Текст книги "Гадание на кофейной гуще"

Автор книги: Александра Авророва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

От этого разговора у меня совершенно помутилось в голове. Несомненно, он был очень странен. Необычайно странен! Анна Геннадьевна, конечно, имеет свои задвиги – кто их не имеет? – однако я всегда считала ее нормальной. А настоятельный совет посетить ворожею о нормальности не свидетельствовал. Хотя, конечно, раз данная профессиональная категория так расплодилась, значит, является востребованной. Предположим, что моя коллега и впрямь верит в венцы безбрачия и порчу. Ха! Вот сними с меня этот венец, и несимпатичный мне дотоле мужчина сразу окажется достаточно привлекательным, чтобы я выскочила за него замуж. Ладно, пусть Анна Геннадьевна в это верит. Только с чего ей решить, будто я нуждаюсь в ворожее? Быть в двадцать три года одинокой – еще не преступленье. Или вывод о порче сделан на основании компьютерного вируса? Тогда почему именно я? Пострадали все. Глупость какая-то!

А ведь Анна Геннадьевна далеко не глупа. Я бы сказала, весьма умна. Знаете поговорку про обезьян? Мол, они скрывают свой ум, чтобы их не заставили работать? Примерно то же и с нею. А наблюдательность-то какая, диву даюсь! Ведь все заметила – и ссору с Галей, и с Ритой, и даже с Андреем. И беседу с Середой тоже накрутила на ус. Даже знает, в каком состоянии он вернулся. И знает, о чем я спрашивала Вику. Остальных-то я выводила под лестницу, а с Викой болтала прямо в секторе. Пожалуй, Анна Геннадьевна – самый вероятный кандидат на то, что она подслушала в свое время меня и Лильку. Ушки у нее на макушке всегда. Значит, банка от покойника для меня самый вред? И вообще следует залечь на дно и не шевелиться? Что это – предупрежденье или угроза? Она что-то подозревает и, боясь за меня, в завуалированной форме дает совет, или, являясь преступницей, пытается меня остановить? А, быть может, я делаю из мухи слона и ничего, кроме безобидного трепа, не было?

– Таня, не хотите опять прогуляться?

– А что, Юрий Владимирович, уже пять?

– Даже несколько больше. А погода все такая же чудесная.

Мы вышли на улицу.

– Ну, сколько сегодня пирожных?

– Нисколько, – вздохнула я. – Я сегодня на диете.

– А… простите за нескромность… почему?

– Потому что неприлично быть такой толстой, Юрий Владимирович.

– И кто сказал вам этот бред? Вика? Никогда бы не подумал, что вы

прислушиваетесь к ее мнению.

А я никогда бы не подумала, что моя диета так сильно его взволнует.

– Не Вика, а зеркало в коридоре, – призналась я.

– Таня, чего вы от меня хотите? – развел руками Германн. – Чтобы я сказал вам, что у вас идеальная фигура? Говорю. У вас идеальная фигура, Таня.

– Были б вы женщиной, – улыбнулась я, – я б вам тут же продемонстрировала, где именно у меня лишний вес.

– Был бы я женщиной, – раздраженно отозвался он, – я бы, разумеется, подбивал вас похудеть. Из зависти. Вы всерьез считаете, что привлекательная девушка должна состоять исключительно из костей?

– Привлекательная девушка должна быть изысканной и необыкновенной. А не так: «Щеки – во! Румянец – во!»

Последнее было цитатой из Ивана Ивановича Бойко.

– Да, – кивнул Юрий Владимирович, – зато сейчас, с кругами под глазами, вы здорово похорошели. Сплошная изысканность и необыкновенность. А язва желудка украсит вас еще больше. Вы ведь не обедали, да?

– Голод полезен. И нечего надо мной смеяться.

– Значит, мне вас не убедить? Вы не верите? Хорошо. А если я попрошу вас о личном одолжении?

– В каком смысле?

– Вы можете в качестве личного мне одолжения прекратить эту дурацкую диету? А еще лучше – пообещать никогда не морить себя голодом? Если я поклянусь вам, что меня данное обещание необычайно порадует. Или я должен попросить вас в какой-нибудь изысканной и необыкновенной форме? Положив руку на сердце, преклонив колена… что там еще положено в книгах, создаваемых специально для романтических юных девиц?

Он вроде бы шутил, однако в его интонациях слышалась какая-то скрытая нервозность, и я не рискнула обострять ситуацию.

– Да ладно, обойдусь без колена. Улицы у нас метутся плохо, а брюки на вас светлые. Обещаю вам не морить себя голодом. А вы, между прочим, обещали в ответ порадоваться.

Как ни странно, обещание он выполнил. Настроение его тут же улучшилось, нервозности как не бывало. Мы зашли в кафе, где я съела большую-пребольшую отбивную и пресловутые пирожные с кремом. Потом мы двинулись пешком по направлении к моему дому и вскоре оказались у Мариинского театра. Как ни странно, какие-то люди предлагали лишние билеты.

– А давайте сходим, – обрадовался Юрий Владимирович. – К стыду своему, уже много лет здесь не был.

Давали «Сильфиду». Это красивый старинный балет о молодом человеке по имени Джеймс, в которого влюбилась крылатая сильфида. Она уговорила его бросить невесту и уйти в лес. Но в лесу выяснилось, что поймать сильфиду Джеймс не может – она улетает. Тогда он купил у колдуньи волшебное покрывало, от прикосновения которого крылышки должны отпасть. Они и отпали, только из-за этого несчастная сильфида умерла. А невеста, кстати, вышла замуж за другого.

Наверное, сюжет следует трактовать как притчу, потому что всерьез воспринимать смешно. А у меня почему-то во время смерти сильфиды на глаза навернулись слезы. Глупо быть настолько сентиментальной, только очень было ее жаль.

Спектакль закончился рано.

– Вот такие вы, женщины, – иронически заметил мой спутник, когда мы вышли на улицу. – Обольщаете мужчину изо всех сил, а, когда он ради вас все бросит, в руки не даетесь. Только дразните.

– Вот такие вы, мужчины, – в тон ему парировала я. – Бедная любящая девушка предлагает вам все самое ценное, что у нее есть – чудесную природу, свободу, свое общество, наконец, а вам главное – тут же покрепче ее схватить. А что при этом поломаются крылышки и она умрет, так это для вас пустяки, дело житейское.

Юрий Владимирович странно на меня посмотрел и весь обратный путь был молчалив.

Дома разрывался телефон.

– Наверное, тебе звонит поклонник, – хмыкнул Димка. – По крайней мере, со мной разговаривать не хочет.

Я подняла трубку. Кто-то тяжело в нее дышал.

– Алле! – закричала я. – Вас не слышно! Перезвоните, пожалуйста.

Я вспомнила, что и накануне происходило нечто подобное.

– Поклонник крайне робок, – объяснила я Димке, положив трубку. – И непритязателен. Ему достаточно услышать мой нежный голосок, вопящий «алле!» Большего для счастья ему не требуется.

Через час звонок раздался вновь.

– Алле!

– Таня?

– Да.

– Таня… простите, что так поздно…

– Ничего, Владимир Владимирович. Это не вы звонили час назад?

– Я? Нет, я не звонил. Я все думал. Я думал над вашими словами, Таня. Вы ведь знаете Лилю много лет?

– Шестнадцать.

– И вы – очень умная девушка. Очень проницательная. Вряд ли вы можете сильно ошибаться, да?

– В отношении Лильки – вряд ли. Она мне, как родная сестра.

– Значит, – продолжал Середа, – если вы мне что-то о ней сказали, так оно и есть?

– Несомненно.

– Вы ведь не шутили, да?

Я вздохнула:

– За кого вы меня принимаете?

Господи, как долго эти флегматики раскачиваются!

– И вы считаете, мне надо с ней поговорить?

– Обязательно. И чем скорее, тем лучше. Этим вы окажете ей огромную услугу. Просто неоценимую.

– И сказать ей, что… что я… то есть, что к ней…

– Что вы ее любите, – твердо закончила я. – Да, надо сказать.

– Мне сорок лет, – уточнил Владимир Владимирович.

– Мы обе в курсе, – информировала я.

– И я живу с мамой. Правда, квартира у нас двухкомнатная.

На протяжении двадцати минут беседа продолжалась примерно на том же уровне. Мы старательно переливали из пустого в порожнее. Вот ведь, характерец! Я б с таким занудой с ума сошла! А Лилька, наоборот, выздоровеет. Дай бог ей счастья!

На следующий день, в среду, он опять принялся за свое. Я стоически терпела. В конце концов, этот тип не виноват в том, какова его природа. Зато он излечит мою подругу куда успешнее, чем я. Я вот взялась за расследование – и где результат? Анна Геннадьевна права – поссорилась, с кем могла, вот и все, конкретно же сделать ничего не удалось. Составила список подозреваемых, а на каком основании выбрать из него убийцу, ума не приложу. С другой стороны, оснований для особой спешки в данном вопросе теперь нет. Раньше я спешила из-за Лильки, считая, что обязана побыстрее снять с нее груз ответственности, но вскоре, надеюсь, ей полегчает и без меня. Нет, мне очень жаль Сережку и хотелось бы знать, кто его отравил, однако силы мои на исходе. Я не хочу постоянно что-то обдумывать и кого-то подозревать. Я хочу немного отдохнуть, и я имею на это право, в конце концов!

Весь день я с упоением проработала, а часа в четыре ко мне неожиданно подсела Вика.

– Таня, – предложила она, – хочешь, я снова сделаю тебе макияж? Как себе!

– Нет, спасибо, – улыбнулась я. – Второй раз Иван Иванович этого не перенесет.

– Иван Иваныч устарелый, – всерьез ответила мне собеседница. – Ты его не слушай. Если у тебя будет современный имидж, ты станешь очень даже ничего. Не модель, но все равно ничего. В тебе есть изюм.

– Что есть?

– Изюм. Ну, особенность какая-то. Так давай?

– Нет, Вика, спасибо.

– А хочешь… – она задумалась, – хочешь, я тебя познакомлю… Я, правда, для себя берегла. У него такая дача – мне бы квартиру такую, как у него дача! Трехэтажная! Все-таки в наше время, если кто работает, так имеет все, что надо.

– Небось работает бизнесменом, – догадалась я.

– Да.

– И небось не производит ничего, а торгует.

– Конечно. Производить сейчас невыгодно. Производят одни неразворотливые. Кто не умеет крутиться, как надо.

Я не стала читать Вике лекций по политэкономии, просто отрицательно покачала головой. И тут случилось самое потрясающее.

– Значит, не хочешь? – спросила она. – Ладно. А можно, я тебя поцелую?

И, не дожидаясь ответа, она звонко чмокнула меня в щеку и убежала. Мне, разумеется, следовало задуматься. А я просто удивилась.

Вечером я снова пошла домой пешком. Только, в отличие от понедельника и вторника, одна. Никто не предложил составить мне компанию. Впрочем, погода испортилась, и нормальному человеку вовсе не должно было хотеться гулять. Пока хотелось, он искал себе попутчика в моем лице, а сегодня предпочел сразу сесть на метро и отправиться к себе. Совершенно естественно, правда? Надо быть такой дурочкой, как я, чтобы слоняться по улицам под нашим мелким ленинградским дождиком. Он накрапывал, а ветер старательно заносил его мне под зонт. И я почему-то первый раз в своей жизни сочинила стихотворение.

 
«Стоять под дождем, продавать цветы
Всем тем, кому не найти приют.
Вне нашей суетной пестроты
Слепые струи все льют и льют.
Дождинки на руку, на висок,
На губы, сомкнутые едва.
Вот так и жизнь утечет в песок!
Слепые струи – слова, слова…»
 

Наконец-то я, как и положено существу, состоящему исключительно из духовности, ворочалась и не могла заснуть. Мне было душно, и странно, и больно. А когда я впадала в полубеспамятство, передо мной возникал образ… вот и не угадали! Образ Вики. Она весело бежала вперед, но я-то знала, что впереди пропасть, и должна была ее остановить, и кричала ей вдогонку, кричала изо всех сил, а звуков никаких не возникало. Тогда я заставляла себя открыть глаза и долго таращила их в потолок. Потом закрывала, и видение возникало снова.

На работу я пришла в жутком состоянии, невыспавшаяся и страшная. Вики не было. Правда, опаздывала она довольно часто.

– Где Бачурина? – раздраженно выкрикивал Николай Андреевич. – Что она о себе думает? Она знала, что с утра будет мне нужна. Распустились вы у меня! Деньги получать все хотите, а работать никто! А если за каждую минуту задержки я стану вычитать из премии, что тогда?

У него опять начался период раздражительности. То сидел тихо за своей перегородкой и ни во что не вникал, а тут – на тебе!

– Не волнуйся так, Коленька, – нежно проворковала Анна Геннадьевна. – Тебе вредно, у тебя давление. Давай я сама отнесу эти бумажки.

Он, успокоившись, кивнул и обратился к Андрею:

– Следить за дисциплиной – это теперь ваша задача. Если не справляетесь, так я найду на ваше место другого.

И удалился.

– А давайте я позвоню ей домой? – предложила я. – Вдруг она заболела?

Мои ночные кошмары продолжали меня беспокоить, и я хотела побыстрее от них избавиться. Сочтя молчание окружающих за знак согласия, я сняла трубку.

– Доброе утро. Можно Вику? Это с работы. Что… Нет, не знаю. Спасибо. Извините.

– Что? – поинтересовался Иван Иванович.

– Она не ночевала дома, и мама не знает, где она, – развела руками я.

– Хе! – отозвался он. – Где? У мужика в койке. Молодая, да ранняя. Была б моя дочь, дал бы ей по заднице, месяц сидеть бы не могла. Молоко на губах не обсохло, а туда же, в эти… путаны. Путана! – он брезгливо поморщился.

– Рабочий день давно начался, – громко напомнил Глуховских.

Мы смолкли. Только работать я была не в силах. Меня трясло. Я зашла в туалет и помыла лицо холодной водой. Стало немного легче. После этого я направилась под лестницу. Не спрашивайте, зачем и почему. Ноги сами меня туда понесли, хотя секретничать ни с кем я на данный момент не собиралась.

Вика лежала там. Я прикоснулась к ее руке. Рука была ледяная. А на голове кровь. Бедная девочка скрючилась в удивительно неудобном положении, а сверху, в ложбинке между плечом и шеей, ее придавливал тяжелый камень. Камень почему-то показался мне особенно кощунственным. Я сняла его. Это было прес-папье из агата – очередной Галин подарок брату.

У меня возникло странное ощущение, словно я все еще вижу сон и достаточно широко открыть глаза, чтобы проснуться. А потом грудь неожиданно сдавило, мешая дышать и прижимая меня к земле. Больше всего мне захотелось лечь рядом с Викой и отключиться, но я понимала, что этого нельзя, поскольку надо что-то делать. Я вернулась в сектор и сказала:

– Послушайте меня, пожалуйста.

Наверное, что-то в моем тоне настораживало. Все посмотрели на меня.

– Под лестницей лежит мертвая Вика. По крайней мере, мне так кажется. Наверное, надо звонить в скорую помощь? Или в милицию? Я не очень хорошо себе это представляю.

Раздался громкий женский визг. Я оглянулась. Визжала стоящая в дверях Анна Геннадьевна.

В тот же миг в коридоре показались соседи. Еще бы! Не выскочить на такой страшный крик было невозможно.

– Что случилось? – Юрий Владимирович осторожно взял Анну Геннадьевну за локоть. – Вам плохо?

Она молча указала на меня. Я хотела повторить произнесенную недавно фразу, но отвратительное давление в груди очень мешало.

– Что значит, тебе кажется? – раздраженно уточнил у меня Андрей. – Кажется или действительно лежит? Ты хоть смотрела или просто выдумала?

– Мне кажется, что она мертвая, – сумела, наконец, сообщить я. – Вика лежит под лестницей. Ее ведь нехорошо там оставлять, правда?

Галя Углова подбежала ко мне и с ненавистью крикнула:

– Не знаю, шутишь ты или всерьез, но только т ы можешь так спокойно говорить такие вещи. Ты бесчувственная и бездушная!

Взгляд Юрия Владимировича остановился на мне, и я ответила:

– Со мной, Юрий Владимирович, все в порядке. Пожалуйста, сделайте то, что надо. Я бы сделала сама, но у вас получится лучше.

Парадокс – он ведь молчал, а я услышала его голос: «Таня, с вами все в порядке? Вам, наверное, нужна помощь?»

Германн кивнул и вышел. Я села. Со мною было все в порядке. Правда, мне хотелось забиться куда-нибудь в угол, скрючиться, закрыть глаза и обхватить себя руками, но, в конце концов, это же ерунда. Я не визжу, как Анна Геннадьевна. Меня не отпаивают валерианкой, в меня не прыскают водой. Я спокойна. Галя права – я бесчувственная и бездушная. Я подтолкнула человека к смерти, и теперь мне хоть бы что. Другая бы на моем месте выла и рвала на себе волосы, а я способна смотреть по сторонам и рассуждать. Вот Иван Иванович. Он покаянно бормочет под нос: «Бедная девочка! А я-то, дурак старый, наплел про нее черт-те что. Бедные ее родители! Будет мне урок – не болтай, чего не знаешь. И чтобы прямо на работе…» В минуты сильного душевного волнения он часто разговаривает с собою вслух. Андрей Глуховских меряет большими шагами комнату и время от времени бросает настороженные взгляды на Риту. Она же хорошо поставленным голосом сообщает Гале:

– Какая страшная трагедия! Боюсь, меня ожидает гипертонический криз.

Обе они суетятся вокруг Анны Геннадьевны.

Владик Капица мрачно смотрит на Галю. Даниил Абрамович, не менее мрачно, – на Риту. Лишь на меня никто не смотрит. Кому я интересна? Хотя нет. Владимир Владимирович подходит ко мне.

– Таня, – шепчет он, – а ведь я это сделал.

Я вздрогнула, будто меня ударило током. Он это сделал? Это сделал он? Я схожу с ума, да? А он, захлебываясь, продолжает:

– Вы были правы! Я поговорил с нею, и знаете, она просто ожила. Ожила на глазах, представляете? Нет, я не надеюсь, что она меня любит или полюбит когда-нибудь, но я действительно должен был ей все сказать. Она – удивительный человек. Она ожила для того, чтобы меня утешить. Другая девушка никогда не пожалела бы мужчину, который ей безразличен, но она ведь не такая, как все! Она сумела взять себя в руки для того, чтобы сказать мне хорошие слова. Я договорился с медсестрой, я буду ходить туда каждый день. Они меня пропустят. Лиля передает вам привет.

Я знала, что влюбленные эгоистичны, однако не подозревала, до какой степени. Складывалось впечатление, что убийства Владимир Владимирович просто не заметил. Для него в мире не существовало ничего, не связанного с Лилькой. Что ж, мне пора приучать себя к мысли, что подруга теперь – отрезанный ломоть. Она отдалится от меня не сразу, но постепенно будет уходить все дальше и дальше. Это правильно, это справедливо. Он будет ей лучшей поддержкой, чем я. Я ничего не сумела для нее сделать, а он все. У меня есть папа с мамой и Димка, я не останусь одна, я выдержу! Я выдержу все, я сильная. Я сказала Юрию Владимировичу, что со мною все в порядке, и я не имею права раскисать. Я не должна вспоминать, как Вика меня вчера поцеловала. Я не хочу этого вспоминать, я не буду!

– Сейчас приедут скорая и милиция, – голос Германна заставил меня очнуться. – Она действительно мертва. Они попросили оставить тело в том же положении.

– Она что, так и будет лежать там под лестницей? – в ужасе спросила я. Почему-то именно это казалось мне особенно отвратительным. Под лестницей был грязный цементный холодный пол, и мысль о том, что прямо на нем лежит наша красивая холеная Вика, ножом резала мне сердце. Хотя, разумеется, я понимала, что ей все равно.

Юрий Владимирович подошел ко мне, взял мою руку и как будто хотел с ней что-то сделать, но только чуть сжал и осторожно отпустил.

– Так надо, Таня. Иначе нельзя. Я перекрыл коридор, чтобы никто там не ходил.

«Снова всем занимается он, – мелькнуло у меня в голове. – Как после смерти Сергея. А где же Николай Андреевич? Сидит за перегородкой?»

Милиция приехала довольно быстро. Нам велели закрыть дверь и не высовываться, пока они исследуют место преступления. Кстати, а почему я сразу говорю – «преступления»? Может быть, это несчастный случай? Споткнулась, упала и… И – что? Сразу умерла, кинув себе на шею пресс-папье? Ерунда. К тому же под лестницу никто не ходит в одиночку. Ходят по двое, чтобы побеседовать без лишних ушей. Нет, нет. Я твердо знала, что Вику убили. И я знала, почему. Из-за меня.

Подумайте сами. Я расспрашивала ее про банку с кофе. Она вполне могла видеть, кто ее брал. И, скорее всего, видела, однако предпочла об этом умолчать. Я не знаю, поняла ли она ее смысл. Скорее всего, просто решила, что, раз я чем-то интересуюсь, значит, надеюсь получить выгоду. Вот она и решила данную выгоду не упускать. Не знаю, бывает ли подобное у вас. Вроде бы ты что-то пропустил мимо ушей или совершенно забыл, а потом оно неожиданно встает в твоей памяти с совершенно пронзительной реальностью и силой. Так встала в моей памяти Викина фраза: «Нет, ты мне платить не станешь». Подразумевалось: «Зато станет кто-то другой». Надо быть такой дурой, как я, чтобы сразу этого не понять. Она бодро направилась к убийце Сергея и потребовала денег. Тот их пообещал. И тогда… как подумаю, просто душа разрывается на части… бедная девочка вдруг почувствовала себя мне обязанной и решила расплатиться. Она предложила мне… ну, предложила все, что могла. Все, что считала привлекательным. Я отказалась, и она меня поцеловала. В благодарность. В благодарность за то, что я толкнула ее на смерть. В ее поцелуе было что-то удивительно наивное. В сущности, Вика была совсем ребенок. Девятнадцать лет. Она и не начинала еще жить. Кто знает, не исключено, что вскоре она повзрослела бы и стала смотреть на мир иначе. Но ей не дали такой возможности. А если бы она и не изменилась, все равно! Она жила, радовалась, ей было хорошо. А теперь ее убили. Ненавижу, ненавижу! Ненавижу себя и того, кто это сделал. Слава богу, теперь здесь милиция, и они найдут этого мерзавца. Кто бы это ни был, пусть они его найдут!

Работники обоих секторов сгрудились теперь у нас. Все подавленно забились по углам. Тем не менее вскоре мои размышления были прерваны. Николай Андреевич нежно, но твердо держал меня за локоть и, едва я это поняла, молча потянул меня в сторону своего кабинета. Я была в платье без рукавов, и прикосновение казалось неприятным, хотя, в общем-то, ничего, выходящего за рамки приличия, в нем не имелось.

За перегородкой я села и с облегчением почувствовала, как пальцы заведующего разжались, предварительно ненавязчиво пройдясь по моей голой коже. Он тоже сел.

– У меня к вам серьезный разговор, Танечка.

– Да?

– С вами наверняка захотят побеседовать. Я имею в виду милицию. Вы обнаружили труп, они будут вас расспрашивать.

Воцарилась тишина. Я не собиралась ее прерывать. Ему надо, он пусть и высказывается.

– Понимаете… всегда нежелательно выносить сор из избы. Разумеется, я не призываю вас скрывать что-либо, относящееся к преступлению. То, о чем вас спросят. Ни в коем случае. Бедная Вика вела не очень… не очень упорядоченную жизнь, и эта жизнь привела ее к трагическому концу. Но есть моменты… Они с убийством никак не связаны, а их обнародование может всем нам повредить. Вы же знаете, у нас на работе за последнее время произошло огромное количество различных неприятностей. Они не интересны никому, кроме нас, однако если акцентировать на них внимание окружающих, результат может быть самым плачевным. Например, мы лишимся заказа. Это в корне подкосит материальное положение всех нас. Вы понимаете?

Я никогда еще не удостаивалась столь длинной речи начальника.

– То, что, по моему мнению, не имеет отношения к преступлению, я рассказывать не стану, – обтекаемо заметила я.

Однако Николай Андреевич не был дураком.

– Вы склонны фантазировать, в вашем возрасте это естественно. Но будет неправильно, если от ваших фантазий пострадают коллеги. Я советую вам быть крайне осторожной в подборе фактов, которые вы посчитаете нужным обнародовать. Милиции не требуются домыслы. Мы несем перед ней ответственность за правдивость наших заявлений. Присущая вашим высказываниям неосмотрительность… в обычной жизни это симпатичная черта, и я ее только приветствую, но в отношениях с властями она навредит всем. И вам, и вашим коллегам, и интересам следствия, которое будет уведено в сторону от истинного пути.

– Таня, – крикнул из-за стенки Иван Иванович, – тебя менты зовут.

Я пожала плечами и вышла. По пути мне попалась Анна Геннадьевна.

– Помни, ты сглаженная, – шепнула она. – Не рискуй. Чем меньше скажешь, тем меньше риск.

«Сговорились они, что ли?» – раздраженно подумала я. Меня бил озноб.

Меня еще ни разу в жизни не допрашивали, и представление мое об этом процессе страдало некоторой умозрительностью. Есть известный сериал про милицию, «Улицы разбитых фонарей». Я посмотрела пару серий и перестала, поскольку поняла, что он меня нервирует. Бравые менты в телевизоре с подозреваемыми обычно сразу беседуют на «ты» и так неуместно хохмят, что я лично не выдержала бы и нагрубила в ответ. И вот теперь подобное испытание встало передо мной в реальности. Зато в книгах Марининой героиня очень вежлива. Будем надеяться на лучшее!

Милиция расположилась в секторе Германна. Там было человек пять, среди них одна женщина. К ней-то меня и направили. Лет сорока, с вытянутым и унылым лицом, она сразу не очень-то мне понравилась. Я ей, похоже, тоже. Но все-таки обращалась она ко мне на «вы».

Должна сказать, что в тот день опросили всех нас, причем с мужчинами разговаривал мужчина, а с женщинами эта женщина. Я бы лично на месте следователей поступила противоположным образом. Мне кажется, лицу другого пола легче добиться от человека откровенности. Впрочем, я не профессионал. Возможно, они боятся проявления особой симпатии со стороны своих работников. Та же Рита весьма опытна в искусстве обольщения.

– Вы первая обнаружили тело. Расскажите, как это было, – без энтузиазма предложила мне длиннолицая сотрудница милиции.

– Я пошла под лестницу и там его увидела.

– А зачем вы пошли под лестницу? – меланхолически осведомилась она.

– Не знаю, – опешила я. – Наверное, Вику искала. Она не вышла на работу, а дома сказали, что она там не ночевала.

– Так, интересно. А почему вы искали ее под лестницей?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Наверное, я искала ее везде.

– Так, интересно. Вы знали, что она находится в пределах этого помещения?

– Нет, наверное. Но в других помещениях я искать ее не могла. Я-то была здесь!

Мне стало не по себе. Действительно, почему я пошла под лестницу? Мистика какая-то! Я явно вызываю большие и оправданные подозрения.

– Так, интересно. Итак, под лестницей вы обнаружили тело. Во сколько это было?

– Не помню, – пролепетала я. – Часов в десять. Мы вам почти сразу после этого позвонили. А на часы я не посмотрела.

Все эти «так, интересно» произносились столь недоброжелательным тоном, что я совсем растерялась.

– Так, интересно. И что вы предприняли?

– Я вернулась в сектор, сказала там все и попросила куда-нибудь позвонить.

– Вы меняли положение тела?

Вопрос меня ошеломил, однако потом у меня хватило ума сообразить, что тело имелось в виду Викино.

– Нет, не меняла.

– Вам знаком этот предмет?

Мне указали на пресс-папье из агата, то самое, которое сегодня… не могу об этом вспоминать!

– Да. Это пресс-папье Сергея Углова.

– Кто такой Сергей Углов?

– Наш сотрудник. Бывший. Он недавно погиб, отравившись бледной поганкой.

– Где находилось это пресс-папье последние дни?

Чуть помешкав, я решила не скрывать:

– На столе у Владислава Капицы. Это сотрудник сектора Германна.

– А где вы были вчера вечером?

– Смотря во сколько, – вырвалось у меня, не ожидавшей столь резкой

перемены темы.

– Расскажите все в подробностях. Рабочий день заканчивается в пять?

Я кивнула:

– Да. Я пошла домой пешком. Пришла часов в девять.

– Так, интересно, – вновь протянула моя собеседница. – А какая вчера была погода?

– Дождь, – лаконично заметила я.

– И вы гуляли?

– Да.

– Четыре часа?

– Да.

– Может быть, заходили в кафе, или в кино, или…

– Нет.

– Возможно, вас видел кто-нибудь из знакомых?

– Вряд ли.

Дама мрачно хмыкнула, потом монотонно поведала:

– Мы предлагаем вам оставить вот здесь отпечатки своих пальцев. Однако, согласно закону, вы можете отказаться, если полагаете, что данное действие нанесет ущерб вашим интересам.

Я ничего не поняла, но покорно позволила снять отпечатки.

– Пока можете идти. Если в ближайшие дни вы намерены покинуть город, то должны поставить нас в известность. Завтра с вами поговорят еще.

– Погодите! – очнулась я. – Я хотела бы вам рассказать… У меня есть соображения о том, почему ее убили.

– И почему?

– Она… она знала, кто убил Сергея Углова.

– Разве он был убит?

– Официально нет, но мне кажется, он отравился не случайно.

– У вас имеются доказательства?

– Не совсем. Это долгая история.

Дама передернула плечами:

– Сейчас у нас нет времени выслушивать долгие истории. Вы у нас не одна.

– А когда? – проявила настойчивость я.

– Возможно, завтра. Но помните – вы несете ответственность за свои слова. Введение сотрудника милиции в заблуждение наказуемо.

Господи, они все сговорились, честное слово! Принимают меня то ли за авантюристку, то ли за шизофреничку. Но я-то знаю, что, если не объясню всего, они никогда не догадаются о том, что произошло на самом деле. Они будут искать Викиных недоброжелателей или брошенных любовников, а истинный убийца останется безнаказанным. Я этого не позволю! Я и сейчас словно вижу ее скрюченное тело, лежащее на грязном холодном полу, и ощущаю на щеке этот легкий, мимолетный, веселый поцелуй. Нет, не думай пока об этом, не думай, тебе нельзя плакать!

Постепенно все перебывали в соседнем помещении и, мрачные, возвращались обратно.

– Похоже, ее убили этой Сережкиной фигней, – констатировал Иван Иванович. Плохое настроение не лишило его обычной откровенности.

– Пресс-папье, – уточнила я. – Оно лежало рядом с ней. Точнее… точнее, на ней.

Я тряхнула головой, чтобы отогнать ужасное воспоминание.

– Ага, – продолжил Иван Иванович. – И где эта фигня вчера валялась? Владик, у тебя?

– Да, – неохотно согласился тот, – у меня на столе. Но это не я.

– Конечно, не ты. У тебя с Викой шашней не было. У тебя Галка есть. А убили, видать, вечером. В шесть то ли в семь то ли в восемь.

Я заинтересовалась:

– Почему?

– Потому что я в это время как раз с Палычем в шашки играл. А жена его, Палыча, тоже там была. И дочка с зятем. Менты, как узнали, сразу рукой на меня махнули. Мол, не нужен ты. Да и парней я Викиных плохо знаю. Какой с меня прок?

– А почему парней?

– Как почему? Я сразу ментам доложил – наверняка убил кто-то из них. Девка молодая, глупая, до денег жадная, прости ее, господи. Все искала парня побогаче. То один у нее, то другой. А парни, они тоже не железные. С ними так нельзя. Я уже решил – как домой приду, Ленку, внучку мою, под кран суну. Пусть помокнет.

– Зачем? – оторопела я.

– Штукатурку эту вашу смыть. Не доведет она до добра, – искренне констатировал Бойко.

– Иван Иванович, – возразила я, – да как же ее парни к нам в институт прошли? У нас ведь вход по пропускам.

– Ха! А то в институте у нее их было мало. Глазами так и шныряла, прости ее, господи. И моя дура тоже все на дискотеки бегает. Думает, ей, как с гуся вода. А бедную девчонку вон чуть не среди бела дня прикончили. Ну, вечером, так не ночью же! И где? На работе! В закрытом институте! Камнем по голове ударить – совсем мерзавцем быть надо.

– А я в это время гуляла, – вздохнула я.

Ужасно, да? Я гуляла себе спокойно, грустила, стихи писала, а ее как раз убивали. Из-за меня.

– Ничего, ты девка, тебе алиби не нужно. А вот, к примеру, ты, Владик, ты где был?

– Дома, – быстро выпалила Галя. – Со мной и с его мамой. Мы весь вечер были у него дома.