Текст книги "Русский спецназ. Трилогия "

Автор книги: Александр Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 58 страниц)

– Тогда вам тоже удачи.

Мазуров отдал пилоту очки и шлем.

Сперва они пожали друг другу руки, а потом обнялись.

К аэроплану ехал грузовик с цистерной вместо кузова и бежали техники, по дороге протирая слипавшиеся глаза.

«Не могли, что ли, полосу осветить? – подумал Мазуров. – Знали ведь, что аэроплан на посадку идет, а то, будь пилот менее опытным, башку бы здесь свернули в такой темноте».

Что касается дозаправки, то техники хорошо знали свое дело, быстро раскатали шланги и стали наполнять бензином опустевшие баки аэроплана.

– Господин подполковник, вас ждет автомобиль, – сказал один из техников.

Водитель трофейного «Майбаха» застоялся, устал в ожидании и не дал Мазурову даже к авто его подойти, выкатил сам на взлетное поле, тем самым нарушая инструкции.

– Куда ты прешь? – закричал было на него кто‑то из техников, но тут же умолк, рукой махнул, потому что новых аэропланов на посадку не ждали, да и что случится, если полосу на минуту‑другую займет автомобиль?

– Здравствуйте, господин подполковник, садитесь, пожалуйста! – приветствовал Мазурова водитель.

Не заглушая приятно урчащего двигателя, он соскочил со своего места, подбежал к пассажирской двери, открыл ее и терпеливо ждал, совсем как швейцар в гостинице, надеявшийся на щедрые чаевые от богатого постояльца, когда Мазуров усядется в кресло. Хлопнув дверью, он прыгнул за руль, движением, схожим с тем, как седлают своих коней ковбои в североамериканских фильмах, переключил скорости, утопил педали в пол, но слишком сильно, так что машина рванула с места с сумасшедшей скоростью и могла в эту секунду посоперничать с аэропланом, идущим на взлет.

Они вырулили на дорогу, ровную, отлично укатанную, так что ехать по ней было одно удовольствие, а авто вообще не трясло. По бокам проносились, сливаясь в монолитную стену, силуэты деревьев, ветер бился в лобовое стекло, играл с поднятым брезентовым верхом. Превосходный двигатель фирмы «Майбах», которая оснащала еще и бомбардировщики «Цеппелин», работал так бесшумно, что совсем не заглушал свист ветра. Не иначе, этот автомобиль еще совсем недавно возил в себе крупного военачальника. То ли он бросил авто, то ли сдался, не оказывая сопротивления, но достался он русским совсем без повреждений. Мазуров не заметил на корпусе не то что следов от пуль, но и ни единой царапины, впрочем, он не очень‑то и присматривался к авто.

Брошенные казармы, в которых размещались штурмовики, находились километрах в тридцати от аэродрома. Мазуров прикинул, что на дорогу уйдет максимум полчаса, но он научил себя тому, что если у него выдастся даже несколько минут свободного времени, то лучше их потратить на сон, чем на обозревание окрестностей. Да и ничего интересного вокруг, кроме деревьев, не было – оставалось надеяться, что за ними не притаился какой‑нибудь отставший от своей части германец, все еще не выловленный русскими, который лежит себе в траве, дожевывая последний сухарь, и поджидает с ружьем в руках, когда же покажется достойная цель. Пустое.

«Сплю и сплю, прямо как медведь в спячке».

Его разбудил скрежет отворяемых металлических дверей. Казармы опоясывала бетонная стена, поверх которой были прикреплены на железных штырях мотки с колючей проволокой. Штурмовик, прикрывая глаза ладонью от яркого света, подошел к авто, заглянул внутрь салона.

– Командира вашего привез, – доложил водитель.

Как только штурмовик посмотрел на Мазурова, лицо его преобразилось, мгновение назад он выглядел немного сонным, теперь сон исчез.

– Рад приветствовать вас, господин подполковник, – гаркнул он.

«Разбудит всех еще», – подумал Мазуров, кивнув ему.

Это был кто‑то из новеньких. Его лица Мазуров не помнил.

– Двери‑то отворяй, – тихо сказал водитель, высунувшись из салона.

Штурмовик бросился исполнять эту просьбу.

Автомобиль въехал во двор, освещая фарами одноэтажные приземистые бетонные строения, выглядевшие отчего‑то неуютно. Может, оттого, что выкрасили их в серое, но построили совсем недавно и они еще не успели обветшать, а со стен не осыпалась штукатурка. До войны здесь располагался пехотный полк, так что места с лихвой хватало для всех штурмовиков.

Глядя на неосвещенные окна, Мазуров думал, что все спят, за исключением постовых, но он ошибся и понял свою ошибку еще до того, как авто затормозило. Еще не видя лица человека, который шел быстрым шагом к авто, Мазуров узнал, кто это, по фигуре и движениям.

«Вейц!»

– Здравствуй, командир, – он улыбался во все лицо.

– Здравствуй, как ты тут? Что не спишь‑то? Ночь на дворе.

Он, как ребенок, радовался этой встрече, не чаяв уж увидеть старого друга, да и тот, похоже, тоже только верил в это, но не надеялся.

– Тебя ждал. Пойдем – в твою комнату провожу. Ты ведь устал с дороги.

– Есть немного.

Они поднялись по ступенькам, прошли по неосвещенному коридору. Вейц попробовал нащупать выключатель, пошарил по стене, но так его и не нашел.

– А, брось, – сказал Мазуров, – не заблудимся.

Он шел за силуэтом Вейца, как за поводырем.

– Здесь. – Вейц протянул что‑то Мазурову.

– Ключи? А сам чего открыть не мог?

– Ну, это твоя комната. Я туда и не заходил. Открывай.

Мазуров взял ключи, ощупью нашел замочную скважину, вставил ключ, повернул, отворяя дверь, потом, переступив порог, отыскал выключатель. К счастью, свет зажегся тусклый и не сильно резанул уже привыкшие к темноте глаза.

– Вполне, – сказал он, осмотрев комнату.

Комната была метров тридцать, обклеена зелеными, чуть выцветшими обоями, возле одной из стен стоял застекленный шкаф с фарфоровым сервизом и книгами, черный кожаный раскладной диван со сложенным постельным бельем, одеялом и подушкой, по другую – в тон с диваном два кожаных кресла, а посредине – невысокий деревянный столик, на котором стоял телефон. На стене висели часы и репродукция картины Васнецова «Порт‑Артурские маневры». Очень эта комната напоминала номер служебной гостиницы.

– Присаживайся, – Мазуров указал на одно из кресел.

Сам сел в другое.

– Кто тут еще есть из наших? – Он намекал на штурмовиков, которые были в отряде еще до войны.

– Пока никого. Ты да я. Но кто‑то будет, – сказал Вейц, – у меня сотня, из них только шестнадцать в деле были, остальные – новички. Обучал их, но ведь за такое маленькое время всех‑то не обучишь.

– Да, – кивнул Мазуров.

– Чаю с дороги хочешь? Или спать сразу ляжешь?

– От чая не откажусь.

– Хе, – улыбнулся Вейц, – я это предвидел. Сейчас принесут.

Он знал, что Мазуров к спиртному был равнодушен. Надо, чтобы голова всегда свежей оставалась. Мутную можно иметь на плечах, только когда в атаку идешь, из которой почти нет надежды выбраться живым, но и к практике, когда перед наступлением солдатам давали лишнюю порцию спирта, он относился очень скверно. На приеме, правда, позволил себе выпить бокал шампанского. Как откажешься, если император тоже с бокалом таким же стоит и со всеми награжденными чокается?

– Поздравляю тебя с очередным повышением, такими темпами ты к новому году генералом станешь.

– Перестань, надеюсь, что она раньше закончится. Да и ты, смотрю, уже капитан, и под твоим началом сотня человек. У меня, как ты помнишь, еще пару месяцев назад вас поменьше было.

– О, сам же знаешь, что в нашем деле повышения очень быстрые. Количество штурмовиков как снежный ком растет.

– Ага, только они все одноразового использования. У меня после последнего дела две трети состава – безвозвратные потери. Как у тебя?

– То же самое, правда, диверсионная операция была не такого масштаба, как у тебя. В остальных отрядах, кто в деле был, меньше половины из боя выходят.

– Главное, эти статистические данные до сведения новых штурмовиков не доводить. Пусть в неведении остаются.

– Все равно прознают. Но уверяю тебя, желающих стать штурмовиком от этого не убавится. Элитные войска все же.

– Аксельбантов и позументов на форме еще не хватает, и других побрякушек. Устал я чего‑то. В машину превратился. Ты же помнишь, что не для этого нас готовили, а для Тибета. Я не солдат, а астроном. На Тибете небо должно быть очень чистым и звезд – тьма.

– «Открылась бездна – звезд полна?» – процитировал Вейц.

– Что‑то вроде этого, – кивнул Мазуров, который тоже любил эти строчки, но продолжать их не стал.

– Знаешь, как нас называют?

– Как?

– «Клуб самоубийц».

– Это я уже слышал. Могли бы что‑нибудь пооригинальнее выдумать.

В дверь постучали.

– Да! – крикнул Мазуров.

– Позвольте, господа?

Вошел штурмовик, неся в руках медный, начищенный до блеска самовар с множеством оттисков на поверхности, в ознаменование одержанных на различных ярмарках побед, совсем как панцирь легионера, побывавшего во множестве сражений. Штурмовик встал на пороге, не зная, куда ему поставить свою ношу.

– На стол ставь, – распорядился Мазуров.

– Какие будут дальнейшие указания? – спросил штурмовик.

– Пока никаких. Иди.

– Слушаюсь.

Вейц достал из шкафа чашки, чайник, сахарницу, две серебряные ложечки и жестяную коробочку с листовым чаем.

– Попадешь ты еще на Тибет, – сказал он, заваривая чай. По комнате растекся ароматный запах.

– Не думаю я так. Он же под британцами. А надолго ли они у нас в союзниках?

– До окончания войны дотянут, дальше вряд ли.

– И я так же думаю. Они и сейчас уже готовы палки в колеса вставлять. Чего в Дарданеллах‑то высадились, вместо того чтобы с германцами дело во Франции быстрее решить? Сил, что ли, много? Нет, зарылись в землю и носа оттуда не высовывают. Не о том думали, чтобы Юденичу Эрзерум легче брать было. Разгроми они Турцию – козыри на руках будут, чтобы нам обещанные черноморские проливы не отдавать. Плохо так о союзниках говорить, но я радовался, когда им турки вмазали по первое число. Жалко только, что британцы не сами в пекло полезли, а, как обычно, чужими молитвами в рай захотели въехать – австралийцев и новозеландцев послали, а они ребята хорошие. Много их в Галлиполи полегло зазря. Жалко их. Чего лезли? Послали бы эту метрополию к чертям. Без нее бы прожили, как и мы без британцев. Только лучше бы было всем. Всем, кроме них, конечно.

– Вообще, союз с британцами – бред какой‑то, – кивнул Вейц, – и в войну на одной стороне с ними ввязываться не хотелось.

– Только начальству об этом не говори, не патриотично. Что‑то не помню, чтоб у тебя такие мысли были.

– У начальства такие же мысли. Я уверен. – Вейц стал разливать чай по чашкам. – Ты, кстати, тоже совсем другим был.

– Время делает нас умнее. – Мазуров положил в чашку два кусочка сахара, размешал.

– Ага, но до Тибета руки после войны‑то дойдут. Вот и побываешь.

– Слишком известным стал, в газетах напечатали – благо только на плакатах еще не изображают да на улицах не развешивают, так чтобы каждая собака узнавала.

– Слышал, тебя эрцгерцог Франц‑Иосиф после «Марии Магдалены» своим личным врагом объявил.

– Лично при этом событии не присутствовал, но мне такое говорили, там, на приеме у императора. – Подождав, пока чай чуть остынет, Мазуров пригубил чашку и остался этим очень доволен.

– Поздравляю. Как же он месть осуществить собирается? Подошлет шпионов?

– Не знаю, не знаю, об этом я как‑то не думал, но в Тибет мне дорога теперь заказана. Думаешь, британцы обо мне не знают? Да их в Зимнем дворце было прилично: и представитель при Генштабе, и атташе, и корреспонденты «Лондон дейли». В общем, их военное ведомство в курсе, чем я занимаюсь, на Тибет меня не пустят, как ни маскируйся, да и в Лондон тоже, – добавил он после раздумья.

– А в Лондон‑то чего не пустят?

– Не пустят. Не сомневайся.

– Хотелось?

– Нет. Промозгло там, а я тепло люблю. В Крыму лучше.

– Ладно, пойду я. Вижу, что уже утомил, – сказал Вейц, допив чай, – распоряжусь, чтобы самовар унесли и чашки помыли.

– Не беспокойся. Завтра, вернее сегодня утром – уберут.

– Спокойной ночи тебе, командир.

Он собрал свой отряд утром, осмотрел его, был очень доволен увиденным. У Мазурова рождались странные мысли, потому что все происходящее походило на то, как в древности готовились к битве и вассалы приводили к своему королю свои немногочисленные отряды, чтобы всем вместе встретить врага.

Из старых знакомых, тех, кого он брал с собой в Баварию, были только Вейц и Рогоколь. За прошедшее время они попробовали передать свое умение добрым восьми сотням солдат.

«Вместе мы кулак. Вместе мы охапка веток, которую поодиночке сломает кто угодно, но когда мы вместе…»

Он твердил это, как присказку какую‑то, как заклинание.

Услышал бы его кто‑то там, на Рюгхольде.

2

Лучи прожекторов мазали черную морскую поверхность, разбегались по ней сверкающими дорожками, такими же красивыми, как лунная, и такими же притягательными, как змеиные глаза. Но их лучи тонули в тумане, запутывались в нем, как в сетях. Не будь этого тумана – миноносцев уже отыскали бы.

Орудия острова были сущим наказанием господним из‑за того, что могли подниматься на 30 градусов, да еще и находились на возвышении, так что их снаряды летели примерно на тридцать пять километров, что почти вдвое превышало возможности любого из русских дредноутов. Их пустят на дно быстрее, чем они смогут подойти на расстояние выстрела. Русские в этом убедились. Британцы сюда не заходили, но по другую сторону Кильского канала лежал Гельголанд с точно такими же укреплениями, построенными, будто точно под копирку, по одному и тому же чертежу, что и на Рюгхольде.

В начале войны, когда еще было в действиях много неразберихи, британцы смогли даже ворваться в бухту Гельголанда, но потом подобные набеги стали невозможны.

Эта ночь была на редкость удачной для русских. Опустился такой плотный туман, что с кормы трудно было разглядеть, что творится на носу корабля, а уж германцам не разглядеть того, что происходит у них под самым носом. Но все равно моряки на миноносцах невольно втягивали головы в плечи, когда прожектор, делая очередной поворот, почти добирался до их кораблей, думая, что вот сейчас их наконец‑то заметят, оживут тяжелые орудия в форте и на них посыплются тонны смертоносного металла.

– Вмазать бы по прожекторам, по этим глазам циклопьим, – делились моряки своими мыслями.

В эти минуты они завидовали подводникам. Те‑то, увидев опасность, на дно уйдут, там переждут, пока глубинные бомбы над головами рваться перестанут. А здесь где укрыться?

Командиры миноносцев, храня радиомолчание, напряженно всматривались в остров, поглядывали на часы, считали секунды.

Командующий Балтийским флотом адмирал Эссен получил сообщение, что дредноут «Зейдлиц», который рейдерствовал в Балтийском море, подорвался на мине и зашел в бухту острова на ремонт. Максимум, что сделают с ним – это откачают воду из трюмов и залатают пробоину пластырем. На днях дредноут должен покинуть остров и вернуться на основную базу в Киль, а этого допустить нельзя.

Адмирал приказал высыпать рядом с входом в бухту весь груз миноносцев. Они и так делали это с завидным постоянством, и с таким же постоянством германские тральщики каждый день чистили ее. Сейчас они с работой своей не управятся скоро.

В трюмах было сыро и темно, света небольших синих ламп и ручных фонарей не хватало, чтобы разогнать властвовавший здесь мрак. Руки дрожали от холода и от напряжения, от этой неопределенности, которая изматывала больше, чем тяжелая физическая работа.

Пузатые мины были уложены вдоль бортов на специальных подставках. Моряки ставили их на тележки, установленные на рельсах, проложенных по днищу миноносцев, подкатывали к минному аппарату и сбрасывали за борт через квадратные дыры в корме кораблей.

Сотни и сотни мин с плеском уходили под воду, погружались, минут на десять успокаиваясь на дне, а потом, когда растворялся сахар, освобождая якоря, они начинали распускаться, приходя в боевое состояние, и подниматься на поверхность. Якорные цепи не давали им всплыть. Они останавливались, когда до поверхности оставалось метра три, видимые, только когда море не волновалось, но оно волновалось здесь всегда.

Команды в основном были опытными, засеивали минные поля и под Кенигсбергом, и под Данцигом, и к Килю ходили. В таких походах они частенько попадали под обстрелы авиации, миноносцев, крейсеров и подводных лодок Кого‑то смывало за борт волнами, поднятыми от близких разрывов, кто‑то получал осколок. Как без этого? Возвращаясь на базу, приходилось пополнять команду необстрелянными новичками. У них‑то и дрожали пальцы больше всего.

Стоило кому‑то проявить нерасторопность, задеть миной за тележку так, чтобы послышался глухой металлический звук удара, как на него тут же шипели несколько человек.

– На небеса нас всех хочешь отправить, сволочь? – злились они сквозь зубы.

– Ой, – только и мог сказать в ответ провинившийся, холодел от мысли, что мина могла в любую секунду перейти в боевое положение, а взорвись она, корабль даже не расколется, а рассыплется на атомы, и пусть на каждом спасательный жилет, никто из экипажа не уцелеет. Они не раз видели, как миноносец наскакивает на сорванную волнами мину, поставленную здесь бог знает когда, ими ли, или кем‑то другим. Он точно раздувается от огня, который прорывается одновременно в нескольких местах, с легкостью разрывая крепления между бронированными листами, будто это картон, расцветает красным, разбрасывая вокруг языки пламени. В темноте‑то и не разглядишь изъеденный соленой водой корпус мины, покрытый приставшими водорослями.

– Тихо, – вновь цыкали на него, будто ветер может донести их голоса до берега.

Они слышали, как плещется за бортом вода, уже такая холодная, что, оказавшись в ней, протянешь не более часа.

Так хотелось домой, пусть не в теплые казармы, потому что на берег‑то никого не пустят пока, но так приятно знать, что рядышком спит город…

Колчак точно чувствовал, когда надо заканчивать, как зверь чувствует еще далекую‑далекую угрозу, когда нет еще ни опасных звуков, ни подозрительных запахов.

– Поднять сигнал к возвращению, – приказал он.

На «Новике» взметнулись пестрые флаги.

Миноносцы эскадры, почти уже опустошив свои трюмы, стали разворачиваться, заваливаясь на левые борта одновременно, синхронно, чуть вспенивая воду, затем включали турбины на полную мощность, быстро увеличивая скорость до максимума, до 35 узлов, удирая прочь от острова, как стайка зайцев, прознавших, что к ним крадется лиса. Корпуса дрожали от напряжения, турбины захлебывались мазутом, брызгали горячим маслом. Клубы пара, вырывавшиеся из труб, сносило ветром.

Остров озарился вспышкой, а через несколько секунд позади эскадры взметнулся огромный столб воды, когда в нее ушла стальная болванка, начиненная смертью весом почти в полтонны.

– Хрена, накось выкуси, – сквозь усы твердили бывалые моряки, сжимая зубами ленточки бескозырок и грозя острову сложенными фигой пальцами.

Новички шамкали губами беззвучно, произнося слова молитв.

– Да не богу молиться надо, а адмиралу нашему, – учили бывалые моряки новичков, – он здесь поважней бога, знать уж пора.

Глухой раскат добрался до миноносцев, а остров весь засверкал, затмив прожектора. За эскадрой поднялась стена воды, но германцы стреляли наобум, не видя миноносцев, совсем уж скрывшихся в тумане, а ведь любой из осколков, попади он в мину, бед наделает столько, что и целый снаряд. В зоне обстрела они будут еще минут двадцать, стрелять по ним – все равно, что по воробьям из пушки. Вероятность есть, но очень маленькая. Только зря снаряды растрачивать. Германцы, поняв тщетность своих усилий, прекратили стрельбу.

– Хе, – радовались моряки удачному минированию, – тральщикам германским подарочков понакидали, пусть радуются. На недельку хватит забот.

– Обломают себе зубы‑то.

На дне уже покоилось шесть кораблей, подорвавшихся при разминировании.

– На базу, – приказал Колчак, – всех благодарю за работу.

Он единственный из всей эскадры был посвящен в подробности предстоящей операции, но вскоре многие догадались, что на Рюгхольде грядет что‑то грандиозное.

«Ушли, ушли», – так и стучала в головах одна и та же мысль в такт с пульсацией крови.

Из морских глубин поднялся пучеглазый перископ шныряющей поблизости от острова субмарины «Сивуч», готовой на тот случай, если кто‑то из германских кораблей прорвется сквозь минные заграждения и бросится следом за миноносцами, встретить его торпедой. Но через минные поля тральщикам еще прогрызаться и прогрызаться не один день, чтобы выход в море стал безопасным. Да и кто угонится за миноносцами, кроме самих миноносцев? Перископ опять скрылся с поверхности.

Спустя два часа какой‑то гул с небес заглушил работу турбин и дизелей. Услышав его, те, кто не был занят на вахте, высыпали на палубу, чтобы узнать, какая беда еще ждет их. Может, германцы подняли в воздух все имеющиеся на острове аэропланы и отправили их вдогонку русским миноносцам? Но гул приближался с другой стороны. И не такое они уже видели, но все же три десятка тяжелых аэропланов в сопровождении еще добрых трех десятков истребителей завораживали, приковывали взгляд. Гул стоял адский. Несколько «Муромцев» волокли прикрепленные на днищах торпеды, точно огромные птицы, сжимающие в когтях пойманную рыбу.

– Видать, на Рюгхольд пошли, – делились моряки своими мыслями, проследив направление аэропланов.

Операцию начинали раньше времени. Мазуров, узнав об этом по телефону, не стал расспрашивать, отчего так получилось, боясь, что линию могут прослушивать германские шпионы.

Спустя полчаса на грязном «Руссо‑балте», немного обогнав колонну грузовиков, примчался запыхавшийся генерал Рандулич. К тому времени Мазуров поднял по тревоге штурмовиков, и они давно уже, собрав пожитки, построились во дворе.

– Отлично, – сказал Рандулич Мазурову, – дополнительные боеприпасы в аэропланах получите. Грузи своих людей, водители все знают кому куда. Сам со мной поедешь.

Похоже, колонну грузовиков собирали впопыхах из всего, что имелось под рукой. Здесь было много трофейных машин. Места для всех во дворе не нашлось, грузовики выстроились колонной за воротами.

– К чему такая спешка? – спросил Мазуров, сев рядом с генералом в авто.

– Дредноут «Зейдлиц» пришел на Рюгхольд, пробудет там день, не больше, – пояснил Рандулич. – Игнатьев выяснил, остальные корабли вместе с ним в Киль уйдут. Мелочь они по сравнению с «Зейдлицем», «Фон дер Тане» – куда еще ни шло, но не можем мы их выпустить, понимаешь ведь. Жирный уж очень куш можем заполучить. Минная дивизия сейчас проходы закрывает. Не знаю, получится ли у нее?

– Получится, – кивнул Мазуров. – У Колчака всегда все получается.

– Не сглазь. Все остальное – по плану.

Мазуров опять кивнул.

С «Русских витязей» стянули защитные сетки, побросали их рядышком в кучу.

Техники заталкивали в аэроплан легкую горную пушку без защитного щитка, поднимали ее на руках бережно, чтобы не повредить тонкой и хрупкой оптики наведения, напрягались, как борцы, вцепившиеся в тяжеленную гирю, тащили ящики со снарядами, грузили станковые пулеметы, казалось, что в их необъятных трюмах и танк поместится.

Пот градом катился с техников. Вокруг стояла невообразимая суета.

Штурмовики выбирались из кузовов грузовых авто, строились возле аэропланов. Техники уже проверили исправность двигателей, они и так держали их круглые сутки в полной готовности на случай форс‑мажорных обстоятельств, получив соответствующие наставления от генерала Гайданова.

– Все загружено, господин подполковник, – отрапортовал начальник технического обеспечения.

– Хорошо. Посадка, – громко объявил Мазуров.

«Бог ты мой», – вновь не удержал Мазуров восторга, забравшись в «Русского витязя». Он никогда не летал на таком аэроплане. Но приезжал же сюда, осматривал его и внутрь залезал, чтобы получше все рассмотреть, но разве привыкнешь к его огромному салону, похожему на огромную пещеру. Лавки шли вдоль бортов, посредине техники укрепили груз, чтобы он не елозил по полу во время маневров аэроплана, а то орудие, хоть и называется легким, при резком крене аэроплана пробьет его борт как нечего делать. Но чтобы использовать весь объем салона, под потолком разместили платформу, на которой могли уместиться с относительным комфортом человек десять. Поднявшись по лестнице, штурмовики сели на платформу, свесив ноги и держась за поручни. Помимо немалого груза, каждый самолет мог поднять около полусотни человек, что вдвое превышало возможности «Муромцев».

Огромные пропеллеры на крыльях стали медленно вспенивать воздух, потом завертелись быстрее, слившись в круг. Но аэроплан пока не трогался с места, прогревая двигатели.

– Рад приветствовать вас на борту моего аэроплана, – сказал командир эскадры, войдя в салон.

За непринужденной беседой он хотел скрыть свое волнение. Мазуров это почувствовал, ведь аэропланы в боевых условиях еще не испытывались, да и в не боевых – испытания тоже проходили по сокращенной программе, и как бы за такую спешку дорого не поплатиться.

– Как настроение? – продолжил пилот.

– Все отлично, – сказал за всех Мазуров.

– Прошу прощения, господин подполковник, за тесноту и неудобства.

– Главное, чтобы вы нас в сохранности доставили, – сказал кто‑то из штурмовиков.

– Сделаю все от меня зависящее. Сейчас взлетаем, приготовьтесь.

Он скрылся в салоне, прикрыв дверь. Звук работающих двигателей стал пронзительнее, огромная махина вздрогнула, не желая сдвигаться с места, потом все‑таки медленно покатилась, оставляя на земле колесами неглубокие борозды, выруливая на взлетно‑посадочную полосу. Она была не рассчитана ни по прочности, ни по длине на такие тяжелые аэропланы. Ее наспех увеличили, потому что «Русским витязям» требовался больший разгон, нежели любым другим аэропланам.

Пилоты в кабинах вообще не были уверены на все сто процентов, что смогут его поднять. Но если аэроплан разобьется, даже не взлетев, да еще со всем грузом, то после такой катастрофы, пусть и виноваты в этом конструкторы, остается одно – пустить себе пулю в голову.

Одному с крыльями не управиться. Управление было рассчитано на двоих, но, как пилоты ни тянули на себя штурвалы, перекошенные от напряжения, сил двоих поначалу тоже не хватало, чтобы оторвать громадину от земли. Бесконечно долго аэроплан все не мог взлететь. Вполне достаточно, чтобы в головы закралась мысль, что он вообще никогда не взлетит и, когда закончится полоса, завязнет в мягкой земле, поломав об нее шасси. Но наконец колеса оторвались от поверхности, и аэроплан тяжело стал набирать высоту.

Все шесть аэропланов взлетели без происшествий, сбились в стаю. Штурмовики смогли перевести дух. Спустя несколько минут к ним присоединились истребители сопровождения с другого аэродрома, помахивая крыльями в знак приветствия. Где‑то в нескольких километрах от них летела вторая и третья группа транспортов и истребителей…

Неторопливые тральщики только выходили на очистку бухты, медленно, как черепахи, они подбирались к минным заграждениям с такой осторожностью, будто мины спали, и они боялись их разбудить.

Они шли парами и тащили под водой длинные стальные тросы, которыми подрезали минрепы, не дававшие минам всплыть на поверхность. Некоторые тральщики были переделаны из рыболовных судов, да и сейчас со стороны казалось, что они заняты прежним делом. Только ловят они рыбу не из плоти и кости, а из металла. Лишь два тральщика были новой конструкции – с гребными винтами, установленными по бокам корпуса, как у допотопных пароходов. Из‑за этой технической уловки их усадка стала такой маленькой, что сами тральщики могли не бояться заграждений, но лишь до тех пор, пока они не срезали мины и те, всплыв на поверхность, не начинали раскачиваться на волнах, как сигнальные буйки.

Бомбардировщики и торпедоносцы, даже не обратив внимания на тральщики (слишком маленькая добыча), набросились на стоящие в бухте корабли, среди которых своими размерами выделялся «Зейдлиц». Его наспех усовершенствовали, врезав в палубу пять зенитных установок от той напасти, о которой и не подозревали, когда спускали дредноут со стапелей Киля.

Зенитки изрыгнули огонь почти одновременно. В небесах стали расцветать серые шапки разрывов.

Огромный взрыв полыхнул на входе в бухту. Маяк разваливался, точно его сложили из детских кубиков.

В небе было тесно от аэропланов, в бухте тоже – от скопившихся там судов.

У «Муромца», идущего слева от Клейменова, снесло оба крыла с правой стороны, осколками иссекло борт. Там всех убило. Только пилот, который обслуживал пулемет в хвосте аэроплана, остался жив, но, когда машину завертело волчком, его просто выбросило прочь. Пилот, падая, успел раскрыть парашют и теперь пытался, управляя стропами, сесть на остров. Германцы по нему не стреляли.

Торпеды сорвались с зажимов, одна из них упала в воду вертикально, как бомба, сразу же затонув, другая – плашмя, лопасти ее двигателя стали вращаться еще в воздухе, но она продержалась на поверхности несколько секунд, потом нырнула на волне и больше не показывалась.

Торпедоносец потерял управление, завертелся, и, чтобы в него не врезаться, Клейменов вильнул в сторону.

Огонь лишь на несколько мгновений коснулся краешков обломанных крыльев и тут же погас. Пропеллеры с левой стороны все еще продолжали бешено крутиться, но аэроплан стал распадаться, так и не долетев до дредноута. Остатки его, подняв фонтан брызг, вошли в воду, окатив палубу «Зейдлица». Он еще долго плавал, прежде чем вода заполнила салон и «Муромец» пошел ко дну, оставляя на месте крушения переливающееся пятно бензина и куски фанеры.

Клейменов, лавируя, пробивался сквозь плотный заградительный огонь. Воздух колыхался от близких разрывов. Стекло в кабине пошло трещинами от этих сотрясений, но пока еще держалось.

Бомбардировщики пронеслись над зенитками, защищавшими вход в бухту острова, высыпав на них несколько десятков бомб. Они падали медленно, отчетливо видимые, какие‑то нереальные, и даже когда на позициях все содрогнулось от взрывов и там поднялись высоко к небесам огненные вспышки, все происходящее все равно казалось нереальным.

И без подробной карты защиты острова теперь было превосходно видно, где располагаются зенитки.

Сбитого пилота вынесло на скалы, от удара о камень он потерял сознание, не удержался и упал в воду, но оставайся он в сознании – все равно был бы обречен, на берег ему не выбраться, никто подбирать его не станет, а в холодной воде недолго протянешь. Распластанный на воде парашют указывал место его гибели.

Один из бомбардировщиков превратился в факел. Шрапнельный снаряд разорвался у него в пилотской кабине, все там разворотил, разбил все приборы, убил людей, проломал перегородку в салон, а потом аэроплан взорвался. На землю падали оплавленные двигатели, крушили постройки, засыпали осколками германские позиции. Еще один «Муромец» терял высоту, у него из одного двигателя начинали вырываться клубы дыма, но когда он избавился от бомб, то сумел немного выправиться.