Текст книги "Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг"
Автор книги: Александра Коллонтай
Соавторы: Г. Мясников,К. Уорд,Ян Геббс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
В области военной политики должен наметиться и наделе замечается уклон к восстановлению общенациональной (включающей и буржуазию) воинской повинности […]; при создании армейских кадров, для обучения которых и руководства которыми необходимы офицеры, упускается из виду задача создания пролетарского офицерского корпуса путем широкой и планомерной организации соответствующих училищ и курсов, и практически, таким образом, восстанавливается старый офицерский корпус и командная власть царских генералов» (Тезисы «левых коммунистов» о текущем моменте//Ленин В. И. Сочинения. Изд. 3-е. Т. XXII. М.-Л., 1929, с. 568).
В приведенном отрывке левые коммунисты вскрывали тревожные тенденции, уже в 1918 году проявившиеся внутри нового Советского режима и усилившиеся в последующий период военного коммунизма. Особенно их тревожила возможность превращения партии в силу, противостоящую рабочим, в том случае, если большевики сознательно дадут ход указанным тенденциям:
«Введение трудовой дисциплины, в связи с восстановлением руководительства капиталистов в производстве, не может существенно увеличить производительность труда, но оно понизит классовую самодеятельность, активность и организованность пролетариата. Для проведения этой системы в жизнь, при господствующей в пролетарской среде ненависти против „саботажников-капиталистов“, коммунистической партии пришлось бы опереться на мелкую буржуазию против рабочих и тем погубить себя как партию пролетариата» (там же, с. 569).
Конечным итогом движения по такому пути могло стать, по мнению левых, перерождение пролетарской власти в систему государственного капитализма:
«Вместо перехода от частичных национализации к общей социализации крупной промышленности, соглашения с „капитанами промышленности“ должны привести к образованию больших руководимых ими и охватывающих основные отрасли промышленности трестов, которые с внешней стороны могут иметь вид государственных предприятий. Такая система организации производства дает социальную базу для эволюции в сторону государственного капитализма и является переходной ступенью к нему» (там же, с. 568).
«Тезисы» заканчиваются собственными предложениями левых коммунистов, направленными на сохранение правильного революционного курса: продолжение наступления на политические силы буржуазной контрреволюции и капиталистическую собственность; строгий надзор за буржуазными промышленными и военными специалистами; поддержка борьбы крестьянской бедноты в деревне; главное же касалось положения рабочего класса:
«Не введение сдельной оплаты и удлинение рабочего дня, которые в обстановке растущей безработицы являются бессмысленными, а введение местными советами народного хозяйства и профсоюзами норм выработки и сокращение рабочего дня с увеличением числа смен и широкая организация производительных общественных работ.
Предоставление широкой самостоятельности местным Советам и отказ от укорачивания их деятельности комиссарами, посылаемыми центральной властью. Советская власть и партия пролетариата должны искать себе опору в классовой самодеятельности широких масс, на развитие которой должны быть направлены все усилия» (там же, с. 570).
В заключение левые определяли свою роль следующим образом:
«Свое отношение к Советской власти они определяют как позицию всемерной поддержки этой власти, в случае надобности – путем участия в ней, поскольку утверждение мира сняло с очереди вопрос об ответственности за это решение и создало новое объективное положение. Это участие возможно лишь на основе определенной политической программы, которая предотвратила бы уклонение Советской власти и большинства партий на гибельный путь мелкобуржуазной политики. В случае такого уклонения левое крыло партии должно будет стать в положение деловой и ответственной пролетарской оппозиции» (там же, с. 571).
В приведенных отрывках можно обнаружить ряд серьезных теоретических недостатков. Один из них в том, что левые были склонны отождествлять тотальное огосударствление экономики в условиях Советской власти с процессом реального обобществления хозяйства, т. е. непосредственным созиданием социалистического общества. В своей ответной статье «О „левом“ ребячестве и о мелкобуржуазности» Ленин воспользовался теоретической путаницей левых. Комментируя их тезис о том, что «планомерное использование уцелевших средств производства мыслимо только при самом решительном обобществлении», Ленин пишет:
«Можно быть решительным или нерешительным в вопросе о национализации, о конфискации. Но в том-то и гвоздь, что недостаточно даже величайшей в мире „решительности“ для перехода от национализации и конфискации к обобществлению. В том-то и беда наших „левых“, что они этим наивным, ребяческим сочетанием слов: „самое решительное… обобществление“ обнаруживают полное непонимание ими гвоздя вопроса, гвоздя „текущего момента“… Вчера гвоздем текущего момента было то, чтобы как можно решительнее национализировать, конфисковать, бить и добивать буржуазию, ломать саботаж. Сегодня только слепые не видят, что мы больше нанационализировали, набили и наломали, чем успели подсчитать. А обобществление тем как раз отличается от простой конфискации, что конфисковать можно с одной решительностью, без уменья правильно учесть и правильно учесть и правильно распределить, обобществить же без такого уменья нельзя» (ПСС, т. 36. с. 293–294).
В процитированном отрывке Ленин хорошо подмечает качественные различия между простой экспроприацией буржуазии, особенно когда она принимает форму огосударствления, и подлинным строительством новых общественных отношений. Впоследствии путаница левых в этом вопросе привела их к отождествлению почти полного огосударствления собственности и даже распределения в период военного коммунизма с аутентичным коммунизмом. Бухарин, например, развил из этой путаницы целую теорию, представленную в его работе «Экономика переходного периода» (см. об этом: International Review, № 96). В том, что касается оценки возможностей действительного осуществления социалистических мер в осажденной и обескровленной Советской России при задержке мировой революции, позиция Ленина, таким образом, отличалась значительно большим реализмом.
Вследствие указанных ошибочных предпосылок левые не могли с полной ясностью определить главный источник контрреволюционной угрозы. Да, они видели в возможности установления «государственного капитализма» огромную опасность для революции. Но «государственный капитализм» они рассматривали лишь как выражение более общей и еще более опасной, по их мнению, тенденции: они опасались, «мелкобуржуазного» искажения политики партии, ее превращения в защитницу враждебных пролетариату интересов мелкой буржуазии. В некоторой степени эти опасения отражали реальное положение дел. Действительно, в ситуации, сложившейся после Октябрьского восстания, пролетариат вынужден был не только подавлять яростное сопротивление старых правящих классов, но и противостоять давлению многомиллионных крестьянских масс, интересы которых неизбежно вступали в противоречие с поступательным движением революции. Однако давление этих социальных слоев рабочий класс ощущал на себе преимущественно в его преломлении через государство, которое, стремясь поддерживать в обществе статус-кво, становилось все более автономной и независимой от пролетариата силой. Левые коммунисты, как и большинство современных им революционеров, определяли «государственный капитализм» как систему, в которой государство управляет экономикой в интересах одного из двух классов – крупной буржуазии или мелкой буржуазии. В то время они еще не могли предвидеть возникновение государственного капитализма, способного уничтожить эти классы и все остаться самым настоящим капитализмом.
Как мы видели, в своем ответе левым Ленин наносил главный удар по наиболее уязвимым местам их позиции. Это их путаница в вопросе о последствиях Брестского мира для перспектив революции, их склонность отождествлять национализацию и социализацию. Но и Ленин, в свою очередь, допускал серьезную ошибку, восхваляя государственный капитализм как шаг вперед, безусловное благо для отсталой России и даже необходимую предпосылку социализма. Свою концепцию государственного капитализма Ленин изложил еще в конце апреля 1918 г. в выступлении на заседании ВЦИК. Критикуя прозорливые указания левых на опасность движения в сторону госкапитализма, он развивал совершенно ложную мысль:
«И вот когда я читаю эти ссылки на подобных врагов в газете „левых коммунистов“, я спрашиваю: что сделалось с этими людьми, как они могут из-за обрывков книжки забыть действительность? Действительность говорит, что государственный капитализм был бы для нас шагом вперед. Если бы могли в России через малое число времени осуществить государственный капитализм, это было бы победой. Как они могли не видеть, что мелкий собственник, мелкий капитал – наш враг? Как они могли считать государственный капитализм главным врагом? Они не должны забывать, что при переходе от капитализма к социализму наш главный враг – мелкая буржуазия, ее привычки и обычаи, ее экономическое положение…. Что такое капитализм при Советской власти? Осуществить государственный капитализм сегодня значит возобновить учет и контроль, который вели капиталистические классы. Мы видим образчик государственного капитализма в Германии. Мы знаем, что Германия оказалась сильнее нас. Но если хотя бы немного задуматься о том, что значило бы заложить основы такого государственного капитализма в России, Советской России, всякий, кто в своем уме или не забил голову обрывками книжного знания, должен был бы сказать, что государственный капитализм был бы спасением для нас… Я сказал, что государственный капитализм был бы спасением для нас; если бы мы имели в России его, тогда переход к полному социализму был бы легок, был бы в наших руках, потому что государственный капитализм есть нечто централизованное, подсчитанное, контролируемое и обобществленное, а нам-то и не хватает как раз этого, нам грозит стихия мелкобуржуазного разгильдяйства, которая больше всего историей России и ее экономикой подготовлена и которая как раз этого шага, от которого зависит успех социализма, нам не дает сделать» (ПСС, т. 36, с. 254–256).
Безусловно, в этих рассуждениях Ленина присутствует элемент революционной честности, неприятие любых утопических схем быстрого построения социализма в России – стране, которая едва выбралась из Средневековья и которая в тот момент не могла воспользоваться непосредственной помощью мирового пролетариата. Однако вся история XX века доказывает ошибочность ленинского представления о том, что государственный капитализм является прогрессивным шагом по направлению к социализму. В действительности государственный капитализм представляет собой последний способ самозащиты капитализма, стремящегося предотвратить свой крах и возникновение коммунизма. Коммунистическая революция – это диалектическое отрицание государственного капитализма. С другой стороны, ленинская аргументация несет на себе отпечаток старого социал-демократического представления о мирной эволюции капитализма в социалистическом направлении. Ленин, конечно, отвергает идею возможности перехода к социализму без разрушения капиталистического государства, но он забывает о том, что новое общество может возникнуть только при условии, если сам пролетариат ведет постоянную сознательную борьбу, нацеленную на освобождение от слепых законов капиталистической экономики и созидание новых социальных отношений, базирующихся на производстве для удовлетворения человеческих потребностей. Путем государственной «централизации» капиталистической экономики, даже если она осуществляется Советским государством, невозможно покончить с законами капитала, с господством овеществленного труда над живым. Вот почему в данном вопросе были правы левые коммунисты, взгляды которых резюмированы в следующих словах Осинского:
«Если сам пролетариат не сумеет создать необходимые предпосылки для социалистической организации труда, – никто за него этого не сделает, и никто его к этому не принудит. Палка, поднятая над рабочим, будет находиться в руках такой общественной силы, которая или находится под влиянием другого общественного класса, или должна подпасть под его влияние. Если эта палка будет в руках советской власти, то советская власть вынуждена будет опереться против рабочих на другой класс (напр., крестьянство) и этим погубить себя как диктатуру пролетариата. Социализм и социалистическая организация труда будут построены самим пролетариатом, или они не будут вовсе построены, а будет построено нечто иное – государственный капитализм» (Осинский Н. Строительство социализма//Коммунист. № 2, 27 апреля 1918 г.).
Таким образом, только через неустанную самостоятельную борьбу за прямой контроль одновременно над государственной машиной и средствами производства и распределения живой труд может поставить свои интересы над интересами мертвого труда. Ленин ошибался, считая эти взгляды доказательством мелкобуржуазного и анархистского характера позиции левых коммунистов. В отличие от анархистов, они не выступали против централизации как таковой. Они отстаивали инициативную роль местных фабрично-заводских комитетов и Советов, но считали необходимым централизовать действия этих органов в рамках вышестоящих экономических и политических советов. При этом они, однако, видели, что к новому обществу можно прийти лишь путем пролетарской централизации. Путь бюрократической централизации ведет совсем в другую сторону, к неизбежной конфронтации рабочего класса и власти, которая, несмотря на свое революционное происхождение, все более отчуждается от пролетариата.
Вышесказанное верно для всех стадий революционного процесса. Но критика левых коммунистов имела и непосредственную практическую значимость. В нашем исследовании российской левокоммунистической традиции (International Review, № 8) мы писали:
«Защита „Коммунистом“ фабзавкомов, Советов и самодеятельности рабочего класса была важна не потому, что содержала в себе решение экономических проблем, стоявших перед Россией или, тем более, формулу „немедленного построения коммунизма“. Левые определенно заявляли о том, что „социализм невозможно осуществить в одной стране, и в такой отсталой“» (цит. по: Schapiro L. The Origins of the Communist Autocracy. 1955, p. 137). Навязываемое государством подчинение рабочих трудовой дисциплине, включение органов пролетарского самоуправления в государственный аппарат – все это подрывало в первую очередь политическое господство российского рабочего класса. Как неоднократно указывало ИКТ, единственной гарантией успеха революции является политическая власть пролетариата. А эта власть может осуществляться только массовыми органами класса – его фабрично-заводскими комитетами и собраниями, Советами и милиционными отрядами. Курс на ограничение полномочий этих органов, принятый большевистским руководством, представлял смертельную угрозу для революции. Опасные симптомы, справедливо отмеченные левыми коммунистами в первые же месяцы после Октябрьской революции, обрели еще более угрожающий характер в последующие годы гражданской войны.
* * *
Когда после победы Октябрьского восстания формировалось Советское правительство, Ленин не без колебаний занял пост председателя Совнаркома. Политическая интуиция подсказывала ему, что это может помешать его борьбе в передовых рядах авангарда, ограничить его возможности как представителя левого крыла революционной партии, каковым он являлся в период между апрелем и октябрем 1917 г. Позиция, занятая Лениным в споре с левыми коммунистами в 1918 г., хотя и находилась в рамках живой пролетарской партийности, все же отразила давление государственности на большевистскую партию; интересы государства, национальной экономики, сохранения статус-кво уже начали расходиться с интересами рабочих. В этом смысле можно проследить некоторую преемственность между тогдашней ошибочной позицией Ленина и его полемикой в период после 1920 г. против левых течений в международном коммунистическом движении, которым он тоже приписывал «детские болезни» и склонность к анархизму. Нов 1918 г. мировая революция находилась все еще на подъеме, и если бы она вывела Россию из изоляции, было бы легко исправить допущенные на первом этапе ошибки. Когда же международная революционная волна пошла на спад, началось настоящее перерождение партии и Советской власти. Реакцию левых на эти процессы мы рассмотрим в следующих статьях.
ГОД 1921-й: ПРОЛЕТАРИАТ И ПЕРЕХОДНОЕ ГОСУДАРСТВО
(International Review, № 100, 2000)
Предметом исследования в предыдущей статье были первые серьезные дискуссии в РКП(б) о курсе новой пролетарской власти. Особое внимание уделялось полемике, инициированной левыми коммунистами, в ходе которой высказывались предостережения о возможности возникновения государственного капитализма в России и опасности бюрократического перерождения революции. Пик дискуссий пришелся на начало 1918 года. В течение следующих двух лет Советская Россия вела ожесточенную борьбу с империалистическими интервентами и внутренней контрреволюцией. В тяжелейших условиях гражданской войны партия, отодвинув разногласия на второй план, сплотила стой ряды. И большинство рабочих и крестьян – хотя их положение с каждым днем ухудшалось – выступило в защиту Советской власти против эксплуататорских классов, пытавшихся вернуть утраченные привилегии.
Программа, принятая VIII съездом в марте 1919 года (см. «International Review», № 95), отразила стремление к единению, возобладавшее в партии, сохранив при этом радикальный дух первых дней революции. Дело в том, что левые течения – главные инициаторы дискуссии 1918 года – еще имели значительное влияние в партии. Во всяком случае, у левых коммунистов с их радикализмом не было непреодолимых разногласий с признанными партийными вождями вроде Ленина и Троцкого, ассоциировавшимися с официальной позицией государства. И действительно, некоторые левые коммунисты – такие, как Радек и Бухарин – постепенно отходили от прежних критических позиций, так как в чрезвычайных мерах военного коммунизма, вызванных гражданской войной, они увидели начало подлинного коммунистического переустройства (см. статью о Бухарине в «International Review», № 96).
Но не все левые коммунисты с такой легкостью удовлетворились широкомасштабной национализацией и практически полным исчезновением денежных форм в период военного коммунизма – бюрократические злоупотребления, об опасности которых они предупреждали в 1918 году, не только продолжались, но и усилились в период Гражданской войны, в то время как «противоядие» – органы пролетарской демократии – ослабевало с каждым днем: военные нужды отодвинули принципы рабочей демократии на второй план, а большинство сознательных рабочих, составлявших ее главную социальную базу, было рассредоточено по фронтам Гражданской войны. В 1919 году вокруг Н. Осинского, Т. Сапронова, В. М. Смирнова и других сформировалась группа «демократического централизма»; она боролась, главным образом, с бюрократизмом в Советах и партии. Эта группа была тесно связанна с «военной оппозицией», которая вела подобную же борьбу в армии. Группа «демократического централизма» окажется одной из самых стойких среди принципиальных оппозиций внутри большевистской партии.
Пока приоритетной задачей партии являлась защита советского режима от внешних и внутренних врагов, партийные разногласия не выходили за определенные рамки. Во всяком случае, поскольку сама партия еще оставалась горнилом революционной мысли, ее организационная структура позволяла вести живые внутрипартийные дискуссии.
Окончание Гражданской войны в 1920 году решающим образом изменило ситуацию. Экономика была разрушена до основания. Голод и болезни в путающих масштабах распространялись по стране. Особенно тяжелым оказалось положение городов – эти нервные узлы революции были доведены до такого уровня социальной дезинтеграции, когда отчаянная ежедневная борьба за выживание легко могла перевесить все прочие соображения. Социальная напряженность, до тех пор сдерживаемая необходимостью объединения против общего врага, начала прорываться на поверхность, и в этой ситуации жесткие методы военного коммунизма только обостряли ее. Крестьян все больше раздражала политика хлебных реквизиций, введенная для того, чтобы накормить голодающие города; рабочие все меньше готовы были мириться с военной дисциплиной на заводах. Наконец, товарные отношения, которые в принудительном порядке были приостановлены государством – но материальные основы которых остались нетронутыми, – все более настойчиво стучались в дверь: «черный рынок», расцветший при военном коммунизме, лишь незначительно смягчал это растущее напряжение в экономике. Оказывая одновременно разрушительное воздействие на социальную структуру.
Важнее всего отметить, что развитие международной ситуации не принесло особого облегчения российским рабочим. 1919 год стал кульминационным пунктом международного революционного процесса, исход которого должен был решить судьбу Советской власти в России. Но в том же году потерпели поражение восстания пролетариата в Германии и Венгрии, с которыми связывали свои надежды большевики, а в Великобритании и США массовые забастовки так и не перешли в фазу политического наступления. В Италии в 1920 году революционное разрешение кризиса было умело заблокировано изоляцией рабочих на оккупированных ими заводах, а в Германии, стране, от которой больше всего зависела судьба мировой революции, пролетариат уже в ходе Капповского путча вынужден был перейти к обороне. В том же году попытка прорвать блокаду Советской России штыками Красной Армии, брошенной против Польши, потерпела полный провал. К 1921 году – особенно после поражения «Мартовской акции» в Германии (см. «International Review», № 93) – самые прозорливые революционеры начали понимать, что революционное наступление угасает, хотя в то время еще нельзя было утверждать, что эту тенденцию невозможно обратить вспять.
В то время Россия напоминала перегретый паровой котел: страна стояла на пороге социального взрыва. К концу 1920 году волна крестьянских восстаний захлестнула Тамбовскую губернию, Среднее Поволжье, Украину, Западную Сибирь и другие области. Главным требованием повстанцев было свертывание режима реквизиций и предоставление крестьянам права самим распоряжаться продуктами своего труда. Масла в огонь подлила демобилизация Красной Армии: масса вооруженных крестьян возвращалась в родные деревни и пополняла ряды потенциальных повстанцев. Как мы увидим ниже, в начале 1921 года повстанческие настроения охватили и рабочих Петрограда, Москвы… и Кронштадта – городов, которые являлись очагами Октябрьского восстания.
На фоне разрастающегося общественного кризиса расхождения среди большевиков рано или поздно должны были достигнуть критической отметки. Большевики были едины в убеждении, что без победы революции в мировом масштабе пролетарская диктатура в России обречена – это фундаментальное положение по-прежнему признавали все течения в партии, хотя и с различными нюансами. В то же время, поскольку Советская Россия рассматривалась как стратегический бастион, завоеванный армией международного пролетариата, все сходились на том, что необходимо временное закрепление в этом бастионе, что ставило на повестку дня восстановление разрушенного хозяйства и налаживание нормальной общественной жизни. Предметом разногласий были методы, которые Советская власть может и должна использовать для того, чтобы не свернуть с верного пути и не уступить натиску враждебных классовых сил внутри России и за ее пределами. Восстанавливать экономику было жизненно необходимо – вопрос заключался в другом: каким образом Советская власть сможет реализовать эту цель, оставаясь при этом пролетарской по содержанию. В 1920-м и начале 1921 гг. разногласия, существовавшие в большевистской партии по данному вопросу, сфокусировались в так называемой «дискуссии о профсоюзах».
