Текст книги "Клад стервятника"

– И это только аванс. Хуарес даже взял с меня расписку, что он – наш первый компаньон в будущем предприятии с совещательным голосом и эксклюзивными правами, – с гордостью заметил мой напарник. – Поверь, эта бумага нас с тобой озолотит. У меня сейчас просто руки чешутся чего-нибудь выпить.

И он потянулся к холодильнику, наивно полагая, что там ему приготовлен целый алкогольный бар, как над стойкой у Любомира.

– Слушай, Гордей. – Я на ходу придержал очкарика за локоть. – Ты ведь еше до сих пор так и не сказал мне, чем зацепил Хуареса. Что ты нарисовал ему там, в кабинете? Я ведь не видел. А написал?

В чертежах я не силен, поэтому для прояснения ситуации мне вполне хватило бы и двух позиций.

Он пожал плечами и виновато улыбнулся.

– Извини, Гош. Не могу.

– Что не можешь? – не понял я.

– Не могу сказать, что я рисовал и писал. Кстати, там ведь еще был и чертеж, ты забыл?

– К черту чертеж! – с беспокойством пробормотал я. Острый интерес и азарт сыщика с каждой секундой охватывали меня все сильнее. – Почему ты не можешь мне сказать? Мне, своему компаньону?

– Ну, у меня ведь есть определенные принципы, – небрежно ответил Гордей. – Если ты узнаешь, Гоша, что было изображено на этих листках, каждый из них может оказаться стопудовой гирей на твоих ногах. И они утянут тебя на такое дно, что ни мы с Анкой, ни твой Комбат не смогут вытащить оттуда Гошу Трубача живым. И, что тоже немаловажно, целиком. Так что извини, старик. Во многом знании – многия печали. Зато в малом – долгия лета.

Положительно, общение со мной Гордею пошло на пользу. Теперь он все чаще стал петь без всяких признаков ложного стеснения. Даже когда от него требуется только простой и четкий ответ. И по возможности, литой прозой.

– И все-таки, Гордей. Что там было, а? Я ж никому, сам знаешь, могила.

– Нас с тобою, Гош, и так сейчас связывает Такая Тайна – это я о припять-бумаге, – что хватит за глаза до конца наших дней. Что же до листочков Хуаресу…

Он почесал указательным пальцем переносицу. Типичным жестом типичного отличника в типовой средней школе; жестом, не требующим даже элементарного наличия очков: и так сразу видно, кто перед тобою.

– Что ж, изволь. В последнем листке было написано: «турухтан».

– Чего?

В эту секунду я, признаться, подумал, что Гордей маленько чокнулся. С молодыми учеными это ведь изредка случается. Напряженная умственная работа, перегрев мозговых катушек, недосып, недопой, недоё…

– Турухтан, – повторил Гордей.

– Угу. Гм… А кто такой турухтан?

– А шут его знает, – пожал он плечами. – Щегол какой-то…

Тут я крепко взял его за плечи и внимательно посмотрел в его честные глаза.

– Гордей! Ты что, в своем уме?

– Конечно, – кивнул он, с любопытством глядя, что я собираюсь предпринять дальше.

– Ты написал на дорогущем клочке неактивированной припять-бумаги слово, значения которого толком и сам не знаешь??

– Я его вообще не знаю. В первый раз от тебя услышал полчаса назад, если помнишь. Но ведь на Хуареса это подействовало? – резонно возразил он. – Ты же видел своими глазами – подействовало, верно?

– Ну, в принципе… да. Подействовало. Еще как…

Тут я был вынужден признать правоту Гордея. Этот дурацкий, идиотский, кретинский «турухтан» и впрямь произвел на Короля хабароторговцев впечатление молнии, ударившей его в лоб. Тем более после того, как туда уже последовательно запустили сначала грецким орехом, а потом – бильярдным шаром, сработанным из крепчайшей слоновой кости.

– Понимаешь, Гоша, какое дело.

Гордей положил мне руку на плечо и увесисто похлопал.

– И рисунок, и чертеж, и даже «турухтан» – это не были отдельные примеры каких-то там махинаций с припять-бумагой. Нет, Гоша, все это звенья одной логической цепи.

– Что, и «турухтан» тоже? – Я с трудом сглотнул.

– И он, – кивнул Гордей. – На самом деле на Хуареса произвели огромное впечатление уже первые два предложенных мною звена Большого Дела – рисунок и чертеж. Третье звено, слово, в этом раскладе, по сути, уже не имело никакого значения.

– То есть ты хочешь сказать, что вместо него мог написать что угодно? Вместо «турухтана»?

В этот миг я уже чесал в затылке так, что за ушами трещало.

– Ну, почему? – Гордей самодовольно улыбнулся. – Уверен, напиши я там что-нибудь вроде «Хуарес – энурез!» – и наши акции существенно бы упали. А так – пошли на повышение. И очень резко, я тебе скажу, даже по самым скромным прикидкам.

– Но почему? Не по-ни-ма-ю!

Я никак не мог врубиться в Гордееву логику. То есть результат-то я видел, вот он, налицо, а вот его источник – увольте, никак.

– Хуарес – Король хабароторговцев, но у него нет достойной свиты, чтобы его играть. Ну, разве что Любомир, – терпеливо пояснил Гордей. – Поэтому он очень самолюбив, хоть и не показывает виду. И всегда остро переживает свои проколы, будь уверен. Поверь, Хуарес никогда не признается, что не знает истинного значения этого загадочного, волшебного слова – ту-рух-тан!

Гордей мечтательно сощурился, как сытый кот на теплом подоконнике.

– Поэтому третий аргумент, слово, стало просто усилителем вкуса.

Он облизнулся и приятельски толкнул меня в бок:

– Слушай, Гош, а не пора ли нам уже чего-нибудь перекусить? Я бы сейчас, наверное, целого турухтана съел! Сырого, с перьями и костями, представляешь?

– Фигу тебе, – ответил я. – Турухтан мой. Разве можно есть сырой Волшебную Птицу Счастья? И не завтрашнего, а уже сегодняшнего дня?

– Сырой – ни за что! – кивнул Гордей. – Как ты думаешь, слабо нам ее как следует приготовить?

– Спросим об этом при случае Хуареса.

– Знаешь, Гоша, а мне почему-то хочется спеть. Все равно что.

– Я заметил. В последнее время в этом деле ты здорово прогрессируешь.

– Ты думаешь?

– Чтоб я сдох!

– Что же мы тогда сидим? Забираем все твои причиндалы и пошли.

И мы нагрузились моей аппаратурой, так и не распакованной со дня рокового юбилея у Бая, и вдвоем отправились вдвоем в «Лейку». А по дороге звякнули Комбату.

Потому что в отличие от любви и ее слагаемых, а я не большой знаток эротического гламура, лучшая мужская компания – это все-таки крепкий, драйвовый вечер на троих. И к чертям псевдособачьим слезливую романтику!

Комбат примчался в «Лейку» со скоростью курьерского поезда. И сразу оценил по достоинству нашу находку.

Что такое «универсальная защита», он и сам знал не понаслышке. Ведь именно Комбат в свое время вытащил из Зоны КМПЗ – Контейнер Многоцелевой Повышенной Защищенности. И, по-моему, сумел выручить за эту штукенцию очень жирные бабки. Хотя до сих пор и предпочитает отмалчиваться на этот счет.

Но, выслушав мой краткий и сбивчивый рассказ без лишних деталей, сталкер первым делом наехал на нас с Гордеем.

– Подлецы! И чего же вы тогда ушли, не попрощавшись? – притворно погрозил нам кулаком Комбат. Его глаза сейчас смеялись отдельно от остального лица, а это умеет не каждый.

– Не хотели беспокоить, – скромно ответил я.

– Кой черт беспокоить, – махнул тот своей здоровенной лапищей. – У меня к Гордею дело было на сто миллионов баков, между прочим. На «Янтаре» ведь растут отличные рыжики.

– Да ну?

– Точно так. Здоровенные такие, крепкие как боксерская груша, – настоящие грибы-мутанты. Знаешь, как они идут под водку? Я-то думал, мне Трофим баночку рыжих передаст как-нибудь при случае, через Гордея. А вы? Предатели, одно слово.

– Они что, тоже останавливают время? – лукаво предположил я.

– Есть немного, – ответил он. После чего не удержался и прыснул в кулак.

А потом крепко пожал мою руку, и я с изумлением почувствовал, что его пальцы – железные пальцы Комбата – тихо дрожат.

И сам сжал их еще крепче – ведь это просто нервный тик, у сталкеров такое бывает, я знаю.

– Кстати, а что за дурацкие мессаги ты мне шлешь в последнее время? – ехидно поинтересовался я. – Пишешь одно и то же и шлешь. В чем прикол, Комбат? Где фишка?

– Какие мессаги? – уточнил он, с сожалением отставляя в сторонку недопитый стаканчик вискаря.

Я стоически активизировал ПДА и сунул руку сталкеру под нос.

– Видишь «Входящие»? Вот твоя мессага. А вот – твоя же, только предыдущая. Найдешь десять различий?

Комбат внимательно изучил собственные письма на экранчике моего ПДА. Потом внимательно посмотрел на меня.

– Слушай, Гош, так ты ведь еще ничего не знаешь? Точно?

Я очень не люблю, когда разговор начинается с таких предисловий. Это верный признак того, что сейчас будет озвучена какая-нибудь Очень Большая Хрень. И она почему-то непременно должна касаться меня.

– Я ничего не знаю, Комбат, – замотал я головой. И знать не хочу, мысленно добавил вдогонку.

– Два дня назад Стерх сгинул. На сей раз уже не как бывший сталкер. А как темный сталкер, – уточнил Комбат. Особо нажав на слово «темный».

Тут я решил немного помолчать.

Бывают такие новости, которые нужно предварительно переварить. А потом выслушать еще раз пять подряд. А лучше – все десять. Для закрепления усвоенного материала!

– Что значит «сгинул»?

– У темных это значит – развоплотился. Говорили, в последние дни он был очень плох.

– Стерх? – на всякий случай уточнил я.

– Очень, очень плох, – участливым тоном повторил Комбат. – Особенно последние дни.

– А теперь? – упрямо гнул я.

– Теперь ему хорошо. Наверное.

Комбат возвел очи к потолку бара, а потом вдруг неожиданно врезал своей правой лапищей мне по плечу. Я даже охнуть не успел.

– Стерха больше нет, Трубач! Ты свободен, понимаешь? Труби теперь сколько влезет.

– А деньги?

– Деньги твои, – подтвердил Гордей, который быстрее моего сориентировался в ситуации. Правда, он уже минуту как начал зачем-то внимательно изучать окрестности собственной задницы. Как будто заприметил поблизости скорпиона.

– Так что же получается? – прошептал я. – Долга на мне больше нет? Я свободен от своих обязательств?

– Йес, сэр! – рявкнул морским пехотинцем уже основательно «подлеченный» Гордей. – Гуляй, рванина!

Он неверным движением пошарил вокруг себя и требовательно воззрился на меня, все еще ошалевшего от невероятного известия.

– Кстати, а где мой золотой микрофон? Мы желаем петь! Маэстр-р-ро – музыку!!

Было всего пять часов пополудни – время для «Лейки» почти неурочное. Готовящийся начать вокальную карьеру Гордей под пристальным наблюдением своего лечащего врача Комбата временно закончил принимать лекарство – исключительно для голоса! – которое ему периодически смешивал здешний знатный фармацевт Любомир в большом медицинском шейкере. Я же распаковал кофр с клавишами и два баула, доверху набитых аппаратурой.

Мой стол в углу сцены, справа от стойки, за время нашего отсутствия покрылся тонким слоем нежной пыли. Я размашисто начертал на ней пальцем коронку, подписал внизу «ПАНК-РОК – КОРОЛИ!», полюбовался на дело рук своих, вспоминая молодость. И – уничтожил все влажной тряпкой.

Взгромоздить на стол «Ямаху», раскрыть ноутбук и включить пульт – дело двух минут. Все было как раньше, но для меня все теперь казалось другим. Сегодня я сам заказывал себе музыку. Себе и Гордею, разумеется.

В бар тем временем потянулся заинтригованный народ. В основном наш брат-сталкер, всегда нутром чующий дармовую выпивку. Но были и какие-то пришлые, мне незнакомые. Пробыв в Зоне меньше недели, мне казалось, что я отсутствовал в «Лейке» полгода. Но теперь я тоже был сталкер, пусть и по-прежне– му незадачливый и бедовый.

– Если ты сейчас же мне не подыграешь, я тебе мозг откушу, – неверным голосом промямлил Гордей. Господи, и когда он уже успел так набраться!

– Давай пой уже, – ответил я ему, подстраиваясь в тональность. И взял на «Ямахе» первый рояльный аккорд из разряда тех, которые старые ресторанные лабухи испокон веку называют «зовущими».

Гордей перехватил микрофон, страдальчески закрыл глаза и тоненько вывел жалостливым голосом:

Голуби летят над нашей Зо-о-оной,

Голубям нигде преграды нет.

Я стою в «пуху», в тебя влюблённый,

Передать прошу тебе приве-е-ет!

О-о-о!!

– Погоди, я встану на подпевки! – решительно подсел к нему Комбат. Тряхнул хаером, и они, обнявшись крепче двух друзей, дружно вывели повтор:

Я в тебя во всех местах влюблё-о-о-нный,

Передать прошу тебе приве-е-ет!

Дальше они уже пели на пару, поочередно, хотя и не всегда покуплетно выхватывая друг у друга микрофон. И к ним понемногу присоединялся сводный хор самых рьяных завсегдатаев сталкерского бара.

Вы летите, голуби, лети-и-ите,

Вы летите в дальние края!

Вы моей любимой расскажи-и-ите —

Скоро «жарка» высушит меня.

Не крутиться мне на «карусе-е-ели»,

На «трамплине» не качаться, нет!

Но мне так хотелось с голубя-а-ами

Передать любимой свой привет!

Только «ведьмин студень» не пуска-а-ает,

Симбионты в несколько рядов.

Псевдопсы злорадно наблюда-а-ают,

С контролерских рвутся поводков.

Вечер в Агропроме догора-а-ает,

Солнце тает, словно уголек.

Сталкер о девчонке напева-а-ает,

Юный и безусый паренек.

Он поет, как трудно без хаба-а-ара,

И без «А Ка Эма» и друзей.

В песне столько пьяного уга-а-ара —

Снорки все заслушалися ей.

Плачут в подземельях контроле-о-оры,

Вспоминая молодость свою.

Ведь и им когда-то кто-то где-е-е-то

Говорили нежное «Люблю».

Подо мною зыбь неровно ды-ы-ышит.

До свиданья, юные года!

Больше вам отмычку не услы-ы-ышать

В катакомбах Зоны никогда.

Даже Черный Сталкер замира-а-ает

И грустит у темного окна.

Только он один, паскуда, зна-а-ает,

Что осталась хлопцу ночь одна.

Вы летите, голуби, лети-и-ите,

Вы летите в дальние края.

И моей любимой вы скажи-и-ите:

Ты не верь, родная, ПДА!

Вы летите, голуби, к зака-а-ату,

Подставляя солнцу свою грудь.

Передайте Тополю с Комба-а-атом,

Что меня из зыби не вернуть.

Сталкер все поет и не конча-а-ает

О судьбе о проклятой своей,

И прощальным взглядом провожа-а-ает

В Агропром летящих голубей.

И прощальным взглядом провожа-а-ает

Призраков!

Летящих!!

Го! Лу! Бе-е-е-е-ей!!!

К сказанному остается добавить немного.

И это будет непременно сделано. Но – как-нибудь в другой раз.

А пока – для наших дорогих гостей из солнечной Припяти диджей Трубач исполнит любимую песню сталкеров по обе стороны Периметра – «Я вернусь».

* Можно подпеть на посошок, можно постучать кружками по столам, а можно кулаками и лбами. Нельзя лишь одного – не вернуться. Не вернуться из Зоны, когда тебя ждут.