Текст книги "Анна Герман"

Автор книги: Александр Жигарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Анна просто воспрянула духом. Раньше она не решалась показывать свои опусы профессионалам. А теперь, ободренная, успокоившаяся, решила в ближайшее время обязательно пригласить к себе домой музыкантов и поэтов и показать песни на стихи Алиции Новак. Она уже позвонила некоторым своим знаменитым знакомым. Но в последний момент все пришлось отложить. Ночью начались сильные боли в позвоночнике, голову снова стянул железный обруч, и она провела несколько мучительных дней в постели.

Друзья собрались у нее спустя три месяца.

Почти три года Анна не выходила на улицу. В лице не осталось ни кровинки, огромные глаза, наполненные страданием, в этот вечер светились радостью. Правда, она тяжело опиралась на палку. Но в ее облике ничто не вызывало чувства жалости и сострадания. Через полчаса гости и думать забыли, что пришли к тяжело больному человеку, с которым судьба обошлась так жестоко. На пианино Анна играла неважно (уроки музыки ей довелось урывками брать лишь в детстве), поэтому аккомпанировал ей ее старый товарищ, знакомый по Вроцлавской эстраде, который жил теперь в Варшаве.

Анна пела! Ее истосковавшаяся по музыке душа, казалось, в этот вечер брала реванш за упущенное. Она пела свободно, легко, словно снова обрела крылья, словно не было всех этих страшных лет, наполненных болью, операциями, запахами лекарств, душевным смятением. Она мечтала услышать резкие критические слова, строгий профессиональный разбор. Но гости не скупились на похвалу, говорили о том, что подлинный талант и настоящее мастерство нельзя сломать, а душу и сердце – разбить, что музыка ее песен нежна и сердечна, хорошо передает настроение, их необходимо как можно скорее записать, их ожидает несомненный успех...

Настала осень. Но, в отличие от прошлогодней, она уже не казалась Анне такой унылой и горькой. Ей разрешили выходить на улицу, и она с палкой в руке в сопровождении мамы или Збышека ковыляла около дома, иногда нагибалась, чтобы поднять красивые желтые листья. Потом садилась на скамейку и долго наблюдала, как школьники после уроков весело гоняют футбольный мяч...

Дела с записями песен хоть и несколько затянулись, но шли довольно успешно. Художественный совет принял их единогласно, оркестровки были закончены в срок. Теперь ждали оркестр Варшавского радио, с которым должны были быть записаны фонограммы. Обрадовала и Качалина: она прислала из Москвы клавиры нескольких песен советских композиторов, просила побыстрее сообщить о них мнение, сообщить желаемую тональность и даже возможность приезда в СССР для записи пластинки.

Ох уж эта Анюта! Трудно было предположить, что в зрелом возрасте можно найти себе такого верного и бескорыстного друга. Друзей обычно находят в детстве, потом, бывает, теряют. А уж когда тебе за тридцать да ты еще живешь в другой стране... Друг, незримое присутствие которого помогает жить, нет, точнее, помогает выжить, – этому же нет цены! Как они там, Анна и ее мама, Людмила Ивановна, – такие добрые, сердечные, интеллигентные люди, такие естественные и открытые? Вряд ли в их доме что-нибудь изменилось. В таких семьях все постоянно: и мебель, и книги, и привязанности, и друзья. Неужели ей снова удастся побывать в гостеприимной квартире на улице Герцена, отведать приготовленную Людмилой Ивановной "фирменную" селедочку и пирожки с капустой?

Анна долго изучала клавиры, присланные Качалиной, восхищаясь ее высочайшим профессионализмом, схожестью, вернее, совпадением их вкусов.

Надежда – мой компас земной,

А удача – награда за смелость,

А песни довольно одной,

Чтоб только о доме в ней пелось....

"Надежда"! Как это слово удивительно соответствует ее собственному состоянию души, ее мировосприятию! Надежда – она была ее спутником все ' это время. Время, практически вычеркнутое из ее жизни – и чисто человеческой, бытовой, и творческой. Время, отнявшее столько здоровья и сил. Давшее толчок к рождению новых сил, неизвестно как появившихся в ее искалеченном организме. Надежда – несмотря ни на что! Несмотря на приговор врачей. Несмотря на нечеловеческие страдания и потерю уже завоеванного...

Теперь она ехала в студию, где ее ждал оркестр. чтобы приступить к записи. Музыканты встретили ее аплодисментами, и она радостно поздоровалась, будто рассталась с ними только вчера. Звукорежиссер предложил записать отдельно оркестровую фонограмму, а потом отдельно наложить голос. Анна запротестовала: ее принцип – записывать вместе с оркестром, чтобы чувствовать его дыхание, видеть дирижера, слышать каждый инструмент. Она работала над записью несколько часов легко, вдохновенно и радостно. Музыканты невольно забыли, что рядом с ними находится человек, практически "собранный заново", спрятавший в своем теле множество инородных предметов, настолько они были увлечены...

Записи продолжались всю неделю. В комнате звукорежиссера, отделенной от студии стеклянной стеной, собирались почти все находившиеся на студии: композиторы, певцы, оркестранты, уборщицы, курьеры... И после каждой песни они неистово аплодировали.

Анне было очень сложно передвигаться без палки, но она заставляла себя это делать, потому что хотела, чтобы все, кому с ней предстоит работать, прежде всего видели в ней полноценного человека, физически равного себе, без всяких комплексов, не вызывающего ни жалости, ни повышенного интереса. На сочувственные расспросы о здоровье она отвечала, как правило, с юмором, но почти тотчас же меняла тему разговора.

...Ей позвонили с телевидения и предложили снять ее концерт. Анна поблагодарила за предложение, сказала, что пока это несколько преждевременно, но она надеется, что скоро можно будет серьезно поговорить и о телевидении. "Ох, пани Анна! – проворчал редактор телевидения. – Лучше с этим не тянуть, сейчас рано, а потом может стать поздно. Неактуально, понимаете?" – И она услышала в трубке короткие гудки...

Накануне Нового года позвонили из канцелярии министра и сказали, что наконец-то решен вопрос о ее жилплощади. Ей предоставляется небольшая двухкомнатная квартира на окраине Варшавы, зато поближе к природе, к чистому воздуху, вдали от гари и копоти центральных улиц...

Когда она приехала в свою новую квартиру, там уже стояла мебель Збышека – письменный стол, четыре стула, диван и только что купленная новая тахта. Не все умеют по-настоящему радоваться жизни. Кое-кто брюзжит и жалуется, даже когда есть все основания быть довольным. Анна умела радоваться жизни и ценить все ее блага. Наконец-то она хозяйка собственной отдельной квартиры! Без соседей – хороших или плохих, – с ванной, которой можно пользоваться в любое время суток, с кухней, где можно не только готовить, но и обедать... Словом, отдельную квартиру может оценить лишь тот, кто всю жизнь скитался по углам, порой и вполне комфортабельным, но – чужим.

Они уже давно жили в долг. Деньги, которые Анна заработала и в Польше, и в Италии, и в Советском Союзе, были истрачены. Небольшую помощь оказывало Министерство культуры. Маминых денег и зарплаты Збышека не хватало для дорогостоящих лекарств, для ухода, который необходим больному человеку. Уже три года Анна ничего себе не покупала, Платья, которые теперь висели в ее шкафу, вышли из моды... А для того чтобы снова выйти на сцену, нужны туалеты. Она стеснялась сказать маме и Збышеку об этом, а те не догадывались. Тогда Анна решила перекроить старые вещи (благо мама привезла из Вроцлава швейную машинку) и теперь часами просиживала за машинкой, осваивая еще одну профессию – портнихи.

Она уговорила маму поехать в горы отдохнуть. За эти годы Ирма заметно состарилась, и дочь чувствовала угрызения совести, что мать так измотана... Они остались со Збышеком вдвоем. И вот однажды, когда он утром уехал на работу, она самостоятельно спустилась вниз и направилась в ближайший продуктовый магазин за покупками. С непривычки закружилась голова. А поддержать ее было некому. Анна испугалась, что вот-вот упадет и сломает себе руку, ногу или снова позвоночник. Она с ужасом ухватилась за скамейку и так простояла почти час, пока ей удалось сконцентрировать всю волю и убедить себя, что теперь она вполне здоровый человек. Убеждение подействовало. Она начала готовить, мыть, стирать, убирать. И убедилась, что ведение домашнего хозяйства – не только огромный труд, но и искусство, которого еще никто по достоинству не оценил.

Теперь, когда запись пластинки была закончена, она с нетерпением стала ждать ее выхода. Шло время, сотрудники студии грамзаписи оправдывались: "Вы же сами понимаете, мы не виноваты! Производство – вещь долгая, студия сама заинтересована в скорейшем выпуске пластинки".

Вышла в свет ее книга и, к изумлению Анны, разошлась в течение нескольких дней. Значит, успех? Но какого рода? Жажда сенсации? Скрытый интерес к "кухне" эстрады, к закулисной жизни звезд? А может быть, проще? Книжка дошла до адресата – до всех тех, кто писал ей свои теплые ободряющие письма? Листая книгу, Анна внимательно перечитывала страницу за страницей и с радостью обнаруживала, что их почти не коснулась придирчивая правка. Будет ли у этой книги продолжение? Точнее, будет ли продолжена ее певческая биография? На этот вопрос Анна должна была ответить сама. Должны были дать ответ ее мужество, сила воли, жажда творчества.

Оставаясь одна, Анна была уже не в силах контролировать себя: движения ее становились неуклюжими, она напоминала себе сломленную страданиями, с трудом передвигающуюся старуху. Но на людях, даже в присутствии матери и Збышека, она выпрямлялась, делалась стройной и сильной, похожей на ту Анну, которую все знали до катастрофы. Музыканты, присутствовавшие при записи пластинки, рассказывали знакомым, что Анна выглядит превосходно, что она в хорошей форме и, по всей вероятности, скоро снова вернется на сцену. Но это "скоро" все тянулось и тянулось...

Вот уже вышла пластинка "Человеческая судьба", и Анна затаив дыхание слушает ее на проигрывателе. Потом она ставит старую пластинку с "Танцующими Эвридиками", сравнивает записи. Может быть, ее чуткое музыкальное ухо уловит печать болезненности, ведь все пережитое не могло не отразиться на голосе... Но как ни вслушивалась Анна, как строго ни судила себя, разницы в звучании не замечала. Разве что сама себе она казалась старше, может быть, мудрее...

Збышек рассказывал ей, что пластинка, как и книга, расходится с феноменальной быстротой, ее якобы уже продают из-под полы и спекулянты запрашивают бешеную цену.

Месяца через четыре она получила письмо со штампом студии грамзаписи: "Тираж пластинки "Человеческая судьба" побил все рекорды. Пластинка будет объявлена "золотой". Далее следовали официальные поздравления.

Успех пластинки придал ей бодрости и надежды. Теперь она была уверена, что вернется на сцену! Ночью долго не могла заснуть: ей чудился слепящий свет рампы и устремленные на сцену взгляды. В них – удивление, настороженное ожидание...

xxx

Близился новый, 1970 год. Анна уже ходила по квартире без палки. Правда, она еще нетвердо держалась на ногах, и Збышек расставил по ее "маршруту" стулья, протянул канат, чтобы в случае чего ей было за что ухватиться.

Анна приняла предложение редактора телевидения и согласилась сниматься в телевизионной программе, Судя по всему, редактор, которому была поручена передача об Анне Герман, не слышал пластинки "Человеческая судьба" – плод выстраданной жажды творить. "Может, это и к лучшему? – подумала про себя Анна. – В таком случае интересно, что он предложит".

Редактор говорил Анне как будто бы дельные вещи:

– Конечно, телезрители соскучились по вас. Многие песни, которые вы пели, любимы и до сих пор. Но вы взрослый, разумный человек и прекрасно понимаете, что время не стоит на месте. Многое изменилось. То, что делалось на эстраде вчера, – сегодня устарело. Попробуйте "схватить" сегодняшнюю манеру. Посмотрите, как работают Родович и Сосницкая.

– Мне очень нравится, что и как они делают, – призналась Анна, – но я бы не была собой, если бы взялась кого-то копировать. Как я понимаю, вы заинтересованы в успехе передачи? Давайте сделаем ее "хитро". Вот как: я пою несколько песен, совсем новых. А потом... Потом я попрошу ответа у зрителей: какая Анна Герман им больше нравится – та, "прежняя", что была три года назад? Или им нужна другая – "новая" Анна?.. А вообще-то я думаю, честно говоря, что меня пора вышвырнуть на свалку!

– Ну, зачем же на свалку? – запротестовал редактор. – Вы отлично сможете петь еще много-много лет. До пенсии. Будете рассказывать с эстрады о катастрофе, о своих страданиях. Публика это любит...

Анна каменно молчала, но редактору, заметившему ее пронзительный взгляд, пришлось отвести глаза. Шутка была из разряда самых неудачных.

– Ну что ж, к делу, – после паузы предложил он. – Идемте слушать фонограммы.

...Когда телепередача была окончательно смонтирована, устроили просмотр. Собственно говоря, на этом просмотре были только сама Анна, редактор, режиссер и его ассистент. Анна старалась быть самым придирчивым зрителем. Она внимательно смотрела на экран и думала о том, что ее авторский замысел во многом удался: прежде всего не вызывать жалости. Будто она рассталась со своими поклонниками вчера и вернулась сегодня, как всегда, легкая и изящная.

Особенно ей пришлась по сердцу новогодняя песенка о Снегурочке и Миколае. Она ехала в карете в костюме Снегурочки, ее сопровождали артисты балета. Потом Анна легко выпархивала из кареты и присоединялась к танцующим. И эта хорошо снятая сцена создавала атмосферу праздника и искреннего веселья. Она спела также песню Доменико Скарлатти – итальянского композитора XVII века, современную итальянскую песню, "Русскую раздольную", которую показал ей один молодой композитор в Ленинграде, свою "Человеческую судьбу". А затем, как и было задумано, обратилась к зрителям за советом: "Оставаться ли мне такой, какая я есть, какой была? Или постараться стать более современной?" Концерт показывали в хорошее время, накануне появилась реклама во многих газетах, дикторы телевидения за день до показа концерта несколько раз сообщали о предстоящей премьере. Успех превзошел все ожидания! Сразу же начались звонки на телестудию. Зрители умоляли поскорее повторить передачу. Такой огромной почты музыкальная редакция телевидения не собирала никогда!

Из письма Качалиной Анна узнала, что концерт показали и по Советскому телевидению – и тоже с большим успехом. В Госконцерт приходят многочисленные заявки от филармоний с просьбой пригласить Анну Герман с сольным концертом в Советский Союз. С сольным концертом!.. Об этом можно было только мечтать, даже когда Анна была здорова. А теперь, когда травмы только начали заживать, справится ли она с такой огромной нагрузкой? Ведь первые ее попытки в Польше не предвещали ничего хорошего.

Несколько дней спустя после телевизионного показа она согласилась выступить в сборной программе без предварительной рекламы и афиш: просто попробовать себя. Она приехала в сопровождении Збышека и аккомпаниатора задолго до начала концерта. И сразу же почувствовала себя на вершине счастья. Знакомый запах кулис кружил голову, пред-концертная суета, по которой она так истосковалась... Среди участников концерта почти не было знакомых, в основном это были молодые артисты из начинающих. Они вежливо раскланивались с Анной, не скрывая своего восхищения. В ее руках появились весенние незабудки. Анна рискнула выступить под конец концерта, надела длинное, сшитое ею самою черное вечернее платье. И уже перед самым выходом... вдруг неожиданная, резкая боль в спине, темнота в глазах. Она судорожно вцепилась в плечо Збышека, чтобы не упасть. Через несколько минут приступ прошел, но выйти на сцену она так и не решилась. Ночью Анна долго плакала. Она так ждала этого часа, так мечтала о непосредственном, живом общении со зрителями! И вот...

– Ты просто переволновалась, – успокаивал ее Збышек. – В следующий раз все будет хорошо!

Но и в следующий раз опять перед самым выступлением закружилась голова, ноги стали ватными. Врачи советовали не спешить, объясняли происшедшее естественной реакцией организма на большое эмоциональное потрясение, связанное с возвращением на сцену.

Через две недели все повторилось. Но она уже приняла решение – не уступать, ведь отступление, как говорил полководец, "смерти подобно"! Надо пересилить себя любой ценой... Она вышла на сцену под овации зрителей и улыбнулась им радостной, счастливой улыбкой, чувствуя, как земля уходит из-под ног...

"Надо сосредоточиться, смотреть в одну точку", – уговаривала она себя. Совсем близко раздался щелчок, и она увидела наведенный на нее из первого ряда объектив фотоаппарата. Она и раньше не любила, когда ее фотографировали во время концертов. Теперь же объектив гипнотизировал ее, мешал собраться.

– Пожалуйста, не снимайте меня сейчас, – громко обратилась она к фоторепортеру. – Лучше приходите ко мне после концерта. Я вам с удовольствием буду позировать.

В зале одобрительно засмеялись. И это сняло напряжение. Она приготовила три песни из тех, которые исполнялись по телевидению. Публика словно обезумела от восторга. "Человеческую судьбу" она должна была спеть на бис три раза... За кулисами она сразу попала в объятия Збышека, он целовал ее, осторожно сжимая в объятиях. Ей даже показалось, что в его глазах блеснули слезы. Ей хлопали артисты, собравшиеся за кулисами, – те, которые уже выступили, и те, которым еще предстояло выступать. У служебного входа волновалась толпа поклонников. При появлении Анны все хором запели здравицу "Сто лят!" У поляков это высшая форма уважения, благодарности и восхищения.

На следующий день ей позвонили из Министерства культуры:

– Были бы вам признательны, если бы вы нашли время посетить министерство. У нас к вам ряд интересных предложений. Машина будет у вас через два часа.

Предложения действительно оказались интересными. Анна слушала с широко раскрытыми глазами. Во-первых, ей предлагали сольный концерт, да еще где!.. В варшавском Большом оперном театре!

– Поверьте, – убеждали ее, – это не наша инициатива. Это инициатива музыкальной общественности, в том числе ведущих артистов театра. Они считают, что ваши вокальные данные значительно перешагнули рамки чистой эстрады и приблизились к оперному вокалу. Во-вторых, Центральный ансамбль Войска Польского предлагает вам программу польских и советских военных песен, посвященных братству по оружию. Желательно получить ответ в течение недели.

Кроме того, итальянцы хотят продлить контракт с фирмой "Дискографика Итальяна". При этом – в случае возобновления контракта – они намереваются выплатить вам значительную сумму денег в виде компенсации за потери, понесенные по их вине.

И последнее. Госконцерт СССР приглашает вас на двухмесячные гастроли в Советский Союз в любое удобное для вас время, – сотрудник министерства на минуту остановился. – Может быть, мы сейчас обсудим хотя бы некоторые из этих предложений?

– Давайте попробуем, – согласилась Анна. – Концерт в Большом театре, мне кажется, я просто не выдержу. Еще не совсем здорова, не совсем в форме. А такой концерт потребует особого репертуара, и работа над ним может продолжаться очень долго. Что касается предложения военных, то оно для меня приемлемо. О возобновлении контракта с итальянцами не может быть и речи! В Италию я больше никогда не поеду, и думаю – вы меня поймете. Зато в Советский Союз – с удовольствием, как только завершу работу над программой. И у меня к вам просьба. Раньше я участвовала только в сборных концертах, а на фестивалях пела с оркестрами Рахоня и Дебиха. Поездки за рубеж, тем более с сольными концертами, возможны только в том случае, если у меня будет постоянный состав.

– Ну, это пустяки! – Он снисходительно улыбнулся. – Можете быть уверены – вам будут аккомпанировать лучшие музыканты Польши.

Однако дальнейшие события стали разворачиваться не совсем так, как предполагала Анна. У нее побывала целая делегация известных польских оперных певцов: Анджей Хиольский, Богдан Папроцкий, Бернард Ладыш. Они настаивали на ее концерте в Большом театре. И в конце концов она согласилась. Быстро дали о себе знать и военные. Инспектор оркестра приехал к ней через день, и они довольно быстро утрясли репертуар. А вот с собственным оркестром, в котором она нуждалась сейчас больше всего, дело явно затягивалось. Она писала заявления, приложения, составляла справки, объяснения. Ей обещали, что дело будет решено буквально через несколько дней. Но проходили и дни, и недели, а оркестра у Анны Герман не появлялось...

Репетиции с оркестром варшавского Большого театра дарили Анне счастливые, неповторимые мгновения. Для концерта она выбрала ряд оперных арий Скарлатти, несколько песен Монюшко, четыре современные польские песни, в том числе и свою новую "Быть может" на стихи Станислава Рышарда Добровольского о дорогой и близкой сердцу каждого поляка Висле и песке Мазовша, несколько итальянских песен, советскую "Соловьи" Соловьева-Седого и одну – из репертуара Эдит Пиаф. Она впервые работала с этими замечательными, тонко чувствующими все нюансы исполнения музыкантами; создавалось впечатление, будто они не аккомпанировали, а пели вместе с ней. Анна не чувствовала усталости. Никаких признаков недавней болезни! По сцене она передвигалась легко и непринужденно. Трудно было поверить, что всего год назад она с трудом отрывала голову от подушки. Правда, иногда ею вдруг овладевала печаль: ах, почему она не училась в консерватории, тогда в ее музыкальном образовании не было бы стольких пробелов.

Позже один варшавский журналист назовет эти концерты "двухнедельным праздником искусств", и в этих словах не будет преувеличения. Атмосфера праздника сопровождала все ее концерты. Это не были праздники бездумного веселья. Это было торжество музыки, искусства, человеческого мужества. Тем более высокого, что почти никто из собравшихся не видел на сцене искалеченного человека. Видели певицу, актрису огромного темперамента и мастерства, наделенную редким голосом и дарованием...

После концертов Анна возвращалась домой, ужинала, ложилась и сразу засыпала. Просыпалась поздно, с сильной головной болью, принимала лекарства и через час уже сидела у пианино, разучивая песни.

После выступлений в Большом театре начались репетиции с оркестром Войска Польского – продолжительные и трудные. Раньше Анна военных песен не пела. Она старалась отойти от маршевого исполнения и найти свою форму лирическую и в то же время мужественную. Советские песни давались ей легче. Многие знала с детских лет, хорошо помнила их исполнение. Старалась не отходить от первоисточников, а сохранить их широко известный вариант, их прежнее очарование, "Соловьи, соловьи! Не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят"... Она пела эту песню и по-русски и по-польски. И всякий раз испытывала необъяснимое волнение.

С оркестром Войска Польского Анна отправилась в свои первые после болезни гастроли – счастливая, веселая, опекаемая со всех сторон военным начальством, заботливыми инспекторами и администраторами. Но ей хотелось быть в равном положении со всеми, чтобы никто не помнил, а если помнил, то хотя бы делал вид, что не помнит о ее болезни. Выступления проходили в переполненных залах, ее засыпали цветами, требовали, чтобы она пела еще и еще. И она не находила сил отказать.

Теперь Анна была вполне готова к тому, чтобы приступить к работе над собственной сольной программой. Несколько раз звонила в министерство, интересовалась, как обстоит дело с ее ансамблем. Но там всякий раз ссылались на какие-то постоянно возникавшие финансово-организационные сложности, обещали все в скором времени уладить. И не улаживали. В конце концов Анне ответили, что все решится осенью. А пока ей самой надо найти музыкантов, договориться о возможности поехать с ней летом на два месяца в СССР и по крайней мере через месяц-полтора показать комиссии Министерства культуры свою программу. Когда Анна узнала о таком неожиданном повороте, у нее буквально опустились руки. Легко сказать – найти самой музыкантов, когда почти у всех время расписано надолго вперед! Шла вторая половина октября 1971 года. До поездки оставалось не так уж много времени. Анна записалась на прием к одному из сотрудников министерства, который беседовал с ней несколько месяцев назад.

– По-видимому, мне придется отказаться, – с дрожью в голосе начала Анна. – Я сама так мечтала об этой поездке, я получила и продолжаю получать так много писем из СССР. Выступить перед людьми, которые так поддерживали меня, – мой человеческий долг.

– Это все лирика, – хладнокровно парировал собеседник. – Ваша беда в том, что у вас нет своего импресарио. У всех артистов вашего масштаба должен быть импресарио, в обязанности которого входит в том числе и улаживание таких мелочей, как музыканты, оркестровки и т.д. – Он встал из-за стола, прошелся по комнате. – Вы певица, великая певица!

Анна покраснела.

– Будь я музыкантом, – задумчиво рассуждал он, – я бы счел за честь аккомпанировать вам. Завтра Станислав Хорошевский, превосходный импресарио, будет к вашим услугам. Он все уладит!

Действительно, Станислав Хорошевский, бывший военный, довольно моложавый, хотя было ему далеко за пятьдесят, оказался проворным и знающим свое дело администратором. Через день он представил Анне музыкантов, способных молодых людей, которые готовы были отправиться вместе с ней на гастроли в СССР. За свои услуги Станислав Хорошевский запросил крупную сумму.

– Конечно, конечно, – со скрытой горечью отозвалась Анна, – но сейчас у меня нет и ломаного гроша. Я четыре года болела и не выступала. Я и так вся в долгах.

– Сделайте милость, не беспокойтесь, – понимающе перебил ее пан Станислав. – Я вполне в курсе дела. Я требую абсолютного послушания, и тогда через полгода вы сможете не только вернуть все долги, но и вообще поправить свои дела. Кстати, почему вы не приняли предложение итальянцев? Твердая валюта и готовность уплатить за лечение...

– После всего, что случилось, – ответила Анна, – я бы не смогла поехать в Италию. Когда мне снится Италия, я просыпаюсь в холодном поту.

– Понимаю, – согласился Станислав, – но это эмоции! А эмоции – худший враг в нашем деле. Если мы станем руководствоваться ими, то будем ложиться спать голодными.

Анна чувствовала, как этот энергичный человек буквально подавляет ее, пытаясь подо все подвести свой материальный "базис". Судя по всему, ему все равно было где работать – в конторе по заготовке сена или в Варшавской эстраде! Важен был бизнес. В конце концов Станислав привез музыкантов. Музыканты должны были работать над аранжировками. Он освобождал ее от всяких бюрократических формальностей, связанных с поездкой за рубеж большого коллектива. И теперь она могла целиком посвятить себя творчеству, А это счастье! Вспоминалось недавнее. Какой испытывала она подъем, как вся горела, как буквально летала по сцене варшавского Большого! Анна понимала, что здесь ей удается все, что если и существовал для нее раз и навсегда установленный рубеж, который нельзя было "перепрыгнуть", то, пожалуй, тут у нее хватит сил одолеть и эту высоту. Песни, которые она пела, были разно-жанровые – они требовали в одинаковой степени и актерского перевоплощения, и изменения вокального диапазона. И каждая ее песня встречалась шквалом аплодисментов. Может ли быть большее счастье для певицы?

В программу зарубежного турне Анна включила почти все песни из сольного выступления в варшавском Большом театре, несколько старых песен. "Эвридики" решила не исполнять: один раз попробовала на репетиции, и ей показалось что-то не то... Ее главная песня, с которой связана вся ее творческая судьба, на сей раз не получилась. Она начала разучивать "Надежду" Александры Пахмутовой и Николая Добронравова. Песня показалась очень интересной, необычной, свежей – и вместе с тем теплой, на редкость задушевной.

Незадолго до сдачи программы комиссии Анна всерьез задумалась: а хватит ли у нее духу выдержать целый концерт? Да не один, а семьдесят концертов, планируемых на два месяца гастролей.

Комиссия приняла программу прекрасно. Обошлось почти без замечаний, да и те были по пустякам. Но сама Анна, хотя и была удовлетворена результатом прослушивания, чувствовала себя усталой, более того, физически разбитой. Может быть, сказались естественные переживания накануне прослушивания? А может быть, на самом деле она еще далека от своей обычной физической формы и ей сложно выдерживать такие нагрузки? Во всяком случае, прежде чем отправляться в Советский Союз, необходимо "обкатать" программу на родине. Она поговорила с Хорошевским. Тот выслушал ее без особого энтузиазма.

– Поверьте, Станислав, – сказала Анна, – я не меньше нуждаюсь в деньгах, чем вы и музыканты, но есть вещи для меня куда более важные – это выступление перед публикой. – Она замолчала, потом почти шепотом добавила: Может быть, только благодаря этому я еще и живу.

– Я все понимаю, – ответил Станислав, – но согласятся ли ребята? Они ведь не привыкли ездить. Тем более что в Варшаве они могут заработать гораздо больше, чем в поездках.

– Очень прошу вас, Станислав, убедите их, что это необходимо, я буду вам так благодарна. И надеюсь, мне представится случай отблагодарить вас по-настоящему. – Что Анна подразумевала под этим "настоящим"? Она и сама не знала, слова как-то сами по себе сорвались с языка. Но они подействовали.

– Ничего конкретно не обещаю, но сделаю все, что от меня зависит, успокоительно ответил импресарио. Через месяц они отправились в путь.

Шла весна 1972 года. Пять лет она никуда не выезжала из Варшавы и теперь с волнением ждала встреч с городами своей молодости. Она так их и называла – города молодости. Ей уже тридцать шесть лет. Практически все начинается заново. Правда, накоплен большой опыт. Огромное число искренних и верных поклонников. Есть популярность, опыт, голос, мастерство. Хватит ли сил и здоровья, чтобы приумножить то, что достигнуто? И не копировать слепо моду и не идти на поводу у дурного вкуса, который соблазняет популярностью, но, как подсказывает опыт, – сиюминутной, недолговечной.

Жители Вроцлава встретили свою землячку (в газетах ее так и называли "землячкой") на вокзале. Ей трудно было пробиться среди огромной толпы совершенно незнакомых ей людей, которые с энтузиазмом провозглашали здравицы в ее честь. Казалось, вот-вот первые ряды дрогнут, навалятся и сомнут ее. Но люди как будто чувствовали это, и, несмотря на то, что задние напирали, передние ряды бережно и заботливо охраняли свою любимицу. Переполненный зал. Гром аплодисментов, бесконечные овации после каждой песни. Счастливое лицо Анны. Концерт, которому, казалось, не будет конца. Теплая ванна в гостинице, заметно успокаивающая режущие боли во всем теле. Долгий тяжелый сон...