Текст книги "Первый меч Бургундии"

Автор книги: Александр Зорич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Приблизительно так и случилось. 1 января 1477 года армия Карла оказалась в окрестностях города Нанси. Там было чем поживиться, поэтому в трех лье от Нанси поставили лагерь и разослали повсюду интендантские отряды. Карл вознамерился дать отощавшим солдатам двухдневный отдых, а после решать, как вести эту убогую кампанию дальше.

На следующее утро, выдавшееся сырым и пасмурным, на востоке показались всадники. Самые зоркие разглядели на далеких знаменах кресты.

"Орден!" – ликовал Карл. "По-моему, у них там что-то красное, – скептически заметил Жануарий. – А в тевтонском гербе нет красного цвета." "Значит, это знамена отдельных хоругвей. А главный орденский штандарт ещё не показался", – Карл не желал усомниться в своей правоте ни на секунду.

И всё-таки кресты оказались красными, лотарингскими. Герцог Рене, сеньор слабый и бедный, но превосходно осведомленный в хреновых делах своего соседа, узнав о появлении Карла на лотарингской границе, счел за лучшее вывести против бургундов всех солдат до последнего.

12

На этот раз Карлу достало смелости закрыть глаза на рыцарский гонор и воздержаться от встречного боя. Рене Лотарингский принялся беспрепятственно ставить шатры между бургундами и Нанси, как бы говоря: «Иди отсюда, добрый человек. Нечего тебе здесь делать.»

Но Карл не мог вот так, на ночь глядя, сняться и уйти, не дождавшись возвращения интендантов, отказавшись от провианта и фуража. Однако же иметь у себя на фланге шесть тысяч непредсказуемых вояк, среди которых было немало швейцарцев, Карл тоже не мог себе позволить. Тем более что с юго-запада примчалась арьергардная разведка и принесла невеселые вести: французы переправляются через Сону. Это означало, что совсем скоро они выйдут к Нанси.

Карл вызвал д'Эмбекура и приказал ему на всякий случай подготовить к бою армию и, главное, артиллерию. Сам он, прихватив с собой де Ротлена, Никколо и два десятка молодых рыцарей, отправился на рекогносцировку.

Получалось так. Между лагерями – пол-лиги. У Рене мало кавалерии, у Карла раза в два больше. Рене стоит на равнине, а Карл – на обширном холме с пологими скатами. Люди Карла уже успели оградить свой лагерь кольями и лениво возятся с канавой, гордо именуемой рвом, люди же Рене Лотарингского только поставили шатры и теперь сели обедать.

Судя по божественным ароматам, которые слышны даже в двухстах шагах от немецкого лагеря, обедать там собираются преимущественно бобовой похлебкой с мясом, в то время как бургунды уже неделю трескают солонину и сухари.

И, наконец, главное: весь путь от бургундского лагеря до лотарингцев проходим для легкой артиллерии на конной тяге. Так авторитетно заметил мэтр Никколо и даже обиделся, когда Карл переспросил "Точно?"

По всему выходило, что самое время припомнить рыцарский кодекс. Кони лотарингцев расседланы, устрашающие швейцарские алебарды составлены в пирамиды, помыслы утомленных форсированным маршем лотарингцев устремлены к желудку.

Ну а если не получится? Тогда можно спокойно распускать уцелевших, бежать в Дижон, хватать Маргариту с Марией и рвать когти в Португалию к кузену Хуану Фердинанду. Потому что тогда Бургундия будет окончательно просрана.

13

Карл поставил на кон всё, что у него было. В лагере не осталось и двухсот человек.

"Господь, радость моя!" – ревел Карл и за его спиной подымался клич пятнадцати конных сотен, враз сорвавшихся с гребня холма вниз, вниз – против красных крестов на штандартах Рене. А за ними канониры Никколо изо всех сил погоняли четверные упряжки, волокущие длинноствольные фальконеты. Оголодавшая пехота резвой трусцой сопровождала артиллерию, влекомая вещным запахом похлебки и метафизическим запахом крови.

Сволочные швейцарцы, по-нездоровому дисциплинированные и невозмутимые, молниеносно расхватали алебарды и выстроились плотным каре перед лагерем. Остальные – лучники, рыцари и разная копьеносная шваль во главе с самим герцогом Рене – паниковали среди шатров. Ну, как обычно – полцарства за коня, три царства за пробуждение в теплой постели.

Строй швейцарцев был с виду крепче крепостной стены. Чувствовалось, что алебардисты готовы стоять до последнего. Ничего другого от диких детей гор Карл и не ожидал. Что же, сейчас припомним вам раскисшее поле под Грансоном.

Увлекаемые Карлом влево, а д'Эмбекуром вправо, рыцари разделились на два крыла и к оторопи швейцарских капитанов оставили каре без внимания, охватывая лагерь с флангов.

А прямо перед собой швейцарцы обнаружили бургундскую пехоту вперемежку с какими-то конными колымагами. Колымаги прямо на их глазах были распряжены и, обратившись к швейцарскому каре передом, оказались пушками с длинными, плотоядными рыльцами. И было этих пушек сорок четыре штуки, то есть очень и очень много.

"Мы так не играем!" – неартикулированным сгустком смертельной тоски витало над швейцарским строем. Они к такому не привыкли. Они знали, что рыцари страсть как любят сдуру врубиться в невзрачный пехотный строй, который по идее, по рыцарской идее, должен сразу разбежаться, обуянный ужасом. На деле же вступают алебарды и золотые шпоры аристократических выродков потом продаются на праздничных ярмарках: увесистая вязанка – за телушку. Но чтобы в чистом поле оказаться лицом к лицу с артиллерией – нет уж, увольте.

У канониров всё было наготове – фитили подожжены, картузы с порохом и пыжи заложены в стволы ещё в лагере. Оставались ядра – дело одной минуты.

Никколо дождался, когда близ каждой пушки в знак готовности взметнулась вверх пика с красным флажком. Дождался – и взмахнул легким эспадоном.

Залп грянул скромно, негромко, несолидно как-то. Но прежде, чем артиллерию и бургундскую пехоту заволокло темно-серым туманом порохового дыма, Никколо с ребяческим восторгом увидел, как подымаются в воздух обломки алебард, нагрудников, красные клочья и одинокая голова, теряющая на первом же кувырке шляпу с образком. Каре заволновалось.

Кавалеристы Карла и де Ротлена тем временем ворвались в лагерь за спиной швейцарцев. Из-под самых лотарингских штандартов пошла звуковая дорожка к пьесе абсурда. Боевому духу наемников это тоже отнюдь не способствовало.

Всё ещё сохраняя строй, швейцарцы попятились обратно в лагерь. Никколо успел дать ещё четыре залпа, а потом быстрым шагом в атаку двинулась бургундская пехота.

14

Карл первый и последний раз в жизни видел как дают стрекача хваленые швейцарские наемники. Ну как-как? Как и все, как зайцы, как насмерть перепуганные дети, как обычно. Если бы это были французы, фландрцы, собственные вилланы-бунтовщики или немцы, Карл, наверное, приказал бы гнать их свистом до Нанси и на том окончить. Но здесь были другие обстоятельства. Здесь он видел знамена тех самых несговорчивых батальонов, которые истребили его армию в прошлом году, и Карлу было не до великодушных жестов.

Их преследовали и убивали до самого Нанси, а когда выяснилось, что благоразумные горожане, чтобы не ссориться с неистовым герцогом, не желают открывать перед швейцарцами ворота, гнали дальше, вдоль городского рва, и никто не хотел брать пленных, потому что с головы горлопана-горца не получишь щедрого выкупа. Убили почти всех.

Потом наступили сумерки и усталые, вмиг погрустневшие рыцари повернули назад. Возвращались молча, в глаза друг другу предпочитали не глядеть, а когда кто-то нервно рассмеялся и сказал, что отродясь не видывал такой славной потехи, Карл и де Ротлен, не сговариваясь, посмотрели на него как на юродивого.

В разгромленном лотарингском лагере д'Эмбекур, непрестанно ухмыляясь, считал трофеи и пленных. Крепко воняло пригоревшими бобами. Итальянские канониры уже были пьяны и выводили темпераментные рулады. Они чувствовали себя героями дня и лезли брататься к бургундам.

Карл отмахнулся от подскочивших валетов, с огромным трудом слез с коня сам и поплелся к д'Эмбекуру.

– Сир, – маршал аж светился, – победа полная, в плен попали...

Карл остановил его жестом.

– Взять всё ценное и съестные припасы, – начал Карл, стащив правую перчатку и принявшись энергично гонять в ладони две кулевринные пули. – Пленных отпустить. Шатры и прочую рухлядь сжечь. Выделить пятьсот человек – пусть похоронят до утра всех, и главное – подберут повсюду швейцарцев. Управятся – завтра получат освобождение от всех работ и премии. Остальные пусть немедленно возвращаются в лагерь. Если пушкари уже ничего не соображают – допоить до ризположения и отвезти под конвоем на телегах, а к упряжкам приставить лиц высокого происхождения с их слугами, потому что доверять больше некому.

Отрывистая речь Карла и его хмурый вид указывали на то, что герцогу лучше не перечить. Но д'Эмбекур рискнул:

– Сир, к вопросу о пленных... Дело в том, что среди прочих оказался и раненый герцог Рене Лотарингский.

Вместо "Ух ты!" или "Оба-на!" или хоть каких радостных эмоций Карл, не отрывая взгляда от глухо постукивающих свинцовых шариков в своей ладони, осведомился:

– Ранение серьезное?

– Не очень.

– Ну вот пусть его родные лекари и лечат.

– Но, сир, неужели Вы не хотите поговорить с главой разбитого войска?

– Не хочу. Все мои распоряжения остаются в силе. Пленных отпустить немедленно, а для герцога Рене выделите какую-нибудь подводу.

15

Случилось так, что рота лучников, в которой служил Александр, была выбрана д'Эмбекуром для символической охраны лагеря и в сражении не участвовала. Александр, назначенный в наблюдатели, то есть отосланный вместе с двумя немолодыми и говорливыми бородачами родом из-под Бриенна озирать окрестности из ветвей одиноко стоящего дерева, мучился бездельем, холодом и голодом.

Картины далекой бойни шли вразрез со всеми представлениями Александра о воинских доблестях и не вызвали в нем ничего, кроме щемящего чувства заброшенности. Тем более, что он быстро потерял Карла из виду. При этом его бывалые братья по оружию, которым, казалось бы, следовало пресытиться бранным видеорядом ещё лет десять назад, вели себя как болельщики на Кубке Кубков UEFA. Они однообразно сквернословили, пока конная лава катилась на швейцарцев, и тот, которого звали Жак, заметил тому, которого звали Пьер, что тут и пиздец нашему герцогу.

Потом, когда в ход пошла артиллерия, они дружно ударились в одобрительный гогот. Отсмеявшись, Пьер осведомился у Александра, отчего он такой кислый, и радушно поделился с ним сивухой из неприкосновенного запаса.

Александр сразу же забурел, но на душе не потеплело. На вопрос он запоздало ответил, что всё как-то не по правилам. "По правилам сеньоры только наших девок дерут", – зло проворчал Жак, стихийный марксист. В душе Александр вспыхнул, как сухой валежник, потому что формула Жака задевала разными концами и отца, и мать, но пока он придумывал, чем бы таким покрыть этого виллана, грянул второй залп. Пьер и Жак разразились разбойничьим свистом.

Потом Пьер сказал, что тут и пиздец швейцарским мужикам. А Жак, погружаясь в пучины мрачных социальных обобщений, подметил, что мужикам всегда пиздец.

"Ну не скажи, – мечтательно протянул Пьер. – Вот, говорят, английские лучники после войны все как один в люди выходят. У моего кума племяшка была, так глянулась она одному Робину, простому тогда стрелку, и он ей тоже. Когда у него служба закончилась, увез он её к себе, уже с двумя детями, не бросил. А недавно приезжали они к моему куму погостить. А она – в плач. Не могу, говорит, без милой Франции."

"Ну и что же? – нетерпеливо перебил Жак. – Вышел её Робин в люди?"

"Так я к этому и веду, а ты в горячку, – огрызнулся Пьер. – Она же плакала оттого, что там, в Англии, у неё вроде всё есть и у Робина денег и сукна разного неперемеряно, а ей всё не мило без Франции."

"Ну и дура, если не врет, – сказал Жак. – А вообще наверняка врет."

"Ты за что это?" – угрожающе осведомился Пьер.

"За Францию. Её Робин с англичанками путается, а она об этом знает, только сказать совестится."

"Как знать, – неожиданно спокойно пожал плечами Пьер. – Может, у неё и вправду недоёб был."

"Во-во, – осклабился Жак. – Ты в следующий раз этому Робину мозги-то вправь."

"Не будет следующего раза, – вздохнул Пьер. – Убежала она от Робина."

"Куда?" – вскинулся Жак. "Почём знать? Может, в монастырь, а может, к волкам."

И так далее, далее, далее...

16

Когда стемнело, Жак, Пьер и Александр были отозваны – в лагере появились посыльные д'Эмбекура и приказали разводить костры, потому что сейчас вернется победоносное воинство и пожелает вкусить перед сном горячей похлебки.

"Опя-а-ать рабо-отать", – во всю пасть зевнул Жак.

"Слушай, – ни с того ни сего обратился Пьер к Александру. – А чего у тебя такое мудреное имя?"

"Наш владыка любил всё время давать разные имена. А то, говорил он, от Пьеров уже тошнит", – Александр отвечал Пьеру на этот вопрос уже в пятый раз, но тот, похоже, забывал об этом вместе с протрезвлением. Довесок про Пьеров, от которых уже тошнит, должен был привнести в общение приятное разнообразие.

"А-а, понятно", – скучным голосом протянул Пьер. Шпильки он не приметил.

Возвращаясь из близких зарослей терновника с вязанкой колючего корявого хвороста, Александр прошел в пятнадцати шагах от герцогского шатра. Там о чём-то бубнили.

Естественно, разобрать слова было невозможно.

Александр зыркнул на многочисленную стражу, рассевшуюся у четырех костров напротив входа в шатер. Потом прикинул, что ему грозит за шпионаж, и отказался от намерения подслушать разговор отца с приспешниками. Всё равно ведь ничего не поймешь.

17

– Монсеньоры! – Карл немного отошел в тепле, в свежем белье, в обществе Жануария, без которого в последнее время чувствовал себя очень неуютно. – Сегодня мы одержали легкую победу и в том, что она была легкой, заслуги каждого из вас переоценить невозможно.

Иногда ба, ах и ка герцогского тела входили во взаимную гармонию и Карл струил мириады флюидов душевного тепла. Сейчас получилось не вполне и оттого встречные улыбки д'Эмбекура, Жануария, де Ротлена и Никколо вышли чересчур масляными. Но Карлу не было сейчас дела ни до своей, ни до чужой фальши. Прокрутив до конца все "спасибо за пожалста", "пожалста за спасибо" и "пожалста за пожалста", герцог выдержал паузу и, понизив голос, сообщил:

– Пришло время для решающего сражения, монсеньоры. Поэтому мы остаемся здесь, под Нанси.

Все, исключая Жануария, побледнели.

– Предвижу ваши вопросы и возражения, монсеньоры, – продолжал Карл, расставляя колени, наклоняясь вперед и тяжело опуская локти на стол со штабными картами. Все непроизвольно подались назад.

– Первое. Боевой дух у наших солдат впервые с начала похода не оставляет желать лучшего. Но ещё неделя бездеятельных маневров – и начнется разложение, как уже было там, где все мы помним.

(Слово "Нейс" последние полтора года было при бургундском дворе строжайшим табу.)

– Второе. Жануарий обещает послезавтра сильный мороз. В лафетных колесах замерзнет деготь и наша артиллерия из полевой превратится в крепостную. А наша единственная крепость – лагерь, в котором мы сейчас находимся.

– Третье. Все дороги в этой области идут мимо Нанси. Значит, тевтоны и англичане могут опоздать, но не могут с нами разминуться.

– Четвертое. Пока о поражении Рене Лотарингского узнают немецкие князья, пока они соберут войско, если они вообще отважатся выступать зимой – пройдет самое меньшее три недели. А французы будут здесь завтра-послезавтра. Уставшие с дороги, как и лотарингцы сегодня. Таким образом, если у нас вообще есть шансы победить в решающем сражении – так это здесь, под Нанси. Всё. Соображения невоенного характера приводить не буду.

"Конечно, "пятое" мы так и не услышим, – мысленно вздохнул д'Эмбекур, который в эту кампанию особенно остро тосковал по жене. – А ведь "пятое" – самое главное: "Так я хочу и велю, рассудок уступит хотенью."

Воцарилось, натурально, молчание.

– А что сулят звезды? – осведомился наконец Никколо, практикующий аристотелианец, как и половина итальянских инженеров эпохи Quattrocento.[23]23
  Название XV в. в историографической и искусствоведческой традиции (ит.)


[Закрыть] Визирная линия его острого носа уперлась в жануариев подбородок.

"Если бы ты знал, как сложились звезды, кудесник громобойной смерти, ты бы нанялся со своими канонирами на службу к венецианскому дожу, у которого сейчас вечный мир с турками", – так говорил Жануарий, говоря:

– Звезды сейчас сулят наилучшее из худшего, монсеньор. Но далее они грозят перемениться к наихудшему из худшего.

Карл, который нарочито не хотел слушать общие прогнозы Жануария и вот уже три месяца справлялся у него только о погоде, поежился. Герцог хотел объявить военный совет закрытым, но в этот момент по полотняным стенам шатра что-то застучало. Оказалось – многозначительный град размером с петушиное яйцо. Ну кто тянул за язык этого Никколо?

ГЛАВА 9 WYRD

1. Дурные болезни: зимняя кампания под угрозой

Весь следующий день занимались разной ерундой.

Неимоверный град выродился в самый обычный густой снег, истово обелявший неприглядное черное пятно на месте сожженного лагеря лотарингцев.

Карл и Рене с кавалеристами ездили переговорить с муниципалитетом Нанси. Карл гарцевал на лошади напротив пешей делегации, которая рискнула показаться в распахнутых воротах, но не отважилась опустить подъёмный мост и перейти через ров к бургундам. Карл был короток и строг:

– Сдайте город немедленно. Тогда я сохраню вам жизнь и имущество. Я поставлю у вас небольшой гарнизон, размещу по домам своих больных и раненых и никого не трону. Но завтра будет поздно. Завтра я истреблю на ваших глазах французов, как истребил вчера швейцарцев, и тогда Нанси будет взят и разорен по праву войны.

Горожане юлили, ссылаясь на свои обязательства перед Рене Лотарингским. Карл пожалел, что свеликодушничал, отпустив раненого герцога, чью свободу можно было спокойно обменять на город, и ещё раз повторил ультиматум через глашатая, повелев прибавить, что ожидает до вечера, а потом капитуляция приниматься не будет. Покончив с этой абсолютно бессмысленной процедурой, бургунды ускакали прочь.

Было не очень холодно и Карл сильно упрел в длиннополой собольей шубе. С другой стороны, из-под седла поддувало и в целом получалось довольно дискомфортно. Вернувшись, он приказал нагреть две бочки воды и устроить из войлока полноценную купальню. Ещё Карл приказал зажарить ему мяса, обязательно свежего мяса, хоть конины на худой конец, и потребовал найти крепкого сладкого вина.

А вот приличных девок на этот раз в его войске вовсе не было. По Бургундии ползла неведомая срамная болезнь и драконовским указом Карла всякий солдат, застигнутый за женоложеством, должен был – фьюить! – приблизиться к небу на пяток футов, влекомый петлею.

Пока с Карла стягивали ненавистные шестьдесят четыре элемента белых доспехов, он прикидывал, как бы получше укрепить свою душу-страдалицу перед неизбежной битвой. Где здесь вообще могут быть девки? Какие-то были в лотарингском лагере, но тех всех разогнали. Или нет? Или одну-двух-пять-пятнадцать-двадцать пять любвеобильные пехотинцы утаили? А ведь могли утаить, канальи! Могли, впрочем, побояться. Не приведи Господь им оказаться чересчур законопослушными!

Вода ещё только грелась. Так-так-так... Карл сложил руки лодочкой, уперев их указательными пальцами в подбородок, и хитро улыбнулся. Теперь об исполнителях. Дело чересчур щепетильное, тем более что сам ведь запретил... Впрочем, Лотарингия не Бургундия, сюда срамная болезнь никак добраться не могла...

Тут Карл себя одернул. Это что же получается? Он хочет разыскать какую-нибудь солдатскую шлюху, которую уже отваляли сегодня ночью по полной программе? Так он, герцог, хочет, да?

Да, он, герцог, очень и очень хочет разыскать какую-нибудь солдатскую шлюху, которую уже отваляли сегодня ночью по полной программе.

Эх, был бы здесь Луи, он бы мигом всё обстряпал. Сейчас, через восемь лет, без малого, конечно, образ Луи приобрел в его сознании отчетливые иконографические черты. Карл был уверен, что Луи достал бы девку из-под земли. А нет – так сам грянулся бы оземь и на время обернулся обольстительной гурией. Причем без обид!

Ну что же – в наличии только капитан Рене и Жануарий. Рене может обыскать все солдатские палатки. А Жануарий – как обычно. Тоже обыскать. Но не выходя из шатра. Он обыщет, а Рене приведет, набросив на голову девки мешок, словно на арестованного за мародерство. Солдаты ничего не заподозрят. Отменно.

Карл кликнул Жануария.

2. Жануарий оказывает посильную помощь

Жануарий поначалу отнекивался, но Карлу, который сам поражался своему красноречию и нежному обращению с безродным магом, по которому, не исключено, лет сорок как плакали все авторитетные аутодафе Европы, за семь минут удалось доказать, что затея его достаточно безобидная и никакого равновесия в сферах не нарушит. На восьмой минуте Жануарий мягко улыбнулся и сказал:

– Простите, монсеньор, но я смогу лишь обнаружить палатки, из которых исходит женский дух. А вот установить, какая из женщин, так сказать, прекраснейшая, мне будет не под силу. Следовательно, Вы пожелаете увидеть их всех и отобрать самую, м-м-м... достойную. Таким образом, Вам станут известны все нарушители Вашего указа и, с другой стороны, в Ваших руках окажутся все, м-м-м... жрицы любовных услад. Поэтому я хотел бы услышать от Вас честное слово дворянина, что ни один из нарушителей не понесет кары, а пленницы, буде они пожелают, смогут остаться в лагере.

– Я не дворянин, а государь, – поправил Жануария Карл. – Поэтому я даю тебе честное слово государя в том, что никто не пострадает. Более того, "так сказать прекраснейшая" получит от меня хорошие подарки. А вот остальных девок придется из лагеря погнать.

– Монсеньор, это жестоко. В такую зиму выгонять несчастных женщин в местность, разоренную войной, значит обрекать их на поругание и насильственную смерть.

– А если от них по войску пойдет дурная болезнь? – заупрямился Карл. – Ты же знаешь, Жануарий, какие здесь свиньи. Они будут втихаря меняться девками, проигрывать их в кости и давать в долг. У нас в войске, в конце концов, немало содомитствующих того рода, которые не различают между женщинами и мужчинами. Заразился один – значит заразятся десять. А десять означает сто. Разве это не жестоко – обрекать своих солдат на дурную болезнь?

– Монсеньор, французы на подходе, – напомнил Жануарий.

"Да, правда. Что это меня так понесло? Быть может, послезавтра на этом самом месте этих же самых девок будут пользовать уже совсем другие солдаты, до которых мне нет никакого дела."

– Ну и что с того?! – рявкнул Карл. – По-твоему, у французов есть хоть один шанс на победу из ста?!

– У них семь шансов из восьми, монсеньор. А если Рыцарь-в-Алом не убьет Гельмута сразу – все восемь.

– Ты хочешь сказать – если Рыцарь-в-Алом убьет Гельмута сразу?

– Монсеньор, вода уже нагрета и скоро начнет остывать.

Карл знал, что когда Жануарий доходит до такого несусветного хамства, это означает полный и безнадежный отказ от прежней темы разговора. И тут уже мирская власть бессильна.

Карл подошел к Жануарию вплотную и, вперившись в его мраморные глаза, сказал:

– Клянусь, что все прошмондовки до последней останутся в лагере, если сами того пожелают. Только ищи их скорее, Симон Маг доморощенный.

– Монсеньор, Вы добрый человек, – просиял Жануарий. – А Симон Маг – это лишнее.

3. Самый гибкий стан во всей Лотарингии

Жануарий и де Ротлен со своей военной полицией (восемьдесят ганзейских немцев, которые заменили с некоторых пор швейцарских меченосцев) управились на удивление быстро. В шатре у Карла стало тесновато. Как-никак – сорок три девицы!

Светлой памяти бабник де Брийо говаривал, что ему легче по ошибке сорвать берет перед десятью шлюхами, чем проявить неучтивость хоть к одной благородной даме. Карл церемонно поклонился. Некоторые девицы с перепугу жеманно захихикали, более сдержанные вежественно закивали, склоняя растрепанные головы так низко, что стали видны их вполне мытые лебяжьи шеи.

В целом гостьи герцогского шатра оказались куда презентабельнее, чем того ожидал Карл. Впрочем, из докладной де Ротлена, вшептанной капитаном в герцогское ухо, выяснилось: почти все присутствующие девки были извлечены из рыцарских шатров. В то время как простые солдаты герцогского гнева боялись не на шутку и ослушников сыскалось лишь девятеро, а именно... "Нет-нет, Рене. Забудь о болванах навсегда и если ты сгоряча взял их под стражу – объяви герцогскую амнистию." "Но их уже вешают, монсеньор", – пробормотал Рене. "Тогда беги и вынимай их из петли. Немедленно!"

– Ну что же, милые дамы, – строго начал герцог, обводя свою добычу взглядом барчука, завернувшего в фешенебельный бордель. – Каждая из вас, кроме одной, сейчас сможет вернуться к прерванным занятиям. А прекраснейшей будет оказана честь послужить Великому герцогу Запада. Разумеется, на чести супа не сварить, поэтому моя избранница будет щедро вознаграждена.

Девицы мгновенно повеселели и осмелели. Поднялся гвалт.

– Сеньор, возьмите меня!

– Меня, меня!

– Нет, сир, лучшая – я!

– Клянусь Кровью Христовой, у меня самый гибкий стан во всей Лотарингии!

Ещё много было неразборчивого по-немецки.

– Тихо! – Карл покраснел до корней волос. "Сейчас, наверное, с меня весь лагерь покатывается."

– Ты! – Карл ткнул пальцем в высокую черноволосую тихоню, которая всё это время простояла, озадаченно прикусив губу крепкими белыми резцами и нервически поглаживая край богатого платья. Платье с прорезными рукавами было отделано мехом и сдержанно расшито жемчугами по краям собольих врезок. Такой кутюр стоил хороших денег и это предопределило выбор Карла.

4. Демагогия в будуаре

Неловкость всё-таки возникла. К тому моменту, когда шатер покинули все разочарованные шлюхи до последней вкупе с Жануарием, Карл и девушка, представившаяся Доротеей, сами собой заняли взаимоневыгодные позиции.

Он, Карл, облокотившись о край огромной банной бадьи с горячей водой, стоял в наглухо зашнурованном колете и шерстяных кавалерийских штанах, плотно облегающих и ноги, и чресла, и всё не мог взять в толк, как бы это поизящнее раздеться.

А она сидела в центре шатра, затаив дыхание и ожидая дальнейших указаний.

Карл подумал, что после горячей воды он начнет зябнуть ещё больше и тем подвел черту под намерением искупаться. Взгляд Карла упал на столик с вином и жареной кониной, которая благодаря стараниям герцогских кулинаров приобрела вид вполне аппетитного жаркого.

– Выпей вина, – сказал Карл, наливая и девушке, и себе. – Хочешь есть?

Герцог только сейчас сообразил, что никогда раньше не брал продажных девок. Все его женщины, включая жен, могли трахаться с ним небескорыстно, однако за секс с него никогда не требовали денег.

– Благодарю, сеньор, – сказала Доротея, покорно подходя к столику и подымая кубок, – но я не голодна.

Ни стеснения, ни напускной развязности Карл в её голосе не уловил, и это ему понравилось.

– А я, признаться, пока ездил болтать с этими занудами из Нанси, проголодался как зверь, – говоря так, Карл притащил два низких креслица и составил их рядом перед столиком. – Садись. Составишь мне компанию.

– Может, я пока искупаюсь?

– Хорошо. Только сначала выпьем за твою улыбку, которой я ещё не видел.

Доротея улыбнулась.

Карл выпил всё, Доротея едва пригубила.

– Нет, до дна. Твои губы – как роза в утренней росе. За такие губы надо пить до дна.

– Сеньор, я очень быстро пьянею.

Карл первый раз посмотрел на Доротею внимательно. Широкие скулы, нос с горбинкой, густые брови, едва приметный черный пушок над верхней губой – и, странным диссонансом, голубые нордические глаза. Лицо не то чтобы по понятиям Карла красивое, но привлекающее своей живостью и двумя умными морщинками в межбровье.

– Медленно пьянеют только чугунные лбы, – сказал Карл и поцеловал Доротею.

Когда прошло положенное время, Карл отстранился, недоумевая отчего ему всё это неинтересно, хотя умом немного приятно. Он отнял ладонь от её груди и деланно пригладил волосы.

– Ну, ты пожалуй действительно искупайся, а то вода будет холодная, – пробормотал Карл, отворачиваясь и подсаживаясь к мясу.

– От меня дурно пахнет, да? – разочарованно спросила Доротея.

– Нет, что ты, что ты! – бурно запротестовал Карл. Он поспешно обернулся и обнаружил прямо перед своим носом обнаженные груди Доротеи. И когда только она успела спустить платье с плеч?

– Нет, пахнет от тебя чудесно! (В точности как от К*** – вот что его на самом деле насторожило.) Просто и правда ведь вода остынет.

Доротея пожала плечами и сбросила платье на пол. Ноги у неё были весьма шерстистые – здесь Доротея явно пренебрегала модой.

Карл деликатно отвернулся и только вслед за тем сообразил, какой это идиотизм: смущаться наготой проститутки.

Доротея за его спиной вздохнула и полезла в воду. Карл съел кусок, второй, третий уже не лез. Что-то не так. Ни аппетита тебе, ни плотского порыва... Карл с трудом дожевал и, через силу сглотнув аморфный мясной ком, вновь обернулся. Доротея неподвижно сидела в жидких клубах пара, понурив голову. Кажется, герцог её напугал.

– Послушай, я не из тех, кому трудно с женщинами безо всяких гнусностей. Я не стану обряжать тебя монашенкой, пороть кнутом и требовать, чтобы ты вопила "Помилуйте, отче!" или "Вставь же мне скорей, бычара!"

Доротея прыснула.

– Что Вы, сеньор. Я о бургундах самого высокого мнения. Рядом с немцами вы очень воспитанны.

– Вот как? – оживился Карл. И, не удержавшись:

– А как тебе манеры бургундских лучников? Наверное, наши бородачи затмевают собою самого Ланселота?

– Возможно, иногда затмевают. Но вчера ваше мужичьё вознамерилось залезть мне под юбку в самой хамской манере и если бы за меня не заступился один ваш благородный рыцарь – мне пришлось бы худо.

– Эту ночь ты, конечно, провела с ним, откуда и твои суждения о бургундском вежестве, – тоном из разряда "всё понятно" констатировал Карл.

– Да. И день бы провела тоже, если бы не Вы. Ой, простите.

– Прощаю. Благородный рыцарь заступился за тебя, подарил тебе дорогие духи и такое роскошное платье. В то время как злой герцог Бургундский пока ещё даже не затащил тебя в постель.

– Платье мне подарил герцог Рене, – гордо возразила Доротея, пропуская "постель" мимо ушей. – А духи – правда, тот самый благородный рыцарь.

– Ещё бы не он, – ощерился Карл, пропуская в свою очередь мимо ушей "герцога Рене". – У этого рыцаря два высокоученых мавра-парфюмера на службе и вторые такие духи не сыщешь во всем белом свете. Ему тридцать семь лет, у него на гербе крепостная башня и дубовые листья, а имя его Ожье де Бриме, сир де Эмбекур.

– Да, Ожье, здесь Вы правы. А теперь отвернитесь, – деловито потребовала Доротея.

Пока она, поднявшись в полный рост, ополаскивала водой причинные места, Карл с горя жевал остывшую конину. Да, угадал, не ошибся, надо же! Забавной веревочкой повязаны мы с сеньором д'Эмбекуром, презабавной. В Дижоне – К***, это ладно. Но здесь, под Нанси, где само слово "женщина" ещё вчера казалось столь же неуместным, как "yratoxilon" (что это, кстати, такое?) – вдруг какая-то шлюха, и на шлюху-то непохожая! Ясно, по крайней мере, что одной К*** между ним и д'Эмбекуром более чем достаточно, второй веревочке не свиться вовек.