Текст книги "ВьЮжная Америка"

Автор книги: Александр Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Пичинча – космическая девчонка

Ух, как хорошо, как свежо и чисто на улице!

Как только ключи от моего будущего фотопавильона (который мы дома высокостильно называли студией) зазвенели у меня в кармане, я почувствовал облегчение и расслабление. Собственно, это был последний прыжок в длинном забеге, теперь можно всего лишь работать и работать. Нет ничего приятнее, чем работа, которую ты создал сам. Я знаком с этой истиной не понаслышке, и потому предстоящие труды по созданию студии никак не пугают меня. Все в наших руках – вот девиз наступившей недели.

Мы – русские люди. Всякое новое дело мы начинаем с обращения ко Всевышнему, ибо все в его воле. И конечно, с обмывания. Русский человек не слишком суеверен, по крайней мере, намного меньше, чем латиноамериканцы, но все же он твердо знает: даже самое обещающее дело будет безнадежно загублено стихиями и обстоятельствами, если его вовремя не обмыть.

Причем коньяки и виски не в счет. Только водка, желательно русская. Таковая без труда обнаруживается на всеобъемлющих стеллажах «Супермакси». Правда, дороговато, около восьми долларов. Тогда как «финка» в основном по шесть и ниже. Но ради случая мы не скупимся. По моей идее мы устраиваем русский ужин: пельмени, вареная курица, соленые помидоры, горчица, колбаска типа «докторская» и, естественно, шпроты атлантические. Ничего экзотического. И кристалловского завода белая идет под вышеперечисленные яства удивительно мягко.

А наутро с совершенно свежей головой (вот что значит настоящий «Кристалл», а не армавирский) я вдруг решаю взобраться-таки на Пичинчу, которая дразнит меня своими заманчивыми изгибами каждый раз, когда я нечаянно гляжу в окно. Наша высота над уровнем моря две восемьсот (даже выше – мы живем на холме). Пичинча – еще почти тысяча. Итого – четыре километра. Чтобы оказаться на высоте четырех километров, нужно пройти каких-то несколько сот метров.

– Пойдем? – спрашиваю Валентину.

– Ты что, спятил? – логично отвечает она вопросом на вопрос. Однако ответ слишком ясный, чтобы на него реагировать.

Иду к Маше.

– Пойдем? – спрашиваю Машу.

– Пойдем! – кричит она мне в ухо.

Как хорошо, что хоть одна душа в доме разделяет мои романтические настроения. Валентину решено оставить дома без всякой работы и поручений. Тем более что у нее то ли мигрень, то ли просто полениться захотелось. А мы с Машей быстренько собираемся, по-охотничьи. Берем самое необходимое: два ножа, один большой и раскладной, а другой – пиратский какой-то, дикого вида, но продается свободно; спички, пару коробок (одну из них я заворачиваю в полиэтиленовый пакетик), лезвие и кусок мягкого провода (это на случай встречи со змеей, работает безотказно, если, конечно, не растеряешься), фонарик (если задержимся допоздна) и сто тысяч сукров. Все, экипировка закончена.

Валентина совершенно спокойна. Она знает, что, куда бы меня и Машу ни занесла тяга к рискованным приключениям, мы всегда выходим сухими из воды. Подумаешь, какая-то гора. Я объясняю ей и показываю пальцем наш примерный маршрут. Это тоже нужно делать, по возможности, конечно – вдруг именно в этот раз сухими выйти и не удастся.

Из нашего окна хорошо видны далекие улицы на склоне Пичинчи. Одна из них почти вертикально поднимается на четверть высоты. Фортуна! Мы возьмем такси и проскочим самый неинтересный участок горы – подножие. Но сначала – в магазин. В «Супермакси» не успеем, да и незачем. На своей же улице покупаем полкило парной свинины, три литра лимонной колы, банку маринованных бобов, сыр, хлеб и две банки пива. Все, ничего лишнего. И конечно же на моем плече висит «Пентакс», без него – ни шагу.

– Пикник на вершине, – говорю я.

– На самой-самой или вон там, на боковой? – уточняет Маша.

– Конечно на самой-самой! Стоило бы ради какой-то боковой портить такой хороший день?

Между прочим, когда вы будете в Кито, побывайте как-нибудь в районе Ла-Луз. Добраться туда проще простого – дойдите до авениды Амазонас и садитесь на любой автобус, который идет на север. И выходите на остановке, что напротив высокой серой церкви с острым шпилем. На всякий случай запомните, что по-испански (в местном варианте) «серая церковь» звучит примерно как «ла иглэсийа грисс». От остановки пройдите дальше на север метров триста, остановитесь и посмотрите налево, на вершины Пичинчи.

Там, на дальнем краю, вы увидите кое-что необычное – лицо девочки. Представьте себе веселую девчушку лет шести, с огромными глазами, рыжую и курносую. Представьте, что она играла на поляне, рвала цветы, бегала за бабочками, устала и прилегла на траву. Вот она лежит на спине и смотрит в небо, в бесконечную лазурь, смотрит и мечтает о чем-то. Представили? Именно ее лицо, лицо задумавшейся девочки, вы увидите на вершине Пичинчи. Огромные мягкие волны бархатной горы превращены прихотью природы в пронзительный детский взгляд, направленный в космос.

И теперь мы с Машей стремимся туда, к этой девочке. Прямо на ее упрямо вздернутый носик.

Таксиста я вел по карте. Естественно, мы сделали полдюжины лишних поворотов и столько же петель. Но, как говаривала моя бабушка, «для дурной собаки сто верст – не крюк». Правда, следуя некоторым обозначенным на карте ориентирам, мы все же выбрались на ту «вертикальную» улицу. Но так уж я привык: если я веду таксиста (а он – машину), то почти никогда не называю ему пункт назначения. Это моя блажь и, возможно, большой грех. Что делать… Таксист уже начинает подозревать неладное, но пока еще надеется на благополучный исход. Мы едем вверх. Сначала «шевроль» довольно резво бежит на третьей передаче. Однако улица становится все вертикальней и вертикальней. Переходим на вторую. Таксист уже нервничает, но газует. Мотор поет серенаду, на уши давит перемена давления.

– Р-р-рэкто (прямо)? – спрашивает таксист.

Нет, он-то уже давно все понял, он-то знает, что мы хотим именно рэкто. И думает: «Черт бы вас всех побрал, что б вы провалились в вашем Далласе и Бостоне, гринго проклятые».

Я ласково отвечаю:

– Си, рэкто, рэкто, ун поко мае (да, прямо, прямо, еще чуточку).

Мотор ревет, как сто быков. Улица все хуже, дорога довольно разбита, и наконец очередная яма заставляет сбросить газ. Все, попался-таки «шевроль» в ловушку! Теперь уже ему на вторую передачу не переключиться ни за что, до самого конца – ползти на первой. Шофер изо всех сил старается не наговорить нам гадостей. Как у Высоцкого, «он стонал, но держал». На меня даже не глядит, знает, что едем до конца, до упора. «Пррроклятые гррринго!» – теперь это написано у него на лице.

Неожиданно дорога сворачивает влево, и нашему взору открывается уже самая настоящая вертикаль. Не берусь судить о градусах наклона (транспортир мы забыли дома), но на глаз, если хорошо прикинуть, будет все шестьдесят. Да, «шевролю», бедняжке, это препятствие не взять ни за что. Он и без того вот-вот лопнет от натуги. Таксист тоже не выдерживает и сбрасывает газ. Хилые тормоза едва сдерживают обратный ход.

– Баста!!! – Это самое мягкое слово, которое он смог подобрать для описания ситуации.

А между прочим, на счетчике всего лишь пятнадцать тысяч сукров, несмотря на все наши кружения и петляния.

– Куанто (сколько)? – спрашиваю я, стараясь не засмеяться.

– Ми каро! Ми мотор! Ми руэгас! – выплескивает водитель. – Ми р-р-руэгас!!! Ми мотор-р-р!!!

Это не матершина, а всего лишь сожаление о несчастной таксистской доле: «Моя машина! Мой мотор! Мои колеса!»

Правда, он горячо тараторит еще о чем-то, но я не понимаю. Очевидно, пытается внушить нам, что в результате этого ужасного подъема его машина изношена как минимум вполовину. Я киваю, смеюсь и милостиво набавляю десятку. Фонтан возмущения и жалоб тут же перекрывается. Водила сует деньги куда-то под тряпочку за рулем, не поблагодарив, резко выруливает, грозя свалиться с обрыва, и что есть духу в «шевроле» улепетывает вниз. Через минуту его и след простыл. Мы с Машей остаемся на почти вертикальном повороте, с двумя шелестящими сумками в руках, под плотным жгучим солнечным потоком. День будет жарким, подъем – тяжелым.

Через двести метров мощеная дорога заканчивается и переходит в широкую черную пыльную тропу. Это естественно на такой высоте, но удивительное – всегда рядом. На этот раз удивиться заставили индейцы. Здесь, в этой небесной выси, как бы паря над городом, живет индейская улица. Всего лишь десяток домов, но налицо все признаки цивилизации: телевизионные антенны, телефонные столбы, краны с журчащей ледяной водой. Я вспомнил Кабардино-Балкарию, где когда-то работал и где горное селение, примостившееся на высоте двух километров над уровнем моря, рассматривалось всеми как недостойное ни телефонизации, ни тем более водопровода. А здесь высота уже три двести. Как мы узнали позже, к этой улочке изредка ходит автобус (!). А дважды в день тут, на обрывах, блестит желтыми боками маленький школьный кар, который возит смоляноголовых детишек в бесплатную школу.

И вдруг дорогу перебегает огромный черный вислоухий кабан. Домашний. Я как-то видел таких из окна автобуса, но чтобы близко, в пяти шагах, – не приходилось. Вскоре оказывается, что здесь их целая семья – штук пять или шесть подросших поросят, мамаша, папаша и, наверное, дядя с материнской стороны. Все – цвета асфальта, острые рыла перепачканы бурой глиной. Вокруг все изрыто, всюду – свинячьи лежанки. Обыкновенных, «розовых», свиней в Эквадоре почему-то не любят, а черных называют гвинейскими. Происхождение этого названия никто не смог мне объяснить.

А мы идем все выше и выше и подходим к ручейку, шумно падающему с земляных выступов. На полянке у ручейка играют в мяч двое белых пацанов лет по семь или восемь. Наше появление никак их не побеспокоило, разве что отвлекло на пол минуты. Проходим мимо. Откуда здесь белые пацаны? Странно.

Тропа ведет вдоль ручья.

– Какой-то этот ручей ненормальный, тебе не кажется? – говорю я.

– Слишком чистый, – замечает Маша.

– Нет, горные ручьи всегда чистые, не в этом дело. Но почему он такой ровный?

Очень скоро мы понимаем почему. Вовсе это не ручей, а сбросовый сток артезианской скважины. Мы стоим на большом бетонном кубе. Это – «упаковка» скважины. С помощью ножа мы приоткрываем тяжелую чугунную крышку. Под ней – неподвижная черная вода. Кажется, нет дна этому колодцу, будто он уходит в центр горы. Закрываем крышку. Чуть ниже из отверстия в бетонной стенке с шумом бьет поток, «источник» ручья. Пробуем воду на вкус – мягкая, щелочная, вкусная. Не радиоактивная ли?

Этот вопрос возникает у меня из детской памяти. Как-то я пил воду из подобного «родничка» на горе Бештау, что под Железноводском. Бештау не единожды воспета поэтами, и есть за что – необычайно красивая гора. Но не знали поэты века девятнадцатого о другой стороне этой красоты – Бештау насквозь пропитана урановой пылью. И так же насквозь пронизана теперь шахтами и штольнями. В народе ходят упорные слухи, будто Бештау внутри пуста, как выеденное яйцо. Я в это не верю, но шахт там немало.

И вот, я пил «урановую» воду. К моему счастью, та водица «светилась» не шибко ярко, как сказал бы мой бывший сосед, мастер-забойщик на руднике. Он, совершенно необразованный сельский мужик, радиацию измерял яркостью и представлял ее себе как невидимый свет, тем самым поразительно близко приближаясь к истине. Моя радиобоязнь в связи с чернобыльскими событиями обострилась настолько, что я не пожалел полторы сотни рублей (тогда это было много) и купил радиометр. Сделанный, кстати, на пятигорском заводе «Импульс» (вы будете смеяться, но пятигорский радиометр называется… «Бела»). И до сих пор этот радиометр жив и здоров, исправно пищит и выдает плотность излучений с большой точностью. Но Пичинча – не Бештау. Гора как гора, без урана и ртути, без фокусов. Я это почувствовал с первого взгляда – слишком мягки и приветливы ее формы.

Всякий раз, когда поднимаешься на какую-нибудь гору, удивляешься: как же так, снизу все было полого, ровненько, а подойдешь вплотную – крутизна, обрывы, непроходимые заросли. Вот, кстати, и заросли. Свернули мы с натоптанной тропы и тут же утонули в колючках. Процарапавшись метров сто, повернули обратно. Колючки – противная и обманчивая вещь. Кажется, ну что там, всего пятьсот шагов. И как раз эти-то пятьсот шагов никак пройти нельзя. Ладно, обошли мы колючки и увидели прямо под нами водонапорную станцию. Похоже, что кроме артезианов тут на горе много колодцев, из которых воду приходится качать насосами. Мы замечаем жизнь и движение на станции, до нее метров триста или четыреста. Из розового домика выходит белая женщина, к ней подбегает рыжий пес, женщина начинает развешивать на веревке белье.

А впереди – похожая на нос полузатопленного корабля скала. Подходим к ней, ищем тропу наверх. Вместо тропы – коровьи уступы. Если кто не знает, могу проинформировать, что коровы – отменные альпинисты. Я видел в Дагестане, как они пасутся на таких скалах, куда равнинный человек ни за что не забрался бы. Корова бесстрашна и «профессиональна», ни разу не доводилось мне слышать, чтобы хоть одна буренка сорвалась и разбилась. Вот и здесь выдолбленные копытами уступы расположены так, что нам с Машей пришлось немало попотеть и слегка даже рисковать, пока мы не выкарабкались на острие скалы. А для коровы эта тропка – пустяк. Ради густых одуванчиков, разросшихся наверху, она забежит сюда в два счета.

Но кроме одуванчиков мы обнаруживаем на скале тетушку-индианку с огромным мачете в руке. Тетушка целых две секунды проявляет любопытство, осматривает нас, но смущается и продолжает прерванное занятие – рубку молодой вербы. Очевидно, тетушкино хозяйство кроме прочего зверья включает и кроликов. А может быть, и коз. Они тоже не откажутся от вербы.

Со скалы, как мы и предполагали, открылся потрясный вид на северную часть Кито. Высота полета довольно смелой птицы. Мы немного поспорили, разыскивая наш дом, но в конце концов нашли его. Вернее, нашли только крышу и часть второго этажа.

– А вдруг мама сейчас смотрит в окно? – спросила Маша.

– Все возможно.

Я сожалею о проданной в Москве подзорной трубе. Конечно, той трубой я вряд ли «достал» бы до окон нашей квартиры, но все же без оптики в горном походе как-то неудобно.

Спускаясь со скалы по другой тропе, мы наткнулись на группу стариков и старух, перекапывающих землю.

Сначала я подумал, что они сооружают незаконный самозахватный огород (Пичинча – заповедник, копать там, конечно, нельзя), но, подойдя ближе, разобрал, что к чему. Старики выкапывали коренья неизвестного мне растения, похожие на белую репу, но длинные и крючковатые. Здесь были обильные заросли этого растения, и работы старикам предстояло, что называется, непочатый край.

А вот и коровки. Маленькое стадо. Объедают кислые ветки барбариса, но в основном дремлют. Чистенькие, толстенькие. Маша подошла к замшевому бычку, хотела потрогать его, погладить, но он шарахнулся к маме, круглобрюхой пятнистой матроне.

– Они полудикие, – сказал я. – Знают только своих хозяев. Лучше их не трогать. Неизвестно, насколько они терпеливы, особенно эта мамаша.

– Он такой симпатичный, ты видел? Два белых пятна на лбу!

– Видел. И еще увидим. Я думаю, тут много коров.

– А на вершине они будут?

Я прикладываю ладонь к глазам, смотрю наверх.

– Кто их поймет, этих коров? Возможно, что будут. Эти куда хочешь полезут. Если, конечно, там вкусная трава.

Спустя несколько минут решаем сделать первый привал. Достаем лимонную колу и шоколад. На большой высоте и после хорошего променада аппетит возрастает неудержимо, однако следует сдерживаться, нужно быть немножко голодным. В горах нет ничего хуже, чем переедание. И мы жуем шоколад, чистейший, почти без сахара, горьковатый и освежающий. Меня тревожит, что мы уже успели выпить литр колы. Все дело в сахаре. Я-то ожидал, что лимонный напиток будет кислым, а он сладкий. Таким жажду не утолишь, только измучаешь себя, а между тем солнце палит нещадно и до самого горизонта не видно ни единого облачка. Конечно, есть еще пиво, но оно – к пикнику. На подъеме спиртное – это глупость, сдавит дыхалку и будешь отсиживаться каждые двадцать шагов.

– Все, переходим в режим экономии воды, – распоряжаюсь я. – До следующего привала – ни капли.

– Когда следующий привал? – спрашивает Маша, а у самой печаль в глазах. Чувствую, стоит ей только позволить – выпьет половину запаса.

Я просматриваю будущий путь, оцениваю возможности нашей альпинистской группы.

– Привалим на той лысине, – показываю вперед.

– Ого! Это далеко!

– Самое большее через сорок минут будем там.

Что ж, перекусили, пора в дорогу. В тропу то есть. С каждым шагом идти все труднее. И вдобавок погода неожиданно меняется к худшему. Мы хотели облако, а получили дождь. Там, внизу, нет никаких перемен, там жаркий денек, а здесь откуда-то налетает мокрый ветер, вымочил нас, застудил, покрыл листья травы крупными каплями. Стало сыро и холодно, всего градусов десять или восемь тепла.

Но к концу перехода до второго привала мы снова попадаем в теплый слой воздуха. Трава опять сухая. Тащимся по ложбинке. Маша нашла странные ягоды – по виду малина, но твердые, как камешки.

– Ты только не вздумай пробовать, – предупреждаю я.

– Нет, они скользкие какие-то. Возьмем домой?

– Бери, если хочешь.

Маша тщательно укладывает находку в поясную сумочку. Вдруг мы слышим свист. Из-за деревьев выходит парень с кнутовищем в руке. Он очень удивлен: кого-кого, но «американцев» здесь, так высоко, он никак не ожидал увидеть. Очевидно, с испугу, он спрашивает время. Я пока не настолько шустр в испанском, чтобы с лету правильно отвечать на такие мудреные вопросы – показываю ему циферблат часов. Благодарит, улыбается, уходит.

– Это что, пастух? – спрашивает Маша.

– Наверное.

Идем дальше. Разумеется, я позволяю Маше нарушать мною же установленный порядок питья лимонной колы, так что к привалу остается не более полутора литров. А топать нам еще о-го-го сколько.

На лысине, куда мы забрались, так приятно полежать на стелющихся по земле густых ромашках! Над нами зависает большая красноперая птица, изучает нас и, нырнув под порыв ветра, влетает в колючие кусты. Оттуда раздается ее гневное кляканье. Очевидно, мы ей не понравились.

Но еще забавнее смотреть вниз. Мы расположились как раз напротив аэропорта. Самолеты – каждый как жучок, смехотворная картина. Вот один такой жук выруливает на полосу, а секунд через десять до нас доносится слабый, но отчетливый вой турбин. Покатился. Ме-е-ед-ленно, как настоящий весенний жук, еще не до конца проснувшийся. Долго-долго он ползет по черной дорожке. И вот наконец взлетает. Он задирает поблескивающий нос и уходит все выше, выше, а мы смотрим на него сверху, мы видим его алюминиевую спину. Пассажиры, наверное, удивляются, как быстро их самолет набирает высоту, но проходит еще полминуты, а самолет все еще ниже нас. Непривычно.

Однако самое непривычное – наблюдать посадку. С такой высоты нам кажется, что заходящий на посадку самолет буквально едет по улицам города. Под ним не меньше двухсот метров воздуха, но нам с наших шестисот этого не видно. На мгновение самолет скрывается за лаковым офисным зданием, рядом с ним толпятся автобусы, разноцветные точки легковушек. Людей нет, но мы-то знаем, что они там. Наконец самолет вырывается из улиц и проспектов и, пыхнув синим дымом, бежит по полосе. Снова воют турбины, он быстро тормозит и уже через полминуты резко поворачивает влево, ныряя в один из многочисленных проездов к стоянке. Приехал, жук алюминиевый.

– Лазутчики, подъем! – звучит команда (моего изготовления).

Лазутчики в лице Марии с нескрываемым недовольством тяжело поднимаются на усталые ноги. Проходит не меньше пяти минут, прежде чем нам удается окончательно размяться и набрать приличную на такой высоте скорость.

Как это бывает всегда, вершина кажется неправдоподобно близкой, но совершенно перестает приближаться. Идем семь минут, восемь, десять – вершина слегка меняет очертания, но не приближается ни на шаг. Нас сбивают с толку, во-первых, слишком прозрачный воздух без привычной дымки, а во-вторых, конечно, усталость. Мы пробираемся по узкой, едва заметной тропе, неизвестно кем пробитой в сплетениях карликовых кленов. Карликовые они в том смысле, что не выше полутора метров, с изогнутыми, на узлы закрученными стволами. Но именно эти стволы помогают идти – за них удобно хвататься руками и подтягиваться вверх.

В конце кленовой рощицы нас ожидает важнейшее открытие – мы натыкаемся на такую же бетонную коробку, какая прикрывает артезианский источник внизу. Открыли люк – ура! – сто тонн чистейшей питьевой воды! Мы устроили внеочередной привал, выпили на радостях весь остаток теплой лимонной колы и наполнили бутылки ледяной глубинной водой. Посидели, отдохнули, напились еще раз, до полной противности, и пошли дальше.

Слева от нас стали показываться скрывшиеся было из вида телевизионные антенны. А под ногами – высокая и жесткая коричневая трава. Никаких тропинок тут нет, идем «буром», напролом. Останавливаемся через каждые пятьдесят – шестьдесят шагов, жадно хватаем ртами пустоватый воздух. Я не разрешаю Маше ложиться на траву – вставать будет труднее, чем пройти лишних полсотни метров. Мы уже не разговариваем – нет сил. Только пучим друг на друга глаза и дышим, как загнанные кони.

Но сколь дорожечка ни вейся, а конец-то неизбежен. Выползаем мы, вскарабкиваемся на последнюю складку горы. По моим расчетам, это «переносица» девочки, смотрящей в космос. Осталось забраться на «нос». Но я предлагаю не спешить.

Дело в том, что на вершине играет сильный ветер и непрерывно моросит холодный, как снег, дождик. Причем на «носу» ветер особенно неистов – это видно по быстрым травяным волнам. Кроме того, «нос» чаще всего оказывается погруженным в плотный пар облаков, обязательно дождливых, плаксивых, как сказал поэт. Впоследствии я понял, что дождь на Пичинче идет практически непрерывно. Правда, очень мелкий и редкий, но за час-полтора он способен промочить основательно. Если, конечно, не разжечь костер. Именно этим делом мы занялись в первую очередь. План таков: отогреться и подсушиться у костра и здесь же жарить шашлыки. Пикник будем делать на «переносице». А на вершину взойдем после привала.

Для костра подошла сухая трава (в смысле сырая, но не живая), которой здесь изобилие, и счастливо найденный кусок мокрой полусгнившей доски. Я расщепил ее моим бандитским ножом, достал из сумки припасенную газету, и вскоре костерок умильно потрескивал, даруя нам очень дорогое тепло и почти домашний уют. Мы отломали от колючего кустика несколько веточек, Маша принялась за изготовление вилок, я – шампуров. А еще через пятнадцать минут наколотое на зачищенные палочки мясо уже начинало пускать жирные пузыри и ронять в огонь шипящие капли.

Шашлык на высоте четырех тысяч метров – это вкуснейший шашлык на свете. Кто не верит, пусть попробует сам. Мы съели все до крошечки, мясо пошло и с шоколадом, и с бобами, с чем угодно. И с пивом, конечно. Правда, Маше пива почти не досталось, нельзя, так, разве что несколько глоточков. Но зато ей перепало больше шоколада. Короче говоря, голодных и недовольных в нашей группе не было.

И сразу же после пикника мы занялись уборкой «помещений». Все, что горит, – сожгли в костре, а что гореть не желает (пивные и консервные банки), я зарыл ножом под корни травы, в дерн. Костер мы затоптали ногами, заровняли так, что и не найти. И двинулись наверх. Залетели на «нос» настолько легко и быстро, что и не заметили.

Я оказался прав: костер-пикник на «носу» все равно не получился бы – слишком уж мокро и ветрено. Постояли, поглядели на Кито, который с этой высоты виден весь без остатка, и не только город, но и вся провинция Пичинча, и далеко за ее границами, насмотрелись и пошли вдоль хребта. А вскоре обнаружили довольно хорошую тропку и повернули вниз.

Я не люблю спуски, от них очень ноги болят, и, чтобы ускорить возвращение на горизонтальную поверхность, мы бежим, бежим настолько быстро, насколько это возможно, едва не падая. Катимся вниз, рискуя разбить носы. Но делаем мы это не в первый раз – как всегда, все заканчивается благополучно. И всего через час (невероятно!) мы уже на асфальте. Даже странно как-то, будто и не было изнурительного подъема, леденящего ветра, осеннего дождя. И сразу же хочется вернуться, вновь взойти на вершину, чтобы доказать себе, что все это действительно было и покорение действительно совершено.

«Ерунда, – думаю я. – Все осталось на пленке. Завтра отпечатаю, вот тебе и доказательство».

Мы идем через очень зажиточный, точнее, откровенно богатый район Боскэ, и вид наших замызганных ботинок и запыленных курток не внушает доверия прохожим, а тем более охранникам.

– Поехали на такси? – спрашивает Маша. – Ноги что-то разнылись.

– Конечно, разнылись! Посмотри, где ты только что была!

Мы останавливаемся, глядим на Пичинчу. Вот это да! Как высоко нас носило! Наши души наполняются гордостью маленькой, но нелегкой победы. И грязные ботинки – это лишь один из признаков победителей. Вы, ленивые прохожие, глазеющие на нашу запыленность и нерасчесанность, вы и не подозреваете, какой прекрасный мир висит над вашими головами. Вы оборачиваетесь на Пичинчу, только чтоб узнать, будет дождь или не будет. А мы пришли с ее вершин, мы пили ее нерожденные дожди своими губами. Завидуйте нам! Но никто не завидует. И тогда мы обижаемся, поворачиваемся к прохожим спиной и садимся в такси. Домой! Сейчас приедем и все расскажем маме, выльем на нее все наши восторги. Пусть знает, как много она потеряла.

– Ну что, понравилось? – спрашиваю Машу. Она кивает. – Хочешь подняться еще раз?

– Хочу, только недели через две. Когда ноги перестанут болеть.

– Нет, через две никак не получится. Дел много. Месяца через два или три, наверное. И попробуем вытащить маму. Идет?

– Идет.

Мы сидим в желтом уютном «хьюндае» и вспоминаем костер на девчоночьей переносице.