потом, как только усмирят рабочих и крестьян совокупным действием лжи, провокаций, подкупов и насилия, обмануть их?

Тамбовское, грузинское и кронштадтское восстания – это была критика. Критика рабочих и крестьян принимала форму восстаний и забастовок потому, что они до сих пор не имели права иной критики линии правящей бюрократии и ее партии, права критики устным и печатным словом, сознается Сталин, поэтому-то он и говорит: «Либо мы дадим критиковать себя (бюрократию) всем беспартийным рабочим и крестьянам, либо недовольство будет накапливаться, нарастать и тогда пойдет критика путем восстаний».[46]46
  См.: «Правда», № 24, 30 января 1925 г.


[Закрыть]

Значит, по признанию вожака бюрократии Сталина, до 1925 года рабочие и крестьяне были лишены всех политических прав: свободы слова, печати, собраний, организации партий (свободы союзов), лишены права критики.

Всевластие, произвол, насилия бюрократии не имеют никакого предела. Потому-то рабочие и крестьяне, испытывая на собственной спине результаты политики Сталиных и Кº и доведенные до отчаяния, решили выявить свое недовольство путем восстаний и забастовок.

«Либо мы откажемся от чиновничьего благополучия и чиновничьего подхода к делу, не будем бояться критики и дадим критиковать себя всем беспартийным рабочим и крестьянам, – либо недовольство будет накапливаться, нарастать, и тогда критика пойдет путем восстаний».

Сам вожак бюрократии от имени всей бюрократии изрекает «свободолюбивые» либеральные фразы и выбалтывает, что на эти фразы его вынуждает страх перед растущим недовольством рабочих и крестьян, которое может вылиться в форму восстаний. Кроме того, этот главчинуша зовет своих собратий отказаться от чиновничьего благополучия, от чиновничьего подхода к делу, т. е. Призывает их изменить своей мелкобуржуазно-бюрократической природе. Разумеется, что из этого ничего не вышло. И сам вожак, как и вся орава чиновников, как были бюрократами, такими и остались.

Замечательно в этом паническом признании вожака бюрократии то, что «чиновничий», «бюрократический» подход к делу загонял недовольство внутрь; что всякая критика со стороны рабочих и крестьян и справа и слева всей линии этих бюрократов и их партии считалась меньшевизмом и контрреволюцией и с ней расправлялись втихомолку, вдали от пролетарских глаз, в тиши подвалов ГПУ, и тем не менее это не спасло бюрократию, и вожак зовет ее отказаться от бюрократического подхода к делу и дать возможность критиковать себя, не доводя своим «бюрократическим подходом к делу» – т. е. Произволом и насилием – рабочих и крестьян до критики путем восстаний и забастовок.

«Самая большая опасность, – продолжает Сталин, – состоит в том, что многие наши товарищи не понимают этой особенности положения в данный момент. Часто говорят: что же в Москве наши лидеры взяли за моду говорить о крестьянстве? Это, должно быть, несерьезно. Это дипломатия. Москве нужно, чтобы эти речи говорились для заграницы. А мы будем продолжать старую политику» (там же). «Вся беда, самая большая опасность состоит в том, что местные работники будут рассматривать новую линию не как линию, а как способ объегоривания заграницы, и будут по-старому, по чиновничьи подходить к делу, рассматривая, как и раньше, всякую критику и справа, и слева, и со стороны крестьян, и со стороны рабочих как меньшевизм, как контрреволюцию и по-старому же будут расправляться с нею: будут „тащить и не пущать“».

Сталин сознается, что ему могут не поверить даже его товарищи, так как часто говорились эти «свободолюбивые» речи о свободе критики для обмана рабоче-крестьянских масс, и местные работники могут посмотреть на это как на очередной трюк, фокус на предмет обмана рабоче-крестьянских масс.

Так оно и оказалось. Если бы была свобода критики с 1925 года для всех рабочих и крестьян, то зачем же вновь в 1928 году заговаривать о «самокритике» и «критике»? Тогда обманывали на «критике» для всех рабочих и крестьян, а теперь на «самокритике».

Не только беспартийным рабочим и крестьянам нельзя критиковать всевластвующую бюрократию, т. е. Издавать газеты, журналы, книги не бюрократического толка, не казенного направления, выступать на собраниях, организовываться в группы, партии и выступать на выборах, конкурируя с партийной бюрократией, но и нельзя было выступать с критикой партийным же товарищам, а как только выступили да попробовали отстаивать свою точку зрения, и бороться в партии за большинство, так тогда с ними расправлялись со свирепостью и жестокостью, которой позавидовали бы даже твердолобые фашисты Италии, расправляющиеся с коммунистами, в большинстве случаев, через гласный суд. А у нас гласный суд существует для воров, убийц, растлителей, казнокрадов, белобандитов, генералов, капиталистов и их наймитов, а с инакомыслящими пролетариями, крестьянами и интеллигентами расправляются втихомолку, в тиши подвалов ГПУ. И пока не обеспечат за рабочими, крестьянами, интеллигенцией самых элементарных прав на гласный суд и на право защиты, которые признаны за всеми категориями уголовных преступников, а также за шпионами, провокаторами, жандармами, генералами и т. д., и т. п., пока с инакомыслящими рабочими, крестьянами, интеллигентами будут расправляться в тиши подвалов ГПУ без права гласной защиты, пока будет существовать для них Шемякинский суд застенков, – до тех пор рабочие и крестьяне не могут поверить бюрократии и их вожакам, что они действительно допускают свободу критики, до тех пор всякие разговоры о критике и самокритике есть наглая ложь, обман и провокация.

В 1925 году бюрократия выступила с лозунгом «критики для всех рабочих и крестьян». В 1928 году с лозунгом самокритики. Но цена этим лозунгам одна и та же, ибо и в 1925, и в 1928 годах ГПУ расправлялось и продолжает расправляться со всяким инакомыслящим рабочим, крестьянином и интеллигентом в своих застенках без гласного суда, без прав защиты. И пока томятся в тюрьмах и ссылках рабочие, крестьяне и интеллигенты, засаженные туда за инакомыслие, за политику, без гласного суда, без права гласной защиты, до тех пор никто не может поверить клятвам и заверениям Сталиных и Кº, что это не очередной бюрократический обман.