Текст книги "Клад стервятника"
Автор книги: Александр Зорич
Соавторы: Сергей Челяев
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Просто линия Маннергейма какая-то, – проворчал Гордей. После чего надолго замолчал – не иначе, включил свое фотографическое зрение и аналитический мозжечок.
– Может, тут содержал-ли коней? – предположила Анка.
Я знаю, что женщины нередко питают слабость к красивым и грациозным лошадям. А у некоторых и вовсе одни жеребцы на уме.
Но если высота и длина бетонных клетей вполне подходила и буденновским тяжеловозам, и орловским рысакам, и ахалтекинцам, то ширина сразу же рушила эту разумную версию в пух, прах и бетонную крошку.
– Да, пожалуй, конь тут никак не развернется, – признала очаровательная наемница. – Разве что встанет на задние лап-пы…
– У коней – ноги, дорогая Анна, – мягко напомнил Гордей, откровенно любуясь девушкой. И это называется – «специалист по сбору информации»?
– Первичная обработка – это самое главное, имей в виду, товарищ, – проникновенно и с большим чувством произнес я.
Иногда я тоже умею читать мысли других, даже без помощи их губ.
– А также предварительный анализ первой степени, – важно добавил я.
– Ты забыл, мой боевой товарищ, «последующую транспортировку ее клиенту согласно договору», – невинным тоном напомнил Гордей. Вид у него при этом был в высшей степени смиренный, зато в глазах кувыркались озорные чертенята.
Ну, что – как говорят ресторанные лабухи, пора на коду?
– У нас са-а-а-всем другая специализация! – хором пропели мы. Так что вышел почти чистый унисон.
Начните говорить в унисон уже сегодня, и к вам непременно станут прислушиваться!
Анка тоже внимательно выслушала нашу мелодекламацию. После чего презрительно поджала губки – ах, как ей это шло! – и постучала пальцем по своему чистому, как у ребенка, лобику.
– Идиот-ты, – качнула она плечиком. – Да вы хоть потригайте эту решетку.
Она крепко ухватилась за стальное звено и с силой потрясла. Для наглядности.
Клянусь Черным Сталкером, я отдал бы, наверное, еще девятнадцать тысяч баксов, а может, и все двадцать, если бы вся решетка этой бетонной «камеры временного содержания» тут же с грохотом посыпалась!
Но чудес не бывает, решетка осталась стоять как влитая. А мысль Анки, похоже, стоила того, чтобы ее как следует подумать. Один – ноль, да еще и не в нашу пользу!
Мы решили обойти все клетки, не надеясь особо на успех. Трудно надеяться на успех, когда не знаешь, как он выглядит в данном конкретном случае.
Но в предпоследнем ряду восточной линии мы заглянули ему прямо в глаза. И содрогнулись.
Гордей сразу заметил на клетках этой линии остатки технических устройств, которых мы не видели нигде прежде. В верхнем углу, почти под потолком каждой клетки, был вмонтирован жестяной кожух. Сперва я подумал, что он закрывает осветительную лампу клетки на случай непогоды. Но в третьем по счету помещении мы воочию убедились, что это – нечто совсем другое.
Обе решетки тут выломали из бетонных полов. Лишь отдельные шпалы и стальные прутья торчали, сгибаясь под острым углом к центру. Так же они торчали и из потолка, откуда несложно было сделать вывод, что решетки сломали, приложив к ним мощное физическое усилие примерно на уровне двух метров от земли. То есть чуть выше головы взрослого человека.
Сделать-то вывод мы сделали, а вот поверить в него было трудней.
– Какой же нужно обладать силищей, чтобы сломать эти решет-тки голыми руками? Их же просто выд-дернули, да? – опасливо пробормотала Анка, осторожно касаясь зернистого скола стальной шпалы.
– Ну, это вряд ли, – беспечно сказал я. – С чего ты вообще взяла?
– С потолка, – процедил сквозь зубы Гордей. – И с пола. То, что говорит Анна, истинная правда. Очевидно, что решетки в этой клетке просто выломали.
– Подогнали туда кран? – скептически хмыкнул я.
– Нет, кран внутрь не загонишь, – покачал головой Гордей. – Но чует мое сердце, сейчас мы все узнаем. Интуиция меня редко обманывает. Думаю, разгадка близка.
– Хорошо, – покорно ответил я. – Давайте узнаем. Давайте вообще узнаем все на свете. Мы ведь пришли сюда играть в Шерлоков Холмсов, верно?
– Во-первых, мы сейчас в точности следуем мар– шрут-ту из твоей карты, – вступилась за ученого Анка. – А во-вторых…
– Ага! Значит, ты все-таки поверила, что копия, которую ты…
Я сделал многозначительную паузу.
Она же просто смотрела на меня, и ни один мускул не дрогнул на этом милом, лживом личике!
– …которую ты видела. Она все-таки оказалась верна!
– Нет, – Анка медленно покачала головой. – Я давно уже убедил-лась, что план, который запомнила я, в некоторых деталях маршрут-а отличается от… от оригинала. Словом, того плана, что ты вечно пряч-чешь на груди. Потому что мы идем немного не так, как я сначала прикидывала по коп-пии.
Я побледнел.
Анка, сама того не зная, только что нанесла мне смертельный удар. Так что выжить после него возможно лишь в случае, если она неправа.
Но Гордей смотрел на меня сейчас такими глазами, что я поневоле отвернулся. После чего согнулся в три погибели и кое-как пролез в клетку.
– Хорошо смотришься, – бесстрастно произнес Гордей. Ноя его уже не слушал.
Всякий, связавший свою жизнь с музыкой, электрогитарами и микшерскими пультами, хоть раз в жизни обязательно держал паяльник. И с тех пор отличает припой от флюса без словаря и переводчика.
Гитарные шнуры, штекеры-джеки, блоки питания, микрофонные удлинители и километры колоночных и силовых кабелей – все это знакомо каждому уважающему себя электрическому музыканту. А уж ресторанному лабуху – в особенности.
Это сейчас у диджеев, виджеев и прочих «джеев» вся коммутация радиофицирована, вай-фаи там всякие, зоны уверенного доступа. Небось даже «экран» от «жилки» отличить не сумеют.
А я сумею, и не только их. Поэтому сразу понял: под жестяным кожухом утоплены обрывки звукового провода. А вовсе не силового.
Тут что, этим здоровенным зверькам крутили музон? Повышали коровам удои Шубертом с Бетховеном? Непохоже.
– Скорее всего это запасной вариант.
Я едва не подскочил на месте от неожиданности. Разве можно в Зоне так неслышно подкрадываться к человеку с расшатанной нервной системой?
– В случае, когда радиоканалы не работали, транслировали через проводную линию, – заключил Гордей после того, как зачистил на одном из проводков изоляцию и бегло осмотрел соединение.
– Что транслировали?
– Как что? – В глазах Гордея было искреннее удивление. – Звук, конечно. Здесь раньше были динамики, хотя и не бытовые. Ты же и сам видишь!
– В смыс-сле?
Теперь уже и Анка присоединилась к нашему консилиуму по неактуальным вопросам акустики.
– Как я понимаю, тем существам, которых содержали тут за решеткой, транслировали какие-то звуковые волны. Может, определенные частоты, может, суммы частот – пока трудно сказать. Нужно заполучить образец самого акустического излучателя.
– Наверное, играли побудку или приглашение на обед, – предположил я.
– Угу. «Спокойной ночи, малыши», – согласился Гордей.
– Это не малыши, мальчики, – послышался из-за стенки голос Анки.
Именно что из-за стенки: пока мы тут обменивались гипотезами, наш очаровательный специалист по сбору информации уже орудовала в соседней клетке.
– Анка! – негромко окликнул ее Гордей.
Тишина.
– Ты там в порядке? – повысил голос ученый.
Последовала короткая, томительная пауза. И наконец Анка откликнулась:
– Н-не знаю…
Мы не сговариваясь, бросились скорей вылезать через дыру в решетке, обдирая руки. В соседней клетке нас ожидало нечто новенькое.
Анка, скрестив руки на груди, задумчиво смотрела на огромного коричневого мертвяка, лежавшего в углу с подвернутыми здоровенными мосластыми ногами.
Труп был голый и вдобавок заметно подвергся мумификации. Кожа походила на тонкий коричневатый пергамент, и от нее слегка пованивало. Откуда взялось такое здесь, на открытом воздухе, в продуваемой всеми ветрами Зоны клетке, было совершенно непонятно. Но это еще только половина задачки для умников и умниц нашего маленького отряда. Умницам же предстояло попытаться определить, чей это труп.
Первая попытка безнадежно провалилась. Если перед нами человек, то человеки такими высокими – под два с половиной метра – не бывают. Разве что в седой от времени эпохе гигантов, про которых лучше всех знала только мадам Блаватская, не к ночи будь помянута. Я не читал, но мне пересказывал одну ее книжку Трофим во время банкета на «Янтаре» в День Всех Ученых. Это у очкариков вроде Дня Всех Святых. А у меня ничего святого особо нет, поэтому я иногда шабашу у них в лагере, прямо на берегу озера.
Занятно, конечно, но мимо. Разве что кто-то в Агропроме затеял вывести снова породу двоюродных предков человека – гигантопитеков. Но те, кажется, все-таки были чисто обезьянами – питеками.
В общем, запутался я вконец со своими корнями. И к тому же в прокрустово ложе моей «гигантской» теории никак не укладывались семь пальцев с очень убедительными когтями на руках мумии, отсутствие на лице надбровных дуг и самое главное – острый костяной гребень вдоль хребта, доходящий до затылка и образующий там подобие воротника из десятисантиметровых толстых игл. Большая часть их осыпалась, но я побрезговал взять хоть одну для изучения. В конце концов, для этих занятий у нас есть свой штатный очкарик!
– М-м-мерзкие… мерзкие колючки, – гадливо морщась, прошептала Анка.
– Может, они и мерзкие, зато очень эффективные. Вот погляди: луковицеобразная капсула, из которой в иглу нагнетается жидкость, – констатировал Гордей, осторожно повертев в пальцах желтоватую «колючку». – Скорей всего ядовитая… Обладающая, например, нервно-паралитическим действием. Думаю, такой воротничок служит этой особи для обороны.
– Интересно, кто сумеет запрыгнуть этой дылде на шею? – нервно поежилась Анка.
– В точности не знаю, – пожал плечами Гордей. – Но если бы такой игольчатый пояс располагался у них, скажем, вот тут… и вот тут…
Он указал иглой на область брюшины гиганта.
– Тогда я бы, пожалуй, предположил, что в Зоне завелись крупные хищники семейства кошачьих.
– Или когда-то водил-лись, – добавила Анка, обнаруживая понемногу способности аналитика, прежде запрятанные на самом дне ее непостижимой женской души.
– Ты знаешь, Ань, с учетом возраста этой мумии – очень могло быть, – согласился Гордей. – Уровень мумификации где-то примерно тридцать-сорок лет. А вот биологический возраст особи…
Он осторожно повертел иглу в пальцах, обтянутых кожей перчатки, сдавил основание, рассеянно поцокал языком.
– Так-так-так… Налицо дилемма, ребята. Судя по всему, он сдох всего несколько дней назад. Или же в его организме продолжали функционировать некие процессы… свойственные живым тканям.
– Как это? – не поняли мы с Анкой.
– Да я и сам пока, честно сказать, ни черта не понял, – признался молодой ученый. – Но состояние фолликулы, – он помял для наглядности луковицу в основании иглы, – вообще свидетельствует о том, что еще пару-тройку дней назад эта колючая тварь вполне могла жить. Жить и работать на благо своим создателям.
– Генная инженерия, – риторически произнес я.
– Да они просто дик-кобразы какие-то, – с чувством сказал Анка.
– Угу. Вы оба правы, коллеги, – менторским тоном заявил Гордей. – Именно дикобразы. От слов – дикие образом. Это можно сказать лишь о человеке, природа которого была изменена в сторону животного. Мы же не говорим – дикие волки. Или дикие зебры, к примеру. Домашний волк – вот это уже нонсенс. Для человека же наоборот: его дикий с точки зрения наших представлений о человеке образ изумляет, отвращает и, в конечном счете, пугает соплеменников.
Пока Гордей разглагольствовал, сев на любимого конька – склонность к пространным умозаключениям, я решил пройтись вдоль рядов, осмотреться, что да как. Но ничего хорошего эта экскурсия мне не принесла. Разве что новые отвратные впечатления.
В каждой клетке этого ряда валялось по мертвому гиганту. Где-то решетки были так же взломаны, как в первой, остальные пребывали в целости и сохранности. Огромные мутанты лежали на бетонном полу, реже – соломенной подстилке или травяных циновках, заставивших меня вспомнить об Африке и покрепче сжать в руке, как древко копья, отполированное деревянное цевье моего верного «Калашникова».
Смерть или механическая остановка жизненных функций организма по другой причине, как научил меня выражаться Гордей, застала их внезапно. Позы мертвецов выражали покой, их ручищи расслабленно вытянулись вдоль тела.
Меня даже посетила догадка, что скорее всего их как-то «выключили». Причем большинство из тех, что я увидел, – одновременно. И еще одно стойкое ощущение не покидало меня. Мне все сильнее казалось, что кто-то постоянно смотрит на меня, и этот кто-то для меня очень опасен.
В скором времени я обнаружил, что инстинктивно стараюсь держаться широких каменных и бетонных выступов. Ведь за ними так удобно укрываться от возможного соглядатая или хотя бы маскироваться. Однако все попытки маскировки ни к чему бы не привели: я не мог избавиться от чувства глубины и шаткости мостков под ногами. Теперь я был уже абсолютно уверен, что противник глядит на меня… снизу.
Ряды клеток представились мне дощатой сценой балагана. Стоит посильней топнуть ногой – и ты провалишься в тартарары. Нужно было срочно возвращаться к Гордею и Анке.
Но если весь род людской что-то когда-нибудь и погубит окончательно, то это – наше жгучее любопытство. Однажды нас уже выставили из рая, и теперь, видимо, черед за адом. Однако у каждого из нас персональный ад, в котором жить поначалу кажется вполне удобно и комфортно.
Указатель дороги в ад для меня лично сейчас висел в том же углу клетки, как и первый обнаруженный нами плафон или кожух с обрывками провода. Но теперь под кожухом я случайно заметил нехитрый приборчик.
Металлическая коробочка, на ней пара кнопок, ниже – тумблер и маячок сигнальной лампочки. Вот только эта лампочка сейчас тревожно мигала ядовито– желтым светом. Причем световые импульсы сменялись не через равные промежутки времени, а в определенном порядке, на манер примитивного реле электрогирлянды с программатором.
У меня с детства прочно воспитаны условные рефлексы. Если из крана льется вода – надо завинтить кран. Если днем зачем-то горит лампочка – нужно ее выкрутить.
Поэтому еще одна гаечка пролетела в угол клетки и спокойно покатилась по дощатому настилу точне– хонько в трещину пола. Значит, ажур.
В этой клетке решетка была полностью демонтирована. И вдобавок здесь, по счастью, не было мертвеца. Перешагивать через колючего гиганта мне бы очень не хотелось. Когда-нибудь в Зоне какой-нибудь мутант обязательно поймает меня на таком «слабо», вот увидите.
До жестяного кожуха оставалось еще метра два, плюс столько же – в высоту. И тут оказалось, что дощатая решетка, которую я принял за настил, закрывающий бетонные полы, как и положено быть в клетке для таких мегагигантов, была всего лишь решеткой. Или ловушкой, что функционально одно и то же.
Время, погода и радиация сделали свое черное дело, основательно прогрызя доски. В мгновение ока они подломились подо мною, и я, не успев даже вскрикнуть, посыпался вниз вместе с обломками гнилой обрешетки.
Низвергаясь в свой персональный ад, мне показалось, что я заметил ярусом ниже уровня клетей маленькую комнатку. В ней сидел какой-то тип, закутанный в романтический плащ, и с любопытством взирал на меня глазами, забыть которые мне уже никогда не суметь ни в этой жизни, ни в последующих. Но чтобы описать их цвет, блеск и выражение, мне пришлось бы проштудировать добрый десяток толковых словарей, и все равно ничего лучше, кроме «ни хера себе», мне бы не придумалось.
На меня посыпались стропила, я попытался прикрыть голову и тут же вывалился в узкий коридор. Тут царила беспросветная темень, и вдобавок кисло и остро пахло вконец протухшей гнилью. Оказывается я распластался на сыроватом мешке стекловаты, что меня и спасло при падении. Несколько таких мешков штабелем лежали поодаль. Я четко видел их очертания и капроновые нитки, торчащие из дырявой искусственной мешковины.
– Это называется «сверзился», – пробормотал я, потирая ушибленное во всех местах тело. И стал озираться по сторонам.
Подвал, куда я провалился из-за любви к мигающим лампочкам, был грубо сложен из массивных балок, образующих узкие коридоры, расходящиеся по сторонам по неизвестной мне системе. Из редких щелей проникали воздух и свет, но шел и были слишком узкие, к тому же – в кирпичной кладке, долбить дальше которую мне показалось опрометчивым и опасным. Тогда я задрал голову и изучил место своего постыдного выпадения в осадок.
* Очень скоро выяснилось, что, сам того не желая, я очутился в подвальном тупике, у которого был только один совмещенный вход/выход. Прямо как на древних компьютерных звуковых платах.
Интересно, что бы сейчас сказал, например, старина Данте, большой любитель путешествовать по злачным местам вроде ада, чистилища и римских общественных бань?
«По Агропрому путь пройдя до половины, я очутился в каменном мешке».
Ага, и еще плюсуем тупую боль в башке.
Я попытался молодецки выпрямиться, но лучше бы этого не делал.
В полутьме я не рассчитал высоты каменного свода и здорово ударился спиною, не сумев точно вписаться под балку. Мой организм тут же протестующе закричал. А я зашипел от боли, как наследник Слизе– рина, перемежая змеиный язык парсултанг множественными нотами «ля» и еще новой нотой «ё», которую, по-моему, давно уже пора ввести в современный музыкальный обиход.
– Ля-а-а! Ё-о-о-о! Бли-и-ин! Гребаная Зона… – чертыхнулся я з сердцах и в селезенку. – Места живого не осталось! Уже всего изломала, зар-р-раза!!
И тут же пожалел о сказанном.
Вот поистине золотыми буквами я бы писал на стенах всех наших общественных туалетов и прочих заведений культурного андеграунда: «Стоя у писсуара, будь максимально политкорректен!»
Это великая мысль, ребята, поверьте на слово. Потому что когда ты отливаешь вслух, делая оба этих физиологических процесса параллельными, ты никогда – слышите, никогда! – не знаешь наверняка, кто через минуту может неожиданно выйти из кабинки напротив.
Это правило не раз доказано на практике, а в Зоне так просто аксиома.
На входе/выходе немедленно возникла высокая и сутулая тень. Как ждала, прямо!
Левой рукой она придерживала свод кирпичной арки, видимо, чтобы не упал. Другая была полностью спрятана в складках бесформенного и очень длинного плаща.
Волоски зашевелились у меня не только на голове, но и на спине, руках и всех мужских местах. С одной рукой навыпуск по Зоне разгуливает лишь один мутант, известный мне не понаслышке. И наличие у него единственной свободной передней конечности вовсе не должно вводить вас в заблуждение. Потому что вторую, боевую граблю, монстр прячет в одежде, до поры до времени. Пока не нанесет ею своей жертве молниеносный и всегда смертельный удар.
Это был излом собственной персоной.
Ну почему мне так не везет, а? Кому, спрашивается, охота умирать на самой последней странице?
– Вот с-с-су… – прошептал я, лихорадочно прикидывая расстояние между ним и мной. С поправкой на полутьму и связанные с ней неизбежные обманы зрения. Может, мы еще и поборемся.
В принципе можно было и заорать. Но если еще пять минут назад ни Гордей, ни Анка не слышали меня, где гарантия, что они услышат теперь?
И дернул же меня черт сунуться в эту проклятую клетку!
Тень двинулась с места плавным, завораживающим движением. А секундой спустя оказалась уже в трех метрах от меня. Вот дьявол, как же быстро он двигается!
С минуту излом изучал меня из-под насупленных бровей и надвинутого на них широкого капюшона. Самый монструозный головной убор, можно сказать, классика жанра!
А затем он медленно разлепил длинные серые губы и неожиданно мягким баритоном, исполненным бархатного шарма, произнес:
– Добрый вечер!
Я аж обомлел. Ну, точь-в-точь Лось-извращенец из старого анекдота про зверей в темном-темном лесу.
Рассказать?
Глава 19. Самый человечный матрикат
Beelzebub has a devil
Put aside for me, for me, for me!
«Bohemian Rhapsody», Queen Общеизвестно, что лучший из всех страхов – страх перед человеческим уродством. Это страх роскошный, жи-и-ирный, притягательный. Но если в фильмах-ужастиках за такие страхи отвечают оборотни с упырями, то в Зоне этим занимается целый народец. Научное его название – человеческие особи, подвергшиеся необратимым генетическим мутациям.
А на нашем, простом сталкерском языке это называется, к примеру, снорк. После круговой «жарки» он у меня теперь на высшей строчке рейтинга. И почему я их прежде недооценивал?
Пальму первенства со снорком делит, конечно, контролер. Но от этого мутанта-телепата я нынче в Зоне конкретного, натурального зла в чистом виде пока еше не огреб ни грамма. Ну, за исключением того, что это именно мой давешний знакомец, древесный сиделец, явно натравил на нас бюреров. Но ведь не съели же, верно? Значит, была установка. Доставить меня пред его бледные очи, а Гордея с Анкой попридержать, покуда серьезные люди одну маленькую темку перетрут.
Давным-давно одного контролера даже показывали по телику. Каждый день он вдруг сам собою появлялся на голубом глазу перед миллионами страждущих и заранее предупреждал: даю установку! Даю установку! А потом начинал лечить прямо через телик болячки с бородавками всем желающим, и всегда успешно. Во всяком случае, многие верили.
Ну, уж коли назвался бюрером, полезай прямиком в третью строчку моего хит-парада личных встреч с мутантами в этом Зона-сезоне. Думаю, бюреры – это бывшие бюрократы, которых Бог наконец наказал и отправил в Зону на перевоспитание. Карлики всегда норовят помыкать великанами, а обычные люди для них – просто семечки. Вот теперь пусть отрабатывают свою карму по полной!
К одному представителю этого беспокойного народца я и заглянул, получается, на обед. В качестве основного блюда.
– А говорят, что вас уже нет в природе, – хмуро сказал я. Просто чтобы поддержать беседу. Больше говоришь – дольше живешь.
– Преувеличено, – парировал излом. – Источник быть?
Ну, разумеется, быть. Я отчетливо помню, как при мне сталкер Градус, личность не из самых правдивых, клятвенно уверял Комбата, что изломов уже не осталось вовсе. И аргумент у него был убийственный: дескать, сам Градус не видал их уже целых два года, что – лучшее из доказательств. Володя же слушал его молча и даже не улыбнулся.
– В общем, один сталкер сказал, – пожат я плечами, одновременно лихорадочно соображая, успею ли вскинуть автомат, или излом окажется быстрее. По всем прикидкам выходило, что он быстрее. К тому же я не знал в точности, какой длины его боевая конечность.
Или стрекозиная лапа, если угодно.
В детстве я однажды увидел в пруду за домом, как здоровенная личинка стрекозы охотилась за мальком. В последний момент она выбросила вперед длинную лапу и схватила серебристую рыбку. Тогда я еще не знал, что на самом деле это не «лапа», а весьма подвижная, пугающе гипертрофированная челюсть, что челюсть эта называется «маска» и что однажды я сам окажусь в роли такого вот малька.
Что ж, если тебе написано на роду умереть в опере, у тебя еще есть шанс продлить свое земное существование, спев перед казнью на сцене дуэт со своим палачом. В опере это можно, и вполне органичненько!
Я палач под маской кр-р-расной!
Я плету венок прекр-ра-асный —
На могилку Трубача.
Заблудился, навернулся,
Облажался сгоряча!
И нечего мне орать из будки суфлера, что это не тот текст. Текст, ребята, мне сейчас приходится сочинять на ходу. Поскольку больше слов – дольше дышишь. Господи, и почему я не рэпер?
– А другой сталкер говорил мне, что вы говорите, что… тьфу. В общем, что у вас должен быть не такой вот шикарный голос…
«Потому что ты всего лишь червяк! Жалкий земляной червяк!» – отчаянно вопило мое подсознание. Когда мне очень страшно, оно всегда так вопит. Аж уши изнутри закладывает.
Я замялся, не зная, как получше соорудить комплимент существу, которое намеревалось меня в самые сжатые сроки сожрать вместе с кожей и костями, А картой, наверное, закусит.
– Как я говорить? – с интересом уточнил мутант, по всей видимости, не чуждый грубой лести.
Тоже мне, великий Шаляпин: нуте-с, Прошка, как я нынче прозвучал? Отвечай, любезный!
Чего тут говорить, когда нечего говорить?
– Ну как… Будто бы у вас голос хриплый и тихий. Как шепот, в общем.
Излом немного помолчал, видимо, вспоминая. А потом кратко бросил:
– Болел.
Вот те раз! Значит, ничто человеческое им тоже не чуждо?
– Я тебя долго ждать. Думать, не придешь. Не знать.
Ишь ты, девочка-припевочка. Оказывается, мне тут свидание назначено, а мы и того… не знаем!
– А зачем ты меня… ждать? – с затаенной надеждой спросил я. Может, привет от кого передаст, и – прощай?
– Просили, – бесстрастно сказал излом. Ну, точь-в-точь Сайд из «Белого солнца пустыни»: «Стреляли». Эх, вот бы успеть сейчас в него стрельнуть!
Но это была гнилая идея. С его скоростью движений я давно уже труп. Просто удивительно, что пока еще стою тут и разговариваю, на вид почти живехонький. А то, что у меня все поджилки трясутся и коленки изводит мелкая дрожь, так того в темноте подвала не видно.
– У тебя быть предмет? Узкий? Длинный? – В голосе излома впервые возникла нотка интереса.
Я поначалу даже растерялся. Насчет предмета. В принципе, наверное, есть. Вполне себе узкий. Насчет длины не скажу. Не мне об этом судить, хотя пока вроде никто особо не жаловался. Но только зачем, спрашивается, излому это нужно?
– Есть отверстие, – дал подсказку мутант.
Я испытал сильнейшее желание как следует почесать в затылке.
Отверстие? Ну, в принципе… Да, конечно, да. Ставлю на предмет! Десять на красное!
Стоп! А почему не спросить открыто, в лоб?
– А как он называется, этот предмет?
Тут излом впервые задумался. Похоже, он вспоминал. После чего удовлетворенно кивнул уродливой башкой:
– Да. Название быть. Называется – Вещь!
– Вещь?
– Да. Вещь. Я вспомнить.
Он подался ко мне, выдыхая прямо в лицо отвратительную, слоновью вонь!
– Ты найти Вещь? Он у тебя?
И тут я неожиданно вспомнил о другом мутанте, который тоже шибко интересовался длинной и узкой «вещью». Даже предлагал мне отыскать ее для него, обешая все сокровища мира. Так вот оно что!
Излому и впрямь нужен какой-то прибор. Который и узкий, и длинный, и с отверстием, и, видимо, немерено крут в применении. Не зря же они называют его с таким восторгом – Вещь!
– Ты должен отдать Вещь другому?
Излом молчал.
– Тебя послал за Вещью твои хозяин, верно? – Я уже смелее принялся домысливать ситуацию. Значит, один мутант у другого на посылках.
– У тебя Вещь? – уже с нетерпением повторил излом.
Был немалый соблазн блефануть. Но обман вскрылся бы тут же, вместе с моей черепной коробкой. И я виновато развел руками.
– Пока нет, извини. Но я как раз иду туда, и как только ее отыщу…
– Я сам пойти, – перебил меня излом. – Я найти Вещь. Отдать Хозяину.
Ага! Все-таки проболтался!
– Боюсь, без меня тебе будет трудно найти ее.
Только сейчас я вдруг понял, что перестал называть мутанта этим дурацким «вы». Хорошая примета, однако.
Излом некоторое время думал. Потом хитро глянул на меня.
– Я найти. Ты иметь путь. Я взять его. Пойду сам, все найду.
И указал когтистым пальцем точнехонько мне на грудь. Вот зараза… Он что, учуял карту через комбез? Но как, спрашивается? И откуда он о ней знает?
– Осторожней, мутант. У меня есть могучий Защитник. Разве Хозяин тебе не Говорил о нем?
В этом стратегическом ходе было целых два вектора.
Первый – припугнуть излома, а второй – попытаться выведать, о каком таком Защитнике поведал мне контролер. А в том, что именно он – пресловутый Хозяин излома, я уже ни капли не сомневался. Излом явно находился под воздействием пси-поля, хотя и оставлявшего ему достаточно широкую свободу воли. Ну или по крайней мере свободу суждений.
Увы, мой пробный шар угодил в борт за километр от лузы. Излом злобно зарычал.
– Никакой Защитник не знать! Хозяин не говорить! Значит, и Защитник нет.
После чего он внимательно посмотрел на меня.
– У тебя быть желаний? Совсем последний? Потом ты умирать.
Я вздохнул. Что говорить, когда нечего говорить?
– Единственное мое желание – чтобы ты не бросал меня в терновник.
– Не понимать, – отрезал излом.
Ну, еще бы! Я сам этого Братца Кролика не понимал целых десять лет, покуда не увильнул аналогичным образом от компании гопников из соседней «коробки».
– Тогда я отдам тебе карту, а ты отпустишь меня. Согласен?
– Живым – нет, – медленно покачал высокой и продолговатой, как дыня, башкой излом. – Ты видеть путь. Ты знать. Вещь только одному. А ты умирать.
Мне на миг показалось, что сейчас он пожмет плечами, сочувственно вздохнет и похлопает меня по плечу своим длиннющим когтем:
– Извини, старик Трубач. Ничего личного.
Но он и вправду затеял меня кончить.
Ладно. Правду – так правду.
– Хорошо, – вздохнул я. – Больше всего на свете, мутант, мне сейчас хочется хорошенечко щелкнуть тебя по носу. Извини, старик, но очень хочется, аж рука зудит.
А что мне еще оставалось делать? Что я еще должен был сказать этой ходячей смерти с клешней марсианского богомола?
Пару мгновений я думал, что излом тоже хочет мне сказать что-то.
Потом он издал тихое шипение, и это было сродни вздоху очень тяжело, просто смертельно уставшего человека.
Мне даже показалось, что сейчас он повернется и уйдет. Растворится в каменных галереях, быстро, плавно и неслышно, как это умеет делать только он.
И когда я уже окончательно уверился в этой отчаянной надежде, безнадежной как слишком тонкая соломинка для слишком толстого утопающего, он снова посмотрел на меня в упор.
Два давно потухших уголька, в которых лишь на самом дне, в абсолютно нечеловеческой глубине, еще тлели крохотные искорки. Но это были искорки моей надежды, просто отраженные в нем, как два кусочка солнца в холодной жиже сливной бочки золотаря.
Когда он выпростал свою боевую конечность из складок плаща – я просто не успел уловить. Хотя, наверное, внутренне был готов уже ко всему.
Больше всего это похоже на то, что тебя протыкает насквозь ледяной кол. Протыкает за долю секунды, быстрее, чем мысль, и тут же начинает разрастаться в тебе горячими лепестками скрюченных пальцев излома.
Потом в твоей голове выключают свет, и все погружается в покой и тишину могильного мрака. Да канца…
Очнулся я от того, от чего не хотел бы очнуться, окажись я на небесах, ни за какие коврижки. При одной мысли, что и на том свете будут продолжаться эти темные коридоры из сырого кирпича, где бьются о каменный пол крупные капли радиоактивной жижи, мне стало дурно. Я жалобно застонал, перевернулся на бок, и меня вырвало.
По идее, вырвать-то должны были у меня – человеческое сердце, как утверждают бывалые бродяги Зоны, излюбленное лакомство излома. Поэтому они и бьют своей клешней прямо в грудь. Чтобы сподручней было вытаскивать наш романтический мускул.
