Текст книги "Искатель. 2009. Выпуск №3"

Автор книги: Александр Юдин

Соавторы: Сергей Юдин,Артем Федосеенко,Михаил Федоров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава 4
ПРОКЛЯТИЕ ТЕЛЬХИНА

«Случилось раз мне вместе с Трифиллием, Мономахом, Николаем Воилой и сыном патрикия Феодора завтракать в портике Мардуфа на прекрасной беломраморной террасе, полого спускающейся к гавани Феодосия. Справа нам открывался чудесный вид на любимый Елевферский дворец августы Ирины, весь утопающий в изумрудной зелени огромных платанов и лиственниц; по левую руку от нас раскинулись обширные, расположенные уступами сады, поросшие пиниями, кедрами и гигантскими кипарисами, испещренные лужайками с подстриженными кустами акации и квадратными цветниками, с дорожками, выложенными разноцветной мозаикой, и небольшими прудами с множеством водоплавающих птиц. Сам портик располагался в густой тени древней смоковницы, надежно защищающей его от беспощадных солнечных лучей. Прямо позади портика находилась усадьба Мономахов, откуда нам и доставляли все необходимое для трапезы.

Мы заказали служителю принести пару кувшинов розового кипрского вина, пятимесячного ягненка и вымя молодой свиньи, как можно более жирное и сочное, а Арсафий Мономах велел еще отдельно приготовить для себя упитанную трехгодовалую курицу, какими торгуют в птичьих рядах на Форуме Быка и у которых корм, благодаря искусству людей, задававших его, толстым слоем откладывается на ножках.

Разлив вино по кубкам, Мономах, как и полагается хозяину, первый пригубил его. Отпив глоток, он со вкусом почмокал губами и, подъяв перст, заговорил так:

– Прекрасное розовое вино! Не чета тому отвратительному, больше напоминающему уксус пойлу, коим потчуют в придорожных тавернах или каким нас пытаются отравить разносчики на Месе. Это вино настаивается на смеси горных роз, аниса, шафрана и сладчайшего аттического меда. Оно и сейчас, спустя пятнадцать дней после приготовления чудесно на вкус, но когда еще более состарится, то станет вне всякого сравнения. Кроме того, оно. незаменимо для страдающих желудком или легкими.

Осушив свои кубки, мы все согласно закивали, а Мономах продолжал:

– Однако вам необходимо попробовать и мое фасосское вино. Оно, конечно, не такое сладкое, но ароматом и крепостью ничуть не уступит розовому. Рецепт его приготовления я нашел в «Георгиках» у Флорентина. Он не так прост, но результат того стоит. Для этого вина годится только спелый красный и черный виноград с Фасоса. Каждую гроздь его нужно отдельно сушить на солнце пять, а лучше – шесть дней; затем в полночь еще горячими бросить их в муст, вскипяченный пополам с морской водой. С восходом солнца виноград следует отправить в давильню еще на одну ночь и на день. Выжатый сок разлить по пифосам, врытым наполовину в землю, и, подождав должное время, покуда он полностью перебродит, влить в него двадцать пятую часть сапы. После же весеннего равноденствия, очистив, перелить в небольшие амфоры…

– Полно врать-то! – неожиданно прервал его Петр Трифиллий. – Неужто, не посадив за всю жизнь ни одной лозы, ты, Арсафий, хочешь уверить нас, будто разбираешься в винах так же хорошо, как твой дед-виноградарь!

– А как ты следишь за тем, чтобы слуги не разбавляли вино водой? – живо поинтересовался Камулиан, желая сгладить грубость приятеля.

– О! Для этого существует множество способов, – важно отвечал Арсафий, совершенно игнорируя привычные для него насмешки Трифиллия. – Некоторые бросают в сосуд яблоко, а еще лучше – дикую грушу; некоторые – кузнечиков, другие – стрекозу: если они всплывут, значит, в вине примеси нет; когда же потонут, считай, поймал злодея за руку – непременно долили водицы. Слыхал я, что есть такие, которые наловчились определять воровство с помощью тростника, папируса, травинки или вообще какого-нибудь прутика. Смазав оный предмет оливковым маслом и обтерев, вставляют его в вино; вытащив же, осматривают: коли вино содержит воду, то на масле она капельками и соберется. Еще говорят, будто негашеная известь, политая разбавленным вином, становится жидкой, качественный же напиток превращает ее в сплошной ком. Но признаюсь, сам я ничего из этого не пробовал и утверждать действенность сих приемов не берусь. На мой взгляд, простейший и безотказный способ, коим я сам пользуюсь, да и вам настоятельно рекомендую, – это, зачерпнув вина из пифоса, налить его в небольшую амфору, заткнуть отверстие губкой (непременно – новой и как следует пропитанной оливковым маслом) и перевернуть. Вода-то обязательно просочится, тут и готовь каштановые прутья для дворни! А тебе, Трифиллий, могу ответить, что вовсе не обязательно всю жизнь работать заступом, чтобы разбираться в свойствах вина.

– Каюсь, друг мой, каюсь! – замахал тот руками. – Велики твои познания! Видишь, как у меня от них, словно у беременной женщины, вздулся живот?

– Живот у тебя вздулся не от мономаховой мудрости, – со смехом заметил проексим Воила, – а от потакания собствен

ному пагубному влечению к противным природе удовольствиям! Смотри, чтобы тебе и впрямь не оказаться в тягости!

– Побойся Бога, несчастный! – вскричал Петр Трифиллий. – С какой стати ты на меня наговариваешь? Вот уж скоро будет год, как я прогнал всех своих любимчиков. С той поры жизнь моя являет сугубый пример праведности, ибо я только тем и озабочен, чтобы укрощать свою плоть постом и молитвой, сохраняя все телесные ощущения чистыми и незапятнанными.

– Умолкни, распутник с редькою в заду! – не унимался Николай Воила. – Всем ведомо, какими воистину темными путями достиг ты сана мандатора и должности анаграфевса геникона, ведь о пристрастиях начальника твоего – логофета Никифора – судачат даже на городских рынках!

– И в узком кругу не стоит столь опрометчиво высказываться о лицах, облеченных властью, – наставительно произнес Арсафий Мономах.

– Истинная правда. Особенно когда у кормила этой власти стоят такие люди, как евнух Ставракий и патрикий Аэций! – согласился Трифиллий.

Мы все на него зашикали, ибо в этот момент из-за колонны портика неожиданно появился и стал приближаться к нам некий человек, облаченный в рваное вретище из козьей шерсти. По дикому взгляду, множеству язв, покрывающих его полунагое тело, по всклокоченным седым волосам и бороде и по особенной распространяемой им селедочной вони я тотчас узнал известного в городе юрода, прозванного Тельхином за зверообразный облик. Незадолго перед тем выпущенный из приюта для умалишенных при храме святой мученицы Анастасии, он подвизался тогда в рыбных рядах Большого эмвола и в Артополионе, занимаясь попрошайничеством и забавляя прохожих дикими гримасами и полоумными плясками.

Подойдя к нашей компании почти вплотную, сей гниющий старикашка сначала задрожал, точно в припадке трясучей болезни, потом принялся беззвучно открывать рот, тщетно силясь нечто сказать, затем стал тихонько покашливать и понемногу отхаркивать (а нутро у него было чернее смерти и в носу всегда словно что-то варилось) и, наконец, замогильным голосом заговорил:

– Подайте несколько оболов несчастному бедняку, о бесстыжие сыны порока! Или хотя бы вон ту отлично подрумяненную на вертеле курицу, начиненную, как я полагаю, миндалем! Довольно вам насыщать свои бездонные чрева, довольно набивать их сочной бараниной и вон теми спелыми и столь привлекательными на вид фигами! Но, видит Бог, недолго вам поглощать холмы хлебов, леса зверей, проливы рыбы и моря вин! Ибо истинно говорю вам: скоро уже сатана наполнит ваши желудки не медом и вином с миррой, но серой и испражнениями с пеплом смешанными!

– Сгинь, вонючий селеед! – тотчас закричал в ответ юродивому Арсафий, кидая ему под ноги горсть медных нуммий. – Возьми что причитается и ступай прочь, а то у меня от твоего гнусного смрада совсем пропал аппетит!

Я же, заметив, что волосы на голове и в бороде Тельхина шевелятся от обилия насекомых, доброжелательно посоветовал ему сходить на эти деньги в баню и тщательно вымыться. При этом я из милосердия также бросил попрошайке кусок тушеной в молоке ягнятины, но так неудачно, что попал ему прямо в лоб, и это заставило юродивого упасть на каменные плиты портика и заверещать дурным голосом, кашляя и разбрызгивая вокруг черную мокроту:

– Ах ты, погибшее создание! Ах ты, скудель греха и средоточие всех земных мерзостей! Почто губишь ты цвет своей юности в гнусности разврата? Почто сходишь с ума, несчастный, по источенной червями женской плоти? Пока не поздно, пади смиренным перед стопами Спасителя, отрекись от гордыни, самонадеянности, тщеславия, распутства и, паче всего, безбожия! Помни, о греховодник, что демоны, в обилии населяющие град сей, жаждут сделать тебя рабом порочности и тем обречь геенне огненной. Остерегись, заблудший, ибо вижу я – не далее как нынешней ночью совершишь ты нечто ужасное перед Господом!

Проговорив это, юродивый развернулся и быстро бросился бежать прочь, подпрыгивая, прихрамывая и издавая на ходу душераздирающие звериные вопли.

Несколько опешив от такого обильного потока ругани, исторгнутого этим безумцем, я посмотрел на своих друзей и увидел, что они, глядя на мое растерянное лицо, давятся от смеха.

– Ишь, раскаркался, бесноватый болтун! – сказал вслед убегающему бродяге Николай Воила. – Пускай идет к воронам! Там ему как раз самое место.

– А ты все же поостерегись, дражайший Феофил, – продолжая смеяться, обратился ко мне Трифиллий, – Подобные речи губительны, как укусы бешеной собаки! И вообще, я удивляюсь, как он не отгрыз тебе нос, когда ты залепил ему в лоб бараньей костью!

– Прекрати пугать нашего друга, Петр, – отозвался Григорий Камулиан. – Видишь, на нем лица нет, так его взволновали слова этого одержимого. Ты же, Феофил, не обращай внимания на чокнутого бродягу. Разве ты не знаешь, что человек этот воистину одержим бесами и даже питается нечистотами?

Так успокоив меня, сын патрикия вновь принялся за еду, его же примеру последовали и все прочие.

Когда мы отведали хваленого фасосского вина Арсафия Мономаха, которое действительно оказалось отменным – терпким и ароматным, закусили молочным поросенком, приготовленным с нардом, дикой мятой, гвоздикой и корицей, осетром, искусно обжаренным в виноградном соке вместе с грибами, сельдереем, укропом, миндалем и индийскими благовониями, и чудесными отборными финиками в белом меду, то душевное спокойствие вновь вернулось ко мне и я напрочь забыл ужасного юродивого.

Вечный насмешник Трифиллий, один выпивший не менее кувшина вина, не мог не признать его несомненных достоинств, тем не менее он все-таки заявил, обращаясь к Мономаху:

– Между прочим, ведомо ли тебе, любезный Арсафий, что во Влахернах есть одна таверна (которую, к Слову сказать, содержит мой хороший приятель), где фасосское подают ничуть не хуже, чем это, а может, и лучше?

– Не думаю, что ты сумеешь отличить хорошее вино от помоев, – обиженно отвечал Мономах, – ибо тебе воистину все равно, что заливать себе в глотку.

– Я вовсе не смеюсь над тобой, Арсафий, – продолжал Трифиллий. – Напротив, я готов признать, что твое вино достойно благородного чрева самого логофета дрома – превосходительного Ставракия, но спорю на десять золотых солидов, что, попробовав то, о котором я тебе толкую, и ты сам, и все здесь сидящие с готовностью подтвердите мою правоту.

– Ну что же, будьте вы все свидетелями, друзья мои! – вскричал Мономах. – Пусть только этот хвастун сведет нас в свою таверну, и, клянусь серпом Кроноса, если хотя бы двое из вас признают его слова за истину – я выложу не десять, а все пятнадцать солидов!

Предложение всем пришлось по душе, и мы его немедленно поддержали, решив, что тем же вечером отправимся с Петром Трифиллием, и поклялись Мономаху, что суд наш будет беспристрастным, а приговор – справедливым. Встречу назначили в первую стражу около базилики Покрова Пресвятой Богородицы во Влахернах.

Оставшуюся часть дня до вечера решено было воздержаться от употребления пряной пищи и тем более любого вина, дабы не испортить себе вкус перед столь серьезным испытанием…»

Глава 5
ГРИБОЧКИ

«С своей походною клюкой,

С своими мрачными очами —

Судьба, как грозный часовой,

Повсюду следует за нами».

А. Н. Апухтин

Звонок мобильного застал Горислава в читальном зале Исторической библиотеки. Как человек деликатный, Костромиров переключил телефон на бесшумный режим, вышел в коридор и лишь после этого ответил на звонок.

– Ну наконец-то! – с нетерпением в голосе воскликнул следователь Хватко. – Чего долго не отвечал?

– Приветствую, Вадим. Извини, я в библиотеке.

– Я тоже, между прочим, не в пивной, – парировал тот. – Ладно. Ты вчера просил выяснить, была ли какая-то связь между первым и вторым «жмуриками», между Щербинским и Пухляковым…

– Так-так! Неужели была?

– Вот, слушай: они друг дружку знали однозначно, поскольку были, считай, родственниками.

– Да ты что! Какими же? Кровными?

– Нет. В общем, племянник и единственный наследник твоего доктора наук – Анатолий Щербинский – женат на дочке покойного профессора Пухлякова. Такие дела.

– Уже интересно. А еще что-нибудь удалось нарыть?

– Нет. Остальное все так… ерунда.

– Какая, например? – уточнил Горислав.

– Ну, например, Пухляков так же, как и доктор Щербинский, увлекался собирательством всяких подержанных книг.

При слове «подержанных» Костромиров сморщился, точно лимон разжевал, а потом протянул задумчиво:

– Вот, значит, как? Получается, профессор Пухляков тоже был библиофилом… Нет, полагаю, это совсем не ерунда.

– А чего это может нам дать? – хмыкнул следователь. – Ты, вон, у нас тоже библиофил, так что с того?

– Пока не знаю. Однако чувствую, есть тут что-то… Ну а муж и племянник Анатолий? Что представляет собой этот фигурант?

– Откуда мне знать? Я с ним не знаком.

– Ну, кто хоть он такой?

– Сейчас скажу… у меня тут записано… ага, вот! Кандидат педагогических наук, член-корреспондент… ты посмотри, он тоже, оказывается, членкор, как и ты… только не РАН, а какой-то… Международной академии информатизации. Я о таковской и не слыхивал.

– Есть, есть и такая, – нетерпеливо прервал друга Горислав. – А работает-то он где? И кем?

– Занимает должность первого заместителя директора ГПИБ. Только что это за учреждение – «ГПИБ», – мне неведомо.

– Постой-ка, постой… Так это же Государственная публичная историческая библиотека России! Ну надо же, как удачно!

– Не вижу в этом никакой особенной удачи, – проворчал Хватко.

– Просто я в настоящий момент как раз в ней и нахожусь, – пояснил ученый.

– В смысле, в ГПИБ? Ах, ну да, ты же говорил, что в библиотеке. Что ж, тогда тебе и козыри в рукава. Действуй. Только смотри, не пытайся подменить собой официальное следствие! И немедленно поставь меня в известность, если чего разнюхаешь.

– Гав-гав, хозяин, – ответил Костромиров.

– Ох уж мне эта рефлексирующая интеллигенция, – проворчал следователь, прерывая связь.

Уже через пять минут, разузнав у библиотечных служителей, где находится рабочее место заместителя их директора, Горислав Игоревич постучался в дверь кабинета. На стук вышел субъект, напоминающий ветерана рок-тусовки: в затертых до белизны джинсах, с пиратской серьгой в ухе и длинными, стянутыми на затылке в конский хвост, седыми волосами.

– Анатолий Яковлевич? – с объяснимым недоверием спросил Горислав.

– Что, похож? – фыркнул субъект.

– Простите… не имею чести быть…

– Да ладно! – отмахнулся тот, отступая в сторону. – Заходите, шеф у себя.

Проводив взглядом хвостатого рокера, Костромиров шагнул в кабинет.

Анатолий Яковлевич Щербинский оказался мужем среднего возраста и роста; курчавая иссиня-черная бородка обрамляла его выразительное лицо, точно багетная рама картину: круглые, близко посаженные глаза из-за стекол круглых же очков в допотопной роговой оправе смотрели по-птичьи пристально и настороженно; внешний облик дополняли большие залысины, делавшие его сократовский лоб еще выше и одновременно придававшие голове некоторое сходство с яйцом, и крупный, несколько вислый нос над чувственным безусым ртом с опущенными вниз уголками. Одет Анатолий Яковлевич был в пиджак зеленовато-коричневого цвета, с кожаными налокотниками и кожаными же пуговицами и брюки в тон. «Похоже, настоящий английский твид», – с уважением отметил про себя Горислав.

После краткого извинительного вступления Костромиров сразу взял быка за рога и объявил, что хочет поговорить с уважаемым Анатолием Яковлевичем о его покойном дядюшке профессоре Щербинском, точнее даже – об обстоятельствах смерти последнего.

– Сейчас я в любом случае очень занят, – сказал племянник после минутной паузы, – так что… А чем вызван ваш интерес, позвольте спросить? Со следователем я уже имел беседу, под протокол.

– О, разумеется! Дело в том, что Руслан Соломонович вчера утром позвонил мне…

– Вот как?

– Именно так, – подтвердил Горислав, – позвонил и просил срочно приехать…

– Зачем?

– Сказал, что нуждается в моей помощи. И даже намекнул, что ему угрожает некая опасность…

– Какая опасность?

– Это в том числе я и хочу для себя выяснить.

– А вы рассказали об этом звонке следователю? – строго перебил его Анатолий Яковлевич.

– Разумеется, – заверил Костромиров, – но… как бы это сказать… не встретил понимания.

– А чего же вы ждете от меня?

– Может быть, когда вы освободитесь, мы посидим в ближайшем ресторанчике? – вопросом на вопрос ответил Горислав. И поспешил уточнить: – Я приглашаю. Заодно все и обсудим?

– Хорошо, – тут же согласился Анатолий Яковлевич, – только я общепитовской кухни не приемлю. – И, с болезненной гримасой приложив руку к животу, добавил: – Желудок капризный. Давайте встретимся… у вас.

– Договорились, – кивнул Костромиров, пытаясь скрыть удивление. – Когда за вами можно заехать?

– В восемнадцать ноль-ноль. Я выйду к вам сам. Встретимся у центрального входа.

Без десяти минут шесть Горислав Игоревич уже ждал Щербинского-младшего перед Исторической библиотекой. Костромиров был несколько озадачен и заинтригован поведением кандидата педагогических наук. Во-первых, он не ожидал, что тот вообще пойдет на полноценный контакт, а во-вторых, уж вовсе не рассчитывал, что Антон Яковлевич сам буквально напросится к нему в гости. Что бы это все могло значить? И не ведет ли он какой-то своей игры?

Анатолий Яковлевич вышел из дверей «Исторички» секунда в секунду с педантичностью истинного библиотекаря.

– У вас замечательная машина, – заметил он, усаживаясь в двухместную костромировскую «Suzuki Cappuccino», – приятно, что и наш брат ученый может позволить себе подобную роскошь.

– Ничего экстраординарного, – пожал плечами профессор, – как говорится, «эгоист-класс».

– Для нас, библиотекарей, – поджал губы Щербинский, – такой класс – непозволительная роскошь.

– Меня хорошо печатают за рубежом, – счел нужным пояснить Горислав, с неудовольствием чувствуя, что начинает оправдываться. – Насчет ресторана не передумали?

– Нет, – коротко ответил Анатолий Яковлевич.

– Прекрасно, – кивнул Костромиров. – Но предупреждаю: я холостяк, поэтому разносолов не обещаю.

– Я не голоден.

Остальной путь до Фрунзенской набережной прошел в молчании.

В квартире Горислав сразу проводил гостя в кабинет, а сам отправился на кухню.

– Анатолий Яковлевич, вы располагайтесь пока в библиотеке, а я сейчас кой-чего на скорую руку… состряпаю.

– Это лишнее, – пробормотал библиотекарь, с интересом оглядывая книжное собрание Костромирова, – я говорил вам, что есть совершенно не хочу.

– Кто говорит о еде? – крикнул Костромиров уже с кухни и уточнил: – Вы что будете пить: водку, коньяк, виски, вино?

– Ничего, не беспокойтесь, – отвечал тот.

– Бросьте, Анатолий Яковлевич, вы же не за рулем.

– Тогда водку.

– Значит, под грибочки… Ну вот, все готово, прошу к столу.

Выпив рюмку и закусив, Щербинский восхищенно заметил:

– Замечательная у вас библиотека, Горислав… простите?

– Игоревич.

– Конечно. Извините. Замечательная! Столько редкостей, даже раритетных изданий. О рукописном собрании судить не берусь, ибо не палеограф и не кодиколог, но в остальном…

– Ну что вы! – отмахнулся Костромиров, учтиво отклоняя комплимент. – Ничего сверхъестественного. Вот у вашего дядюшки собрание – это да! Один Даль чего стоит! Собственно говоря, половины моей печатной коллекции и стоит.

– Вы про «Убиение христианских младенцев»? Нелепая и гнусная инсинуация. И опасная притом.

– Да, но эта инсинуация дошла до нас в одном-единственном экземпляре!

– Вот и слава Богу, что в единственном.

– Так, может, вы захотите с ней расстаться? Как я понимаю, вы теперь наследуете в том числе и все книжное собрание Руслана Соломоновича. Надеюсь, вы не собираетесь при таком отношении… гм… избавиться от Даля как-нибудь эдак… того… безвозвратным образом. Ведь в самом деле – оценивать и относиться к сей книге можно по-разному. Я и сам… мы с вами современные люди. Но нельзя же отрицать ее исключительную антикварную ценность.

– Вы волнуетесь, не уничтожу ли я этот опус? Не переживайте. Я же ученый, а не Геббельс. И к книгам отношение имею самое трепетное, как библиофил со стажем.

– Это хорошо. Значит, коллекции профессора Щербинского не грозит распыление по букинистическим магазинам и мелким собраниям.

– Да-да, я библиофил. Согласитесь, это неудивительно. Даже естественно. Имея в виду сферу моих профессиональных интересов… Между прочим, именно как библиофил не могу еще раз не отдать должного вашему собранию. Очень любопытная подборка. В особенности вон та полка с эльзевирами, коли не ошибаюсь, в переплетах Дерома-младшего… И грибы у вас тоже исключительные… это опята?

– Что вы! Опята холодным способом не солят; здесь разные: грузди, волнушки, валуи и… прочие всякие.

– Вот как? – поднял брови гость и покачал головой. – А я, знаете ли, в этом деле полный профан. Полнейший. Житель мегаполиса, что возьмешь? Но грибы… м-да, грибы вкусные… Надеюсь, хе-хе, не отравите?

– Невозможно! Я-то как раз по грибам специалист, можно сказать, профессионал.

– Это обнадеживает. А то я, знаете ли, постоянно чем-то травлюсь. Вот и вчера тоже… Собрался даже «скорую» вызывать, хотя и не люблю врачей, но потом ничего – обошлось.

– Даже не беспокойтесь, – вновь заверил гостя Горислав.

– А… вот вы сказали, что это «холодное соление», да?

– Совершенно верно, – кивнул профессор.

– Выходит, бывает и «горячее»?

– Разумеется. Опята, к примеру, как раз отваривают, а лишь потом солят. Но я лично предпочитаю такой способ, – Костромиров указал вилкой на закуску, – натуральнее. Да и на вкус…

– Да-да, – согласился Щербинский, вновь угощаясь, – на вкус – весьма… Весьма, весьма!.. Гм… так что вы хотели у меня выяснить, Горислав Игоревич?

– Дело в том, что обстоятельства смерти Руслана Соломоновича мне кажутся странными и подозрительными.

– Что понятно: это же убийство, а не инфаркт.

– А отчего вы решили, что лему… то есть я хочу сказать – Руслана Соломоновича, – убили? – поинтересовался Костромиров, внимательно разглядывая собеседника. – Насколько мне известно, прокуратура склоняется к версии о несчастном случае или самоубийстве, даже дела еще не возбуждали. Так почему же – убийство?

Если Горислав Игоревич рассчитывал на то, что библиотечный работник смешается, задрожит, кинется ему в ноги со слезами раскаяния или еще какими-нибудь мелочами выдаст свою причастность к преступлению, то просчитался, ибо ничего подобного не произошло; напротив, Щербинский в ответ только невесело рассмеялся:

– Помилуйте! Какое самоубийство? Какой несчастный случай? Когда бы вы знали моего дядю так, как я его знал! Руслан Соломонович был до безобразия жизнелюбив и патологически педантичен. У него, знаете ли, до последнего времени еще романы со студенточками случались! А касательно несчастного случая… так он каждую ложку супа дважды обнюхивал, прежде чем в рот сунуть, соль на аптекарских весах взвешивал, а вы говорите – стакан соляной кислоты! Нет, нет! Абсурдно даже предположить. Я так и сказал этому следователю – абсурдно!

– Ну что ж, не могу с вами не согласиться. Всё так. Но еще меня преследует чувство… вины, что ли. Понимаете, ваш дядя, как я уже говорил, вчера утром попросил меня срочно приехать.

– А зачем, он не пояснил?

– Нет. Только сказал, что ему угрожает какая-то опасность. Что? Нет, какая именно, не сказал. Так вот, я, естественно, сразу же поехал… Но застал его уже умирающим, он… да вы и сами знаете.

– Да, следователь мне говорил… А дядя успел вам что-нибудь рассказать… в смысле, сказать перед смертью? Имя какое-нибудь назвать? Ну, что-то в этом роде.

– Вы хотите спросить, не прошептал ли он мне на ухо имя убийцы? – печально усмехнулся Горислав. – Увы, нет! Да и проблемы бы никакой тогда не было. Но Руслан Соломонович определенно дал мне понять, что у него пропало некое имущество.

– То есть похищено?

– В данных обстоятельствах трудно предположить что-либо иное.

– Но, черт побери, какое имущество?! – с объяснимым для единственного наследника волнением воскликнул Анатолий Яковлевич. – Неужели даже не намекнул?

– Увы, – вздохнул Костромиров. – А у вас есть догадки на сей счет?

– Нет, нет, и ума не приложу, – покачал яйцевидной головой наследник.

– Понятно, – вновь вздохнул Горислав и, помолчав, спросил: – Между прочим, вы не можете предположить, чего или кого Руслан Соломонович боялся? Ведь он определенно чего-то боялся… Возможно, он с вами, как с единственным ближайшим родственником, делился своими опасениями?

– Н-нет… Не припомню… – растерянно протянул Щербинский-младший.

– А предположения есть у вас какие-нибудь? Быть может,

вы кого-то подозреваете? – не отставал Костромиров, которому очень не понравилась прозвучавшая в ответе собеседника неуверенная интонация.

– Помилуйте, кого же я могу подозревать? У дяди врагов не было. Скорее всего, речь идет о банальном грабеже.

– Но ведь ничего не пропало! Или пропало?

– Насколько я могу судить – ничего. С другой стороны, раз дядя дал вам понять обратное… Может быть, грабитель просто не успел? Может, как раз вы его спугнули?

– А способ убийства? Не характерен для банального, как вы изволили выразиться, грабежа. Какой же грабитель станет…

– Это так, – перебил его Анатолий Яковлевич. – Меня это тоже смущает… Знаете что? Если допускать, что мотивом убийства была не корысть, я бы более всего грешил на эту треклятую книгу. Да-да! Вам известно, что она уже не раз являлась причиной всяких безобразий? И дядя, кстати говоря, больше всего над нею трясся.

– Но она же уцелела! Ее даже не попытались тронуть: защитный колпак был в целости и сохранности, сам видел.

Анатолий Яковлевич развел руками:

– Тупик! Но тут уж я бессилен. Давайте оставим расследование компетентным органам, пускай этот ребус разгадывают профессионалы. Что же мы с вами будем лезть не в свое дело? Да и станет ли с того толк? Только помешаем, запутаем…

– Я бы на вашем месте не рассчитывал столь… гм… безоговорочно на наши следственные органы. У меня есть некоторый опыт общения. И могу утверждать, что главная их цель – закрыть и забыть. С плеч долой, из сердца юн. И если мы – прежде всего вы, как не чужой Руслану Соломоновичу человек, – не озаботимся отысканием истины, то тайна его смерти таковой и останется. Кроме того, должны же вы себя элементарно обезопасить?

– Помилуйте, отчего обезопасить? Неужели выдумаете, что теперь и мне угрожает опасность? Значит, все-таки Даль с его окаянными измышлизмами!

– И такого исключить нельзя. Но я имел в виду совсем иное. Хотел сказать, что вам нужно обезопасить себя от всяких инсинуаций и подозрений.

– Подозрений?! Меня?! Помилуйте, в чем?! – вскинулся Щербинский.

– А как вы думали? Вы же единственный наследник. Чем не идеальный мотив?

– Фу! Как это все однако… пошло.

– Тем не менее – cui bono? <sup>[7]7
  Кому на пользу? (лат.)


[Закрыть]</sup> – вот извечный вопрос, за который прежде всего цепляется любое расследование.

– Хорошо. И как же, по-вашему, я должен себя от этого всего… обезопасить?

– Способ один, – пожал плечами Костромиров, – отыскать истинного злодея.

– Да что мы с вами можем! Мы же в таких делах полные профаны, дилетанты!

– Можем. И немало. Я бы даже взял на себя смелость утверждать, что мы-то только и в состоянии квалифицированно разобраться в этом деле. Во-первых, мы – и прежде всего, вы – знали покойного лучше, нежели какой-то там следователь со всеми оперативниками. Во-вторых, мы с вами оба люди с высшим образованием, не мальчики, но мужи, пожили, имеем опыт. Если же допустить, что злодеяние связано с профессиональной деятельностью Руслана Соломоновича, с его окружением, с интересами в области книжного собирательства, тогда тем паче никто лучше нас в этом не разберется. Согласны?

– Логика есть. Но… Конечно, я не отказываюсь – это было бы даже… но… с чего вы предлагаете начать? – пробормотал Щербинский-младший, отчаянно теребя курчавую бородку.

– Вот с логических построений и начнем, – заявил Горислав Игоревич. – Итак, давайте сначала определимся с объемом сведений, которые нам достоверно известны. Ибо любая деталь, хоть в малейшей степени связанная с преступлением, как раз и может явиться ключом к его разгадке. Так вот, начнем с того, что несколько дней тому назад – четыре, кажется? – был убит ваш тесть, профессор Пухляков. Кстати, искренне вам соболезную в этой утрате.

– О, вы и об этом уже знаете? – удивился Анатолий Яковлевич, сверкнув на собеседника очками.

– В столь узкой профессорской среде подобные вести разносятся быстро.

– Да, Рудольфа Васильевича действительно убили. Совершенно злодейским образом. Но что это нам дает? И какое отношение…

– Ну как же! – всплеснул руками Костромиров и принялся загибать пальцы: – Покойные жили в одном доме – это раз;

знали друг друга… – И, прервавшись, уточнил у гостя: – Ведь они были знакомы, не правда ли?

Дождавшись его утвердительного кивка, продолжил:

– Разумеется. Странно, когда бы было иначе, как-никак родственники. Так вот, это, значит, «раз». Оба были библиофилами – это два; оба – профессора-ученые; ни у того, ни у другого на первый взгляд ничего не похищено; во всяком случае, родственники не заявляли о пропаже какого-либо имущества… это у нас уже «четыре», так? И наконец, подозрительно малый временной разрыв, отделяющий два этих преступления, – это пять. И это только так, навскидку, самое очевидное.

– М-да… и какой же вы делаете из всего этого вывод?

– А вы?

– Я совершенно теряюсь, – признался Анатолий Яковлевич.

– Ну, ладно. Давайте рассуждать иначе. Покойные знали друг друга и даже имели общие интересы?

– Д-да.

– Следов взлома ни в том, ни в другом случае обнаружено не было. Значит, можно допустить, что двери своим убийцам они открыли сами. Следовательно, опять же можно предположить, что они были знакомы со своими убийцами.

– Хорошо, допустим.

– Да, хорошо. Но тогда наиболее логично выглядит версия о том, что убийца – кто-то из их круга, то есть и из нашего с вами круга тоже. Таким образом, убийца – скорее ученый, нежели тривиальный грабитель.