Текст книги "Гадание на кофейной гуще"
Автор книги: Александра Авророва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
– А теперь Рита с Андреем, – вырвалось у меня. Я не умею держать язык за зубами, это точно.
– А теперь Рита с Андреем, – повторила моя собеседница с такой непередаваемой тоской, что я поспешно заверила:
– Но они скоро расстанутся.
– С чего ты взяла?
– Я знаю. Хочешь, поспорим? Две недели – крайний срок. На самом деле, меньше, но через две недели я тебе гарантирую.
Галя снова принялась смеяться – или плакать, разобрать было невозможно.
– Перестань! – испугалась я. – Не надо!
– А что, неужели так бросается в глаза? – она с трудом выговаривала слова. – Я-то думала, много лет храню страшную тайну… тринадцать лет… – от ее хохота так и хотелось заткнуть уши.
– Совсем ничего не заметно, что ты! Он даже не подозревает. И он к тебе очень хорошо относится. Очень. Рита – это затмение, эпизод. Он и сейчас-то ее уже видеть не хочет.
– Но на квартире с ней встречается.
Я быстро спросила:
– Когда?
– Именно тогда. Тогда, когда убили Вику. Я шла за ними до самого дома. Могу адрес назвать. Смешно, да?
– И во сколько?
– Сразу после работы. Они приехали туда без четверти шесть. Я постояла полчасика и ушла. Не ночь же стоять, правда? Под дождем.
«Полчасика», – подумала я. Рита вполне успела бы возвратиться в институт к Вике. Нет, это не то алиби.
– Кроме Риты, больше некому, – помолчав и немного успокоившись, вернулась к прежней теме Галя. – Марченко, к примеру, вряд ли стал бы угощать Сережу грибами. Это не в его духе.
Я собралась с силами.
– Все гораздо хуже. А виновата действительно я. Но я даже не подозревала, понимаешь!
Господи! Я проболталась Андрею, который передал все Рите. Я рассказала Юрию Владимировичу, потом милиционеру. Что-то, похоже, знает Дольский. Так неужели не имеет того же права Сережина сестра, человек, любивший его, как никто, человек, который никак не оправится после его смерти, который больше меня мучится мыслями о ней! Она мучится, роется в справочниках, перебирает варианты, но догадаться ни о чем без моего признания не может. И я, махнув рукой на осторожность, в невесть какой раз повторила свою нелепую историю об игре в психоанализ. Галя поставит мне второй синяк и будет совершенно права. Зато ей, наверное, станет легче, а мне… Мне, боюсь, уже ничто не повредит.
Она выслушала молча, сосредоточенно, потом черты лица ее изменились и словно поплыли, она резко повернулась и ушла. Благодаря последнему мой правый глаз остался цел. А также благодаря Середе, любезно проводившему меня до моей парадной.
Первое, что я совершила дома – позвонила по телефону, данному мне Анной Геннадьевной. Меня спросили, кем я рекомендована, и записали на субботу, три часа. Тогда я решила немного порассуждать о результатах сегодняшнего дня, однако мысли разбегались и поймать их не удалось. Я была недовольна своим поведением на допросе. После допроса, впрочем, тоже. Кроме того, меня очень волновало, вправду ли меня хотели спихнуть с эскалатора и если да, то кто. Кто-то из тех, кому не хотелось, чтобы я откровенничала с милицией, ведь так? Значит, Николай Андреевич, или Анна Геннадьевна, или Рита, или Дольский, или Андрей, или… или Юрий Владимирович. Кстати, соврав, он обеспечивал алиби не только мне, но и себе. Если это, конечно, можно считать алиби. Как бы там ни было, все коллеги теперь знают, что я сообщила известную мне информацию следователю, поэтому устранять меня смысла больше нет. Это весьма вдохновляло.
Ночь я спала крепко. Не тот у меня организм, чтобы неделю подряд ворочаться без сна. Я здоровая. В полдень меня разбудил очередной дурацкий звонок. Снова дышали в трубку и не желали разговаривать. Я по мере сил замазала свой замечательный синяк тональным кремом и отправилась к ворожее.
Та жила в самой обычной квартире. Правда, на стенах висели картинки религиозного содержания вперемешку с плакатами, уверяющими, что «потомственная белая колдунья Марья восстановит вашу семью» и «снимет с вас и вашего бизнеса порчу». Я хмыкнула про себя и подумала, что Анна Геннадьевна сваляла дурака, поскольку порчу и впрямь следует снимать не с меня, а с нашего бизнеса. Под него планомерно подкапываются злые силы, уничтожая то информацию на диске, то документацию, а то даже самих сотрудников.
Я не религиозна и не суеверна, однако знаю, что два эти направления совмещать нельзя. Или то, или то. Поэтому мешанина одного и другого вызывала у меня по меньшей мере скептицизм. Впрочем, я ведь пришла не за помощью, а за информацией. Мне требуется узнать, есть ли скрытый смысл в настойчивой просьбе коллеги или Анна Геннадьевна просто на старости лет… ммм… потеряла адекватное представление о реальности.
Ворожея оказалась женщиной лет пятидесяти, толстой и внушительной, одетой в бесформенный серый балахон, с серой же повязкой на волосах. Особого достатка кругом не наблюдалось. Видимо, дела шли неважно. А мне недавно премию дали. Поддержу человека, в конце концов!
– Танечка, – запричитала Марья, едва меня увидев. – Деточка моя! Нюся права. Твоя карма в опасности.
Я подавила желание прочесть лекцию о буддизме и лишь заметила:
– Да?
– Садись, деточка. Сейчас все узнаем.
Она принесла какую-то штучку типа шарика на веревке и долго ее вокруг меня носила. Шарик, разумеется, раскачивался, и хозяйка почему-то с торжеством и сочувствием обращала на это мое внимание.
– Ты видела? – резюмировала она, наконец-то отложив загадочное орудие.
Я честно признала, что да. Тогда она взяла бумагу и ручку и нарисовала контур человека, вокруг головы которого расплывается огромное пятно.
– Вот она, твоя карма, – ворожея продемонстрировала мне свое творение.
Я заинтересовалась:
– И что это значит?
– Это сглаз. Вот, смотри! Так показал магический шар. Он всегда глаголит истину.
– А почему сглаз на голове? – не утерпела я.
– Потому что голова – это работа. Обычно сглаз бывает здесь, – она указала на грудь. – Это по любовной линии. Соперница или кто. Бывает здесь, – она ткнула рисунок в руку. – Это семья. А у тебя – по работе. Теперь надо узнать точнее.
– И как?
– Ты сиди и старайся ни о чем не думать. Стихи какие-нибудь можешь вспоминать. А я буду колдовать. Ты не бойся, это магия белая. Видишь? Это святая вода из нашей церкви. Теперь я разобью туда яйцо и пойду посолонь.
Я закрыла глаза и вдруг вспомнила странные стихи про дождь, которые недавно сочинила. Резкий вскрик заставил меня очнуться.
– Смотри!
Я посмотрела. Яйцо в воде. Довольно противное зрелище.
– Оно свернулось! И вот… черные волокна! Черные волокна! Черные волокна!
Я чуть было сочувственно не сказала, что, должно быть, яйцо оказалось несвежим, но поняла, что замечание будет неуместным. Я лишь спросила:
– И что это значит?
– Твой враг очень силен. Его заклятие не снимаемо, – Марья слегка подвывала, вероятно, для устрашения.
– Значит, ничего не поделаешь? – уточнила я.
– Тебе надо менять место работы. Срочно, – на минуту перешла на деловой тон моя собеседница и вновь завыла:
– Иначе спасенья нет. Процесс уже запущен, и ты сама не понимаешь, как далеко он зашел. Еще немного, и ты зачахнешь. Тебя уже начали преследовать неприятности, ведь так? Все, к чему ты прикасаешься, чревато смертью. Вокруг тебя гибнут люди. Ты и сама чуть не погибла. Ты ссоришься с друзьями.
Возможно, длинный перечень произвел бы на меня большее впечатление, если б я не знала о знакомстве колдуньи с моей сослуживицей.
– А остаться на работе нельзя? – осведомилась я.
– Ни в коем случае! – вскричала Марья, хватаясь за голову. – Ни в коем случае! Каждый лишний день, проведенный там, – это лишний гвоздь, забиваемый в твой гроб. Пока ты там, ты должна быть осторожна, необычайно осторожна! Малейший шаг грозит смертью. Но, стоит тебе уволиться, и опасность моментально исчезнет.
Определенность совета ошеломляла. Уволиться, и все тут. Зачем Анне Геннадьевне это нужно? Ведь на мое место она претендовать никак не может, и вообще я ничем ей не мешаю. Так раздумывала я, шагая по бульвару в клинику к Лильке. Сегодня суббота, приемный день, а ворожея так меня насмешила, что я сочла себя вправе показаться любимой подруге, не боясь травмировать ее психику.
Лилька бросилась ко мне с криком:
– Таня! Откуда такой синяк? – и с горечью добавила: – Без него ты такая хорошенькая, а с ним…
Я поняла, что выздоровление идет быстрыми темпами. Мы немножко поболтали, и я решилась рассказать о смерти Вики. Мне показалось, что опасения Середы относительно Лилькиных о том возможных переживаниях не вполне обоснованны. Наоборот! Трагедия с Викой ее, разумеется, огорчит, но и отвлечет, а в какой-то мере даже успокоит. Болезнь началась с мысли, что моя подруга виновата в гибели Сергея, теперь же становится очевидным, что виноват кто-то другой.
Лилька в меру поахала и погоревала. Я смотрела на нее и удивлялась, насколько отдалились мы друг от друга за последние две недели. Совсем недавно важнее нее для меня вроде бы и не было ничего, а теперь… теперь это просто хорошая девочка, несколько излишне экзальтированная и культивирующая в себе эту черту, однако милая и добрая. Вскоре появился Середа. Его взгляд сиял таким неприкрытым восторгом, что на какой-то миг я решила, будто причина перемены в моих чувствах – элементарная, отвратительная зависть. Не знаю. Через какое-то время я осознала, что оказалась лишней, и ушла.
Вечером мне позвонила Галя.
– Ты не зайдешь ко мне завтра? – предложила она. – Я хотела бы кое-что с тобой обсудить, но это не телефонный разговор.
Удивленная, я согласилась.
За день Галя совершенно преобразилась. Из истерически хохочущего существа, которому не мешало бы занять место Лильки в клинике неврозов, она вновь превратилась в умную, воспитанную, сдержанную девушку.
– Наверное, мое поведение показалось тебе странным, – вежливо извинилась она. – В пятницу я убежала от тебя, не попрощавшись. А в субботу я много думала обо всем. По большому счету, ты ведь ни в чем не виновата. То, что ты сказала тогда… ты сказала это не нарочно, а назад ведь все равно не повернешь. Поэтому нет смысла над этим плакать. Что случилось, то случилось, понимаешь? Исправить ничего невозможно, плакать бессмысленно. Зато можно найти того мерзавца, который это сделал. В конце концов, если б не ваш с Лилей разговор, он бы наверняка нашел какой-нибудь другой способ. Или она. Потому что зря Сережа опасаться бы не стал. А он опасался, это точно.
– Кого? – замерла я.
– Если б я знала! Об этом я и хочу с тобой поговорить. Мы обе об этом думали, и если обсудим вместе, возможно, что-то прояснится.
Галя выглядела целеустремленной и деловитой, и я порадовалась, что хоть кому-то моя откровенность пошла на пользу.
– Кстати, Сережа очень высоко ценил твой ум, Таня.
– Серьезно? – удивилась я.
– Он сказал как-то: «Все бабы дуры, даже ты у меня полудурок, одна Танька умная, только по дурости своей этого не понимает».
Слова брата она передавала с каким-то благоговением и, начав о нем вспоминать, не могла сразу остановиться.
– Он, подозреваю, издевался, – заметила я.
– Нет, не совсем. Он считал, что ты хороший психолог, но не придаешь этому значения. «Танька сказала, пообещай кто Викусе протащить ее в модели, так из нее веревки можно будет вить, а Танька знает», – процитировала Галя.
Я ужаснулась:
– Неужели это мои слова? Разве что в шутку… Всерьез я не могла.
– Ты действительно, видимо, не замечаешь. Говоришь, что в голову взбредет. Вообще-то, это неправильно.
– Я знаю, – покаялась я.
– Ну, себя не переделаешь. Главное даже не то, ч т о ты говоришь, а то, что тебе это кажется пустяками, а для нас очень важно. Если б ты городила ерунду, тогда другое дело, а так… Всякому неприятно, когда его видят насквозь и раздевают на глазах всего мира.
– Галя, – опешила я, – ты что, обо мне? Кого я вижу насквозь? Кого я раздеваю? Вы что все, нарочно?
– Меня, например. Я и Андрей… я не понимаю, откуда ты могла узнать…
– Это случайность. Ты очень за него волновалась, и я увидела. Но никому, кроме тебя, я бы не сказала, честное слово! Уж здесь-то я поручусь!
– Я верю. Ладно, проехали. Только я ведь про это вспомнила не просто так. Последние недели… ну, когда я почувствовала, что с Сережей что-то неладно… я попыталась его спросить. Понимаешь, он был такой… напряженно веселый, что ли? Сдержанно самодовольный, напряженно веселый и вечно настороженный. Я спросила, что с ним. А он сказал…
– Что он сказал? – поторопила я.
– Я пытаюсь вспомнить точнее. Примерно так: «Скоро, Галка, будет у меня грудь в крестах или голова в кустах. Танька, ведьмочка наша, надоумила, а у нее чутье верное. Так что жди хороших перемен». Вот они и настали, перемены эти, – Галя вздохнула. – Хорошие.
– Так вот почему ты так на меня кидалась, – поняла я. – Значит, я надоумила. Но ты же сама видишь – я не помню. Я столько всего болтаю. Я ума не приложу, о чем он!
– Надо обсудить, вспомнить. Ради этого я тебя и позвала. Например, что ты могла сказать про Риту?
– Ну… ничего особенного, полагаю. Я до недавнего времени ничего о ней не знала. Знала, что муж богатый, вот и все. Ну, и видела, что она женщина опытная.
– Вампирша! – с ненавистью вставила Галя. – Ни один мужик не устоит!
– Ни один? – поинтересовалась я.
– Ну, разве что Германн, так у него жена того же типа внешности, только гораздо красивее.
– А я ее не видела, – призналась я.
– Воплощенная элегантность! – продолжала восхищаться моя собеседница. – Деловая женщина, умница. У нее собственный небольшой элитный клуб. Думаю, зарабатывает она побольше мужа. Впрочем, живут они душа в душу. Идеальная пара! Я всегда смотрю на них с восторгом. Правда, она редко бывает на наших посиделках. Наверное, ей у нас скучно. Мы по сравненью с нею просто валенки.
– Наверное, – согласилась я.
– Немудрено, что он не обращает внимания ни на одну другую женщину. Все они ему совершенно безразличны.
Я спросила:
– Правда?
– Ну, конечно. Нет, он человек воспитанный, и какая-нибудь дура, наверное, способна принять это за знак особого внимания, только на самом деле это не так. Он и со мной ведет себя очень доброжелательно, однако я чувствую, что мои качества как женщины тут не при чем.
– Да, наверное.
– А как его жена за ним ухаживает! – с упоением воскликнула Галя. – Ты обращала внимание, как Германн одет?
Я честно ответила:
– Нет, не обращала.
– А ты обрати. Все идеально подобрано, сидит, как влитое. Ни пятнышка, ни морщинки. Это при том, что он не слишком-то аккуратен, да и не слишком-то красив. А она умеет подать его по высшему разряду.
– По-твоему, сам он ничего собой не представляет? – обиделась я.
– Нет, что ты. Он, разумеется, личность и все такое, но имидж ему обеспечивает она. А как они любят своих детей! Ты подумай – у мужчины на рабочем столе стоят их фотографии. Это же феномен! Причем мужчины все хотят мальчиков, а он обожает дочку. Дочка для него – свет в окошке.
Я слушала, боясь дышать.
– Вот, кстати, Таня, я всегда приводила Германна Сереже в пример. Ведь можно сделать карьеру, оставаясь порядочным человеком! А он смеялся: «Можно даже построить социализм в отдельно взятой стране, но до поры до времени. Пока соседи не вмешаются».
Галя опустила глаза и добавила:
– Конечно, Сережа мог… в общем, он не всегда поступал правильно. Мы с мамой его избаловали, наверное. Но его было невозможно не баловать, понимаешь? Он такой…
– Обаятельный, – подсказала я.
– Да, именно. Причем его обаяние было не чисто внешним, оно шло изнутри.
Я полюбопытствовала:
– Как ты думаешь, а какие общие дела могли быть у Сережи с Викой? Я имею в виду последние недели. То, за что он обещал пристроить ее в модели.
– Не знаю. Да, ведь действительно были.
– Он не мог собирать компромат на наше начальство? Марченко, Зубкова, Германна.
Галя махнула рукой:
– Ну, Германн исключен. Во-первых, он честный, а во-вторых, его на кривой кобыле не объедешь. А эта парочка… кто знает? Наверное, мог и на обоих сразу. Они ведь друзья-приятели.
– Ага, – кивнула я, – из тех, кто так и стремится подставить другому ногу.
– Ты серьезно?
– Конечно.
– Вот уж, никогда бы не подумала. Но, если ты говоришь… – тут она хмыкнула:
– Ну, вот, ты опять!
– Что – опять?
– Говоришь важные вещи, будто семечки лузгаешь. А через пять минут забудешь, да?
– А что, цитатник заводить? – съязвила я.
Галя покачала головой:
– Говоришь, компромат? Вообще-то после Сережи осталась масса бумаг. Мы их еще не разбирали. Можем посмотреть.
Мы перешли в Сережкину комнату, и у меня защемило сердце. Там все дышало его присутствием, все упрашивало тебя расслабиться, забыться и поступать так, как тебе приятнее, а не так, как следует. Галя открыла ящик письменного стола и вытащила пачку фотографий. Мы обе вздрогнули. Там красовалась полураздетая Рита. Впрочем, вскоре мы увидели в том же состоянии Лильку и Вику, а также совершенно неизвестных мне девиц.
– У него такой характер, – жалобно заметила Галя. – Для него всегда очень важна внешняя сторона. Если он не может никому свою женщину показать, ему становится с ней скучно.
– Хотела бы я знать, как среагировал бы на это Ритин муж, – решив не сыпать соль на раны собеседницы, я не стала читать мораль.
– Сережа говорил, он не ревнивый и даже позволяет ей иметь любовников.
– Одно дело – тайные свидания, а другое – фотографии, – возразила я.
Галя вскинулась:
– Одно знаю точно – показывать эти фотографии мужу он бы не стал. Друзьям – да, несомненно, но не мужу. Не думай о нем слишком плохо!
Мы открыли второй ящик стола. Там находились разнообразные документы, связанные с нашей работой. Какие-то накладные, отчеты, рапортички. Я лично терпеть не могу оформления бумаг и вечно в них путаюсь.
– Как ты считаешь, – спросила я, – это он дома был вынужден столько работать? Или это для себя?
Сережина сестра пожала плечами:
– Столько не столько, а кое-что делать дома приходилось. С вашей-то лаборанткой! Когда наша заболела и я как-то попыталась к вашей лентяйке Вике подъехать, так все на свете прокляла! О господи! Что я несу! Бедная Вика. Я знаю, о мертвых ничего, кроме хорошего, но работник она была никудышный, тут спорить не приходится. Равно как и ваша Анна Геннадьевна. Та, правда, изображает усердие, а результат тот же.
– Точно, – кивнула я. – Я всегда удивлялась, почему у вас в секторе женщины работают, а у нас дурака валяют, – и, улыбнувшись, уточнила: – Я, разумеется, не имею в виду себя. Я-то специалист незаменимый.
– Да потому, что Германн с нами не спит, – равнодушно пояснила Галя.
Я остановилась на полном скаку, и она поспешила поправиться:
– Я тебя тоже не имею в виду. Ты что, обиделась?
– Погоди! – перебила ее я. – Ты о чем? То есть о ком?
– О Зубкове, о ком еще.
– Он же старый!
– Пятьдесят с хвостом, да? Не такой уж и старый. Некоторые в этом возрасте даже детей делают. А по молодости он был ходок. Говорят, ни одной юбки не пропускал. Он и сейчас еще… ты никогда не замечала?
– Ну… – промямлила я, – замечала немного, только думала, это так… возрастное.
– Ну, вот, – обрадовалась Галя, – не такая уж ты, оказывается, проницательная. А то со слишком проницательными чувствуешь себя неуютно. А про Зубкова всем известно, кто в институте много лет работает. Анна Геннадьевна – его давняя пассия, хотя, разумеется, не единственная.
– У нее внуки! – простонала я.
– Ну, я не утверждаю, что они спят вместе до сих пор. Может, и нет. А раньше – несомненно. Мне наша лаборантка рассказывала… ей ведь тоже за пятьдесят, и она здесь давно… он как стал завсектором, лет этак в сорок, так совсем разошелся. Заглянешь случайно за шкаф, а там – картина в красках. Причем то с одной теткой, то с другой. Зато уж он их не забывает. Кто хоть раз сподобился, может на него рассчитывать. Или к себе пристроит, или на другое хорошее место. У него связи большие, и с начальством умеет ладить. Правда, при перестройке вот Марченко его обогнал. Марченко моложе и… ну, он как-то динамичнее. Приспосабливается быстрее.
– А Вика? – ужаснулась я. – Вика-то молодая! Уж с ней-то быть ничего не могло!
– Сережа говорил, что могло, – твердо возразила Галя. – Правда, редко. У Зубкова действительно уже возраст, поэтому в основном бывало так, по мелочам. Сама понимаешь! И не говори, будто он тебя не пытается обжимать, не поверю. Ты, правда, как-то умеешь увиливать… Сережа говорил: «Танька строит с ним такую святую невинность, что у него руки опускаются, да все остальное тоже».
– Галя! – прервала собеседницу я.
– Извини, – смутилась она. – Это его точные слова. Я просто повторила. Как-то вдруг стало вспоминаться… А про Риту он знаешь, что говорил?
– Что?
– «Рита сидит на диете и питается исключительно мужчинами. Сотню уже съела, а мною, сто первым, подавится». Он очень любил такие шутки.
– А про Марченко?
– Называл его – «калиф на час». Считал, рано или поздно он заказ потеряет. И, похоже, так оно и будет.
Разумеется, сплетничать было легче и интереснее, чем заниматься делом, но мы заставили себя остановиться и перейти к разбору бумаг. Особой логики в них не наблюдалось, за исключением того факта, что большинство из них касались последней темы нашего разговора, а конкретно неприятностей с индийским заказом. Что довольно естественно – заказ этот составляет основу нашей работы и нашей зарплаты, и Углов, как замзавсектра, изучал, что именно мешало успешному его выполнению.
Единственной более-менее интригующей поживой второго ящика стал листок бумаги, вкривь и вкось исчерканный Сережкиной рукой. Понять в нем что-нибудь было практически невозможно, как мы ни старались. Не исключено, увенчайся наши старания успехом, и обнаружилось бы нечто вполне обыденное, однако нам пришлось довольствоваться тремя обрывками: «Фин. отч. 2 кв. Рита», «Док. Э-65 Вика», «инстр. Э-68 Андрей». Э-65 и Э-68 – названия конструируемых нами приборов. Сами понимаете, в таком виде записи допускали множество разнообразных толкований. Возможно, это был просто-напросто план работы на завтра, а возможно, и нет.
Короче, определенных выводов нам сделать не удалось. Снова всплыла Рита – фотографии ее были весьма откровенны. Всплыли Марченко с Зубковым – к ним относились фактически все найденные нами документы. Вот и все. В оставшихся ящиках стола валялись всякие пустяки.
Мы с Галей дали друг другу обещание хорошенько обдумать ситуацию и расстались. Дома мои размышления в очередной раз прервал телефонный звонок. В трубку снова громко дышали.
– Говорите, пожалуйста, – попросила я. – Ну, сколько можно!
– Таня, – раздался какой-то странный голос, – Таня…
– Да? Кто это?
– Это я. Я сволочь, Таня. Прости меня.
Лишь тут до меня дошло, что это Андрей и что он, скорее всего, вдребезги пьян.
– Я сволочь, – с чувством глубокого удовлетворения повторил он. – Ты должна это знать. Я сволочь.
– Я поняла, Андрей, – ответила я. – Успокойся, пожалуйста.
– Я не успокоюсь! – возразил он. – Ты должна знать. Я тебя оговорил. Да, именно! Я тебя оговорил! Вот такая я сволочь!
– Ну, что ж поделаешь, – дипломатично прокомментировала я. – Люди бывают разные.
– Но ты меня простишь? – язык у него заплетался, и я с трудом разбирала слова. – Я давно хотел спросить, да не решался. А сейчас вот выпил и спрошу. Ты меня простишь? Я помню твои слова, что порядочность не рукавица, которую можно сегодня снять, а завтра надеть. Я это знаю. Но т ы – т ы лично – меня простишь?
– Я постараюсь. Все зависит от того, что будет с тобой дальше, Андрей. А сейчас иди и ложись спать.
– Нет, – отрезал он, – я к ней пойду! Я ей скажу! Я ей все скажу!
– Ну, не сейчас же, – попыталась урезонить его я.
– Сейчас, – отрезал он и дал отбой.
Откровенно говоря, мне было приятно. Я очень не люблю разочаровываться в людях. Разумеется, пьяный звонок – не самое лучшее, что способен совершить мужчина, однако показатель, что не все потеряно и остатки совести удалось сохранить. Интересно, как именно Андрей меня оговорил? Следователь намекал, что сослуживцы охарактеризовали меня как не заслуживающую доверия. Это точка зрения Глуховских или кого-то другого? Ну, Середа отозвался обо мне хорошо. Бойко, несомненно, тоже. Владик Капица… разве что Галя на него надавила, а вообще он меня уважает. Юрий Владимирович… он ради меня соврал. Остаются Марченко, Зубков и Дольский. Первый наверняка крайне удивился бы вопросу о моем характере и ничего не сумел ответить. Полагаю, он не способен даже заподозрить у женщины такое качество, как характер. Второй… второй не хотел выносить сор из избы. Третий же ради Риты был готов выдумать любую гадость.
Наутро я глянула в зеркало и обомлела. Мой синяк за ночь поменял цвет! Точнее, он расцвел всеми цветами радуги. Там фигурировали и красный, и желтый, и зеленый, и фиолетовый. Душераздирающее зрелище! От тонального крема лучше не стало. Наоборот – я начала походить на избитую сутенером низкопробную проститутку. В таком вот виде мне и пришлось отправиться на работу.
Там все было кувырком. Приехала комиссия из Москвы, возглавляемая представителем нашего разлюбезного заказчика. Лучшего времени они выбрать не могли! Сережу убили, Вику убили, а мы должны срочно подводить итоги и кропать бумажки. Особенно вляпалась я, поскольку вирус слопал почти все, что я наработала за долгий срок. Да и вообще, чего греха таить, последние дни я трудилась без особого энтузиазма. Теперь же требовалось систематизировать хотя бы то, что сохранилось на дискетах.
Я сидела за компьютером, не поднимая головы. Остальные рыли землю с неменьшей энергией, хотя начальства рядом не было – оно ублажало высоких гостей. Включая Германна, который, кстати, к нам в сектор опять даже не заглянул. И слава богу, не хватало ему увидеть меня с радужным синяком! Зато Андрей при встрече мне улыбнулся, и я ему тоже.
Во второй половине дня ко мне неожиданно подсела Рита.
– Ты испортишь глаза, – заметила она. – Надо хоть иногда прерываться. Давай выйдем ненадолго.
Я согласилась. Мне было любопытно, что ей надо. Я ожидала от нее всего и ничему не собиралась удивляться. Однако не удивиться не удалось.
– Ты действительно считаешь, что я убила Сергея? – откровенно спросила она, едва мы остались наедине.
Тон ее был немного скучающий, даже меланхолический.
– Я не знаю, – ответила я.
– А не знаешь, так что лезешь!
Тут уже прорвалось раздражение, и я сказала:
– Неужели вам его не жаль? Его и Вику. Их ведь убили. Вы просто не хотите себе этого представить, поэтому так говорите!
– Почему я должна кого-то жалеть? – нервно скривила губы Рита. – Меня никто не жалел ни разу, и я тоже не намерена. И не советую тебе. Жалость унижает человека.
– Вы в это верите? – удивилась я. – Меня, например, не унижает.
– Тебя? – она скептически подняла брови. – А чего тебя жалеть? Это тебя-то? Живешь, как в стеклянной банке, отгороженная от всего мира, живешь, как хочешь, делаешь, что хочешь, словно ничто на тебя не давит, словно никто тебе не указ, и презираешь нас, грешных, барахтающихся в грязи. Только жизнь ткнет когда-нибудь в грязь и тебя, и тут-то мы все посмеется!
Под холодной иронией сквозила ярость. Мне стало грустно.
– Вы так меня ненавидите? За что, Рита?
Она вспыхнула и зашипела в уже ничем не сдерживаемой ярости:
– Ты сама дура и пытаешься сделать идиотов из нас! Думаешь, любого можешь окрутить вокруг пальца? Ну, поделись опытом? И как тебе удалось провести Андрея? Как тебе удалось убедить его, что ему выгодно то, что на самом деле принесет ему один вред? Чем ты так отвела ему глаза? Ни кожи ни рожи, чем ты их берешь, а?
– Рита, – попыталась успокоить ее я, – Рита, о чем вы? Просто у Андрея есть совесть, вот и все. Я тут не при чем. Ему важна не только выгода. Но ведь это не значит, что он сделает вам что-нибудь плохое. Если вы не виноваты, вы ведь не пострадаете, правда? Рита, ведь это сделали не вы? Вы ведь их не убивали?
Рита отшатнулась, словно обнаружила рядом с собой паука, однако быстро взяла себя в руки и холодно сообщила:
– Конечно, я их не убивала. Зачем мне? Я ведь любила Сережку.
Я пожала плечами:
– Разве любили? Так же, как остальных, наверное, да? Не очень сильно. А у вас муж.
– Остальных? – она вздрогнула. – И много ты знаешь об остальных?
– Да, – кивнула я, – много. Зачем это вам, Рита? Вы такая красивая.
– Тебе не понять, – невесело засмеялась она. – Вот будет у тебя муж импотент, извращенец и бандит, тогда поймешь.
– Так разведитесь с ним, – посоветовала я.
– Ты действительно совсем дура! От таких мужей жены не уходят, разве что вперед ногами. Мне жить не надоело. Я буду делать все, что он хочет, я буду сходить с ума от отвращения, я буду искать способы хоть ненадолго отвлечься, забыть, но спорить с ним я не стану. Я хочу жить!
Я глянула на свою собеседницу, и она ответила на невысказанный вопрос:
– Да, я добровольно вышла когда-то за него замуж. Я думала, что понимаю, на что иду. Я была жадной молодой идиоткой. Мне казалось, деньги компенсируют все. Так действительно кажется, пока их нет. И только когда их много, начинаешь что-то понимать…
Она говорила все громче и громче, не в силах остановиться. Наверное, у нее была истерика.
– Я желаю тебе того же самого! – кричала Рита, задыхаясь от ненависти.—
Я желаю тебе много-много денег, а к ним и все, что полагается. Я посмотрю на тебя тогда, такую чистенькую! Я посмотрю, как ты будешь себя вести! Ты вспомнишь тогда меня!
Мне стало ее ужасно жаль, но я боялась это показать, поскольку жалость ее бы задела. Я действительно не хотела б оказаться на ее месте, и я не знала, чем ей можно помочь. Неожиданно она подняла руку и провела острыми длинными ногтями по моей шее. Я почувствовала боль не сразу, сперва успела отскочить. На шее выступила кровь. Рита просияла легкой короткой улыбкой, повернулась и ушла.
Вечером, после работы, все отправились по домам, а я продолжала сидеть. Не знаю, почему. Просто не удавалось заставить себя встать и пойти. Мне было грустно, и я вдруг подумала, что вопрос о существовании души сомнений у меня не вызывает. Ч т о у меня сейчас так болит, если не она?
Не знаю, сколько пробыла я в одиночестве, когда дверь открылась и на пороге показался Германн. Он посмотрел на меня, и вдруг лицо его совершенно переменилось. В один короткий миг черты исказились судорогой и выразили какой-то почти мистический ужас. Лишь тогда я вспомнила про свой замечательный синяк. Юрий Владимирович его еще не видел, даже о нем не подозревал, и вот теперь неожиданно лицезреет во всей красе. Тут всякий ужаснется!
Мне стало неловко, неприятно, я отвернулась и наклонила голову к столу. А потом я почувствовала, как к моему затылку прикасаются руки и губы, а потом… потом я, видимо, потеряла сознание. В детстве меня всегда восхищали героини книг, способные поступать так по любому поводу. Это казалось мне очень изысканным и романтичным. Однако до сего момента изведать на собственной шкуре, что представляет собой обморок, мне ни разу не удавалось. Здоровье не позволяет. Очень уж оно у меня крепкое. С Лилькой, с ней иногда случается, а со мной нет. И вот теперь, без всякого разумной причины, я взяла и это сделала. А когда я очнулась, все было иначе.
