Текст книги "Гадание на кофейной гуще"
Автор книги: Александра Авророва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
– И ты всерьез хочешь доверить нашу нежную Таньку какому-то грубому мужику? Ни один мужчина не способен до конца оценить стоящую женщину.
– Да? – уточняет мама. – А меня тебе не жалко было доверить грубому мужику?
– А тебе достался не грубый, – сообщает папа и со вздохом цитирует нашего любимого Карлсона: – Только, к сожалению, до сих пор нашелся лишь один такой хороший и в меру упитанный экземпляр.
Кстати, я считаю, что маме с мужем и впрямь повезло. Она иногда бывает довольно взвинчена – немудрено для учительницы в школе! – а папа каждый раз умеет ее рассмешить. Я люблю, когда у человека есть чувство юмора. Уверена, что никогда не увлекусь тем, у кого его нет.
Впрочем, я не о том. Короче, подруга моим предупреждениям, естественно, не вняла. В июне ее роман с Угловым прошел стадию завязки, июль стал кульминацией, а теперь, в августе, наступила неизбежная развязка. Она явилась в лице Риты Крыловой, бухгалтера Лилькиного сектора. Рита старше Сережки, ей не меньше тридцати пяти, но выглядит она превосходно, одевается же просто выше всяческих похвал. Это тебе не Викин выпендреж – это высший пилотаж. Все вещи фирменные, стильные и словно созданы для их владелицы. Бухгалтеры сейчас неплохо получают, а у нее к тому же муж имеет собственное процветающее дело, так что она может себе позволить. Я как-то по наивности поинтересовалась у Риты, почему она работает у нас, а не у мужа, где зарплата наверняка гораздо выше. И она ответила:
– Вот выйдешь замуж, Танечка, тогда поймешь.
Мне стало неловко, и больше я данной темы не затрагивала. Вот эта Рита и стала новой избранницей нашего Сережки. Ухаживания его она принимает с упоением, хотя, разумеется, не столь простодушно, как Вика или Лилька. Тактика приманивания и отталкивания задействована ею классически, однако видно, что, если можно так выразиться, женщина дорвалась. Ее мужу около пятидесяти, и он круглый, как колобок. Он часто встречает ее на машине, так что я с ним знакома. Рядом с подобным типом Углов, разумеется, здорово выигрывает.
Признаться, я не слишком горевала по поводу его последнего демарша. Я полагала, чем раньше он произойдет, тем легче перенесет его Лилька. Она очень привязчива, и временной фактор существенно на нее влияет. И вот теперь мы сидим за шкафом и обсуждаем сложившуюся ситуацию. Итак, моя подруга сообщила, что, ложась вечером в кровать, думает о них и думает, и не может заснуть. А потом засыпает, и они ей снятся. А когда просыпается, то начинает думать ровно с того места, на котором до этого отключилась. Тяжелый случай!
– Слушай, а ты не беременна? – презрев приличия, поинтересовалась я.
– Нет, – буркнула Лилька.
– Точно?
Я имею основания для недоверия. После романа с Женькой она долго не признавалась, что ждет ребенка, и пустила дело на самотек, а когда до меня дошло, срок для аборта был уже критический, поэтому проблем со здоровьем возникла масса.
– Точно. Он очень об этом заботился. Честное слово!
– Хоть о чем-то он заботился, – вздохнула я.
– Потому что хороший, – воспряла эта неисправимая дурочка.
– Потому что возиться с последствиями не хотелось, а опыт у него – дай боже. А хорошего в нем ничего нет.
Насчет последнего я нагло врала. Сережка в принципе был славным парнем. Он только не считал женщин людьми, вот и все. Женщина для него – вид поразительно красивого животного. Зато, например, работать с ним одно удовольствие. Он четко знает, чего хочет, и в то же время способен при необходимости изменить точку зрения. Он умеет добиваться от подчиненных максимума, на который они способны, и не забывает похвалить. С ним приятно и поболтать – когда он в настроении, разговор у него, я бы сказала, так и искрится. Он верен в дружбе – я ни разу не видела, чтобы он ссорился со своим Андреем. Все это я утаила, поскольку перечислять достоинства неверного возлюбленного не показалось мне наилучшей тактикой. Однако Лильку на мякине не проведешь. Она всхлипнула:
– Это плохого в нем ничего нет. В нем все хорошее! А какой он красивый!
– У него кривые ноги, – ехидно отметила я.
– Неправда!
– Чья бы корова мычала, а твоя молчала. Он носит широкие брюки, чтобы форма ног не бросалась в глаза, однако уж ты-то не могла их не видеть. Я и то видела, когда ты мне показывала вашу фотографию на пляже. Ту, где ты в синем купальнике, помнишь?
– У него ноги не кривые, а оригинальные.
– Да, и поведение у него тоже не подлое, а оригинальное.
– Подлое? – удивилась Лилька. – А чего в нем подлого?
– А, по-твоему, соблазнить и бросить – это порядочно?
Она вскинула на меня круглые глаза:
– А что он может поделать, если он такой обаятельный? Он всем нравится, хочет этого или не хочет.
– Если не хочет, – встряла я, – пусть бы так и сказал.
– Он не может сказать этого так сразу. По деликатности.
Я махнула рукой:
– Ладно, пусть так. Два месяца он боролся со своей деликатностью и наконец признался тебе, что тебя не любит. Теперь деликатно общается с Ритой. Тогда объясни мне, в чем твоя проблема?
– Но я уже объяснила! – со слезами в голосе воскликнула Лилька. – Я все думаю о них и думаю! Когда я представляю их вместе, мне хочется умереть. Если б ты видела, как они обнимаются…
– Ты всерьез полагаешь, что этого можно не видеть?
Нет, Рита не позволяла лапать себя так открыто, как Вика, однако все равно время от времени я натыкалась на сцены, которые было бы трудно истолковать неоднозначно.
– Я хочу умереть. Мне не хочется жить, понимаешь? Я бы сейчас подбежала к окну и прыгнула вниз. Я не могу больше терпеть!
– Четвертый этаж, – прикинула я. – Здание сталинское, так что довольно высоко. Либо разобьешься насмерть, либо станешь калекой. В любом случае это станет замечательным подарком что мне, что Аэлите.
Не обвиняйте меня, пожалуйста, в бессердечности! Просто я знаю, как со своей подругой обращаться. Она очень эмоциональная, и если какие-то чувства ее переполняют, бороться с ними она не в силах. Наоборот – она накачивает себя и доводит до такого состояния, что и впрямь способна совершить что-то страшное. Так вот, чтобы она этого не сделала, надо проиграть ситуацию вместе с ней. Не отговаривать, а, наоборот, досконально представить Лильке картину того, о чем она размышляет. Тогда она переживет все в своем воображении и словно бы перегорит. Хорошенько обдуманное для нее почти равноценно случившемуся, а случившееся мы ведь не пытаемся обычно повторять?
– Я пойду в пятнадцатиэтажку напротив, чтобы насмерть. А Аэлита только обрадуется. Она все время просит, чтобы я выходила замуж и уезжала. У нас ведь одна комната на двоих, и я ей мешаю!
– А на что она без тебя будет жить? – уточнила я.
Дело в том, что Аэлита уже несколько лет, как уволилась из газеты и стала «свободным художником». Ведь «любые рамки стесняют ее творческую индивидуальность». Правда, круг общения она сохранила, так что иногда подхалтуривает, публикуя статьи то на одну, то на другую злободневную сейчас тему, однако в основном сидит на шее у дочери. В связи с чем Лильке со старших курсов пришлось активно подрабатывать, хотя в интересах учебы делать этого явно не стоило.
– Она… ну…
– Да, а ты помнишь, что она не умеет готовить и у нее гастрит? Без тебя она в два счета загремит в больницу. Или ты не согласна?
Моя подруга молчала, и я поняла, что зерно упало на благодатную почву. Перед мысленным взором Лильки проходят картины одна ужаснее другой: мать умирает с голоду, мать лежит в больнице… Ага!
– А в больнице ее наверняка положат в коридор, – продолжила пророчества я. – Под форточку. Больницы ведь переполнены. А она у тебя боится сквозняков.
Сквозняки оказались последней каплей. Лилька стала еще белее, чем была, и с трудом выдавила:
– Я не стану… этого нельзя…
Я облегченно вздохнула, как вдруг услышала:
– Но, если я не стану себя убивать, я не выдержу и убью кого-нибудь из них. Я все время только об этом и думаю. Я знаю, это плохо, только ничего не могу с собой поделать!
– Так они ж хорошие! – притворно удивилась я.
– Это он хороший. А она его опутала.
– Значит, убиваешь ее? – я деловито кивнула. – Замечательно. Неделю он погорюет, а потом найдет себе кого-нибудь еще. Ее тоже убьешь или как?
– В нашем секторе осталась только Ирина Вадимовна, – проявила неожиданную рассудительность моя подруга, – а она ему не нужна, она старая, к тому же сейчас в больнице. Да, еще Галя, только она его сестра, так что это не считается.
– Ничего, – утешила я, – Сережа мальчик взрослый и вполне способен пройти по коридору и заглянуть в соседний отдел. Так что запасайся, пожалуйста, пулеметом. Пистолетом явно не обойтись.
Мои предложения испортили Лильке трагический настрой, и она снова впала в задумчивость. Я понадеялась, что наконец-то все, однако не тут-то было! Итогом раздумий стало произнесенное с надрывом заявление:
– Я понимаю, тебе смешно, и ты не воспринимаешь ничего всерьез. Только я действительно не могу больше терпеть. Пока мы с тобой разговариваем, еще так-сяк, а стоит мне остаться одной, и на меня наваливается какая-то непреодолимая тяжесть. Я чувствую, что должна что-то сделать, иначе не выдержу и сойду с ума! Если нельзя убить себя или ее, значит, надо его, да? Чтобы он никого не обманул больше так, как обманул меня. Он говорил мне, что меня любит и никогда не бросит, он…
Я не стала уточнять, что последние ее утверждения несколько противоречат сделанным ранее. Логика никогда не была самой сильной Лилькиной стороной. Я кивнула:
– Ну, предположим, ты на это решишься. Интересно, какой способ убийства ты изберешь? Задушишь изменника голыми руками?
Душить моей подруге, похоже, не хотелось, и она неуверенно возразила:
– Застрелю.
– Из чего?
– Из пистолета.
– И где ты его возьмешь?
– Не знаю, – покачала головой Лилька, – только считается, что это теперь не проблема.
– Для героинь детективов, может, и не проблема, – хмыкнула я, – а вот для тебя… На рынок за оружием пойдешь? В магазин? Или пристанешь на улице к хулиганам с просьбой одолжить экипировку? Так, наверное, и не каждый хулиган вооружен.
– Значит, нож, – выдала она. – Ножи бывают очень острые.
– И ты вот так возьмешь и ткнешь ножом в человека? Убеждай в этом кого-нибудь другого. Ты и уколы-то научиться делать не смогла.
Я с удовлетворением наблюдала, как технические детали постепенно заставляют мою подругу пробуждаться к нормальной жизни.
– Тогда отравить. Отравить легко. Подсыпал чего-нибудь, и все.
– Пойду в аптеку, куплю яду.
Аптекарь яду не дает.
«Така молоденька девчонка
Из-за любови пропадет», —
процитировала старинную песню я. – Не даст аптекарь яду, и не надейся. А если б и дал, так тебе и станет Углов его трескать. Яд, поди, горький.
– Станет, – мрачно поведала Лилька. – Надо подсыпать в банку с кофе, и очень даже станет.
Я восхитилась ее умом. Действительно, Сережка – единственный в наших двух секторах, кто пьет на работе не растворимый кофе, а заварной. Более того – заваривает он его с перцем. Я как-то попробовала – сплошная горечь и острота. Тут никакого яду не заметишь.
– Ладно, станет. Но где ты этот яд раздобудешь? Разве что у какого-нибудь пасечника.
– Почему у пасечника? – опешила моя подруга.
– А они выкуривают пчел из улья то ли с использованием цианистого калия, то ли мышьяка. Или что-то другое с их помощью делают? Я забыла, хотя читала в какой-то книге. У тебя есть знакомый пасечник?
– Нет.
– Ну, вот. Можешь, конечно, нажарить Сережке мухоморов, только я слышала, что слухи об их ядовитости сильно преувеличены. Они галлюциногенные, но не смертельные. Что-то вроде слабого наркотика, – продолжала психотерапевтическую деятельность я.
– Есть еще бледная поганка. Вот она точно смертельная.
– Значит, бросишь ему поганку в чашку с кофе? Думаешь, он ее не заметит?
Лилька пожала плечами:
– Можно высушить, потолочь в порошок и подсыпать в банку, где он держит молотый кофе. Он выпьет и умрет.
– Замечательно, – обрадовалась я. – Итак, он выпивает кофе с поганкой, хватается за горло, хрипит и умирает. Вот здесь, в этой комнате, лежит его неостывшее тело. Ты смотришь на него и в тот же миг испытываешь огромное облегчение. Так?
– Нет, – испугалась моя подруга, – ты что?
Я увидела, что она аж содрогнулась, представив себе описанную мною картину.
– Значит, нет? Ладно. Тело увезли в морг, кремировали, и ты видишь, как его предают земле под рыдания неутешных родственников. И в тот же миг ты испытываешь огромное облегчение. Теперь правильно?
– Нет. Это ужасно. Просто ужасно! Галя с ума сойдет от расстройства. Она так его любит.
Галя – Сережкина сестра, она работает вместе с нами.
– Хорошо, – согласилась я, – пусть данный момент мы уже проехали. Тело похоронено, родные отрыдали, и теперь ты твердо знаешь, что Углов мертв и ты больше никогда, никогда его не увидишь. Он никогда не улыбнется своей обаятельной улыбкой ни тебе, ни какой-нибудь другой женщине. По этому поводу ты чувствуешь огромное облегчение. Так, наконец?
– Нет, – призналась Лилька. – Никогда его не увижу… От твоих слов просто кровь стынет в жилах. Это невозможно!
– Так зачем было огород городить и отвлекать меня от работы? – строго вопросила я. – Он жив-здоров, Рита тоже, да и ты с ними, и это для тебя самый оптимальный вариант. Ведь так получается?
– Получается, – удивилась она.
– Ну, и радуйся, что все так и есть, а я включаю компьютер, не то Николай Андреевич сделает мне втык и будет совершенно прав. А ты иди помелькай перед своим Юрием Владимировичем, а то он решит, что ты сегодня взяла отгул. Ты ведь должна была начертить схему еще вчера, да? А у тебя там конь не валялся.
Лилька согласно кивнула и отошла к своему столу. Признаться, я сильно преувеличивала необходимость заняться делом. В данный момент у нас царил совершенный хаос. Просто я решила, что почертить будет подруге полезно. Это успокаивает.
Причина хаоса заключалась в том, что в нашей комнате ставили перегородку. С таким простым, казалось бы, событием была связана целая эпопея. Я уже упоминала, что работаю в государственном НИИ, но в подразделении, имеющем крайне выгодный заказ. Заполучил этот заказ наш завотделом, Сергей Сергеевич Марченко. У него огромные связи, приобретенные еще во времена, когда он подвизался на партийном поприще. Теперь он, разумеется, крутой демократ и снова на коне. Вы уже поняли, что я не слишком-то его люблю. Не подумайте, будто я мизантропка. У меня со всеми хорошие отношения, и в моем секторе, и в Лилькином. Только складывается впечатление, что в начальники обычно пробиваются самые противные. Естественный отбор, что ли? Хотя, конечно, у меня слишком мало опыта, чтобы обобщать. Может, они и не противные, просто имеют тип характера, для меня непривлекательный. Если вдуматься, осуждать их глупо. Кто-то ведь должен быть начальством, правда? А порядочный человек не сумеет, да и не захочет. Поэтому им приходится вести себя… ну, не очень хорошо. Возможно, это их в глубине души даже угнетает, однако другого выхода нет. Вот Марченко. Ему лет сорок пять, он энергичный и, как говорится, видный. Он обожает принимать всякие делегации, особенно иностранные. Его кабинет отремонтирован по лучшим мировым стандартам, и Сергей Сергеевич от него млеет и тает. Еще он млеет, когда дает советы. Заявится к нам, встанет над душой и начинает учить меня программированию, да еще при этом нежно хватает за локоток и интимно заглядывает в глаза. Он уже в том возрасте, когда мужчины начинают обращать на меня усиленное внимание. Наш завсектором, Николай Андреевич Зубков, хотя бы старается делать последнее деликатно, словно бы невзначай, а этот совершенно открыто. Или разница тактик объясняется десятилетием разницы в возрасте? Как бы там ни было, Марченко, по-моему, убежден, что я от него в восторге, хотя я все время почти демонстративно отодвигаюсь. Через пять минут я оказываюсь вжатой в стенку, после чего переставляю свой стул на прежнее место, и все начинается сначала.
Впрочем, дело не в том. Он абсолютно ничего не понимает в нашей работе. Карьеру он делал не как инженер, а как партийный руководитель, но после перестройки сменил род занятий на более в ту пору выгодный. Опять-таки, я не знаю – возможно, высокое начальство и не должно вникать в частности, однако зачем тогда делать вид, будто ты специалист? Подписывай себе контракты да стриги купоны – а стрижет он их по-крупному. Так нет, надо еще во все встревать! Поначалу я сдуру пыталась убеждать Сергея Сергеевича, что его предложения, мягко говоря, не способствуют лучшему выполнению заданий, но Сережка Углов быстренько втолковал мне, что я неправа и следует слушать, кивать, а делать по-своему. Я так и поступаю, только мне это очень тяжело. У нас дома не принято врать.
Не далее, чем месяц назад, Марченко умудрился превзойти самого себя. Мы как раз закончили серию приборов, и следовало продемонстрировать ее заказчику. А заказчик у нас, напомню, Индия. Обстоятельства сложились так, что проще всего оказалось не ждать приезда представителей, а отвезти конструкцию туда. По-хорошему, ехать следовало Андрею Глуховских – его вклад был наиболее весом. В крайнем случае, сгодился бы и Николай Андреевич – все-таки он постоянно был в курсе и соображал, что к чему. А реально в вояж отправился наш завотделом, поскольку просто не в силах был упустить возможность на халяву слетать за границу и хорошенько там покрасоваться. Вернулся он злой, как черт. Агрегат не сработал! Можете представить, какой возник конфуз. Мы все были названы лентяями, дураками и подлецами, которых следует тут же уволить. Однако самое эффектное произошло, когда в руках Андрея якобы неисправный прибор вдруг ожил. Выяснилось, что Марченко просто запамятовал, как его включают. И если вы считаете, что, узнав об этом, хоть на минуту смутился, то глубоко заблуждаетесь.
Николай Андреевич и Сергей Сергеевич давно приятельствуют и, что называется, дружат семьями. Думаю, благодаря этому индийский заказ в свое время был предложен именно нам. Претендентов на него имелась масса. И вот теперь наш завсектором, глядя на приятеля, тоже возмечтал об отдельном кабинете. Действительно, чем он хуже? Однако по рангу кабинет ему не полагается. Тогда Зубков решил, не мудрствуя лукаво, отгородить себе кусок от нашего общего помещения.
Мне лично эта идея крайне не понравилась. У нас и без того довольно тесно. Я уже говорила, что мне, например, приходится постоянно созерцать сидящего напротив меня Углова. А если еще оттяпать четверть площади, и вовсе сядем друг другу на головы. Так полагала не только я, но и все остальные. По крайней мере, мы не переставали возмущаться и ставить в пример соседей, которые до подобных новшеств не опустились.
Вот, кстати, опровержение моих недавних утверждений. Заведующий
Лилькиным сектором, Юрий Владимирович Германн, мне очень даже нравится. Он компетентный, выдержанный и с чувством юмора. Красивым я бы его не назвала, но привлекателен он несомненно. Он невысокий, сухощавый и спортивный. В нем чувствуется и моральная, и физическая сила, причем последняя является не врожденной, а благоприобретенной. В юности он серьезно заболел, и ему прочили чуть ли не инвалидность, однако он сумел преодолеть судьбу и выздороветь. Юрий Владимирович успешно делает карьеру – ему всего тридцать семь, а он руководит одним из двух подразделений института, получивших самый выгодный и престижный заказ. Причем сектор Германна выбрали не по блату, как наш, а за рабочие качества.
Признаться, я жалею, что попала не туда, а к Зубкову. Мне это посоветовал папа, поскольку ему сказали, что у Зубкова премии выше, а подробностей он не знал.
Но вернемся к перегородке. Когда Николай Андреевич уловил недовольство подчиненных, первое, что он решил сделать – это привлечь на свою сторону младшего коллегу. Он начал убеждать Лилькиного начальника, что тому тоже необходим отдельный кабинет.
– Кажется, в Англии подобный процесс назывался огораживанием? – при мне сказал как-то Юрий Владимирович в ответ на очередные приставания. – Овцы там, по-моему, вытеснили людей? Стоит ли нам им уподобляться?
Я тогда в который раз подумала, что, не будь он женат, я вполне могла бы в него влюбиться. Но, к сожалению или к счастью, женатый мужчина как объект нежных чувств для меня не существует. Так же, например, как чужая вещь не существует как объект вожделения. Даже если она и нравится, хотеть ее я не стану – она чужая.
В итоге Зубков сделал мудрый шаг, решив сыграть в демократию. Мы поставили стенку на голосование. Нет, сперва я не считала этот шаг мудрым, а считала порядочным. Я была убеждена, что огораживание мы дружно забаллотируем – очередной пример моей глупости, да? Мое потрясение, когда все проголосовали «за», было велико. Признаюсь, что и я дала слабину. При виде дружно поднятых рук я почему-то не решилась сообщить, что я против, и предпочла воздержаться. Мне было потом очень стыдно, но, знаете, просто затмение какое-то нашло!
И вот теперь мы временно переехали к соседям, а из нашей комнаты доносятся стук и скрежет. Все вещи перепутались, сесть некуда, и работать практически невозможно. Зато я привела в порядок Лильку. Я твердо знала: после нашего разговора, что называется, «процесс пошел», и через несколько дней ее состояние станет вполне приличным. Так оно, разумеется, и оказалось. Однако ненадолго.
Моя психоаналитический сеанс происходил в пятницу. Всю следующую неделю продолжалась свистопляска из-за стенки, а в понедельник эпопея завершалась и мы должны были переезжать обратно. Мороки предстояла масса, каждые мужские руки были на счету, а Сережка Углов отсутствовал. Отсутствовала также и Галя, однако ей сразу простили.
– Женщин сегодня можно было вообще отпустить, – заметил Иван Иванович Бойко, наш техник. – Они понадобятся завтра, чтобы убираться. А сейчас нам нужны мужики. Я вот пришел, хоть и радикулит. А Серега все норовит на халяву. Небось улыбочку врачихе сделал – вот тебе и больничный.
Иван Иванович Сережку терпеть не может. Он часто говорит о себе: «Я – простой мужик, без всяких там выкрутас». А Углов, по его мнению, с выкрутасами. В тому же между ними двадцать лет разницы – Бойко ведь за пятьдесят. У него золотые руки, и за это его ценят. А за что ценят Сережку, он понять не в силах и потому злится. Но злится он так открыто и простодушно, что это выглядит даже симпатично.
– Галка определенно собиралась быть, – твердо заявил Владик Капица.
Он работает вместе с нею в Лилькином секторе, а до этого учился с ней в институте. Им обоим по двадцать семь, и все ждут, когда они наконец распишутся. Отношения у них давно, я бы сказала, семейные. А что не регистрируют брак, так это их личное дело.
– Может, ты ей позвонишь? – предложил Юрий Владимирович. – Я б позвонил сам, да боюсь, она воспримет это, как контроль со стороны начальства. А я-то знаю: раз Галины нет, значит, дело серьезное. Тем более, сегодня она и впрямь не особо нужна.
Галка действительно ответственный человек – полная противоположность любимому брату.
– Тетя Валя? – прокричал в трубку Владик (у нас по городскому телефону плохо слышно). – Галку можно? Что? Подождите… что? Как? Почему? Когда? Но ведь… нет, это… вы уверены, что это… может, что-то еще можно? Да, да, простите. Я сейчас приеду. Нет, я приеду. Наверняка надо что-нибудь сделать. Вы нитроглицерин выпили? А почему? Что значит, незачем? А Галка? Галка вам не дочь? Перестаньте! Я еду.
Владик нажал на рычаг, но трубку почему-то не положил, а стал в недоумении изучать, словно где-то у мембраны таился ответ на все загадки мира. Изучал он довольно долго, мы же не сводили с него глаз. Первой не выдержала Вика.
– Ну, не томи! – потребовала она. – Что с ним? Он что, женился?
– Нет, – даже как-то равнодушно возразил Владик, снова уставившись на дырочки в трубке. – Кажется, он умер.
– Интересные у вас, молодых, шутки, – почесал плохо выбритый подбородок Иван Иванович.
Юрий Владимирович молча подал стакан воды, Владик оставил наконец телефон в покое и принялся жадно пить, потом спросил:
– Я поеду к ним, ладно? Галка в морге, у тети Вали истерика. О боже! Просто не верится.
– Автомобильная авария? – мрачно уточнил Германн. – Конечно, езжай.
У Углова была машина, и водил он ее весьма рискованно. По крайней мере, я каталась на ней всего один раз и твердо заверила, что второго не будет.
– Нет, не авария. Он отравился.
– Насмерть? – так и подскочила Анна Геннадьевна. Она обожает обсуждение болезней, что чужих, что собственных. Правда, саму ее бог ими обидел – несмотря на пятьдесят с хвостом, она могла похвастаться разве что начальной стадией варикозного расширения вен. Это не мешало ей постоянно обследоваться, утверждая, что ее недуги носят скрытый характер.
– Насмерть.
– Говорила я, что эти импортные продукты – сплошная химия, – кивнула Анна Геннадьевна, разрываясь между сочувствием и удовлетворением. – Да еще и просроченные. Напишут что-то на упаковке вот такусенькими буквами, а что там за год указан – поди разбери. Удивляюсь, как не все мы еще отравились. У меня, например, уже много лет бывают приступы тошноты, а разве кто обратит внимание? Или это аппендицит? Нет, аппендицит я определять умею. Надо встать на носочки и резко опуститься вниз. Если сразу завопишь, значит, он, родимый – аппендицит. А у меня общее отравление организма химикалиями. Мало нам нитратов, теперь придумали еще какие-то нитриты, да еще насуют всяких Е с номерами, а это вроде бы сущий яд.
– Погодите! – опомнился Андрей Глуховских. Ему было труднее всего – он Сережкин друг. – Мы же вместе с ним ходили за грибами. Позавчера, в субботу. И все было нормально.
– Да, – глухим голосом откликнулся Вадик. – Он отравился грибами.
– Но ведь… о господи! Неужели грибами насмерть?
– Бледной поганкой. Так говорят врачи. От нее фактически не лечат. Могла бы и Галка, и тетя Валя. Их бог спас. Он насмерть, а они здоровы.
Вадик словно монотонно читал заученный текст. Андрей же, наоборот, почти закричал на грани истерики:
– Не неси чушь! Бледная поганка! Я знаю грибы, как свои пять пальцев! Я все проверял – и свои, и его. Не было там никакой бледной поганки, не было! Ты меня что, за идиота держишь?
– Так говорят врачи.
До слов «бледная поганка» я полагала, что тошнее мне уже не будет.
Ведь, несмотря ни на что, я относилась к Сережке хорошо. По большому счету у него имелся всего один недостаток, однако этот недостаток столь крупными буквами был написан у него на лице, что позволяющая себя обмануть женщина в некотором роде сама напрашивалась на обман. Последнее относится и к Лильке. Но Сережка – чужой, а Лилька – своя, родная, и вот я, чтобы ее успокоить, мысленно бедного убила, да и вообще вела себя с ним последнее время по-хамски. А теперь он умер, и я навечно останусь перед ним виновата. Конечно, это эгоизм – думать в подобной ситуации о себе и своей вине, а не только о нем. Да, ничего не попишешь – в глубине души я эгоистка. Как ни борись, полностью переделать себя, наверное, невозможно?
Только все эти переживания оказались цветочками, а вот от бледной поганки у меня вдруг моментально захолонуло сердце. Когда я была маленькой, я придумала такое… поверье, что ли? Колдовство? Короче, я была уверена, что с искренним и сильным чувством произнесенные слова обладают магической силой. Они реализуются. Началось все со случайного совпадения. Одна моя одноклассница ненавидела Лильку и постоянно ее дразнила. Я как-то раз жутко обозлилась и сказала: «Вот ты довела ее до слез, и за это с тобой случится такое, что наплачешься сама, да еще хуже. Потому что все должно быть по справедливости». И в тот же день, представьте себе, эта девочка сломала ногу, причем очень серьезно. Я была совершенно потрясена. Сейчас я думаю – возможно, и не в совпадении дело. Дети ведь внушаемы, да и многие взрослые тоже. На чем, подозреваю, основаны наведение порчи и тому подобные чудеса.
Как бы там ни было, в мою душу эпизод впечатался намертво. Долгое время меня не покидало сознание собственной власти над окружающим миром. Я была убеждена, что, если всерьез захочу, могу добиться почти всего. Подобное сознание несколько пугало и заставляло вести себя предельно осторожно, зато помогало прощать своих ближних. Стоит ли сердиться на человека, которого ты можешь победить одним пальцем?
Разумеется, с возрастом я выкинула эти глупости из головы. И вот теперь… теперь забытое ощущение нахлынуло на меня снова. Я вслух пожелала Сережке смерти от бледной поганки, и она наступила. Произнесенное мною с искренним и сильным чувством реализовалось. Это неправда, это сон!
Краем сознания я заметила, как зарыдала Вика. В мозгу билась одна и та же мысль: «Я выдержу, я выдержу. Главное, чтобы ничего не поняла Лилька. Она не выдержит».
Лилька поняла. Ведь детское поверье было для нас общим.
– Это я его убила, – резко вскрикнула она. – Я, я!
Она начала бессвязно что-то бормотать, я различала «бледную поганку», и «смерть», и «колдовство». О господи! Наверное, следует дать ей пощечину. Так поступил однажды папа, когда у нее была истерика. Он утверждал, что в противном случае человек способен задохнуться. Моей подруге и впрямь, казалось, не хватает воздуха. Да, но попробуйте вот так вот взять и ударить живое существо, даже врага. А тем более родного.
Пока я решалась, Юрий Владимирович возник рядом с кружкой воды и плеснул Лильке в лицо. Она стихла, и стал слышен вой Вики. Тогда справедливый начальник плеснул в лицо также и ей. Это меня почему-то жутко насмешило.
– И всем по порядку дает шоколадку, – продекламировала я.
Я знала, что шутки в данной ситуации неуместны, однако была не в силах сдержаться и безудержно захохотала. Юрий Владимирович посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом, и я поняла, что у меня, оказывается, тоже истерика. Нет, так не годится! Хватит нам двух рыдающих женщин. Я вонзали ногти себе в руку, и это помогло.
– С мной все в порядке, – успокоила Юрия Владимировича я.
Он кивнул и отошел. И тут в действие включилась Рита.
– Какое несчастье! – драматическим тоном сообщила она. – Для всех нас, но в особенности для меня. Боже мой! В каком я горе, в каком горе! Лишь на днях он говорил мне нежные слова, а теперь я не услышу их больше никогда! Ни одной женщине я не пожелаю подобной утраты!
И она схватилась сперва за голову, потом за сердце, и пару раз старательно всхлипнула.
Я вздрогнула, как от боли. Я почему-то тяжело переношу, когда люди притворяются. Вернее, я знаю: если у меня такое ощущение, словно человек скребет гвоздем по стеклу, значит, он притворяется. Однако раздумывать над этим я не собиралась – мне хватало других забот. Одна из них терзала меня с такой остротой, что я поняла: если я сейчас же не сделаю, что хочу, то не буду знать ни минуты покоя. А на мнение коллег мне плевать!
