Текст книги "Гадание на кофейной гуще"
Автор книги: Александра Авророва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Он кивнул и убежал. Я обвела взглядом комнату в поисках жертвы и повернулась к Середе.
– Владимир Владимирович, – я старалась смотреть ему в глаза, чтобы понять реакцию, – спасибо, что вы навестили Лильку.
– Я? – он как будто бы удивился.
– А разве вы ее не навещали?
– А… кажется, да, действительно навещал. По пути пришлось.
Ну, да! Гулял себе у клиники неврозов, дай, думает, загляну туда поскандалить. Кстати, я ведь названия больницы сослуживцам не сообщала. Просто информировала, что у Лильки нелады с нервами и ее положили в больницу.
– А как вы узнали, где она? – продолжила я.
– Я? Так как-то… догадался…
Мои попытки смотреть в глаза с треском провалились. Середа их прятал. Ох, подозрительно мне это!
– И как вам показалось ее состояние? По-моему, ее слишком пичкают транквилизаторами, как вы считаете?
– Но ведь это для здоровья, – пробормотал он.
– Да, – заметила я, – но в голове может совсем помутиться.
Возьмешь и все забудешь.
– Иногда это полезно, – вырвалось у моего собеседника, и тотчас, словно испугавшись, он добавил:
– Извините, у меня много работы. Надо восстанавливать потерянные результаты.
И Владимир Владимирович демонстративно отвернулся.
Вот так! Пункт один и пункт два собственного плана я позорно провалила. Вся надежда теперь на третий.
Я подсела к Вике. Она тщательно изучала в зеркале свои брови.
– Как ты думаешь, – осведомилась она, – может, оставлять их чуть пошире? Сейчас это разрешается.
Я не решилась уточнить, кем именно разрешается, и честно призналась, что по мне, чем меньше выщипываешь, тем легче живешь.
– Ты ничего не понимаешь! – обиделась Вика и вдруг необычайно оживилась:
– А давай я тебе выщиплю, и ты увидишь!
– Что увижу?
– Что это надо. Ну, давай, а?
Я подумала, что, в конце концов, ради истины многие шли даже на смерть, так неужели мне жалко пожертвовать бровями? И согласилась. Кстати, не настолько уж это больно. Зато в процессе творчества Вика незаметно отвечала на мои вопросы.
– Вика, ты слышала, что Андрей теперь будет вместо Сережки?
– Ага.
– Как ты думаешь, он сможет?
– А чего там мочь? Деньги делить и я б смогла. Во жене его теперь обломится, да? Только с тремя детьми все равно не жизнь. Вот у меня будет муж богаче, а ребенок один. И то если очень попросит.
– А с кем, ты думаешь, будет легче иметь дело, с Сережей или с Андреем? – потихонечку бубнила я.
– Конечно, с Сережкой. А Андрюха – скучный зануда. То одно ему, то другое. Все недоволен. Как старик.
– Но Сережка последнее время тоже давал тебе много поручений.
– Ну, это совсем другое. Это…
– Это – что?
Вика пожала плечами:
– Ну, наши личные дела.
– А я думала, по работе, – притворилась валенком я.
– Все равно личные.
– А что он тебе за это обещал?
– Он бы мне помог стать моделью. Слушай, я не стану отвечать. Я в твое личное не лезу, и ты не лезь.
– Хорошо, – согласилась я, неожиданно настигнутая новой мыслью. – Вика, перед переездом ты ведь сидела около Сережи?
– Вроде, да. А что?
– Ты не видела, кто брал у него из стола банку с кофе?
– В каком смысле?
– В прямом. Открыл стол и вынул банку.
– Ну, Рита стол открывала. Точно, Риту помню.
– Еще бы, – хмыкнула я, – учитывая, что в связи с ремонтом стол у них в то время был общий.
– А, ну да.
– А еще кто?
– А тебе зачем?
– Просто так.
– Да уж! Просто так ничего не бывает. Вот скажешь, тогда отвечу.
– Эта банка потом пропала, и мне интересно, кто ее взял.
Моя собеседница застыла в задумчивости:
– А если кто и взял, тебе-то зачем это нужно?
– Я хотела попросить ее у Гали на память.
– Ври больше! Если б ты знала про банку, тебе бы что-нибудь перепало?
– Вика, – засмеялась я, – ну, как ты себе это представляешь? Ничего бы не перепало. Я просто спросила, чтобы поддержать разговор. Не знаешь, так не знаешь.
– А если б и знала, – серьезно заметила Вика, – так что, должна за так тебе докладывать?
Я вздохнула:
– А что, по твоему, я тебе платить стану?
Некоторое время Вика обдумывала мою мысль, потом согласилась:
– Нет, ты мне платить не станешь.
Будь я поумнее, я бы вздрогнула при этих словах. Я и вздрогнула, однако совсем по другой причине. Увлекшись, наша лаборантка от выщипывания бровей давно перешла к нанесению на мое лицо макияжа и случайно попала кисточкой с тушью прямо мне в глаз.
Вернувшись за свой стол, я задумалась. Интересно, Вика и впрямь что-то видела или водит меня за нос? С нее ведь станется. Второе интересно – за что это хитрый Сережка обещал пристроить ее в модели? Что она для него делала? А третье интересно – поведение Середы. Он заметно смущен. Это он-то! И вдруг на меня нашло гениальное озарение. Вопрос с Середой я разрешу легко. Если он навещал Лильку прагматически, ему достаточно было убедиться в ее невменяемом состоянии, и все. А если… скажем так… если лирически, то он обязательно посетит ее снова. Логично, правда?
Дверь открылась, и на пороге появился Германн. Поздоровавшись, он подсел было к Ивану Ивановичу и начал что-то говорить, как вдруг замолк и застыл, глядя на меня. Я удивилась и тоже стала на него смотреть. Наконец, он с трудом от меня отвернулся, как вдруг голос обрел наш Бойко.
– Танька, – с каким-то мистическим ужасом поинтересовался он, – это чо с тобой?
– А что? – испугалась я.
У меня однажды было, что я вся покрылась сыпью. Аллергия на антибиотик. Жуткое, должна признаться, зрелище.
– Ну, это… – он неопределенно помахал рукой у своего лица. – Прямо покойница. Только губы, это… светятся, что ли?
И тут до меня дошло, и я, не выдержав, расхохоталась. Отсмеявшись, я укоризненно пояснила малоразвитым мужчинам:
– Это не что иное, как сделанный Викой безупречный макияж. Мы с ней поспорили, нужен он мне или нет.
– Сбрендили девки, – констатировал Иван Иванович. – Ну, той надо, она дохлятик, а ты у нас кровь с молоком, тебе-то зачем покойницу из себя строить? – Он повернулся к Юрию Владимировичу:
– Ну, ты ей скажи! Щеки – во! Румянец – во! И такое чудище из себя сделала.
– Не чудище, – заметила я, – а элегантную современную даму.
– Ну, – с непривычной для него робостью вставил Германн, – мне не кажется, что вас вот это украшает. Хотя я понимаю, что каждая женщина решает такие вопросы сама.
Представьте себе, наш увлекательный разговор заставил покинуть свою уютную нору даже Зубкова. Он уставился на меня и, неожиданно перейдя на «ты», поинтересовался:
– А смыть это не хочешь?
И снова нырнул к себе.
– Да ладно, – согласилась я, – успокойтесь, смою. Это была просто шутка.
В туалете я внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Согласитесь, странное потрясение мужчин не могло меня не удивить? В конце концов, они ежедневно лицезреют в подобном виде Вику, и хоть бы что.
Не буду скрывать, что на Вике макияж и впрямь выглядел пристойнее, я же почему-то превратилась во что-то среднее между египетской мумией и низкопробной проституткой. Вообще-то, стирать эту гадость следует специальным лосьоном, только у меня его нет. Ладно, как говаривал Карлсон, когда ему попеняли на отсутствие пылесоса, «а лучший в мире веник и лучшая в мире тряпка вас уже не устраивают?» Воспользуюсь лучшим в мире краном с водой.
Вернувшись, я обнаружила на месте Андрея, но он быстро вскочил и куда-то скрылся, не появившись даже к обеду. Я-то рассчитывала в обед с ним поговорить! Неужто он настолько занят? Или умудрился заважничать, пробившись в начальство? А Середу второй раз обошли. Интересно, ему обидно?
На Андрея я нападала зря. Идя с перерыва, я опять увидела, как он обрабатывает Крылову. Наверное, хочет сперва что-то выяснить, а уж потом мне сообщить. Однако, оказавшись в секторе, он не спешил ко мне подсесть. Наоборот, он снова убежал.
Поработав часок, я решила сходить к соседям. Мне надо было собрать у них утраченные данные – точнее, их жалкие крохи. Там я застала и Глуховских. Он пристроился неподалеку от Риты. То, что случилось дальше, заняло, наверное, лишь пару мгновений. Впрочем, нет. Ничего вообще не случилось. Просто у меня бывают моменты странного обострения чувств, и именно такой момент нахлынул на меня теперь. Время словно остановилось, а эмоции людей овеществились. Рита окинула меня взглядом удовлетворения и торжества, который я ощутила, как мощный толчок в грудь. Андрей смотрел на нее, и его взгляд выражал то же самое, но несколько иначе. Там не было силы, зато во все фанфары гремело самодовольство. А третий взгляд пересекал первые два, словно стремясь их прервать, остановить. Я обернулась. Даниил Абрамович с ужасающей ненавистью наблюдал за Андреем. Исподтишка наблюдал, почти незаметно, только у меня вдруг застучали от страха зубы.
Знаете, говорят, что курица с отрубленной головой продолжает еще несколько секунд бежать, словно она жива. Так и я. Я все уже знала, а повела себя, будто нет. Я обратилась к Андрею:
– Мне надо с тобой поговорить.
– Я занят, – деревянным голосом возразил он.
– Это не займет много времени. Простите, Рита. Он сейчас вернется.
Тот неохотно встал и вышел за мною под лестницу.
– Ты не хочешь мне ничего сказать, Андрей? – спросила я.
– Я? – неестественно удивился он. – А что?
– Про то, что ты узнал об убийстве. Мы же договорились, правда?
Я делала вид, будто пытаюсь склеить осколки, хоть и была уверена, что это занятие безнадежное.
– Вот что, Таня, – мой собеседник явно сумел овладеть собой. – Никакого убийства не было. Это все твои детские фантазии. Плод богатого воображения. Напридумывала ты все.
– Андрей, – вздохнула я, – я не понимаю, зачем обижать человека, который никогда не делал тебе ничего плохого. Я тебя когда-нибудь обманывала или подводила?
Он молча кривил губы, и я не выдержала.
– А то, что среди Сережиных грибов не было бледной поганки, тоже плод моего воображения? Ты ведь мне сам говорил, разве нет?
– Не помню. Я не проверял его грибы. Он взрослый и отвечает за себя сам.
– Хорошо. А его высказывания о том, что он идет на риск? А его рассказ о том, что Рита проговорилась? Ты ведь делал из этого определенные выводы, помнишь? – я слышала себя словно издалека и удивилась ровным размеренным интонациям.
– Вот что, Таня, – хмуро бросил Андрей. – Прекрати тащить сор из избы и портить людям настроение. Убийства не было, а если ты не перестанешь валять дурака… Короче, учти. Вы со своей драгоценной Лилькой захотели отравить Серегу бледной поганкой, так что, если кто это и сделал, так она. И в случае чего покрывать я ее не собираюсь. Поняла?
– Вполне, – кивнула я. – Андрей, а ты знаешь о том, что порядочность – это не рукавица, которую сегодня можно сбросить, а завтра надеть? Утратить ее очень легко, а восстановить потом фактически невозможно. Ты, пожалуйста, имей это в виду.
– Да? – хмыкнул он. – А порядочность – это не то качество, которое я ценю в людях. Оно по нынешним временам ни к чему.
– Я рада, что узнала твое мнение по данному вопросу, и буду в дальнейшем его учитывать, – улыбнулась я. – До свидания.
И я пошла вдоль коридора неведомо куда. Мне было тошно. Тошно, и горько, и противно. Я всегда хорошо относилась к Андрею, он казался мне нормальным человеком, человеком, не способным на предательство и подлость. Или по нынешним временам последнее как раз ненормально? Не верю! Он не ценит порядочность. Почему же тогда он рассчитывает, что по отношению к нему лично люди будут ее проявлять? Что, разве я не могу позвонить его Нине и сообщить о связи мужа с Ритой? А связь есть, я знаю это, я фактически видела своими глазами. Однако Глуховских знает, что позвонить я действительно не могу. Есть вещи, через которые не переступишь. Поэтому порядочные люди так беззащитны. Их поведение прозрачно, их табу заранее известны, места, где стоит ставить на них ловушки, определены наперед. А у их противников табу нет.
Итак, Андрей меня обманул. Следует ли удивляться? Если он не погнушался обмануть жену, мать трех своих детей, смешно надеяться, что вдруг сделает исключение для меня. Кто ему должен быть дороже, она или я? Предавший близких предаст и далеких, правда? Господи, какая я дура, какая дура! Зачем я ему доверилась? Нет, не доверилась, а доверила бедную Лильку. Дура я, дура, дура!
– Танечка! – послышался прямо у меня под носом отвратительный голос. – Идет, не смотрит! А я-то как рад тебя встретить! Проходи!
Очнувшись, я поняла, что добрела до кабинета Марченко, и гостеприимный хозяин затянул меня внутрь.
– Чего ты хочешь – чайку или кофейку? А может быть, винца? А я тогда выпью коньячку. В честь встречи, а?
Он нажал какую-то кнопку на столе:
– Ирочка, у меня гостья. Организуй что-нибудь, да побыстрее.
– Спасибо, мне ничего не надо, – возразила я.
Я не понимала, как после последней нашей беседы, где Сергей Сергеевич оскорбил меня чуть ни всеми отвратительными словами, он может, как ни в чем не бывало, снова улыбаться и угождать. Или он стыдится своей вспышки и таким завуалированным способом просит извинения? Впрямую тщеславие не позволяет, вот он и юлит? Все равно мне было неприятно.
– Ой, а что это у нас на щечке? Какая-то краска?
Я машинально поднесла руку к щеке. Наверное, остался след от Викиной косметики.
– Не здесь, Танечка, не здесь. Разреши, я сам сотру?
И, не дожидаясь ответа, он стал нежно гладить меня по лицу.
Это уже превосходило меру моего терпения.
– Простите, мне надо идти, – резко вскочив, выдохнула я и убежала, забыв закрыть за собой дверь.
На глаза мне попался женский туалет, и я заперлась там, решив поплакать. Настроение было самое подходящее. Но заплакать почему-то не получилось. Слезы стояли комом в груди, а выходить не желали. Они ужасно мне мешали, прямо давили, однако избавиться от них мне так и не удалось. Я вернулась к себе и села за компьютер. Думать я была не в силах, поэтому лишь механически упорядочивала данные. Мне было плохо, плохо, плохо! Причем не морально – физически. Все кругом казалось липким и каким-то вонючим, хотя вроде совсем не пахло. Воздух был влажный и горячий.
Рабочее время закончилось, и я вдруг поняла, что заявиться домой в подобном состоянии – преступленье. Маме и так не очень хорошо, а тут еще я добавлю. Нет, это не годится. Я обязана хоть немного повысить себе настроение. Хотя бы настолько, чтобы моя подавленность не бросалась близким в глаза.
Хорошо себя зная, я направилась в буфет и купила сахарную трубочку. Прочла на ней надпись «семьдесят грамм». Достаточно ли семидесяти грамм мороженого, чтобы исцелить душевные раны столь тонко чувствующего существа, как я? Разумеется, нет. И ста сорока тоже недостаточно. Разве что двухсот восьмидесяти.
В итоге, помимо сахарной трубочки, я приобрела эскимо с орехами, эскимо с карамелью и двухслойный батончик. Занеся свою добычу в опустевший сектор, я вскипятила чашку воды, кинула туда ложку растворимого кофе, вскрыла все четыре мороженых и отломила ложкой от каждого по кусочку. Потому что вкуснее не по очереди, а сразу.
– Простите, Таня, – раздался чуть удивленный голос, – а Зубков уже ушел?
– Да, Юрий Владимирович, – ответила я, – все ушли. Угощайтесь, пожалуйста.
– Да нет, – с почтением глядя на четыре порции, возразил он, – я не хочу лишать вас пропитания.
– А я не могу питаться, когда рядом голодные. Вот, я вам от каждого отрезала по половинке. Они вкусные, особенно если есть разом.
– Не сомневаюсь.
Я отлила половину кофе, и мы дружно все уничтожили.
– А теперь, – заметил Юрий Владимирович, – я должен купить еще четыре порции, и мы их тоже съедим.
– Вы всерьез полагаете, что двух мне недостаточно? Может, я как раз рассчитывала на нежданного гостя?
– Очень может быть. В давние времена вас бы несомненно сожгли, как ведьму.
– Это еще за что? – изумилась я.
– Сейчас данное качество, наверное, называется интуицией. Ваша интуиция часто меня поражает. Так что вполне поверю, что мой случайный приход для вас неожиданностью не был.
Я улыбнулась:
– Издеваетесь?
– Ни в коей мере.
– А вот издеваетесь, – вздохнула я. – А я еще вас, такого вредного, мороженым угощала!
– Ну, что ж, приведу пример. Помните, что вы сказали мне о Рите?
– А что я сказала? – слегка напугалась я.
– Ну, когда у Даниила Абрамовича были неприятности с сыном?
Про неприятности я помнила. Сын его ввязался в какую-то авантюру, и ему срочно понадобились деньги. Частично их одолжила Рита, да еще Германн тогда выписал Дольскому огромную премию, так что проблема разрешилась. А вообще, ситуация, судя по всему, была ужасная. Даниил Абрамович ходил, как в воду опущенный.
Я неуверенно пожала плечами.
– Забыли, да? Вы сказали мне, что Рита охотно одолжит ему денег и даже откажется в его пользу от премии. Я не думал, что это так, поскольку ничего подобного она не предлагала. А вы объяснили, что…
– А, – кивнула я, – я, кажется, просто сказала, что надо навести ее на эту мысль. Любому человеку будет приятно, если намекнуть ему, что он такой хороший и благородный и что он наверняка поможет коллеге в беде. А для Риты наши суммы – ничто. Мы-то потом еще обсуждали, откуда ваш сектор взял средства на такую большую премию. Значит, частично она была Ритина? А ваша?
Не знаю, как у меня это вырвалось.
– Частично моя. Но вы, пожалуйста, это не афишируйте. Даниилу Абрамовичу было бы неприятно. А то, что вы сказали как-то по поводу поощрений, мне очень хочется внести в трудовые книжки своих подчиненных.
– А я и по поводу каких-то поощрений говорила? – заинтересовалась я.
– Вот вы свои слова не цените и забываете, а я ловлю и применяю, поскольку возраст делает человека экономным. Вы сказали, что Галю, Лилю и Сашку чем чаще хвалишь, тем лучше они работают. Владика перехваливать нельзя, не то он сразу разленится. Ему время от времени надо при всех демонстрировать его просчеты. А вот Даниила Абрамовича и Нину Вадимовну критиковать следует только наедине. Регулярно, но скрытно. Ритой же…
Он смолк.
– Что – Ритой?
– По-моему, для признания ваших заслуг в формировании моей политики и этого вполне достаточно.
До меня вдруг дошло, что именно я могла сболтнуть про Риту. Что ею надо восхищаться как женщиной, а не как квалифицированным работником.
– У меня действительно язык без костей, – согласилась я. – Папа часто говорит, что пора перестать выкладывать свои мысли первому встречному. Ой, простите!
– Значит, я – первый встречный? – захохотал Германн. – Ну, спасибо!
Я никогда не видела, как он хохочет. Безудержно и почему-то – беззащитно. Я не выдержала и тоже засмеялась.
Разумеется, я не помнила своего трепа о поощрениях. Может, Юрий Владимирович все это сейчас придумал. В любом случае, смешно полагать, что он прислушивается к мнению какой-то девчонки. Просто ему самому пришли в голову эти совершенно очевидные вещи о своих подчиненных, и теперь он решил надо мною подшутить. Только шутил он не зло, а совсем наоборот, и настроение мое повысилось.
– Ладно, – отсмеявшись, махнул рукой он, – раз мороженое вас не устраивает, придется вам согласиться на пирожные. Вы небось предпочитаете с кремом?
– Для повышения кубатуры, – покаянно призналась я.
Вот кого сожгли бы на костре! Как он догадался, что с кремом?
Мы зашли в кондитерскую и съели пирожных. Потом Юрий Владимирович спросил:
– Вы домой?
– Нет, я на Васильевский, – ответила я.
Я решила навестить Лильку. Пусть меня к ней не пустят, все равно.
– Не хотите пройти пешком? Погода чудесная, – предложил мой спутник.
Погода и впрямь была необычайно хороша. И все на свете было необычайно хорошо. Мне почудилось, что у клиники неврозов мы оказались ровно через одну минуту. Или даже через полминуты.
– Я сюда, – объяснила я. – Спасибо! До свидания!
К подруге меня не пропустили.
– Говорят вам, неприемный день. И передач мы сейчас не берем. Да и не ест она их.
– А что, сегодня приносили?
– Ну, да. Тот же мужик скандальный. Так мы его тоже не пустили, а апельсины его взяли. Ладно, давайте и вы ваши яблоки!
Я вышла на порог и глупо подумала: «Сейчас подпрыгнула бы и полетела». Во всем теле была необычайная, неправдоподобная легкость.
– Не пустили? – посочувствовал Юрий Владимирович. – Я почему-то так и думал. А как вы отнесетесь к мысли попробовать до самого вашего дома дойти пешком?
Я согласилась. В конце концов, вот если бы мой папа захотел проводить какую-нибудь девочку до дому, увидела б я в этом что-нибудь плохое или нет? Разумеется, нет. Лильку, например, он всегда провожает. Так почему Юрий Владимирович не имеет того же права?
К сожалению, и до дома мы умудрились добраться за полминуты. Я легла и моментально уснула. Нормальная девушка ворочалась бы целую ночь в горячей постели, а я уснула, как убитая, и даже не услышала будильник. Меня разбудила мама.
Наутро на работе я имела удовольствие наблюдать, как Андрей Глуховских приступил к своим новым должностным обязанностям. Он стал давать распоряжения Владимиру Владимировичу, причем делал это с нескрываемым упоением. Тот, по обыкновению, спокойно соглашался. Да, в конечном итоге Андрею крупно повезло. Он в одночасье сделал карьеру, да еще и заполучил красивую женщину. И тут меня вдруг словно током дернуло. Во всех классических детективах сыщик, расследующий убийство, в первую очередь ищет, кто от этого убийства выиграл. В данном случае ответ однозначен. Выиграл Андрей. Он, если так можно выразиться, стал наследником. Унаследовал Сережкино место и Сережкину любовницу. Так неужели…
«Ерунда! – оборвала себя я. – Он – лучший Сережкин друг». Только в детективах друзей убивают довольно часто, особенно когда двое претендуют на одну даму. Но ведь Андрей на Риту вовсе не претендовал. Или я просто слепа? Я почему-то убеждена, что в пятницу он говорил со мною искренне и искренне же собирался помочь. Потом Рита протянула бархатную лапку с острыми коготками и сцапала бедного дурака. Пусть не особо бедного – сам виноват! – однако я верю, что изначально он предавать не собирался. Впрочем, вера – не аргумент. Пусть Юрий Владимирович и шутит по поводу моей интуиции, я-то знаю, что вполне способна ошибаться. Господи, как не хочется, чтобы это был Андрей! Вчера мне казалось, он упал в моих глазах так низко, что дальше некуда, а сегодня я осознала, что ему еще падать и падать. Нет, не надо, пожалуйста!
Я перевела взгляд на Середу. Он что-то писал с видом полной безмятежности. Но этот безмятежный накануне пытался повидать Лильку и передал ей апельсины. Если хотел что-то у нее выведать, то зачем апельсины, правда? Чтобы меня ввести в заблуждение? Так я узнала о них совершенно случайно. Неужели он ее любит? Господи, сделай, чтобы это была правда! Пожалуйста, сделай! Ты не представляешь, насколько ей это необходимо! Ей надо, чтобы ее полюбили, и сказали ей о своей любви, и повторили это снова. Она удивится, не поверит, но выйдет из своего заторможенного состояния. Потом ей надо сказать о любви еще и еще, и она поверит, и почувствует благодарность, и ей станет неловко, и она попытается человека утешить, и я не берусь предсказывать, какой потребуется срок, но она его полюбит. Только нельзя рассчитывать, что она заметит чужое чувство по неловким жестам, случайным оговоркам, странным поступкам. Ей нужны слова. И не потому вовсе, что она так уж ненаблюдательна, просто она не уверена в себе, она боится ошибиться, она совсем недавно была обманута, наконец! Как там у Гамлета? «Слова, слова, слова…» Произнесет ли их этот странный человек? Хочет ли он их произнести? И, если да, успеет ли до той поры, пока разум несчастной Лильки совсем не уплывет в неведомые дали с помощью мудрых врачей и хитрых лекарств?
На днях я решилась быть откровенной с Андреем и жестоко за это поплатилась. Неразумно второй раз наступать на ту же швабру. Но очень уж хотелось. Умные люди учатся на ошибках, а такие, как я, повторяют их снова и снова.
– Владимир Владимирович, – обратилась я, – можно с вами поговорить?
– Да, Таня?
– Давайте выйдем под лестницу.
Он неохотно подчинился.
– Вы были вчера у Лильки?
– Ну… ну, я просто… я ее даже не видел, – залепетал он.
– Но заходили в больницу?
– Ну… просто передал… витамины нужны всем, а в апельсинах их масса.
– Правда, Лилька хорошая, да?
Я смотрела ему в глаза. Он с трудом выдавил:
– Да, – и тут же добавил:
– Я не хочу об этом говорить, – и повернулся к двери.
– А что вы хотите – чтобы она сошла с ума? – поинтересовалась вдогонку я.
Он вздрогнул:
– Так говорить нельзя. У нее просто сдали нервы. Она подлечит их и вернется.
Что-то в его тоне тронуло меня неизмеримо.
– Только в случае, если те, кто ее любит, ей помогут, – ответила я.
– Но что мы можем сделать, Таня?
Он произнес это горько и устало.
– Можно сделать многое, – твердо возразила я. – Главное – ее любить. Я ведь знаю Лильку много лет, и я знаю, что говорю.
– Вы, наверное, действительно можете ей помочь. Потому что она любит вас, Таня. Вы и сами не понимаете, как вам повезло. Мало кто на свете способен любить так, как она. Она вообще удивительный человек, правда?
– Правда.
В душе моего собеседника словно вдруг упал некий барьер, и все слова, скопившиеся за ним, хлынули на меня буйным потоком.
– Она ни на кого не похожа. Она… знаете, она словно какой-то эльф, житель другого мира. Мы с вами озабочены разной суетой, а ей она безразлична. Она живет жизнью духа, понимаете? Все остальное проходит, ее не касаясь. Глаза и волосы, а больше словно и нет в ней ничего. Я раньше не думал, что кто-то и впрямь способен заболеть от любви, а вот она способна. Она…
Он перечислял достоинства моей подруги еще долго-долго. Кое в чем он был прав, кое в чем ошибался, но это было неважно. Главное, он любил. Любил по-настоящему. Лильке наконец-то повезло. Она нашла свою половину, и она будет счастлива.
– В следующий раз вы должны повторить все это ей.
Владимир Владимирович остановился на полном скаку.
– Это невозможно. Она любит Сергея. Он умер, но она все еще его любит. Я не могу оскорбить ее своими дурацкими чувствами. Это кощунственно.
– Она не любит его и никогда не любила, – отрезала я и поразилась тому, как ловко, оказывается, умею врать. – Она любит вас, только пока не понимает этого. Поверьте мне. Я знаю ее много лет, и я знаю, что говорю. Она внушила себе, что влюблена в Сережку, потому что вы молчали, а он… вы же знаете, как он себя вел. Она переживает из-за его смерти, поскольку она необычайно чуткий человек. И она будет переживать еще долго, и болеть, и мучиться. Неужели вам не больно было на нее смотреть? Но, когда она узнает, что вы любите ее, ей станет легче. Конечно, она не сразу поймет, что тоже любит вас и любила всегда, но поймет, поверьте. Главное, чтобы вы ей сказали. Я не вижу другого способа ей помочь. Она не выйдет из больницы, пока вы ей не скажете. Я знаю ее много лет, и я знаю, что говорю.
Возможно, моим рассуждениям не хватало логики, зато эмоций было с избытком.
– Боюсь, я не смогу, – потерянно выдохнул Владимир Владимирович. – И вообще, я старый. Между нами семнадцать лет.
– Ей нужен взрослый человек, а не мальчишка. Ее надо оберегать, правда? Она такая хрупкая. А мальчишка этого сделать не сумеет, ведь вы согласны?
– Да, пожалуй.
И мы снова говорили, говорили, я оголтело мешала правду с ложью, громоздя одно на другое, и через некоторое время поняла, что мой собеседник почти поверил и почти счастлив. По крайней мере, что он решился. Я же чувствовала себя так, словно перетаскала на себе огромную гору камней. Каждая косточка ныла, каждая мышца болела, а в висках громко стучала кровь. Но почему-то я не вернулась в сектор и не села за стол отдохнуть, а отправилась в конец коридора, где на стене висело большое зеркало.
Я внимательно изучила свое отражение. На эльфа я не похожа, и ничего необычного во мне нет. Такая, как все. К тому же толстая. Ну, что это за щеки? Так и хочется ткнуть пальцем – бамс! А плечи? У Лильки вот здесь торчит кость, а у Вики даже несколько. У меня же все до противности гладко. И грудь… и бедра… Просто ужасно! Про меня никто не отважится сказать, что я живу жизнью духа. Сплошная плоть кругом. Поэтому я и нравлюсь всяким престарелым ловеласам, типа Марченко или Зубкова, а нормальному мужчине даром не нужна. Господи, зачем я такая несчастная?
Обедать я в тот день не пошла. Я осознала, что мне срочно надо худеть. Голод отнюдь не повысил моего и без того не радужного настроения. Я чувствовала себя какой-то неправильной, нескладной. В подобном состоянии я не рискнула продолжать расследование – наверняка лишь напорчу. К тому же идти к соседям допрашивать Риту мне не хотелось, поскольку там была Галя. По непонятным причинам она при виде меня впадала в гнев, а мне было жаль ее и не хотелось мучить. Если б не предательство Андрея, он бы выведал у Гали, в чем дело. Ему б она сказала, а мне вряд ли. Так что я решила переждать. Однако мне это не удалось.
– Танечка, ну как, нашлась ли дискета с вирусом? – неожиданно подсела ко мне Анна Геннадьевна.
Я изумленно на нее посмотрела. Учитывая, что любую новость она узнавала раньше всех в секторе, вопрос показался довольно странным. Впрочем, вслух я просто произнесла:
– Нет, к сожалению.
– Это точно сглаз, – удовлетворенно кивнула она. – Причем на тебе. Ты не хочешь снять с себя венец безбрачия?
Я опешила:
– В каком смысле?
– В самом прямом. Тебя кто-то сглазил. Тебя не удивляло, что ты до сих пор не замужем?
– Никогда, – честно поведала я.
– А зря. А то у меня есть одна знакомая ворожея, так она творит чудеса.
– Спасибо, но мне чудеса не требуются.
– Ты просто сама не понимаешь, как рискуешь. Тебе надо быть очень осторожной, Танечка. Очень. Такие вот, сглаженные, все время подвергаются опасности.
Эпитет «сглаженная» восторга у меня не вызвал. Я твердо заявила:
– И почему вы решили, что меня сглазили? По-моему, со мной все в порядке.
– Ну, не сердись, Танюшка! Я же вижу. Вот ты поссорилась с Андрюшей, так? Хотя сейчас тебе это совсем ни к чему. Еще поссорилась с Галей. И с Ритой. И, если ты не займешься собой, дальше будет еще хуже. Такие, сглаженные, должны сидеть тихо, а стоит начать действовать, как они со всеми портят отношения. И ведь это только начало! Дальше бывает совсем плохо.
– И что значит – начать действовать? – уточнила я.
– Ну, вот, как ты сейчас. Подходишь к человеку и что-то выпытываешь. Владимир Владимирович сегодня после тебя вернулся сам не свой. Тоже скоро поссоритесь. А вчера пытала бедную Вичку. Имей в виду, банка после покойника для сглаженного самый вред. Тебе даже говорить о ней вредно, не то что искать. Если сглаженный неосторожен, то может и умереть.
– Несглаженный, подозреваю, тоже, – не выдержала я.
– Ты не шути этим, не шути. Вы, молодежь, не понимаете. Давай я телефончик-то тебе все-таки дам.
– Какой телефончик?
– Ворожеи. Она берет недорого. Несколько сеансов, и с тобой будет все в порядке. А пока поберегись, Танечка, поберегись. Никаких инициатив, никаких действий. Старайся, чтобы твоя карма поменьше пересекалась с другими кармами, потому что тебе от этого сплошной вред. И, главное, чтобы не пересекалась с кармой покойника. Он ведь и утянуть за собой может, это точно! Лучше даже о нем не думай! Впрочем, ворожея, она тебе сама все скажет. Я говорю так, примерно. Просто жалко на тебя смотреть. Маму твою жалко. Очень тебе советую – срочно позвони, срочно! Как придешь домой, сразу позвони.
