Текст книги "Анна Герман"

Автор книги: Александр Жигарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Новый тяжелый приступ настиг ее в конце сентября, когда гастроли уже подходили к концу. Беременность была заметна, и Анна сшила себе широкую юбку, так что из зала она казалась лишь слегка располневшей. Опять вызывали "скорую", делали уколы, врачи советовали отменить концерт, но она не согласилась.

– Работа – мой лучший лекарь. Да и потом он (или она) ведет себя лучше, когда я работаю.

Понайот Бояджиев, который знал о визите врачей, на сцене наблюдал за Анной и теперь просто не верил своим глазам.

Она была такой легкой, изящной, светящейся счастьем и здоровьем! Каждую ее реплику, каждую ее песню зал встречал дружными аплодисментами, и она охотно выполняла просьбы зрителей. Пела на бис "Надежду", "А он мне нравится", несколько польских песен... "Гори, гори, моя звезда" Анна исполнила в самом конце, и люди стоя приветствовали любимую певицу.

Потом она лежала на диванчике в артистической, не в силах выговорить ни слова. Еще один приступ случился на следующий день в самой середине концерта, и она, сконцентрировав волю, пересиливая боль, закончила концерт... Рядом сидела перепугавшаяся, бледная Качалина, глядя на нее беспомощными, полными жалости глазами.

– Ничего, не беспокойся ты так, Анечка, – шепотом успокаивала подругу тезка из Польши. – Сейчас все пройдет, все будет хорошо...

Анну отвезли в гостиницу, иона пролежала в кровати почти сутки – до завтрашнего концерта.

А еще через день на "Мелодии" начались записи. Она все делала с первого дубля. Записала "А он мне нравится", "Осеннюю песню" и "Письмо Шопену" П. Бояджиева, "И меня пожалей" А. Пахмутовой и "Вы хотели мне что-то сказать" Е. Птичкина. Пела она под рояль, играл пианист из ансамбля "Мелодия" Борис Фрумкин. Она впервые видела такого потрясающего музыканта. Он играл, как целый оркестр: клавиши под его пальцами становились просто волшебными. Анна даже пожалела, что запись была такой недолгой. Потом, после короткого перерыва, выпив несколько глотков чая, она записала с оркестром "Из-за острова на стрежень" и "Гори, гори, моя звезда".

– Ну вот, Анечка, – облегченно проговорила Качалина, – в песне мы с тобой сделали почти все. Теперь можно и детей воспитывать...

Она действительно собиралась сразу же после возвращения из Москвы заняться собой, поскольку врачи говорили, что и возраст и последствия катастрофы могут сделать роды опасными. Лучше было бы лечь в больницу. Но заботу о себе пришлось отложить. На аэродроме Збышек после первых же объятий сообщил, что звонили из Министерства культуры. Ей предлагают поехать на восемь дней в Нью-Йорк вместе с группой музыкального театра. Именно ее очень просят "прислать" американские поляки...

– Как, теперь в Америку? – удивленно переспросила Анна. – Ты же видишь...

Но поехать все же пришлось. Причем не через несколько дней, а через месяц.

– Погоди, – смеясь, пророчила она мужу, – рожу тебе в Нью-Йорке американца, вот будет весело!

Товарищи по поездке относились к Анне очень внимательно, не давали нести чемодан, оставляли лучшее место в автобусе.

В Нью-Йорке шел дождь и погода чем-то напоминала варшавскую. Их все так же горячо, как и пять лет назад, принимали американские поляки. Она выступала хорошо, коллеги уверяли, что даже "слишком хорошо". Анна пела свои песни – "Человеческую судьбу", "Быть может": "Быть может, где-то далеко-далеко лежит лучшая страна и там красивее, богаче и наряднее. Но сердцу дороже всего песня над Вислой и песок Мазовша".

И снова видела она слезы на глазах пожилых, поседевших, респектабельных американских поляков.

– Оставайтесь, Анна, у нас, – приглашал ее Михал Ласковский, импресарио. – Ваш ребенок будет стопроцентным янки! Да и вы неплохо устроитесь. Мы все вас здесь знаем и любим.

– Нет, спасибо, пан Михал, – улыбалась Анна, – мне бы скорее, скорее домой, в кроватку...

Здоровенького, круглолицого мальчишку Анна родила через десять дней после возвращения из Нью-Йорка, родила легко, без каких-либо осложнений, взглянула на него и тут же уснула счастливым, беззаботным сном.

Новый, 1976 год они встречали втроем: она и два Збышека – отец и сын. Маленький Збышек уснул в восемь вечера, а проснулся без четверти двенадцать и устроил небольшой концерт. Правда, вскоре он опять уснул, позволив взрослым предаться новогодним размышлениям. А родители были счастливы. Все складывалось как нельзя лучше, и самое главное – ребенок родился здоровым.

Наметившийся было "закат" отступил, и над творческой судьбой Анны опять засияло солнце. Лучшим барометром в этом плане был телефон. А он звонил без умолку, и его снова пришлось отключить... Они уже давно рассчитались с долгами и теперь, как вполне состоятельные люди, могли откладывать деньги на дом.

Одна мамина знакомая подыскала им девушку, недавно приехавшую в Варшаву из деревни. Та согласилась помогать Анне по хозяйству.

– Ну, посмотрим, – весело планировала Анна, – как пойдут дела. Может быть, я смогу опять вернуться на сцену? Вот так – ухожу и возвращаюсь, возвращаюсь и снова ухожу...

В начале февраля ей позвонил корреспондент Московского телевидения. Представился: Александр Каверзнев.

– К нам приходит очень много писем с просьбами рассказать о том, как вы себя чувствуете, как ваш ребенок. И вообще – зрители хотят увидеть вас снова на экране.

– Я тоже очень хочу увидеть себя на экране, – рассмеялась Анна, – но боюсь, это будет не так скоро.

– Если вы согласитесь, это произойдет очень скоро, – сказал Каверзнев. – Мы готовы приехать к вам домой хоть завтра.

Оператор, осветитель и сам Каверзнев – обаятельный человек с открытым лицом – приехали на следующий день в одиннадцать утра. Маленький Збышек не спал, но вел себя спокойно. Аппаратуру настроили быстро. После съемок они пили чай и беседовали. Каверзнев советовал Анне не слишком засиживаться дома, а постараться по возможности скорее вернуться на сцену. Он говорил, что сам является большим поклонником ее творчества, и передал ей привет от руководства Гостелерадио СССР.

"Засиживаться дома" ей действительно не хотелось. Да и не пришлось. Через две недели она получила приглашение из Москвы сняться в телевизионной передаче "Мелодии друзей", а заодно завершить работу над телепрограммой "Встреча с Анной Герман", которую начали снимать во время последних гастролей.

Высокая интересная женщина, энергичная, оперативная, по-журналистски цепкая, умеющая задать интересный вопрос, который требовал неординарного ответа, – Татьяна Коршилова. Анна на своем веку видела многих ведущих, но общение с Коршиловой было не только приятным, но и интересным для нее самой. Татьяна не стала уговаривать Анну петь под фонограмму, она приложила немало усилий, чтобы в студии для оркестра были установлены специальные микрофоны и можно было бы петь "живьем". Теперь осталось доснять конферанс. И передача с новыми песнями советских композиторов была готова к выходу в эфир.

Итак, Анна опять отправлялась в Москву. И значительно раньше, чем предполагала. Збышек уже подрос, и Анна теперь могла оставлять его под опекой мужа, мамы и энергичной помощницы Зоей.

В Москве, в аэропорту Шереметьево, молоденькая таможенница, прежде чем выпустить Анну из зала прилетов, спросила:

– Как ваш сын, не страшно вам его оставлять?

– Страшновато, – весело ответила Анна, – да я ненадолго.

Прямо с аэродрома ее повезли на репетицию телевизионной передачи в Останкино. Программа была международная, и Анна повстречала много добрых знакомых, Ее познакомили с Аллой Пугачевой, которой она искренне симпатизировала, видела ее по телевидению в Польше и обратила внимание на ее самобытность, оригинальность, хорошие актерские данные.

Анне понравилась и певица из Казахстана Роза Рымбаева, молоденькая девушка, с милым открытым лицом и с сильным характерным голосом.

Анна пела "Возвращение романса" Оскара Фельцмана – песню эту она знала и любила. После репетиции они с Качалиной отправились к Шаинскому. И та напрямик сказала Анне, что профессионалы песню "А он мне нравится" ругают, называют пошловатой и, главное, не отвечающей ее стилю. Анна, как могла, защищалась:

– Почему же не моя, не кажется ли тебе, Анечка, что твою подопечную трактуют слишком односторонне? Я очень соскучилась по веселым песням. Надеюсь, что Володя мне приготовил еще что-нибудь.

Она встречала немало разных композиторов – и польских, и итальянских, и английских, и болгарских – и была убеждена, что Владимир Шаинский – явление в музыке незаурядное. Прекрасный мелодист, тонко трактующий текст, умеющий передать самые разные состояния своих лирических героев, Шаинский привлекал Анну еще и своим оптимизмом и жизнелюбием. Композитор решился показать две новые песни. Одна из них – "Любви негромкие слова" – была мягкой, нежной, лирической, вторая – "Когда цвели сады" – задорно ритмической, чем-то напоминающей "А он мне нравится". Неожиданно Анна с каким-то надрывом, необычно для себя запела припев: "Один раз в год сады цветут, весну любви один раз ждут..."

Шаинский остановился и с удивлением поднял на нее глаза.

– Ого, – восторженно сказал он, – ну ты молодец, так и давай дальше! Ну и молодец! – еще раз повторил он с восхищением. И добавил: – Я и не предполагал, что можно так исполнить.

На этом день не кончился. Композитор Роман Майоров приехал к ней в гостиницу и показал фонограмму своей новой песни "Далек тот день...".

Во второй половине дня она отправилась к Вячеславу Добрынину, который специально для нее написал песню "Белая черемуха". Ей было любопытно, какое же произведение написано "специально для нее". Песня оказалась очень симпатичной, современной по музыкальной фразе. Договорились, что фонограмму будет писать московский ансамбль "Лейся, песня".

– Я приеду на запись фонограммы.

– Ну зачем же? – возразил Добрынин. – Это будет долго и нудно. Сейчас очень важно качество. Писать будем на отдельные дорожки – гитары, синтезатор, дудки, ударные, подпевки.

И тем не менее на запись фонограммы в первое тонателье Московского телецентра она приехала к самому началу записи. Анна не ожидала, что запись продолжится так долго – целых семь часов! Добрынин был недоволен игрой музыкантов. Полтора часа писали только подпевки. Ребята никак не могли спеть правильно. Уставшей Анне показалось, что они не запишут фонограмму никогда. Когда же наконец записали, времени, отведенного на запись, оставалось всего десять минут,

– Придется, – виновато проговорил композитор, – просить студию еще и на завтра.

– Разреши, Слава, я попробую, – попросила Анна.

И, к изумлению Добрынина и присутствующих музыкантов, записала "Белую черемуху" с первого раза! От начала до конца. Несведущий читатель, наверное, не знает, что почти все современные певицы записывают песню не только по куплетам, но и по предложениям, и даже по словам. Анна записала песню за две минуты тридцать шесть секунд. Добрынин смотрел на Герман широко раскрытыми восторженными глазами.

– Аня, вы выдающийся профессионал! Вы великая певица!

Потом Анна узнала, что музыкальному редактору за эту запись пришлось "объясняться" с руководством.

Всего три дня пробыла Анна в Москве и, несмотря на физическую усталость, чувствовала себя хорошо: записала несколько новых песен, спела восемь песен на телевидении, встречалась с композиторами и теперь везла в Польшу клавиры новых произведений. Она думала о том, какое большое счастье для нее – встреча с Качалиной, сумевшей за последние десять лет сделать для нее то, чего она не в состоянии была сделать для себя в Польше: найти столько замечательных песен, которые сами собой "пробивались" в большую жизнь, сплетались с человеческими судьбами, и люди искали в них поддержку и вдохновение...

xxx

– Опять в Америку! – эти слова Анна произнесла с каким-то сожалением и горечью в голосе, медленно опуская телефонную трубку...

Збышек понял все: значит, звонили из министерства и надо ехать, вернее, лететь за океан.

– Надолго? – тихо спросил муж.

– На пять недель, – ответила жена ровным голосом. – Не расстраивайся, милый. Нет худа без добра. Нам ведь сейчас так нужны деньги на дом...

За пять месяцев Збышек сильно подрос, он уже садился и без умолку тараторил: "ма-ма-ма". Оставлять такого малыша на месяц и одну неделю – срок долгий. Но ничего не поделаешь – надо работать, надо зарабатывать...

"Нью-Йорк... Почему меня никогда не тянуло побродить по твоим улицам? думала Анна. – Осмотреть твои достопримечательности, твои контрасты? Может быть, в этом вечно спешащем городе я боюсь заблудиться, затеряться? Может быть, меня подавляют твои небоскребы, твои ослепительные рекламы, твой грохот и шум? Почему в Нью-Йорке я все время думаю о доме как о спасительном оазисе? Почему так жалею своих земляков, ставших здесь американцами? Они кичатся своим благополучием, своим состоянием. Но откуда эта щемящая тоска в глазах? Откуда этот оправдывающийся, заискивающий тон, болезненная ранимость, когда хоть в малой степени ставится под сомнение их образ жизни, откуда эта плохо скрытая, почти откровенная зависть, если ты вдруг говоришь: "Слава богу, через две недели домой..."

Дни тянутся, несмотря на постоянную спешку, медленно и нудно. Автобус стал почти что домом. В нем проводишь все время. Он несет тебя по превосходным американским магистралям из города в город, из клуба в клуб. Ты уже перестаешь ориентироваться, где ты, в каком городе, в каком клубе. Кажется, ты уже здесь была, вроде бы и публика тебе знакома. "Нет, – уверяют тебя, – мы, правда, много слышали о вас, а вот видим впервые". Во время концертов отдыхаешь, на короткое время обрываешь суету и зовешь своих слушателей совсем в другой мир – тепла, любви, доверия, искренности, красоты и поэзии. Несколько раз Анна звонила домой. В телефонной трубке слышала веселый голос Збышека – с сыном все в порядке, он не болеет, веселенький, только очень скучает по маме:

– Приезжай скорее, мы тебя совсем заждались!

Но "скорее" нельзя. Существует контракт, существуют обязательства, и они должны быть выполнены. Сегодня после концерта к Анне подошел Юрек Ружицкий, когда-то известный в Польше танцор, бывший солист ансамбля "Шлёнск". Во время гастролей "Шлёнска" в США он вступил в "законный" брак с дочерью разбогатевшего мясника, выходца из Польши. Правда, в ансамбле у него осталась тоже вполне законная и любящая жена, а в Варшаве – маленький ребенок. Юрек был из бедной семьи. Работа в "Шлёнске" позволила ему купить и отличную квартиру в столице, и "мерседес". Но он мечтал о большем – и вот теперь этого "большего" достиг: стал владельцем маленькой ткацкой фабрики, в его распоряжении кроме двух "фордов" было еще и несколько грузовиков. Он так настойчиво просил Анну побывать у него в гостях, что Анна не нашла в себе сил отказаться. Юрек привез ее к себе домой, возбужденный и счастливый.

– Знаешь, кто у нас в гостях? – обратился он по-польски к жене. – Анна Герман! Да-да, я не оговорился! Та самая Анна Герман, чьи пластинки мы с тобой так любим слушать.

Просторная квартира в одном из богатых районов Чикаго была обставлена просто и со вкусом. Стены украшали картины кисти итальянских художников.

– Подлинники! – похвастался Юрек. – Стоят целое состояние. Все застрахованы.

Впервые за многие гастрольные поездки в США Анна ела вкусное, по-домашнему приготовленное мясо с жареным луком.

– Ты, конечно, не поверишь, Анна, – откинувшись в кресле и закурив сигару, медленно говорил хозяин, – сколько ты значишь лично для меня... Твой голос, твои песни помогают мне расслабиться после тяжелой работы, и я отдыхаю душой.

"Ну вот, – подумала Анна, – оказывается, мое пение нужно для того, чтобы этот новоиспеченный янки мог расслабиться..."

Он угадал иронию в ее глазах.

– Ты не смейся, здесь, в Штатах, в большой цене искренность...

Юрек напивался на глазах, вливая в себя стакан за стаканом польской "Выборовой", и наконец решился:

– Ты давно не видела Марию? – полушепотом спросил он, когда жена вышла в соседнюю комнату, чтобы покормить пятилетнего сына.

– Давно, – ответила Анна.

– Жизнь меня наказала! – обхватив голову руками, жаловался Юрек. Наказала... Все бы отдал, все, что есть, лишь бы обратно!

– Так в чем дело? Возвращайся!

Он произнес нечто вроде "ух" или "ох", погрозил кому-то пальцем и устало повесил голову, положив вялые руки на стол.

Анна сидела и думала: ради чего все-таки Юрек так настойчиво звал ее к себе? Похвастаться перед женой, что у них в гостях их любимая певица? Да нет, вряд ли. Жене безразлично его настроение. Узнать про друзей? Или чтобы выговориться, как выговариваются все истосковавшиеся по родине? Или расспросить о брошенной жене? А может быть, он или "они" – все играют, изображая тоску, угрызения совести, взывая к памяти тех, от кого они ушли или кого предали? И все эти пьяные стенания, в которые они сами в данный момент так истово верят, всего лишь одна из мизансцен в этой игре, рассчитанной на два или три часа? На большее у них ведь нет времени. Завтра надо рано вставать и продолжать "дело"...

xxx

Из Америки Анна везла "все" для сынишки. За месяц с небольшим малыш заметно подрос, взгляд стал осмысленным, и он с удивлением смотрел на раскрасневшуюся, счастливую маму, осторожно прижимавшую его к груди и нежно целующую в носик и щечки,

Отдыхать долго не пришлось, хотя она мечтала хотя бы месяц посидеть с ребенком и лишь потом взяться за дело. Ее включили в состав делегации, отправлявшейся на Дни культуры Польши в Португалию. В Лиссабоне она имела огромный успех. Газеты пестрели ее фотографиями. Ей опять начали предлагать контракты, но она отказывалась под разными предлогами. Здесь, в Лиссабоне, многое напоминало Италию, и ей делалось не по себе...

Несколько дней она провела в Варшаве. И снова в путь. На этот раз в Софию, тоже на Дни польской культуры. На концерте в Софии присутствовало много советских туристов. По их просьбе Анна спела "Надежду" – а капелла, поскольку оркестровку песни она оставила дома.

Вернувшись в Варшаву, Анна с радостью занялась домашним хозяйством. Хотя Зося действительно оказалась трудолюбивой и аккуратной девушкой, все-таки дел накопилось немало. И теперь Анна наводила, как она говорила, "полный порядок". Ей нравилось возиться со Збышеком, играть с ним, учить его разговаривать, стараться самой разбирать его забавный детский язык. Так продолжалось месяц, может быть, чуть больше. Анна упоенно возилась с ребенком, никого не допуская к нему, позволяя Зосе лишь помогать готовить обед и ужин.

Однажды она проснулась среди ночи с какой-то непонятной тоской в душе. Все вроде бы идет нормально. Самое главное – ребенок здоров. Сама она тоже ни на что не жалуется. И все-таки чего-то не хватает. Ага! Понятно чего: почему-то все время молчит телефон. А телефон в ее сознании связывался с репетициями, концертами, бурными гастрольными планами. Она встала, надела домашние тапочки, включила настольную лампу и подошла к телефону. Сняла трубку. Гудка не было. Она улыбнулась, от сердца отлегло: "Ах, Збышек, Збышек-старший! Хитрец! Ты оберегаешь мой покой. И вносишь в мое сердце беспокойство. Я-то ведь все еще певица, и я должна петь. Я хочу петь! Очень хочу!.."

На следующий день она сама включила телефон и теперь, одевая сына, все косилась на аппарат, как на человека, который должен сообщить нечто неожиданное и радостное. Но телефон молчал. Звонки, конечно, изредка раздавались. Но звонили из прачечной, химчистки. Потом позвонила какая-то подруга, еще по школе (она живет по-прежнему во Вроцлаве и сейчас в Варшаве проездом). Кто-то ошибся номером...

Тревога сжала ей сердце: "Вот так! Тебе не звонят, и ты не звонишь. Не звонят тебе – это понятно, значит, ты не нужна, как раньше. Но вот почему ты не звонишь? Гордая! Вчерашняя звезда! Звездная болезнь на склоне... Наверное, у всех людей так, чем бы они ни занимались: когда молод и энергичен, нужен всем, а когда наступает старость – никому. Ой, что это я подумала о старости? И как только не стыдно? Мать крохотного ребенка. Мать, а не бабушка". Она набрала номер телефона пана Анджея. Было три часа дня. Анна набрала номер машинально, не рассчитывая застать его дома. Но он как раз "забежал на минуточку".

– Ой, как я рад, пани Анна! Тут, знаете ли, столько предложений... Но ваш муж просил вас пока не тревожить. Ох уж эти мне мужья! Им не понять душу артиста. Так я собираю состав?

Репетиции начались через несколько дней, и она снова погрузилась в концертную жизнь – трудную, суматошную, изматывающую, но для нее единственную. Сольных концертов почти не было. Зато было множество сборных. Анна узнавала о них в последнюю минуту. Из-за этого сильно нервничала, быстро переодевалась и мчалась на такси в какой-нибудь Дом культуры. Публика по-прежнему горячо принимала ее. Аплодисменты выделяли и отделяли Анну от остальных артистов, участвовавших в таких концертах. В основном это были молодые люди, только еще начинающие, или пожилые, уже заканчивающие и теперь всеми способами продлевающие свой век на сцене.

Из Советского Союза приходило много радостных и ободряющих писем. От Качалиной – очень сердечные и в то же время деловые, содержащие интересные планы и предложения. От людей, которых она не знала, – эти письма она ценила вдвойне: они свидетельствовали об огромном успехе песен, которые были записаны в Москве и теперь стали любимыми. Анна получила официальное приглашение Советского телевидения выступить в заключительном концерте главной музыкальной программы года "Песня – 1977" с песней Владимира Шаинского и Михаила Рябинина "Когда цвели сады" и с радостью приняла это приглашение. Правда, до этого ей еще раз довелось приехать в Советский Союз (всего на несколько дней), в Донецк – на фестиваль "Дружба молодежи". Она вспомнила недавние мысли о грозящей старости и невольно улыбнулась: "Все-таки фестиваль "Дружба молодежи"!"

Она уже много лет не пела в одном концерте вместе со звездами польской эстрады. Те смотрели на Анну, как смотрят молодые самоуверенные футболисты на вчерашнего прославленного форварда, который потерял и скорость и силу удара, но все еще пытается удержаться в лидерах...

А в этом концерте в Донецке главной звездой был Чеслав Немен – певец и композитор, глубоко современный, правда, на взгляд Анны, иногда сложный для восприятия, но имеющий огромную армию поклонников и последователей во многих странах. Сам Немен не особенно охотно согласился участвовать в сборном концерте. Его устраивали только сольные выступления.

– Я песенок не пою, – пренебрежительно говорил он. – Я вообще не знаю, что это такое... Я играю баллады.

Все смотрели на Немена с уважением. В черном, по-военному скроенном костюме со стоячим воротничком, он мало был похож на артиста, скорее, на какого-то сурового проповедника. Некоторые даже побаивались его. В концерте Немен пел перед Анной. Зрители, собравшиеся в огромном спортивном зале, приняли его с энтузиазмом. Дважды он пел на бис. Мог бы спеть и третий, но перестарался: долго не выходил, публика успокоилась, и ведущая объявила Анну Герман.

Певицу встретили аплодисментами. Она спела "Быть может", потом еще одну свою песню – "Это, наверное, май". Пела она, как всегда, ровно, мягко и в то же время вдохновенно, нежно, страстно. Сразу же после этой песни началась овация. К эстраде пробирались люди с цветами. Очень просили "Надежду". Она готова была к этой просьбе и запела любимую песню. Теперь зал пел с ней, потом снова началась овация и "Надежду" пришлось повторить... Анна видела, как сбоку из-за кулис за ней внимательно наблюдает Немен, там собрались и другие артисты, в том числе и оперные. Она спела "Когда цвели сады", и теперь овация и крики "браво" сотрясали Дворец спорта, потом исполнила еще одну польскую песню. Зрители не отпускали ее. Анна подошла к микрофону, пытаясь объяснить, что репертуар исчерпан, что музыканты больше ничего не смогут сыграть, но публике не хотелось ее отпускать. И пришлось спеть "Надежду" еще раз!

В душе Анна торжествовала. Она не удержалась и даже черкнула несколько слов об этом успехе Качалиной. "Передай Боре, – просила она (Анна знала, что Борис в восторге от Немена), – что меня приняли лучше, чем самого пана Чеслава, Так что есть еще порох в пороховницах!"

И снова Анна с грустью подумала, как много значит в судьбе певца настоящая песня и как жаль, что таких песен у нее в Польше слишком мало.

В Москву Анна прилетела полтора месяца спустя – в начале декабря шли съемки передачи "Песня – 1977". Как оказалось, в этой программе ей предстояло исполнить две песни: "Когда цвели сады" и "Эхо любви" Евгения Птичкина и Роберта Рождественского.

Клавир последней песни Анна получила год назад – накануне последнего приезда в СССР по приглашению телевидения. Качалина писала, что песня предназначается для художественного фильма "Судьба", который ставит актер и режиссер Евгений Матвеев. Анне эта песня показалась очень печальной. Пожалуй, самой печальной из того, что ей приходилось петь до сих пор. Вероятно, она не рискнула бы исполнить ее в концерте: уж слишком драматические ноты звучат в ней. Боялась сорваться в сентиментальность. Но песню эту она разучила быстро.

На следующий же день после того, как она прилетела, состоялась запись. На "Мелодию" приехал Птичкин, приехал и Евгений Матвеев. В студии разместился оркестр кинематографии, дирижер взмахнул палочкой, и началась репетиция. Анна сняла туфли и стояла босиком перед микрофоном. Когда после записи она вышла из студии, то первое, что ей бросилось в глаза, – это изменившееся за полчаса лицо Матвеева. Оно как-то осунулось. На глазах блестели слезы.

– Извините, – оправдывался он. – Не смог сдержаться. Спасибо вам, Анечка, огромное!

Трудно сказать почему, но песню эту Анна явно недооценила. Она как-то забыла про нее – мол, сделала работу честно и добросовестно, и все. А песня пошла. Еще не вышел на экраны фильм, еще не было телевизионных передач, а были лишь радиопередачи, но "Эхо любви" полюбилось. Письма, как чуткий барометр, "регистрировали" успех, они шли и шли. Авторы писем просили, требовали еще и еще раз передать любимую песню.

– Так что, Анна, у нас к вам просьба, – говорила ей редактор Татьяна Коршилова, – спеть "Когда цвели сады" и "Эхо любви".

– Постойте, "Эхо любви"? Да я ведь пела эту песню только раз. Однажды записала на "Мелодии" и почти забыла.

– Ничего, Анна, все будет в порядке, – утешала Коршилова. – вы человек талантливый. И потом, мы хотим, чтобы вы спели "Эхо любви" в дуэте с Львом Лещенко. Тут и Евгений Николаевич Птичкин нам поможет.

– И у меня к вам просьба, – нерешительно сказала Анна. – Я, конечно, постараюсь вспомнить. Только давайте мы с Лещенко будем петь без фонограммы, живьем.

– О нет, это исключено, – замахала руками Коршилова. – Во-первых, концертная студия не приспособлена для оркестра, а во-вторых, вы с Лещенко, извините, не смотритесь рядом: вы выше. Он будет стоять в глубине сцены, а вы с краю.

Наложение на готовую фонограмму сделали довольно быстро. Можно было бы еще быстрее, но Лещенко несколько раз ошибался. Съемки продолжались два дня. На практике это означало два дубля одного концерта. И оба дня Анна терзалась: "Ну зачем я согласилась петь под фонограмму? Получается не так, как хотелось".

За несколько часов до начала съемок второго дубля она позвонила Шаинскому:

– Владимир Яковлевич, вы всемогущий человек, сделайте что-нибудь! Ведь ваши "Сады" много потеряют, песню обязательно надо петь "живьем".

– Да с чего это вы взяли, Анечка, что я всемогущий? – польщенный, удивился Шаинский. – По сравнению с редакторами я просто ноль без палочки. Но раз вы просите, попробую.

Перед самым началом концерта, уже в артистической, Шаинский радостно сообщил Анне:

– Просьба удовлетворена. Будете петь под оркестровую фонограмму.

Да, в тот декабрьский вечер Анна одна из всех участников заключительного концерта "Песня – 1977" пела сама, "своим голосом". И одна-единственная в этой подготовленной "телевизионной" аудитории исполнила песню "Когда цвели сады" на бис!

Очарованные зрители попросту забыли, что они находятся не в концертном зале, а на съемках телевизионной передачи, и дали волю своим эмоциям. Наверное, многие из наших артистов, которые участвовали в этом концерте, тоже могли бы петь "живьем". Но больше почему-то доверяли фонограмме, техническому совершенству звукозаписывающей аппаратуры. Меньше думали об искренности, о том, что каждое естественное выступление по-своему неповторимо.

Дни, проведенные в Москве, как всегда, были заполнены до отказа. Встречи с композиторами, прослушивание новых песен, подготовка к записям, сами записи, съемки на телевидении. От всего этого избытка движений, желания все разом исполнить, спеть, записать, выпустить – болела голова, ломило в позвоночнике, сон приходил с трудом. Но все это было счастье. И о большем не стоило мечтать. Всего пять дней! Но и тут записи на "Мелодии", съемки концерта на телевидении и огромная пачка клавиров, которые, возможно, скоро "запоют" ее голосом.

Правда, Анна чувствовала, что у нее уже не хватает сил спорить и переубеждать молодых, зачастую весьма энергичных авторов, которые прорывались к ней с готовыми оркестровыми фонограммами.

– Поймите же, – чуть не умоляла она их, – во сколько раз будет лучше, если я буду чувствовать рядом живой оркестр!

– А вы поймите нас, Аня! Где мы вам его найдем сейчас? Мы и так месяцами ловили музыкантов, выколачивали студии, чтобы записать оркестр специально для вас!

Это "специально для вас" действовало магически. Ей так давно не говорили – "специально для вас"!

xxx

В варшавской квартире – тишина. Ровно посапывает маленький Збышек, с часу до трех он спит, и теперь мама, разложив перед собой клавиры, может вполголоса попеть. Когда Анна поет в присутствии сына, он почему-то начинает горько плакать. По-видимому, он уже понимает: если мама поет, то, значит, скоро уедет. А кому из малышей нравится, когда мама или папа уезжают!

В последние несколько месяцев после возвращения из Москвы дела шли не самым лучшим образом. Збышек долго болел. В связи с этим пришлось отменить целый ряд концертов. Тем временем музыканты из состава, сформированного паном Анджеем, разбрелись кто куда. Потом, когда начали сколачивать новый состав и уже приступили к репетициям, расхворалась сама Анна: у нее начался грипп. Поднялась высокая температура, которую никак не удавалось сбить несколько недель. И новый состав, с которым Анна не спела ни одного концерта, тоже распался сам по себе. Потом куда-то исчез пан Анджей. Жил он один, и узнать, что с ним, уж не заболел ли, оказалось делом трудным. Он появился только через три месяца. Действительно, с ним стряслась беда: в Познани, куда он поехал на день рождения внука, его сбила машина. И теперь по выходе из больницы он оказался лишенным самого главного своего достоинства – подвижности.