Текст книги "Первый меч Бургундии"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

И всё же, когда кит накренился на вираже – несильно, а ровно настолько, чтобы Карл мог в очередной раз продемонстрировать своей новой супруге крепость десницы, придержав её за талию, хотя в этом, быть может, и не было ультимативной необходимости, ибо расплющенная как бы натуральными физическими законами верхушка водоизвержения была снабжена изящными перильцами в форме двадцати четырех морских змей, связавших серебряные тулова в неразрывное вервие – ахроматические глаза Карла повстречались с пристальным взором человека, о котором герцог мог поклясться, что хотя и не видел его никогда ранее, но на кого-то этот незнакомец решительно похож и этот кто-то определенно не являлся им самим, Карлом.

"Значит, это не мой внебрачный сын и не мой незаконнорожденный брат", – пожав плечами, заключил Карл и хотел отвести взгляд, но требовательно-умоляющие глаза полузнакомого незнакомца не отпускали.

Карл заинтересовался. Он пригляделся и обнаружил, что вокруг волоокого капитана Немо в карнавальном потоке зияет подозрительная дыра, образованная несколькими персонажами в ультра-экстравагантных маскарадных костюмах. Ведь если недоношенная франко-бургундская, образцовая истинно-бургундская и кичовая фландрская моды неизменно тяготели к цельности, роскошеству и даже фаблиозные великаны-каторжники звенели цепями из бесценного чешского хрусталя, то свита Капитана словно бы час назад бежала из Бастилии в подлинных зэканских прикидах.

"А что, неплохо для начинающих щеголей, – оценил Карл выходку безвестных денди. – На следующей свадьбе... ну, хоть на свадьбе сына... – Карл скосился на живот Маргариты, – надо будет вырядиться нищим поденщиком-звездочетом из Шамбалы, а кого-нибудь, хоть бы и Коммина, выпустить в костюме Адама. А фиговый листок – ну вот просто наперекор всему – сделать не парчовым, не золотым, не жемчужным, а... А сорвать с фигового дерева".

– Посмотри, Рита. Как они тебе нравятся? – Карл обнял супругу и, чуть довернув её за плечи в направлении заезжих оригиналов, деликатно и неловко указал на них безымянным пальцем, охомутанным тяжеленным перстнем. Три искры вырвались из тройственного алмаза "Les Trois Freres"[6]6
  «Три Брата» (франц.)


[Закрыть] в полном соответствии с его именем, на мгновение ослепив и Карла, и Маргариту.

– Ах, – тихо вздохнула Маргарита и брякнулась в обморок.

Добро, Карл держал её крепко-крепко и она не упала. Герцог, которого Жануарий обстоятельно просветил в обращении с беременными, быстро подсунул ей под нос флакончик с солью. Апчхи.

– С-с-спасибо, – поблагодарила его Маргарита, сморкаясь. Мочки её ушей горели китайскими фонариками, а щеки были белы, как простыни после ночи, проведенной через меч с Брюнгильдой.

– Пожалуйста, – кивнул Карл, недоуменно рассматривая "Трех Братьев". Выбросить их, что ли?

– Я не знаю, как тебе лучше сказать, – зачастила вдруг Маргарита очень тихо, в самое ухо герцога. – Но тот мужчина, в толпе, я его знаю. Его зовут Эдвард.

– Вот как? – запальчиво осведомился Карл, в свою очередь бледнея и воображая себе ну то самое, что маркиз де Шиболет учинял герцогине Бургундской – знавал он таких Эдвардов когда-то.

– Да. Он мой брат, родной вполне, – поспешно закончила Маргарита.

Карл испустил левиафанов вздох, потонувший в неодолимом треске подоспевшего фейерверка. Восемь огромных красных колес завертелись на крыше городского рынка, как горящие брандеры на рейде Родоса.

Это послужило сигналом ганзейской страже и та как по команде покинула опостылевшую канаву, устремляясь в крытый павильон за горячим и горячительным.

Ну а второе сословие, равно как и самые жадные, то есть наиболее честные из первого, с восторженным ревом рванули к канаве с рыбками. Ну же, ну же, ну же, ну... Цап! Первый счастливец, поддев самодельным подсаком из посоха и широкополой шляпы неповоротливую золотую рыбу, выхватил её из воды и – будь проклят Архимед! – стремительно потяжелевшая в воздухе тварюка, разодрав шляпу, вернулась в родную стихию.

Не беда. Никто не возражал искупаться.

Карл тем временем как раз закончил записку и, сняв с серебряных перилец почтового голубя (а их там топталось две дюжины, ибо вообще всё у герцогов Бургундских принято устраивать весьма хорошо), жбурнул надутого красавца в поднебесье, откуда он и начал поспешно снижаться, ведь лететь ему было каких-то сто саженей. В аккурат до того меченого андреевскими крестами и трехъязыкими запретительными таблицами павильона, где скрылись продрогшие ганзейцы и где помещался временный штаб карловой секьюрити.

11

Голубю предстояло быть прочитанным, понятым и образцово-показательно исполненным за десять минут сорок девять секунд.

Столько Карл мог и потерпеть, а поэтому, лишив свою супругу удовольствия пояснить ему всю интригу с братом Эдвардом прежде, чем он, Карл, пройдет все круги и небеса неведения, ложных догадок, фальшивых прозрений и наконец-то войдет в двери тридцать первого, секретного уровня, где обитают протоэйдосы ещё не написанных и не сыгранных монстров, герцог обратился к любованию наебанной публикой.

Когда людей в воде стало больше чем рыб, а произошло это с чарующей, волшебной быстротой, в среднем поймать человека стало проще, чем рыбу. Поэтому вторым номером был пойман отчаянно верещавший карлик, настоящий, неподдельный лилипут, от которого из канавы торчали разве только лысый череп, длинный нос и нетопырские уши.

Его выудил вслепую пущенной под воду лапищей двухсаженный верзила. Карликов оруженосец, между прочим. Но! Но в руке у пойманного барона была зажата она, Она – Золотая Рыба. О чем карлик и сообщил верзиле, потрясая перед его носом ею самой. А потом оба дружно взвыли "Дерьмо!" Рыба оказалась свинцовой.

Число пострадавших катастрофически росло. Вместе с ним рос и ширился недовольный ропот. Как же так, монсеньоры? Я вот её, червлёную, видел едва не только что, как вижу вашу рожу сейчас, мсье, а вот стоило едва прикоснуться к её безызъянным бокам, как пожалуйста – купи себе что-нибудь! Это ведь даже и не философский камень – метко заметил один миннезингер – это как бы его черный испод, другая сторона яйца, как бы решето вместо Грааля.

"Мы такой алхимии не желаем!" – гневно выкрикнул поэт в лицо тирану, похохатывающему выше всех на своей китовоструйной трибуне. "А какой желаете?" – ехидно осведомился сидящий на краю канавы тип, главный виновник состоявшегося предательства атомов.

Это был Жануарий. Золотая рыба в его руках осталась золотой.

– Может, эту возьмете? – любезно предложил Жануарий, протягивая своего ихтиункулуса бунтарю-стихопевцу. Но тот уже убежал мутить народ на другом краю площади, ибо заподозрил в Жануарии провокатора из Святейшего Трибунала.

– Жаль, никакой Рогир не запечатлеет эту тысячу ликов ни за один хлопок ладоней, ни за десять, – сказал Карл Маргарите, не вполне понимающей, почему толпа, которая только что цвела масляными улыбками благолепия и искренней любви к новообрященной герцогине и её супругу-помазаннику, обратилась вдруг единственным в своём роде музеем тринитротолуоловых фигур и во внезапно грянувшей тишине тихо-тихо засипели бикфордовы шнуры.

А надо всем Брюгге, источаясь в виде кощунственной эманации из разверстых теменных чакр, встал зримый и плотный архетип епископа льежского – епископа, льежской вырезкой и грудинкой коего веселые фландрские kerel'и[7]7
  kerel – молодец, удалец (фландр.)


[Закрыть] играли в игры на свежем воздухе.

Карлу было и страшно, и бестревожно – ибо для герцога весь психодел перекошенных глаз был не кошмаром, но всего лишь кошмарным уровнем, ключ к выходу с которого известен.

– Жаль, – кротко кивнула насмерть перепуганная Маргарита.

– Всё будет хорошо, – сказал Карл и вдаваться в объяснения, почему же всё будет хорошо, не стал, потому что просто не успел.

12

Карл чуть не умер от тяжелого, свинцового хохота, которым прорвало его лёгкие в тот момент, когда триста шестьдесят пять кожаных шаров, заключенных во чреве кита поближе к его хвосту, начали лопаться поодиночно, а после залпами и сериями, порождая посконно-раблезианское звукоподражание, без которого не может обойтись ни одна провинциальная игра о Пьеро, Пульчинелле и чертях с именами Пантуфль, Бонбоньет, Карамболь. Кит затрясся, отверз клыкастую пасть, задрал удивительно подвижный хвост и исторг спасение, исторг ключи от кошмара для всех и каждого.

Из китовой пасти толпой вывалили восемь скрипачей, четверо лютнистов, шестеро трубачей, трое барабанщиков, клавесинщик с двумя ассистентами, двое факиров-огневержцев, двое факиров-заклинателей гадов, четверо простых жонглеров, двое декламаторов и четверо монахов-клюнийцев.

А из неприличия, что открылось под задранным хвостом, повалила денежка. Хуева гибель денежки.

Сквозь радостный вой, гогот, аплодисменты, свист, треск разодранных штанов и громовые раскаты оплеух к киту медленно, но непреклонно пробивалась стальная змея, вскрытая редкой щетиной алебард, взгорбленная паланкином, спесивая и равнодушная ко всему. Капитан Рене имел предписание герцога снять герцога с кита.

Разумеется, снял.

13

– Ну, мессир... – Коммину часто не хватало слов устной речи и тогда он подменял их гримасами, пожимал плечами, потирал ладони, заводил очи горе. – Мессир, это просто Энеида какая-то. В своих мемуарах я обязательно напишу...

– Не напишешь, Филипп, – Карл успокаивающе похлопал его по плечу. – Потому что надо было стоять рядом со мной и надо было видеть их всех, разом.

К огромному разочарованию Карла, Коммин потупил взор и, потирая ладони, пробормотал:

– Э-э-э... Я, собственно, не о том...

Коммин дернул плечом и кивнул себе за спину. В павильоне было душно и сумрачно – половина свечей была потушена; надо полагать, из-за духоты; поэтому Карл, заглянув за плечо Коммина, смог разглядеть только фигуру Маргариты, которая с порога рванула к дальней стене, где за скромным столом сидели приведенные капитаном Рене гости.

– Это они? – Карл понизил голос, хотя и так было ясно, что "они". Не станет же Маргарита рваться столь неистово к незнакомцам?

– Да, – шепнул Коммин и вдруг, спохватившись, отступил на два шага в сторону, стал вполоборота к Карлу, выхватил меч, отсалютовал и гаркнул по-английски:

– Герцог Бургундский Карл и его супруга Маргарита!

Карл от неожиданности отшатнулся.

– Ты что, пьян? – прорычал он.

Но Коммин не ответил, ибо у дальней стены павильона поднялся в полный рост давешний капитан Немо и что-то сказал приветливым, несколько извиняющимся тоном. Что-то там "Duke", "God save"... в общем, Карл не понял.

– Король Англии Эдвард приветствует герцога Карла. Боже, храни Бургундию! – торжественно перевел Коммин.

Дверь тридцать первого уровня сорвалась с петель и просыпалась под ноги Дюку битыми стекляшками. Жаль, сюрприза не вышло. Он так и думал. Он почему-то только так и думал. А вот чего он и не думал вовсе – так это что раз так, то он, Карл, оказывается женат на особе королевской крови. В то время как он, Карл, давно уже решил для себя, что обручен с дочерью обычного английского единорога.

– Приятно удивлен, – сказал Карл, подкупающе улыбаясь, и сделал шаг навстречу своей жене и её венценосному брату.

14

Английский король и с ним шестеро джентльменов – ах, что за день! Английский король – тот самый, с которым ещё отец пытался дружиться по переписке, тот самый, который клялся едва ли не на Экскалибуре, что пойдет стопами славного Генри Пятого, что не светить больше Людовику ни фиксами, ни бабками, что конец надменному Парижу и конец базару.

В его руках – английский король-клятвопреступник, который привел на континент отменную армию и как последнее чмо капитулировал перед пятью ослами с золотом, внял увещеваниям Людовика и растворился в туманах Альбиона, растворился как респектабельная проститутка исчезает за широкими плечами воспитанного сутенера.

Англичанин, как и пристало респектабельной проститутке, был красив двойной, двоехищной красотой бисексуала, альковного оборотня, жиголо и братоубийцы. Ему не было, пожалуй, и двадцати восьми, а две безупречно правильных морщины, распущенные от крыльев носа, уже держали в жестком окладе его порочный рот, привычный к поцелуям, богохульству, минету. Карл мысленно сравнил Эдварда с Маргаритой. Нет, определенно выбор правильный. Маргарита краше.

От всех доспехов – изначально, судя по всему, полных – на Эдварде сохранился лишь погнутый левый наплечник. Из одежды – разодранный камзол, на котором из трех солнц Тоусона уцелели лишь два, и снятые с упитанного анонимуса рейтузы, подвязанные черным шелковым шнурком от четок.

На королевских ногах Эдварда чванились деревянные крестьянские башмаки. Оружия при Эдварде не было и быть не могло, ибо от мечевой перевязи сохранилась одна лишь заметная потертость на камзоле – и всё. Итак, английский король – тот самый, которому Карл два с половиной года назад был готов отрубить лживый язык, тот самый, о котором Карл иначе как "пидараз" и "сучье вымя" не отзывался, был здесь, здесь – ах, что за день!

А рядом с Эдвардом, похожая на него как лотос похож на цветок магнолии, стояла раскрасневшаяся от радости, дурных предчувствий и путешествия в паланкине сквозь хмельную толпу Маргарита. Маргарита – как стена прозрачного пламени, сквозь которую Карлу не пройти, за которой Эдварда не достать, вот ведь повезло пидаразу войти в мир теми же вратами, что и Рита!

Пока Карл артикулировал то да се, он успел на автопилоте принять улыбки, поклоны и умеренную лесть от шестерки спутников Эдварда, распорядился на предмет усиленной жратвы и выпивки, шепнул Коммину, чтобы охрану павильона немедленно утроили и услал его на розыски Жануария. Тоже лишним не будет.

И только после этого Карл смог наконец сесть рядом с Маргаритой и, приводя себя в озабоченный и заранее соболезнующий (ясно же, ха-ха, что недоноска турнули из собственного королевства) вид, осведомился:

– Ну, Ваше Величество, чем обязаны такой чести?

Маргарита перевела туда, Эдвард в свою очередь помрачнел, забрехал на своей варварской мове, потом Маргарита перевела сюда и дело пошло.

– Я здесь виной Ланкастеров, милорд, чтобы их девушки рожали одних поганых этих бездетных собак и чтобы солнцу над Ланкастерширом течь одними несъедобными напитками.

Карл удивленно вздернул брови. Что это за лингвальные арабески? Он, Карл, полагал, что англичане, сквернословя, говорят только "проклятье!", "чёрт!" и "ад!" Карл подумал, что сейчас ещё было полбеды, но потом из-за дефективного перевода Риты он не поймет вообще ничего и начал старательно до-транслировать её слова для себя. Вот что он услышал:

– Нечестивец Уорик и мой проклятый брат Кларенс бежали во Францию, заручились поддержкой Людовика, высадились в Плимуте, взбаламутили народ, выскребли из склепов неупокоенные духи Ланкастеров, отравили Лондон своими лжеучениями и ровно восемь дней назад я, преданный слишком многими из всех, бежал как презренный вор из собственного замка в [неудобопонятном топониме]. К счастью, есть ещё правда под Зодиаком и мой благородный младший брат Ричард, герцог Глостер, – Эдвард одобрительно потрепал по коротко остриженной голове молодого упыря с пронзительным взором проскриптора, – сохранил верность мне, Закону Англии, и вместе с ним под хоругвями трех солнц Тоусона сплотились пэры, рыцари и немало доброй солдатни из простолюдинов. Ланкастеры были в тот день и в числе, и в силе, но мы сыскали дорогу к спасению. Клянусь змеей и кругом в зеницах Софии, нас травили как кошек, но! – Эдвард выразительно перерубил пространство ребром ладони, – мы вымостили трупами Ланкастеров мост через Темзу, мы расцветили кровью схизматиков сходни наших кораблей и ушли в Канал. Хорошо бы этим и кончилось, – глаза Эдварда погасли, словно ветер из дурдома переменился и сорвал пламя с двух трескучих свечей.

"Мерзавцы, ведь проголодались с дороги, жрали бы уже", – подумал Карл, который кроме ноги жареного фазана с утра ничем так и не возогнал желудочные соки.

– А не изволим ли откушать? – Карл вклинился в повисшую паузу, подмигивая Маргарите с многозначительнейшим видом, и широко развел руки над столом в жесте крестьянского радушия. Пока Эдвард лялякал, стол успели сервировать в наилучшем виде, но беглый король, выслушав предложение Карла в переводе Маргариты, лишь рассеянно кивнул и, потерев виски, продолжал:

– Моя печаль, дальнейшее происходило при самых неблагоприятных предзнаменованиях. Семь черных орлов показались нам с левого борта и канули в багровом мареве, какого обычно никогда не увидишь в весеннюю пору. Ветер крепчал и сносил нас, направлявшихся в Кале, на запад. Начался шторм. Тогда мы принесли в жертву морской стихии сто сорок четыре бочки чистейшего прованского масла. На три мили вокруг волны остановили свой бег. Но шкиперы не успели дать отдых матросам, как появились черные когги, над которыми развевались длинные флаги Союза.

– Какого Союза? – раздраженно бросил Карл, отчаявшись дождаться общей трапезы и воровито наваливая себе в тарелку умопомрачительно ароматного салата, название которого он запамятовал, запамятовал, что-то там такое "бременский"? нет, забы... был.

– Какого Союза? – отфутболила Маргарита Эдварду.

К удивлению герцога, все спутники Эдварда, и первым из них – Ричард, игнорируя полностью этикет по отношению к своему суверену, а равно и стандартный пищевой ранжир, хлобыснули вина и набросились на жаркое.

– Какого Союза? – переспросил Эдвард, блеснув снисходительной улыбкой многомудрого. – Союза белокурых иблисов, имя которым в миру – ганзейцы. Шакалы напали на нас, избегнув шторма нашей же опрометчивостью. Эти пираты даже не предложили нам капитулировать! Откровенно признаться, это было самое тяжелое сражение в истории английской короны.

Похоже, откровенные признания Эдварду давались нелегко. Он вновь уронил голову на руки и тер виски куда дольше прежнего.

– Ганзейцы, да... – протянул он наконец. – Мы потеряли семь кораблей из восьми, по счету орлов в знамении. Мою караку взяли на абордаж шестой по счету и я спасался вплавь, пока мой добрый брат, – Эдвард увесисто хлопнул Ричарда по спине, – вел свой неф навстречу мне сквозь стрелы и орудийный бой. Кстати, меч из моих рук выбило пушечное ядро, редкий случай.

Эдвард не без гордости поднял правую ладонь. Дескать, вот она, героиня. После этой ценной подробности Карл почувствовал, что неодолимо устал. Устал внимать английскому бахвалу, словно Наташа Ростова – поручику Ржевскому, а потому дальнейшее почти не слушал, довольствуясь обрывками, которые пробивались сквозь нарастающий треск салата за ушами.

Таким вот образом – через салат и ганзейцев, куропаток и орлов, прованское масло и хрум-хрум-шквал, поддакивания Ричарда и участившиеся запинки Маргариты – Эдвард догонял неизбывно ускользающий из-под вопроса "Сколько времени?" узел, в котором прошлое кусает за пятки настоящее, которое становится прошлым и кусает за пятки будущее, успевшее перекраситься в настоящее и блеснуть пятками перед хрум-клац-прошлым, догонял и догнал наконец, припечатав: "Вот почему мы здесь и сейчас, снедаемые жаждой мщения, жаждой крови Ланкастеров и белокурых иблисов."

В этом эдвардовом "здесь и сейчас" скрестились абсолютный ноль пространства и абсолютный ноль времени и все англичане почувствовали себя неуютно, ибо устами короля только что была возвещена совершенная гностическая формула их бедствий. И лучше бы им было быть здесь не сейчас или сейчас не здесь. И если второму уравнению корень был прост – "свой дом", то первое настораживало, ибо в нём чудился подвох. И когда Ричард первым увидел в глазах Карла краешек тучи, а затем оценил материал, расцветку и размеры её, повисшей над головой Эдварда, он сказал себе "Ничего себе" и ещё "Буду королем".

Сердобольная Маргарита пустила слезу.

Пришел Коммин и привел с собой Жануария, который скромно сел на пол у ног Карла. Он здесь, мыслится, просто шут.

"Вспомнил. Салат называется брюссельским. А потому говна точно не выйдет. Много."

Карл выплюнул на тарелку крохотное конопляное семечко, чудом уцелевшее в кухарских жерновках для конопляных семечек.

– Рита, сердце мое, – начал Карл фальшивым фальцетом, – ты можешь передохнуть. А посредником в общении с твоим венценосным братом послужит нам кавалер Филипп де Коммин.

Маргарита тревожно посмотрела на Карла, перевела взгляд на грызущего ногти Жануария, на постную улыбку Коммина. На Эдварда она взглянуть не осмелилась и, кротко кивнув своему супругу, действительно отправилась передохнуть. В полной уверенности, что в её отсутствие произойдет нечто не столь непоправимое, сколь неповторимо таинственное, дивное и – наверняка – ужасное.

Стоило Маргарите исчезнуть за шелковой ширмой, скрывающей потайную дверь, которая уводила прочь из павильона в дом бургомистра Брюгге, где находилась временная резиденция герцога, стоило потайной двери, приоткрывшись, пустить по полу сквозняк, а, хлопнув, окончательно демаскировать себя, как герцог почувствовал себя свободнее.

– Крови Ланкастеров и белокурых ибисов? – переспросил Карл.

Эдвард кротко кивнул – словно бы жаждал не кровавой вендетты, а стакан молочка. Что же до несуразицы "ибисов"-"иблисов" – её никто не заметил.

– Но ведь это очень дорого, – лицемерно вздохнул Карл. – Вы ведь знаете, Ваше Величество, во сколько обходятся все эти десанты через Канал. Вы же сами два года назад пустили по миру пол-Англии, лишь бы сходить войной на Людовика. Вам повезло, что йомены заставили короля Франции оценить Вашу предприимчивость и возместить с лихвой расходы на то, чтобы его, Людовика, попужать. А то ведь могли ещё тогда разориться, а?

Эдвард посмотрел на Карла с бессильной неприязнью. Один из спутников Эдварда, отрекомендовавшийся, как помнилось Карлу, Брюсом из Гэллоуэя, спрятал улыбку. Ричард хмыкнул.

– На всё воля Зодиака, – развел руками Эдвард, принимая шпильку Карла в подушечку спорных онтологических истин.

Жануарий одобрительно захлопал в ладоши и показал Карлу рожки – разумея, надо полагать, зодиакальные знаки Овна, Тельца и Козерога разом. Карл показал ему в ответ "о'кей" из сомкнутых в очко указательного и большого пальцев. Разумея не то Деву, не то весь зодиакальный круг. Жануарий капитулировал, изобразив двумя ладонями крылатую душу, трепещущую в восторге преклонения перед карловой Софией.

Приободрившись попутной победой, Карл продолжал:

– Разорились бы, Ваше Величество, и безо всякого Зодиака. Это чересчур дорого – воевать без вдохновения. Сейчас, я понимаю, совсем другая ситуация. Вам насыпали перцу прямо под хвост, Вы вдохновлены жаждой мщенья, и достаточно мне предоставить в Ваше распоряжение известные финансы, немного людей и, главное, корабли, как через месяц Вы уже будете пить вино победы из черепа нечестивца Уорика. Поэтому Вы получите всё. Корабли, людей, финансы, – заложив столь крутой вираж, Карл склонил голову вперед и влево, словно бы выставляя правое ухо встречь переливам победных йоркских фанфар, льющихся из сотворенного им только что будущего.

– Есть! – Ричард услышал те же фанфары, что и Карл и, не удержавшись, щелкнул пальцами. – Есть!

Это были первые и последние значимые слова, услышанные Карлом от Ричарда. Потому что Эдвард мгновенно погасил вспышку ричардовой несдержанности, полоснув по нему взглядом сурового гувернера, и что-то коротко прошипел не по-английски. На просьбу Карла перевести Коммин только пожал плечами. Ричард же уронил голову на руки и разрыдался.

– А взамен? – спросил Эдвард, потеряв к брату всякий интерес. Эдвард и раньше слыхал о странных дипломатических ухватках Карла, но, встретившись с бургундской простотой лицом к лицу, был застигнут врасплох. А где же политический аукцион, где торги? Должен ведь герцог чего-то хотеть?

– Взамен? – Карл улыбнулся. – Взамен Вы станете моей Шахерезадой. Всего лишь на одну ночь.

Ричард поднял на Карла совершенно сухие глаза, добела раскаленные ревностью.

15

В ту же ночь Филипп де Коммин бежал. Бежал прочь, оставив за спиной Брюгге, нажравшийся впрок до Четвертого Ледникового периода.

Сквозь пьяный храп город разил перегаром до самого Кале, то и дело шипела среди облаков хвостатая шутиха, Коммин вздрагивал и ускорял шаг. Топь с подсасывающим чваком смаковала подошвы его сапог. Коммин шел на службу к французскому королю, которой некогда побрезговал Луи. В этом Коммин был глупее. Коммин уходил от Карла, уходил, чтобы совершить ту самую государственную измену, по обвинению в которой Коммина ожидали меч, грушевая колода, корзина. И в этом Коммин был умнее.

Ему, второму из трех действительных членов бургундского политбюро (первым некогда был Луи, третьим – Жануарий), не требовалось ни иезуитского нюха, ни анализа, ни механического мышления, чтобы увидеть огненную стену. И увидеть её не чем-нибудь, а третьим глазом. Значит, он уже там, за запретной чертой. Сегодня он заступил за неё, вернее, его загнали.

Будь Эдвард и Карл полиглотами, будь они кровными врагами, любовниками, блаженными или детьми, они смогли бы понять друг друга и так, без толмача, который обречен внимать им, слушать и слышать их и, о ужас, запоминать.

Вот почему, рацвечивая свои мемуары и восковыми мелками, и пастелью, и голографической пылью, Коммин врисует ещё и это:

"Нет, определенно государям вредит встречаться друг с другом лично. Но если уж Провидение обрекает их на встречу, все слова должны быть сказаны промеж ними с глазу на глаз. И коль скоро ведомо, что, к первому примеру, норвежский король не знает языка кастильского государя и обратное столь же верно, им потребуются переводчики. Ко второму примеру, они будут говорить отнюдь не о благочестии, а о тайнах государственной вражды и дружбы. Потому переводчиков следовало бы незамедлительно после переговоров казнить, как то в обычае у Турка, дабы тайны оставались тайнами. Но поскольку, первое, вслед за такими случаями вскоре любой откажет своему суверену и в знании родного языка, не то что иноземного, а, второе, нету добра в убийстве невинных, я вижу выход вот в чём. При любом европейском дворе следует собирать разного рода одержимых, склонных вещать словно бы из сна, вроде тех, которых некогда было вынуждено помиловать духовенство в Аррасе по требованию посланцев герцога Филиппа. Отбирать из них тех, кто способен повторить слышанное на чужом языке, но лишь единожды, то есть теряя сразу вслед за translatio[8]8
  Перевод (лат.)


[Закрыть] память о сказанном. И пусть они служат переводчиками при всех особо важных переговорах. Таких одержимых я назвал бы вещими толмачами."

Потом, впрочем, оказалось, что мемуары придется посвятить монсеньору архиепископу Вьеннскому и сомнительных "вещих толмачей" Коммин вымарал. Равно как и серебристую лунную ночь, в которой двое обнаженных мужчин размеренно плыли каналом в обкладке черного мрамора, а он, Коммин, шел рядом с ними по берегу, переступая через свинцовых рыб, отдавливая ладони храпящим бюргерам, оскальзываясь не то на банановой кожуре, не то на блевотине.

– Если бы Вы знали, герцог, сколь много я слышал о Вас. И у себя на родине, и здесь, на континенте... – Эдвард случайно хлебнул воды и закашлялся.

– О-о, крюшон?! – восхитился он, сглатывая вместо того, чтобы сплюнуть.

– Наверное, – равнодушно хлюпнул руками Карл, забывший больше половины усладительных фичей собственной свадьбы.

– Я тоже устрою такое. Как только вышвырну из Лондона Генриха вместе с его сапогами.

– Они крылатые, да, и в них его сила? – серьезно спросил Карл, переворачиваясь на спину.

– Нет, крылатые – нет. Но от них вечно воняет солдатскими сапогами. Возможно, крылатыми, не суть важно. Левого зовут Уориком, правого – Кларенсом.

Карл расхохотался. Не так, как в сумерках, на ките, а по-нормальному.

– Утонете, Ваша Светлость, – подмигнул Эдвард, когда Карл, отфыркиваясь, вновь показался на поверхности.

– Эт-то мы щас посмотрим, кто... – Карл исчез и, спустя несколько секунд, в пучину вод, разразившись поросячьим вереском, канул и Эдвард.

Коммин, словно бы изобретенный им двадцатью годами позже вещий толмач, перевел слова Карла в пустоту – Водолею, Близнецам, Рыбам. "Ад!" – выругался Коммин, краснея. Он поджал богохульные губы, как сварливая нянька. Не государи, а черти сплошь. Об этом Коммин тоже не напишет.

Они вынырнули рядом, как два великолепных дельфина цвета слоновой кости. И если бы над каналом горели потешные огненные кольца, как в цирке или в дельфинарии – они прошили бы пламя так же легко, как дышат. Государи смеялись.

– Скажи, ну скажи что думаешь, суфий хренов! – проорал Карл.

Мелкий гвоздь с непрестижным именем Каппа выпал из Стрельца, рассыпая по небу шлейф алмазной пыли.

– Ещё шампанского, гарсон! – потребовал Эдвард.

Коммин перевел и это – самому себе. Обиделся на "мальчика", какой он, к чертям, мальчик, в свои-то двадцать пять, хотя, конечно, мальчик, умеет же этот английский попадаки так подло подкузьмить! Коммин огляделся. Ага, вот посапывает мессир – мама родная! – де ла Марш, одна изящная лапа в паху, вторая обнялась с пузатой оплетенной баклагой и гладит её сквозь сон, как сиську.

Коммин жестоко разлучил де ла Марша с вдохновительницей его грез и понюхал пробку. Ну, не шампанское, конечно. Зато по весу никак не меньше кварты. Что лучше – фужер периньона или четверть ведра розового столового? Жануарий сказал бы.

– Бросай сюда! – потребовал Эдвард.

– Не, – усомнился Карл, – зашибет. Знаешь, Филипп, лезь к нам сюда.

Коммин имел богатый опыт в том, что никакие "да, но" с герцогом не проходят. Сглотнув возражения, он стремительно разделся и полез в крюшон – теплый, как парное молоко.

– За Англию и Бургундию! – провозгласил Эдвард, вознося баклагу над головой.

– Нет, скажи что думаешь, – потребовал Карл, набычившись.

– За тебя, – предложил Эдвард.

– За меня, – согласился Карл. – Но ты так не думаешь.

– Хорошо, тогда за меня, бык ты блядь бургундский, – пошел на попятную Эдвард.

– Хорошо, тогда за меня, – купировал Коммин.

– И всё? – подозрительно переспросил Карл. – А про Бургундию?

– И за Бургундию, кажется, – неуверенно добавил Коммин.

– Опять ты что-то мутишь, как тогда с епископским гонораром, – нахмурился Карл. – Смотри у меня, Сапогоглавый, если бы не Эдвард...

– Так я пью? – спас Коммина король.

– Нет, первым пусть пьет Коммин. Видишь, дрожит весь, замерз.

16

– Скажи что думаешь, Тедди, – в третий раз потребовал Карл, когда они вытирались под исполинским боком кита одним из парчовых штандартов. Длинным, златоукрашенным, хватило на всех.

– Да! – не удержался Эдвард. – Да! Искусил, змий, Иалтабаоф, мускулистая жопа! Только о тебе и думаю! Да, думаю! Но...

– Но... очень любопытно, что "но"? – хохотнул Карл, смущенный собственной провокацией.

– Но эта женщина из-под Азенкура... Казалось бы, – чуть не плакал король, – больше двух лет прошло, поимел половину двора, а уж в провинции, у шотландцев, о-у! А помню её как будто полчаса назад и когда я вспоминаю её, всякое плотское желание начинает видеться кощунственной подменой.