355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александра Коллонтай » Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг » Текст книги (страница 11)
Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 19:55

Текст книги "Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг"


Автор книги: Александра Коллонтай


Соавторы: Г. Мясников,К. Уорд,Ян Геббс

Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

1922–1923 гг.: БОРЬБА КОММУНИСТИЧЕСКИХ ФРАКЦИЙ ПРОТИВ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ

Поколению революционеров, сформировавшемуся в ходе подъема классовой борьбы в конце 1960-х гг., довольно трудно было согласиться с утверждением, что в октябре 1917 года произошло пролетарское восстание, а большевистская партия, руководившая им, представляла собой авангард рабочего класса. В качестве реакции на травматические последствия сталинской контрреволюции широкое распространение получили легковесные взгляды «коммунистов советов», считавших большевизм проводником чисто буржуазной революции в России. И даже когда после долгих и тяжелых дискуссий некоторые группы и элементы все-таки признали за Октябрем право называться «красным», отношение к этому событию, имевшему огромное политическое значение, оставалось крайне сдержанным: «Да, большевистская партия была пролетарской, но учиться мы можем, главным образом, на ее недостатках – и только». В карикатурном виде такая высокомерная оценка нашего собственного прошлого была представлена в 1975 г. Коммунистической рабочей организацией (КРО): она настаивала на том, что после подавления Кронштадтского восстания в 1921 г. русская революция умерла, все партии Коминтерна превратились в агентов капитализма, – и более того, все те современные группы, которые не согласны с такой периодизацией, сами являются контрреволюционными.[28]28
  Впоследствии КРО отказалась от такого подхода – отчасти под влиянием более глубокого знакомства с политическим методом итальянских левых коммунистов.


[Закрыть]
Следует сказать, что подобный подход не был чужд и группам, которые в указанный период входили в Интернациональное коммунистическое течение (ИКТ). Так, британская секция ИКТ, «Мировая революция», отвергла первоначальную позицию, согласно которой большевики являлись агентами государственно-капиталистической контрреволюции, но как только речь заходила об истории большевистской партии после 1921 г., в журнале секции появлялись такие суждения:

«Троцкизм в не меньшей степени, чем сталинизм, был продуктом поражения пролетарской революции в России. Левая оппозиция была сформирована только в 1923 г., а до этого Троцкий долгое время был одним из самых беспощадных сторонников и исполнителей антирабочих мероприятий большевиков (подавление забастовочного движения в Петрограде и Кронштадтского восстания, милитаризация труда, роспуск рабочей милиции и т. д.). Его спор с другими фракциями бюрократии был спором о лучших методах эксплуатации русских рабочих и распространения „советской“ модели государственного капитализма на другие части света» (World Revolution, № 2).

Поэтому далеко не случайно, что в то время почти не предпринималось серьезных исследований периода между 1921 г. и окончательной победой сталинизма в конце 1920-х гг. Однако с тех пор революционное движение, в частности ИКТ, ушло далеко вперед. И сегодня мы уделяем значительное внимание дискуссиям, раздиравшим большевистскую партию в указанный период, потому что пришли к пониманию настоящей природы политической борьбы 1920-х гг. Эта борьба не была буржуазной междоусобицей – напротив, за ней стояло героическое сопротивление пролетарских течений в РКП(б) попыткам контрреволюции окончательно захватить партию. Рассматриваемый исторический период дает нам бесценные уроки относительно задач коммунистической фракции – органа, главная задача которого состоит в политической борьбе против перерождения пролетарской революции.

1922–1923 гг.: Ленин готовится перейти в оппозицию

По определению Ленина, «новая экономическая политика», принятая в 1921 г. на X съезде партии, являлась стратегическим отступлением, вынужденным ввиду изоляции и слабости российского пролетариата. Внутри России пролетариат был изолирован от крестьян, которые в годы гражданской войны согласились поддержать борьбу большевиков против помещиков, но теперь требовали за это материальной компенсации. Большевистское руководство действительно видело в Кронштадтском восстание знак надвигающейся крестьянской контрреволюции и поэтому безжалостно подавило его (см. International Review, № 100). Но лидеры РКП(б) также понимали, что «пролетарское государство» – а большевики видели себя в роли его защитников – не может опираться исключительно на силу. Для того, чтобы обезопасить существующий политический режим, необходимы были уступки крестьянам на экономическом фронте. Эти уступки, воплощенные в НЭПе, включали замену принудительной продразверстки «натуральным налогом»; для средних крестьян открывалась возможность торговать своей продукцией на рынке; устанавливалась система «смешанной экономики», в которой государственная промышленность существует бок о бок с частнокапиталистическими предприятиями и даже конкурирует с ними.

Наиболее существенным фактором была, однако, международная изоляция российского пролетариата. III Конгресс Коминтерна признал, что провал «Мартовской акции» знаменует спад революционной волны 1917 года. Оказавшись перед необходимостью восстановления разрушенной экономики России, большевики осознали, что в ближайшее время они не могут рассчитывать на помощь международного пролетариата. При этом они исходили из того, что политическая власть, созданная при их участии, должна сыграть определенную роль в ожидаемом новом подъеме мировой революции. Вывод напрашивался сам собой: в данный момент эта власть должна предпринять экономические меры, необходимые для ее выживания.

Свою речь на XI съезде РКП(б) Ленин начинает именно с проблемы выживания. Он говорит о подготовке к Генуэзской конференции, на которую Советская Россия посылала своих делегатов с поручением восстановить торговые отношения между Россией и капиталистическим миром. Ленин рассуждает в сугубо прагматическом ключе:

«Понятно, что в Геную мы идем не как коммунисты, а как купцы. Нам надо торговать, и им надо торговать. Нам хочется, чтобы мы торговали в нашу выгоду, а им хочется, чтобы было в их выгоду. Как развернется эта борьба, это будет зависеть, хотя и в небольшой степени, от искусства наших дипломатов» (ПСС, т. 45, с. 70).

И действительно, Ленин совершенно прав, когда разграничивает задачи коммунистов и дела государства. Нет ничего заведомо порочного в том, что пролетарское государство торгуете государством капиталистическим, если это рассматривается как временная тактическая мера и не ведет к отказу от базисных принципов. Как хорошо показала дискуссия вокруг Брестского мира, для революции бесполезны героические жесты самопожертвования. Проблема, однако, заключалась в том, что, пытаясь замириться с капиталистическим окружением, Советское государство начинало торговать принципами. После того, как переговоры с Антантой в Генуе закончились неудачей, в том же году Советская Россия заключила Раппальский договор с другим государством-изгоем, Германией. Этот договор включал ряд важных секретных статей (в том числе договоренность о поставке Россией оружия для германского Рейхсвера), тогда как в 1918 году большевики выражали принципиальную решимость положить конец тайной дипломатии. Впервые Советское государство вошло настоящий военный альянс с империалистической державой. И этому военному союзу сопутствовал крепнущий политический союз с буржуазией.

«Тактика» единого фронта, взятая на вооружение Коминтерном примерно в это же время, связала коммунистические партии с социал-демократией, которая в 1919 г. разоблачалась ими как агентура правящего класса. Поиск сильных союзников для Российского государства за границей постепенно становился приоритетной задачей политики Коминтерна. Считалось даже допустимым идти на сотрудничество с немецкими правыми националистами, предшественниками нацистов. В 1923 году этот политический регресс отозвался для немецкого рабочего движения разрушительными последствиями. Тогда преждевременное восстание пролетариата подавлялось и тем оружием, которое Красная Армия поставила для Рейхсвера. В тот период отчетливо проявились зловещие признаки, свидетельствующие о начавшемся процессе перерождения коммунистических партий и интеграции Российского государства в мировую капиталистическую систему.

Это скольжение по наклонной было вызвано недурными намерениями большевиков, а объективными факторами, хотя субъективные ошибки действительно ускоряли процесс перерождения. В речи на XI съезде Ленин наглядно обрисовал ситуацию. Он не питал иллюзий относительно экономической сущности нэпа. По Ленину, нэп являлся форой государственного капитализма. Как мы показали ранее (International Review, № 99), уже в 1918 г. Ленин утверждал, что государственный капитализм, который представляет собой более развитый тип буржуазной экономики, достигшей высшей степени концентрации. был бы шагом вперед для отсталого российского хозяйства с его полуфеодальными пережитками, шагом к социализму. В 1922 г. Ленин снова поднимает эту тему. Он настаивает на том, что существует фундаментальное различие между государственным капитализмом реакционной буржуазии и государственным капитализмом, управляемым пролетарским государством:

«… Надо помнить основное, что государственный капитализм в таком виде, какой мы имеем у себя, ни в какой теории, ни в какой литературе не разбирается по той простой причине, что все обычные понятия, связанные с этими словами, приурочены к буржуазной власти в капиталистическом обществе. А у нас общественность, которая с рельсов капиталистических соскочила, а на новые рельсы еще не вошла, но руководит этим государством не буржуазия, а пролетариат. Мы не хотим понять, что когда говорим „государство“, то государство – это мы, это – пролетариат, это – авангард рабочего класса. Государственный капитализм, это – тот капитализм, который мы сумеем ограничить, пределы которого мы сумеем установить, этот государственный капитализм связан с государством, а государство это – рабочие, это – передовая часть рабочих, это – авангард, это – мы» (там же, с. 85).

Слова «государство – это мы» расходятся с тем, что сам Ленин говорил в ходе «дискуссии о профсоюзах» в 1921 г. Тогда он предостерегал от полного отождествления интересов государства и пролетариата. Из этой речи видно также, что Ленин перестает различать пролетариат и авангардную партию. Но, во всяком случае, он остро сознавал и объективную ограниченность «пролетарского контроля над государственным капитализмом». Известно его сравнение Советского государства (этой «мешанины», как он его называл), отмеченного родимыми пятнами старого порядка, – с машиной, которая перестает подчиняться водителю:

«Положение совершенно невиданное в истории: у пролетариата, у революционного авангарда, совершенно достаточно политической власти, а наряду с этим – государственный капитализм. Гвоздь вопроса в том, чтобы мы поняли, что это тот капитализм, который мы можем и должны допустить, который мы можем и должны поставить в рамки, ибо капитализм этот необходим для широкого крестьянства и частного капитала, который должен торговать так, чтобы удовлетворять нужды крестьянства. Необходимо дело поставить так, чтобы обычный ход капиталистического оборота был возможен, ибо это нужно народу, без этого жить нельзя. Все остальное не является для них, для этого лагеря, абсолютно необходимым, – со всем остальным они могут примириться. Сумейте вы, коммунисты, вы рабочие, вы, сознательная часть пролетариата, которая взялась государством управлять, сумейте вы сделать так, чтобы государство, которое вы взяли в руки, по-вашему действовало. А вот мы год пережили, государство в наших руках, – а в новой экономической политике оно в этот год действовало по-нашему? Нет. Этого мы не хотим признать: оно действовало не по-нашему. А как оно действовало? Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куца ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то нелегальное, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое, не то спекулянты, не то частнохозяйственные капиталисты, или и те и другие, – но машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины» (там же, с. 86).

Короче говоря, не коммунисты управляют новым государством, а оно управляет коммунистами. Более того, Ленин ясно видел, в каком направлении двигалась неуправляемая машина – в направлении буржуазной реставрации, которая легко могла принять форму мирной интеграции Советского государства в мировую капиталистическую систему. Так, он признает «классовую правду» в позиции эмигрантов – «сменовеховцев» (буржуазное политическое течение), которые к тому времени начали поддерживать Советское государство, предугадав трансформацию большевистской партии в наиболее подходящего для российского капитализма надсмотрщика.

В речи на XI съезде Ленин глубоко проник в суть проблемы, ставшей перед большевиками, однако предложенное им решение было далеко не адекватно. Он не ставил вопрос о том, чтобы применить против бюрократизации действенное пролетарское противоядие – реанимировать Советы и другие органы, объединяющие рабочий класс. Как показал Кронштадт, большевистское руководство уже не верило в этот путь. От Ленина не последовало и предложения ослабить режим осадного положения, который фактически установился внутри партии после Кронштадтского восстания. В том же году «Рабочая оппозиция» подверглась новым ожесточенным нападкам после того, как апеллировала к IV Конгрессу Коминтерна с критикой внутрипартийного режима; Мясников, не поддавшийся уговорам Ленина и не отказавшийся от выступлений в защиту свободы слова, был исключен из партии.

По Ленину, главная проблема заключалась в «нехватке культуры» у коммунистических государственных управленцев – в их неспособности стать лучшими администраторами, чем царские бюрократы, лучшими торговцами и предпринимателями, чем вездесущие «нэпманы», которых породила либерализация экономики. В качестве примера колоссальной бюрократической инерции новой администрации Ленин приводит абсурдную историю о том, как иностранный капиталист предложил продать голодающей России мясные консервы и как целый государственный и партийный аппарат не мог принять решение о покупке консервов, пока к делу не подключилось высшее руководство партии.

Несомненно, сделав бюрократов более «культурными», можно было бы уменьшить число подобных эксцессов. Но изменить вектор движения государственной машины таким путем было невозможно. Главной силой, которая задавала этот вектор, были не нэпманы или частные капиталисты, а безличная тотальная власть мирового капитала – с железной необходимостью она определяла направление развития российской экономики и Советского государства. Даже при самых благоприятных условиях изолированный пролетарский бастион не смог бы долгое время противостоять этой власти. А в 1922 г. в России, пережившей гражданскую войну, голод, разруху, исчезновение пролетарской демократии и даже значительной части самого пролетариата, надеяться на то, что путем повышения эффективности управления государством, осуществляемого коммунистическим меньшинством, можно повернуть вспять эту превалирующую тенденцию, – было чистой утопией. Вскоре сам Ленин вынужден был признать, что процесс бюрократического разложения государственного аппарата не ограничивался его «малокультурными» низшими эшелонами, но распространился и на верхушку партии, «старую гвардию» большевиков. На глазах рождалась самая настоящая фракция бюрократии, персонифицированная в первую очередь Сталиным.

В статье «Завещание Ленина», написанной в 1932 г., Троцкий отмечает:

«Не будет, таким образом, преувеличением сказать, что последнее полугодие политической жизни Ленина, между выздоровлением и вторым заболеванием, заполнено все обостряющейся борьбой против Сталина. Напомним еще раз главные даты. В сентябре Ленин открывает огонь против национальной политики Сталина. В первой половине декабря выступает против Сталина по вопросу о монополии внешней торговли. 25 декабря пишет первую часть Завещания. 30–31 декабря – свое письмо по национальному вопросу („бомбу“). 4 января делает приписку к Завещанию о необходимости снять Сталина с поста генерального секретаря. 23 января выдвигает против Сталина тяжелую батарею: проект Контрольной комиссии. В статье 2 марта наносит двойной удар Сталину как организатору Инспекции и генеральному секретарю. 5 марта пишет мне по поводу своего меморандума по национальному вопросу „Если б вы согласились взять на себя его защиту, то я мог бы быть спокойным“. В тот же день он впервые открыто солидаризуется с непримиримыми грузинскими противниками Сталина, извещая их особой запиской о том, что он „всей душой“ следит за их делом и готовит для них документы против Сталина-Орджоникидзе-Дзержинского.» (Троцкий Л. Д. Завещание Ленина//Горизонт. 1990, № 6 (470)).

Уже будучи смертельно больным, Ленин бросил последние силы на борьбу против зарождающегося сталинизма. Он предложил Троцкому блок против бюрократизма вообще и против Сталина в частности. Таким образом, Ленин, выразив тревогу за судьбу революции, начал готовить почву для возможного перехода в оппозицию. Но когда мы читаем ленинские статьи того периода («Как нам реорганизовать Рабкрин» и особенно датированную 2 марта статью «Лучше меньше, да лучше», на которую ссылается Троцкий), мы видим, что положение главы государства по-прежнему накладывало серьезные ограничения на его видение путей выхода из создавшегося положения. Как и в апрельской речи, предлагаемые им решения лежат в сугубо административной плоскости: речь идет о сокращении числа бюрократов, реорганизации Рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрина), ее слиянии с Центральной контрольной комиссией партии; кроме того, Ленин, по-видимому, начинает связывать надежды на спасение российской революции уже не столько с пролетарскими революциями на Западе, сколько с подъемом «революционного националистического Востока» («Лучше меньше, да лучше»). Во всяком случае, четкое видение перспектив в этих статьях отсутствует. Ленин отчасти распознал опасность, но не успел сделать необходимые выводы. Вне всякого сомнения, проживи он дольше, от него не ускользнули бы настоящие причины сложившейся ситуации, а значит и пути выхода из нее. Но теперь выработать ясное понимание происходящего должны были другие.

1923 г.: возникновение левых оппозиций

Уход Ленина из политической жизни стал одним из факторов, ускоривших наступление открытого кризиса в большевистской партии. С одной стороны, бюрократическая фракция укрепила свои главенствующие позиции в партии путем образования т. н. «триумвирата» – неустойчивого союза Сталина, Каменева и Зиновьева, объединившихся с единственной целью изолировать Троцкого. А тот, в свою очередь, был вынужден перейти в открытую оппозицию, хотя роль партийного оппозиционера далась ему нелегко.

Между тем, большевистский режим, возглавляемый «триумвиратом», столкнулся с новыми трудностями на экономическом и общественном фронте. Разразившийся летом 1923 г. т. н. кризис «ножниц» поставил под вопрос проведение новой экономической политики. «Ножницы» означали падение цен на сельскохозяйственную продукцию и одновременное повышение цен на промышленные товары. Это был первый серьезный кризис «рыночной экономики», введенной при нэпе, который грозил подорвать сбалансированность всего хозяйства страны. Если в 1921 г. кризис явился результатом государственной сверхцентрализации, осуществленной при военном коммунизме, то теперь стало очевидным, что после введения НЭПа и либерализации экономики Россия столкнулась с классическими проблемами капиталистического производства. И как в любом «нормальном» капиталистическом государстве, большевистское правительство ответило на кризис 1923 г. политикой снижения заработной платы и увольнений, что в свою очередь обострило до крайности и без того тяжелое положение рабочего класса. В результате уже в августе и сентябре в главных промышленных центрах начали вспыхивать стихийные забастовки.

К тому времени «триумвират», заинтересованный, прежде всего, в сохранении статус-кво, начал рассматривать нэп в качестве легчайшего пути к социализму. Бухарин, сместившийся резко вправо, обеспечивал теоретическое обоснование этого курса, опередив Сталина в разработке теории построения социализма в отдельной стране (правда, по мнению Бухарина, строительство социализма должно было идти «черепашьим темпом», опираясь на развитие «социалистической» рыночной экономики). Троцкий, напротив, уже в то время призывал к большей государственной централизации и планированию для преодоления экономических трудностей, с которыми столкнулась страна. Однако впервые оппозиция в большевистском руководстве отчетливо заявила о себе в октябре 1923 г., когда в Политбюро была подана т. н. «платформа 46-ти». Среди подписавших ее были как партийцы, близкие Троцкому (Пятаков, Преображенский и другие), так и коммунисты из группы «демократического централизма» – такие, как Сапронов, В. Смирнов и Осинский. Обращает на себя внимание тот факт, что под документом не стояла подпись самого Троцкого: несомненно, сыграл свою роль страх показаться фракционером, действующим вопреки известной резолюции 1921 г. Тем не менее, в открытом письме к партийным совещаниям, опубликованном в декабре того же года в «Правде» и в брошюре «Новый курс», Троцкий высказал во многом те же идеи, что присутствовали в «платформе 46-ти», и, тем самым, недвусмысленно занял сторону оппозиции.

Непосредственной причиной появления «платформы 46-ти» стали экономические проблемы, с которыми столкнулось государство. Требуя расширения государственного планирования, оппозиционеры критиковали аппарат за его приспособленчество к обстоятельствам и склонность к абсолютизации принципов нэпа. Впоследствии этот мотив будет постоянно повторяться в выступлениях левой оппозиции, возглавляемой Троцким, что, как мы увидим позже, не относилось к сильным ее сторонам. Значительно большую важность имело то, что «платформа 46-ти» поставила в повестку дня вопрос о нездоровом климате в партии, чреватом опасными последствиями:

«Члены партии, недовольные тем или иным распоряжением ЦК или даже Губкома, имеющие на душе те или иные сомнения, отмечающие про себя те или иные ошибки, неурядицы и непорядки, боятся об этом говорить на партийных собраниях, более того, боятся беседовать друг с другом… В наше время не партия, не широкие ее массы выдвигают и выбирают губкомы и ЦК РКП. Наоборот, секретарская иерархия партии все в большей степени подбирает состав конференций и съездов, которые все в большей степени становятся распорядительными совещаниями этой иерархии… Создавшееся положение объясняется тем, что объективно сложившийся после X съезда режим фракционной диктатуры внутри партии пережил сам себя… Фракционный режим должен быть устранен, и это должны сделать в первую очередь его насадители: он должен быть заменен режимом товарищеского единства и внутрипартийной демократии» (Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927. Т. 1. М., 1990.).

В то же время «платформа 46» отделяла себя от «болезненных» оппозиционных течений, несмотря на то, что видела в их существовании признак внутрипартийного кризиса. Несомненно, речь шла о течениях, вроде «Рабочей группы», возглавляемой Мясниковым, и вдохновлявшейся идеями Богданова «Рабочей правды», которые возникли приблизительно в то же время. Вскоре Троцкий занял схожую позицию по отношению к этим группам: с одной стороны, он отвергал их выводы как чересчур категоричные, с другой, видел в их возникновении проявление нездорового климата внутри партии. Следует отметить, что Троцкий не хотел соучаствовать в репрессиях, направленных на их уничтожение.

На самом деле, значение этих группировок вовсе не сводилось к тому, что их существование свидетельствовало о «болезни» партии. «Рабочую правду», следует признать, действительно отличал некоторый уклон в сторону пораженчества и даже меньшевизма. Она распознала зарождение государственного капитализма в России, но, как и для большинства голландских и немецких левых коммунистов, для этого течения было характерно непонимание истинной природы Октября 1917 года, который оно оценивало как более или менее прогрессивную, но по сути своей буржуазную революцию.

Совсем по-другому обстояло дело с «Рабочей Группой РКП». Впервые эта группа, возглавляемая старыми большевиками-рабочими Мясниковым, Кузнецовым и Моисеевым, заявила о себе манифестом, который она распространила в апреле-мае 1923 г. сразу после XIII Съезда РКП(б). Изучение этого текста позволяет сделать вывод о серьезности группы, глубине и проницательности ее политического анализа.

Манифест «Рабочей группы» не лишен недостатков. Его авторы тяготеют к «теории наступления», основанной на неверной оценке нового этапа – этапа отступления мировой революции, предполагающего необходимость оборонительной борьбы рабочего класса. По сути, эта теория являлась перевернутым отражением официального анализа Коминтерна, который в 1921 г. признал факт отступления, но сделал из этого в основном оппортунистические выводы. В манифесте также содержится ошибочное утверждение, что в эпоху пролетарских революций борьба за повышение заработной платы более не играет положительной роли.

Однако сильные стороны Манифеста с лихвой компенсируют недостатки:

– решительный интернационализм. В отличие от «Рабочей оппозиции» Коллонтай, анализ «Рабочей Группы» не замыкается в национальных рамках России. Вся вводная часть манифеста посвящена международной ситуации: в ней четко названа главная причина затруднительного положения, в котором оказалась русская революция, – задержка революции мировой. Только последняя может спасти пролетарскую власть в России: «Русский рабочий… научился себя рассматривать как солдата мировой армии пролетариата, а свои классовые организации как отряды этой армии. Вот почему всякий раз, как только встает тревожный вопрос о судьбе завоеваний, сделанных в октябре 1917 г., взор его пытливо вперяется туда, за рубеж, где объективные условия революции имеются налицо, а самой революции нет и нет»;

– резкая критика оппортунистической тактики «единого фронта» и лозунга «рабочего правительства», то есть политической линии Коммунистического Интернационала. Тот факт, что этот вопрос является приоритетным в манифесте, служит еще одним доказательством интернационализма «Рабочей группы». Позиция группы не была сектантской: она доказывала необходимость единства различных коммунистических организаций (вроде КПГ и КРПГ в Германии) во имя революции, но в тоже время полностью отвергала призыв Коминтерна строить блок с социал-демократическими предателями. В манифесте опровергается надуманный аргумент, будто русская революция победила благодаря умелому использованию большевиками тактики единого фронта: «… Не единый социалистический фронт мог быть тактикой победы восставшего пролетариата к победе, а борьба, беспощадная, кровавая борьба с этими буржуазными фракциями с туманной социалистической терминологией могла дать победу. Так было оно и на самом деле. Не в единении с эсерами, меньшевиками, трудовиками, эн-эсами русский пролетариат одержал победу в октябре, а в борьбе с ними»;

– видение опасностей, угрожающих Советскому государству, главная из которых, по мнению «Рабочей группы», заключалась в «подмене диктатуры пролетариата капиталистической олигархией». Отмечая возвышение бюрократической элиты и политическое бесправие рабочих, Манифест выдвигает требование возродить фабрично-заводские комитеты и, прежде всего, Советы, которые должны определять направление развития экономики и государства.[29]29
  Но в тоже время в манифесте нашла отражение точка зрения, согласно которой профсоюзы должны стать органами централизации экономического управления. Этот старый постулат «Рабочей оппозиции» критиковался самим Мясниковым в 1921 г.


[Закрыть]
Для «Рабочей группы» возрождение рабочей демократии было единственным средством борьбы против усиления бюрократии: идея Ленина о том, что перетряска Рабоче-крестьянской инспекции обеспечит продвижение вперед, прямо отвергается в рассматриваемом документе как попытка установить контроль над бюрократией бюрократическими же методами;

– глубокое чувство ответственности. В отличие от немецких левых из КРПГ, которые в 1923 г. опубликовали манифест «Рабочей группы» в Берлине и сопроводили его критическими комментариями), группа Мясникова не спешила окончательно хоронить русскую революцию и Коммунистический Интернационал. Во время кризиса 1923 г., связанного с «нотой Керзона», когда Великобритания, казалось, могла напасть на Россию, члены «Рабочей группы» заявили о своей готовности стать на защиту Советской республики в случае войны. Но, главное, в манифесте группы не содержалось ни малейшего намека на отрицание Октябрьской революции и большевизма. В сущности, представление «Рабочей группы» о собственной роли было очень близко понятию левой фракции, которое впоследствии было разработано итальянскими левыми коммунистами в изгнании. Она признавала необходимость самостоятельной организации и даже подпольной работы, но содержание ее манифеста, как и само название группы – «Рабочая группа Российской коммунистической партии (большевиков)», говорило о том, что ее члены рассматривали свою деятельность как полностью соответствующую программе и уставным документам большевистской партии.

Группа, таким образом, призывала все здоровые элементы в партии – как руководство, так и оппозиционные течения наподобие «Рабочей правды», «Рабочей оппозиции» и «демократических централистов» – к перегруппировке сил и началу решительной борьбы за возрождение партии и революции. Во многом эта тактика была гораздо более реалистичной, чем надежда «46-ти» на то, что фракционный режим в партии будет устранен «в первую очередь» самой господствующей фракцией.

Таким образом, в идеях и деятельности «Рабочей группы» не было ничего нездорового, не являлась она и просто сектой, лишенной какого-либо влияния в рабочем классе. По некоторым оценкам, она насчитывала около 200 членов в Москве. Группа действовала в полном соответствии с провозглашенным ею принципом, что коммунисты должны становится на сторону пролетариата в его борьбе с бюрократией. Так, «мясниковцы» активно пытались политизировать стихийные забастовки, происходившие весной и летом 1923 г.

Именно по этой причине – а также по причине растущего политического влияния группы среди рядовых партийцев – аппарат направил против «Рабочей группы» всю мощь репрессивных органов. Была даже попытка застрелить Мясникова «при попытке к бегству», как он сам и предсказывал. Мясников выжил и после тюремного заключения и ссылки продолжал в течение двух десятилетий революционную деятельность за границей. В России «Рабочая группа» была практически разгромлена в результате повальных арестов, однако полностью не исчезла. Как свидетельствует Анте Цилига в книге «В стране великой лжи», являющейся ценнейшим описанием идейно-политической жизни заключенных оппозиционеров в конце 20-х – начале 30-х гг., «мясниковцы» продолжали оказывать влияние на «крайне левых» в оппозиционном движении. Как бы то ни было, репрессии против «Рабочей группы» были зловещим знаком: впервые при большевистском режиме государство прибегло к прямому насилию против оппозиционеров-коммунистов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю