Текст книги "Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг"
Автор книги: Александра Коллонтай
Соавторы: Г. Мясников,К. Уорд,Ян Геббс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)
Открытый переход Троцкого на сторону левой оппозиции в 1923 г. имел огромное значение. В международном коммунистическом движении он считался вторым после Ленина вождем русской революции. Его критика внутрипартийного режима дала понять всему миру, что не все хорошо в Стране Советов, и теперь те коммунисты, которых уже начали тревожить тенденции Советского государства, но, прежде всего, политика компартий за его пределами, – могли сплотиться вокруг знаковой фигуры Троцкого, чья репутация твердого приверженца традиций Октября и пролетарского интернационализма, была неоспорима. Так, например, поступили итальянские левые в середине 1920-х гг.
Однако с самого начала стало очевидно, что оппозиционная линия, которой придерживался Троцкий, была менее последовательной и менее решительной, чем линия, отстаиваемая левыми коммунистами, в частности группой Мясникова. Действительно, даже в ограниченных пределах, намеченных Лениным в последних письмах и статьях, Троцкий был не до конца решителен в борьбе против сталинизма.
Приведем самые важные примеры. На XII съезде партии в апреле 1923 г. Троцкий, несмотря на то, что в то время он еще входил в руководство партии и пользовался широкой поддержкой, не решился пустить в ход «бомбу» – огласить ленинскую критику Сталина за его позицию в «национальном вопросе», роль в Рабкрине, нелояльность. Троцкий молчал, когда в преддверии XIII съезда на заседании ЦК 22 мая 1924 г. обсуждалось «Завещание» Ленина и его предложение сместить Сталина с поста генерального секретаря; политическое будущее Сталина висело тогда на волоске, но Троцкий проголосовал против опубликования «Завещания» вопреки воле вдовы Ленина Крупской. В 1925 г. он отмежевался от своего американского сторонника Макса Истмена, когда тот изложил содержание «Завещания» и процитировал этот документ в книге «После смерти Ленина». Политбюро убедило Троцкого поставить свою подпись под заявлением, осуждающим Истмена за распространение «чистой клеветы…. служащей исключительно целям врагов, принявших облик коммунистов и революционеров». Когда он, наконец, принял решение обнародовать текст «Завещания», было уже поздно: власть Сталина над партийным аппаратом стала практически непререкаемой. В период между роспуском левой оппозиции 1923 г. и формированием «объединенной оппозиции» с зиновьевцами, Троцкий нередко уклонялся отдел Центрального комитета, сосредотачиваясь в большей степени на делах технических или культурных; даже присутствуя на заседаниях ЦК, он часто не принимал в них деятельного участия.
Нерешительность Троцкого объясняется рядом причин. Хотя все они являются политическими по своей сути, некоторые все же связаны с особенностями личности Троцкого. Так, его друг Иоффе в последнем письме Троцкому, написанном перед самоубийством, отметил ряд личных недостатков лидера оппозиции:
«Но я всегда считал, что вам недостает ленинской непреклонности, неуступчивости, его готовности остаться хоть одному на признаваемом им правильном пути, в предвидении будущего большинства, будущего признания всеми правильности этого пути… вы часто отказывались от собственной правоты в угоду переоцениваемому вами соглашению, компромиссу» (Цит. по: Троцкий Л. Д. Моя жизнь, гл. «Последний период борьбы внутри партии»).
В сущности, Иоффе точно описал те недостатки, которые были заметны у Троцкого еще до вступления в большевистскую партию – склонность к центризму, неспособность занять четкую и бескомпромиссную позицию, готовность пожертвовать политическими принципами ради единства организации. Вдобавок к этому нерешительность Троцкого усиливалась тем, что он боялся показаться участником тривиальной борьбы за личную власть, за место Ленина в партии. Именно этим сам Троцкий объясняет свои колебания в тот период:
«Я не сомневаюсь, что, если б я выступил накануне XII съезда в духе блока „Ленина-Троцкого“ против сталинского бюрократизма, я бы одержал победу и без прямого участия Ленина в борьбе. Насколько прочна была бы эта победа, вопрос другой. Для разрешения его необходимо привлечь к учету ряд объективных процессов в стране, в рабочем классе и в самой партии. Это особая и большая тема. Крупская однажды сказала в 1927 г., что если б жив был Ленин, то, вероятно, уже сидел бы в сталинской тюрьме. Я думаю, что она была права. Ибо дело не в Сталине, а в тех силах, которые Сталин выражает, не понимая того. Но в 1922-23 году вполне возможно было еще завладеть командной позицией открытым натиском на быстро складывавшуюся фракцию национал-социалистических чиновников, аппаратных узурпаторов, незаконных наследников Октября, эпигонов большевизма. Главным препятствием на этом пути было, однако, состояние самого Ленина. Ждали, что он снова поднимется, как после первого удара, и примет участие в XII съезде, как принял в XI. Он сам на это надеялся. Врачи обнадеживали, хотя все с меньшей твердостью. Идея блока „Ленина и Троцкого“ против аппаратчиков и бюрократов была в тот момент полностью известна только Ленину и мне, остальные члены политбюро смутно догадывались. Письма Ленина по национальному вопросу, как и его Завещание, никому не были известны. Мое выступление могло быть понято, вернее сказать, изображено как моя личная борьба за место Ленина в партии и государстве. Я не мог без внутреннего содрогания думать об этом» (Троцкий Л. Д. Моя жизнь, гл. «Болезнь Ленина»).
Несомненно, в этих словах есть доля правды: как заметил один оппозиционер в беседе с Цилигой, в Троцком было «слишком много от рыцаря». Столкнувшись с безжалостными и беспринципными интригами Сталина и его бюрократов, Троцкий не хотел опускаться до того же уровня и, таким образом, почти всегда оказывался в проигрыше.
Однако, главные причины, обусловившие нерешительность Троцкого в борьбе против сталинской контрреволюции, кроются в тесно взаимосвязанных изъянах его теоретического анализа и политической позиции:
– Хотя Троцкий и называл Сталина «могильщиком революции», он и его сторонники не сознавали, что в действительности сталинизм является ничем иным, как буржуазной контрреволюцией. Их мысли были сосредоточены на угрозе «капиталистической реставрации» в традиционном смысле, понимаемой как возврат к частнособственническому капитализму. По этой причине для Троцкого главная опасность внутри партии таилась в ее правой фракции, возглавляемой Бухариным: «Блок со Сталиным против правых – возможно, – говорил он, – блок с правыми против Сталина – никогда». Троцкий рассматривал сталинизм как форму центризма, позиции по определению неустойчивой, подверженной колебаниям влево и вправо. В следующей статье в рамках данной серии мы покажем, что недооценка угрозы сталинизма была связана с ошибочными экономическими теориями Троцкого, который отождествлял проводимую государством индустриализацию с социализмом и никогда по настоящему не мог понять сущности государственного капитализма. Эти заблуждения Троцкого в течение последних десяти лет жизни вели его ко все более серьезным политическим ошибкам.
– Троцкому было трудно увидеть истинную природу сталинизма еще и потому, что в свое время он сам, будучи одним из руководителей государства, разрабатывал и осуществлял ошибочную политику, ускорившую процесс капиталистического перерождения. Не в последнюю очередь здесь следует упомянуть политику милитаризации труда и подавление рабочих выступлений, а также оппортунистическую тактику Коминтерна в начале 1920-х гг., в частности, тактику единого фронта. Даже после перехода в оппозицию Троцкий был множеством уз связан с партийной бюрократической верхушкой, что отчасти помешало ему признать свои прошлые ошибки и, став на сторону пролетариата, перейти к борьбе против режима. Даже к рядовым членам партии троцкистская оппозиция обратилась только в 1926–1927 гг.; прийти к мысли об агитации в широких рабочих массах ей было очень сложно. Поэтому многим рядовым рабочим борьба Троцкого и Сталина казалась чем-то далеким от их жизни, верхушечной схваткой «больших начальников».
Провозглашенный Троцким на XIII съезде РКП(б) принцип, согласно которому «Никто не может быть правым против партии», был подвергнут жесткой критике итальянскими левыми в контексте осмысления ими поражения русской революции и значения «Московских процессов» 30-х гг. над старыми большевиками:
«Трагедия Зиновьева и „старых большевиков“ связана с их стремлением реформировать партию, которой они полностью подчиняются, фетишизируя ее как олицетворение Октябрьской революции, – а эта партия посадила их на скамью подсудимых и заставила пожертвовать жизнью.
У Троцкого мы видим то же самое, когда в 1925 г. он, уступая давлению, добровольно уходит с поста главы Военного комиссариата, несмотря на поддержку армии, прежде всего, Московского округа. Только 7 ноября 1927 г. Троцкий открыто выступил против партии, но было уже поздно – он потерпел жалкое поражение. Даже в изгнании преданность партии и боязнь стать орудием контрреволюции в России не позволили ему довести критику русского центризма до логического конца» (La Boucherie de Moscou//Bilan, № 34, August-September 1936).
Перед лицом наступающей контрреволюции, мертвой хваткой сжимавшей партию, оставался единственный способ хоть что-то спасти – образовать независимую фракцию, которая, борясь за здоровые элементы внутри партии, не остановилась бы перед необходимостью нелегальной подпольной борьбы в гуще пролетарских масс. Как мы видели, в 1923 г. такую задачу ставила перед собой группа Мясникова, разгромленная репрессивными органами. Напротив, Троцкий оказался обезоружен собственной верностью резолюции, запрещающей фракции, которую сам поддержал на X съезде партии в 1921 г. И в 1923 г., и в последней битве 1927 г., аппарат извлек максимум выгоды из этого запрета, используя его для внесения путаницы и деморализации в ряды оппозиционеров, оказавшихся перед выбором: самороспуск или уход в подполье. В обоих случаях оппозиционеры предпочли первый путь в тщетной надежде спасти единство партии, однако это не уберегло их от мести сталинского аппарата.
CDW
1924–1928 гг.: ТОРЖЕСТВО СТАЛИНИСТСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО КАПИТАЛИЗМА[30]30
Впервые статья была опубликована под заголовком «Год 1923-й: Термидор сталинистского государственного капитализма». Вопрос о том, применим ли термин «термидор», заимствованный Троцким из истории Французской буржуазной революции, к перерождению революции пролетарской, стал предметом дискуссии в ИКТ. Путч, организованный группой якобинцев в июле 1794 г., представлял собой эпизод борьбы внутри буржуазии, тогда как победа сталинизма означала окончательный переход политической власти от пролетариата к капиталистическому классу, в который превратилась государственная бюрократия. Понятие «термидорианской реакции» позволяло Троцкому обойти тот факт, что к концу 1920-х гг. диктатура пролетариата в России прекратила свое существование. Признав двусмысленность термина «термидор», автор изменил заголовок статьи, хотя этот термин употребляется в самом тексте.
[Закрыть]
(International Review, № 102, 2001)
Летом 1927 г., когда в «Правде» была напечатана серия статей, в которых отрицалась возможность термидора в СССР, Троцкий доказывал, что аналогия с Французской революцией оправдана, несмотря на различия двух исторических ситуаций. Он указывал на то, что орудием контрреволюции во Франции стала часть самой партии якобинцев. В условиях изоляции России, утверждал Троцкий, пролетарскому режиму угрожает не только прямой насильственный захват власти капиталистическими силами, но и «буржуазная реставрация», которая может принять форму скрытого процесса постепенного перерождения. «Термидор, – писал Троцкий, – это особая форма контрреволюции, совершаемая в рассрочку и использующая для первого этапа элементы той же правящей группы – путем их перегруппировки и противопоставления» (Термидор//Архив Троцкого: Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927. Т. 4. М., 1990). Троцкий отмечал, что Ленин тоже признавал существование такой угрозы:
«Ленин считал не исключенным, что экономические и культурные сдвиги в сторону буржуазного перерождения могут в течение долгого периода происходить при сохранении власти большевиков, путем незаметной культурно-политической ассимиляции известного слоя большевистской партии, новой поднимающейся мелкобуржуазной стихией.»
В то же время Троцкий спешил заверить, что в текущий момент, несмотря на опасность бюрократизма и растущее влияние буржуазных сил внутри страны, до окончательной победы термидора еще очень далеко. В платформе «объединенной оппозиции», опубликованной вскоре после цитированной статьи, он и его соратники утверждали, что мировая революция возможна в не столь отдаленной перспективе, а в самой России сохраняются важнейшие завоевания Октябрьской революции, в частности «социалистический сектор» экономики. Оппозиция, таким образом, сохраняла приверженность курсу на реформирование Советского государства и стояла на позиции безусловной защиты СССР от империалистов.
Однако в исторической ретроспективе становится очевидным, что анализ Троцкого безнадежно расходился с реальностью. Уже к лету 1927 г. силы буржуазной контрреволюции полностью захватили партию большевиков.
Почему Троцкий недооценил угрозу?Ошибочный анализ ситуации, с которой столкнулась оппозиция в 1927 г., складывался из трех ключевых элементов:
1) Троцкий недооценил глубину и размах наступления контрреволюции потому, что неспособен был вскрыть ее исторические корни – в частности, признать, что политические ошибки, совершенные в свое время самой большевистской партией, ускорили процесс перерождения революции. Хотя как мы видели в предыдущих статьях, ослабление пролетарской власти в России объясняется в первую очередь изоляцией, откатом мировой революции и разрушительными последствиями гражданской войны, положение усугублялось тем, что партия большевиков не отделяла себя от государства и охотно присваивала полномочия классовых органов типа Советов и фабрично-заводских комитетов. Этот процесс был заметен уже в 1918 г., а в 1921 г. подавление Кронштадтского восстания отметило его вступление в особенно тяжелую стадию. Для Троцкого тем труднее было критиковать ошибочные установки большевиков в прошлом, что он сам играл видную роль в их реализации (вспомним, например, его призыв к милитаризации труда в 1920–1921 гг.).
2) Троцкий ясно сознавал, что подъем сталинистской бюрократии был в большой степени облегчен серией поражений международного пролетариата – в Германии (1923 г.), Великобритании (1926 г.) и в Китае (1927 г.). Но он не смог понять историческое значение этих поражений. Такой просчет совершил, конечно, не он один: например, итальянская левая фракция только после прихода Гитлера к власти сделала вывод о том, что исторические тенденции изменились в сторону стремительного движения к войне. Однако Троцкий так и не сумел оценить произошедшие перемены: даже в 30-х гг. он по прежнему пытался разглядеть признаки приближающейся революции, в то время как в действительности рабочих все ближе подводили к пропасти империалистической войны, выбивая у них из-под ног классовую почву и увлекая на скользкую дорогу «антифашизма» («народные фронты», война в Испании и т. д.). Необоснованный «оптимизм» Троцкого в отношении перспектив революции вел к неверному пониманию причин и следствий внешней политики сталинизма. Как видно из платформы «Объединенной оппозиции», составленной в 1927 г. (несомненно, в этом тексте отразилась «военная тревога» того времени, когда война с Великобританией казалась неизбежной), оппозиционеры были убеждены, что империалистические державы рано или поздно должны напасть на СССР, так как, несмотря на господство сталинистской бюрократии, он все еще представляет угрозу для мировой капиталистической системы. В этой ситуации левая оппозиция видела свой долг в безусловной защите СССР от внешней угрозы. Она, конечно, резко критиковала сталинистскую бюрократию за саботаж рабочей борьбы в Великобритании и Китае. Катастрофические последствия политики Коминтерна в этих странах стали решающим фактором, побудившим оппозицию перегруппироваться и активизировать свою деятельность в 1926–1927 гг. Однако Троцкий и «Объединенная оппозиция» не поняли главного – качественного (даже по сравнению с оппортунистическим поведением Коминтерна в Германии в 1923 г.) изменения внешней политики сталинизма, который в Великобритании и Китае открыто препятствовал классовой борьбе рабочих с целью заручиться поддержкой «дружественных» СССР фракций буржуазии (профсоюзная бюрократия в Великобритании и Гоминьдан в Китае). Эти события ознаменовали окончательный поворот Советского государства к включению в межкапиталистическую борьбу за глобальное доминирование. Отныне СССР начал действовать на мировой арене как империалистическая держава, и его защита коммунистами теряла под собой последние основания, так как Советский Союз перестал быть оплотом мировой революции, а значит, лишился смысла своего существования.
3) С охарактеризованной выше ошибкой Троцкого была тесно связана его неспособность правильно определить, какая общественная сила представляла собой подлинный авангард контрреволюции. Защищая СССР, он руководствовался ложным критерием. В отличие от итальянских левых, Троцкий не придавал решающего значения роли Советского Союза на международной арене, следствиям его внешней политики, и даже вопрос о том, сохраняет ли в действительности советский рабочий класс в своих руках политическую власть, не являлся для него ключевым. На первый план он выдвигал чисто юридический критерий – сохранение государственных форм собственности в качестве доминирующих в экономике и удержание государственной монополии на внешнюю торговлю. Поэтому возможный термидор представлялся ему исключительно как отмена этих юридических установлений и возврат к классическим формам частной собственности. Настоящими «термидорианцами», по его убеждению, являлись те элементы, которые толкали режим на путь возвращения к частной (или, точнее говоря, индивидуальной) собственности – такие, как кулаки, нэпманы, экономисты вроде Устрялова, а также их видимые союзники внутри партии – в частности, фракция Бухарина. Сталинизм характеризовался лидером оппозиции как центризм, не способный выработать собственную политическую линию и постоянно балансирующий между левым и правым крылом партии. Отождествление социализма с национализацией помешало Троцкому понять, что капиталистическая контрреволюция может утвердиться и на почве государственной собственности. Отсюда неверное понимание троцкистами самой сути сталинистского проекта и их постоянные «предупреждения» о приближающейся реставрации частной собственности, которой так и не произошло (по крайней мере, до 1991 года, хотя и тогда частный капитализм был восстановлен лишь частично).
Эта роковая ошибка нашла свое яркое отражение в том, каким образом оппозиция прореагировала на выдвижение Сталиным печально знаменитой теории «социализма в одной стране».
«Социализм в одной стране» и теория «первоначального социалистического накопления»Осенью 1924 г. в длинном и претенциозном опусе, озаглавленном «Вопросы ленинизма», Сталин сформулировал теорию «социализма в одной стране». Эта теория, в основу которой была положена одна-единственная цитата из ленинской работы 1915 г., открывавшая простор для различных толкований, означала разрыв с базовым принципом коммунистического движения – признанием того, что бесклассовое общество может установиться только в мировом масштабе. Сталинская теоретическая «новация» прямо искажала суть самой Октябрьской революции – ведь Ленин и большевики не уставали повторять, что восстание российских рабочих явилось интернационалистическим ответом на империалистическую войну и представляло собой не что иное, как первый шаг к мировой пролетарской революции.
Провозглашение «социализма в одной стране» было не просто теоретической ревизией. Это была открытая декларация контрреволюции. К тому времени большевистская партия уже была разрывалась между собственными интернационалистическими принципами, с одной стороны, и потребностями Российского государства, которое все в большей степени капиталистические антипролетарские интересы, с другой. Сталин разрешил это противоречие одним росчерком пера: отныне партия должна была подчиняться только требованиям российского национального капитала и бороться с теми в своих рядах, кто сохранял верность изначальной пролетарской миссии большевизма.
Итак, сталинская фракция раскрыла свои истинные намерения. Два события создали благоприятный фон для этого демарша сталинистов: поражение немецкой революции в октябре 1923 г. и смерть Ленина в январе 1924 г. Неудавшееся восстание в Германии – в большей степени, чем предыдущие поражения – наглядно продемонстрировало, что отступление европейского пролетариата приняло затяжной характер, хотя никто в тот момент не мог сказать, как долго будут длиться сумерки контрреволюции. Поражение революции в Германии играло на руку тем, кто считал, что идея интернационализации революционной процесса мешает развитию России и ее превращению в экономическую и военную державу.
Как мы видели в предыдущей статье, перед уходом из политической жизни Ленин уже начал борьбу против сталинизма, и, вне всякого сомнения, он не одобрил бы отказ от принципов интернационализма, который бюрократия с такой откровенностью поспешила провозгласить вскоре после его смерти. Конечно, один Ленин не смог бы остановить победоносное наступление контрреволюции. В 1930-х гг. «Билан» писал, что ввиду объективных обстоятельств, на которые натолкнулась русская революция, Ленина ожидала бы та же судьба, что и остальных оппозиционеров: «Проживи он дольше, центристы использовали бы против него те же методы, которые они использовали против тысяч большевиков, заплативших за свою верность интернационалистической программе Октябрьской революции ссылкой, тюрьмой или депортацией из страны» (L'Etat Proletarien//Bilan, № 18, April-May 1935, p. 610.). Как бы то ни было, с его смертью было устранено главное препятствие для реализации замыслов сталинистов. Сразу после смерти Ленина Сталин похоронил его теоретическое наследие и принялся создавать культ «ленинизма» по образу и подобию православных культов святых. Соответствующий тон был задан уже на самих похоронах Ленина в «клятве» Сталина. Символичен тот факт, что Троцкий не присутствовал на похоронах. В тот момент он был на Кавказе, где восстанавливался после болезни. Но Троцкий еще и поддался на маленькую уловку Сталина, который дезинформировал его о дате похорон. Так Сталин представил себя всему миру в качестве законного преемника Ленина.
В большевистской партии не сразу поняли смысл «социализма в одной стране» – отчасти потому, что эта откровенно контрреволюционная идея была хитро замаскирована Сталиным, подавшим ее под соусом маловразумительного «теоретизирования». Но главная причина заключалась в том, что большевики были недостаточно вооружены теоретически, чтобы немедленно отвергнуть сталинскую концепцию.
Мы уже отмечали, что рабочее движение долгое время преследовала путаница по вопросу о соотношении социализма и государственной централизации буржуазных экономических отношений. Особенно это относится к социал-демократическому периоду. Но и в ходе революционного наступления 1917–1923 гг. дух «государственного социализма» вовсе не был изгнан из программ революционных партий. Как бы то ни было, в тот период восходящая волна революции открывала перспективу подлинного социализма, удерживая на переднем плане идею социалистического переустройства в мировом масштабе. Когда же произошел откат революционной волны и русский аванпост был брошен на произвол судьбы, ситуация переменилась: идея о том, что путем развития государственного, «социалистического» сектора экономики можно заложить основы социализма в СССР, становилась все белее популярной, принимая теоретически оформленный вид. В цитированной выше статье итальянских левых отмечалось, что эта тенденция заметна в некоторых поздних работах Ленина:
«В статьях Ленина о кооперации отразилась новая ситуация, сложившаяся после ряда поражений мирового пролетариата. И вовсе не удивительно, что эти работы могли быть использованы фальсификаторами для оправдания их теории „социализма в одной стране“».
Указанный круг идей был развит Левой оппозицией – особенно Троцким и Е. А. Преображенским – в ходе «дискуссии об индустриализации» в середине 1920-х гг. Дискуссия была вызвана экономическими затруднениями на очередном витке нэпа, в ходе которого проявились типичные признаки капиталистического кризиса – безработица, ценовая нестабильность, дисбаланс различных отраслей экономики. Троцкий и Преображенский критиковали аппарат за его осторожную экономическую политику, отсутствие долгосрочного планирования, упование на легкую промышленность и рыночную стихию. По их убеждению, для того чтобы оздоровить советскую экономику и сделать ее более динамичной, необходимо было увеличить инвестиции в тяжелую промышленность, следуя долгосрочному плану экономического развития. «Индустриализаторы» из левой оппозиции рассуждали следующим образом: так как тяжелая промышленность составляет основу государственного сектора, социалистического по своей сути, промышленный рост означает продвижение к социализму и отвечает интересам рабочего класса. Они были убеждены, что можно запустить процесс индустриализации в преимущественно аграрной российской экономике, не попав в чрезмерную зависимость от иностранного капитала и технологий. Сделать это предполагалось посредством своего рода «эксплуатации» отдельных слоев крестьянства (прежде всего богатейшего), осуществляемой через налогообложение и ценовую политику. Такая «эксплуатация» обеспечила бы необходимый приток капитала для инвестиций в государственный сектор и рост тяжелой промышленности. Таким образом, согласно представлениям оппозиционеров, Россия должна была пройти период «первоначального социалистического накопления», сходный по своему содержанию, если не по методам, с первоначальным накоплением капитала, описанным Марксом в «Капитале». В частности, Преображенский видел в «первоначальном социалистическом накоплении» ни много, ни мало фундаментальный закон переходной экономики, действующий в противовес закону стоимости:
«Каждый читатель может по пальцам сосчитать, что противодействует у нас закону ценности: монополия внешней торговли, социалистический протекционизм, жесткий план импорта, строящийся в интересах индустриализации страны, неэквивалентный обмен с частным хозяйством, обеспечивающий накопление для государственного хозяйства в архинеблагоприятных условиях низкой техники государственного хозяйства. Но все это в целом, на базе единого государственного хозяйства пролетариата, и есть внешние инструменты, внешние проявления закона первоначального социалистического накопления» (Преображенский Е. Экономические заметки. III. О пользе теоретического изучения советского хозяйства//Большевик: Политико-экономический двухнедельник ЦК ВКП. 1926, № 15–16, с. 76.).
Эта теория была ошибочной в двух главных аспектах:
1) Фундаментальным заблуждением было считать, что рост промышленности сам по себе отвечает потребностям и классовым интересами пролетариата. Социализм не мог автоматически возникнуть в ходе «социалистического» накопления, которое в действительности являлось капиталистическим, так как было основано на извлечении прибавочной стоимости и ее превращении в новый капитал. Промышленность, государственная или нет, – это не то же самое, что рабочий класс. Напротив, промышленный рост в рамках отношений наемного труда предполагает усиление эксплуатации пролетариата. Отождествляя интересы промышленности с интересами пролетариата, Троцкий следовал той же логике, что и во время «дискуссии о профсоюзах» в 1921 г., когда он ставил знак равенства между переходным государством и рабочим классом. Подобная логика отказывала пролетариату в праве защищать свои непосредственные интересы, если они шли вразрез с потребностями развития «социалистического сектора». В 1930-х гг. итальянская левая фракция смогла показать принципиальные опасности, которые несет в себе такой подход. Хотя вслед за Троцким итальянские левые питали некоторые иллюзии в отношении «коллективизированного» сектора экономики как некой гарантии пролетарского характера Советского государства, они вовсе не разделяли его энтузиазма по поводу индустриализации как таковой. Они настаивали на том, что прогресс на пути к социализму измеряется не ростом постоянного капитала, а тем, в какой степени производство направлено на удовлетворение непосредственных материальных потребностей пролетариата (приоритет производства потребительских благ над производством средств производства, сокращение рабочего дня и т. д.). Развивая этот аргумент, можно сказать, что продвижение к социализму требует полного отказа от логики накопления капитала.
2) Если допускалось, что Россия с её крестьянским большинством способна решительно шагать к социализму, то возникал вопрос: какая роль отводится мировой революции? В то время как на самом деле без мировой революции невозможно было даже политическое выживание пролетарской диктатуры в России, в теории «первоначального социалистического накопления» она оказывалась фактически всего лишь средством, позволяющим ускорить процесс социалистического строительства, уже идущий в рамках отдельной страны. В некоторых своих работах Преображенский вплотную приблизился к опасной черте, за которой идея мировой революции теряла свой первоначальный смысл. Не удивительно, что он поддался сталинской «левой» демагогии после поворота к форсированной индустриализации в конце 1920-х, когда казалось, что аппарат реализует экономическую программу оппозиции.
Таким образом, вовсе не случаен тот факт, что оппозиционеры, группировавшиеся вокруг Троцкого, не смогли сразу понять всю глубину контрреволюционности, содержавшейся в сталинской теории «социализма в одной стране».
