Текст книги "Преступники и преступления. Женщины-убийцы. Воровки. Налетчицы"

Автор книги: Александр Кучинский

Соавторы: Марина Корец
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

ТЮРЕМНО-ПОЛЕВОИ РОМАН

У этой истории давние, социалистические корни, когда в мужских колониях еще беспрепятственно работали женщины. Они работают там и сейчас, но лишь в конторах и на пропускных постах, заботливо огражденные от прямого контакта с зеками.

В этом есть, бесспорно, определенная мудрость, подсказанная участившейся практикой захвата заложниц на заре советской демократии. Но вернемся в благословенные времена социализма. Работала в одной макеевской колонии молодая замужняя женщина. И завязала она бурный роман с нахальным и нахрапистым рецидивистом. О романе подозревали все – от зеков до надзирателей, до поры до времени не знали только начальство да нечастный муж-рогоносец.

Но, как говорится, не долго музыка играла. Однажды страстная особа забыла закрыть дверь своего склада на щеколду, и в самый интересный момент туда ворвался зам. начальника по режиму. Голый зад рецидивиста уставился ему в лицо вместо смазливой мордашки зав. складом, а сама она, расположившись на мешках с мукой, просто онемела от ужаса. Заговорить проштрафившейся «Джульетте» пришлось на партийном собрании, где на вопрос, чем прельстил ее вор и убийца, с вызовом бросила: «Да он кошкой сапожки мне чистил». Увы, не каждый законопослушный гражданин дойдет до такого совершенства в процессе покорения дамского сердца. Впечатлительную даму, разумеется, уволили из органов, отголоски скандала дошли до супруга. Но не это обстоятельство стало причиной семейного разрыва. Наша героиня сама покинула дом, уехав из Макеевки вместе с героем своего романа. А через год сама попала на скамью подсудимых за то, что превысила средства самообороны и, защищаясь от домашнего тирана, нанесла ему пять смертельных ударов ножом. Срок несчастной дали небольшой, а из колонии ее встретили великодушный супруг и дети.

В итальянском городе Империа произошла история покруче. Тамошние синьоры не подвержены дискриминации и вольны делать карьеру, где пожелают. Поэтому назначение в мужскую тюрьму на должность начальника пышнотелой 40-летней Флавии ни у кого не вызвало шока. А энергичная особа бальзаковского возраста довольно скоро сделала вывод, что заключенными куда эффективнее управлять с помощью своего, еще привлекательного тела. На замечания охранников, заподозривших неладное, начальница отвечала резкими окриками, а когда заметила за собой слежку, приказала двум заключенным организовать контрнаблюдение за служащими тюрьмы.

Приключения за колючкой имели неожиданный финал: у Флавии родился ребенок. Пополз слух, что его отец – красавчик-наркоман, отбывающий срок наказания. У заместителя генпрокурора области стол был завален жалобами, протестами и служебными записками. Так началось расследование, в ходе которого всплыла еще одна деталь – синьору Флавию уже отстраняли от работы в тюрьме города Кремоны. Тогда ее обвинили в создании среди осужденных слишком веселой атмосферы. Впрочем, на допросах дама держалась гордо и заявила, что ей мстят противники гуманизации обстановки в тюрьмах. Она не далека от истины, если взять во внимание то обстоятельство, что в Италии решается вопрос о разрешении заключенным интимных отношений, женатым – с супругами, холостякам – с любовницами. У этой идеи немало сторонников. А самый веский аргумент таков: естественные половые отношения собьют опасную волну принудительного гомосексуализма в тюрьмах. Вот только неуставные отношения между зеками и теми, кто их охраняет, не предусмотрены даже самыми отъявленными демократами.

Любовь, как говорится, зла, полюбишь и зека. Тем более если обижен в личной жизни судьбой. О трагической любви ленинградской прокурорши к известному преступнику Мадуеву, толкнувшей несчастную на ряд преступлений, знает, наверное, каждый. На основе этой истории снят художественный фильм «Тюремный роман», где главные роли сыграли Марина Неелова и Александр Абдулов. Прототип же ведущей героини, отсидев продолжительный срок в колонии строгого режима, вышла на свободу и прочно спряталась в тень от назойливых журналистов и их читателей. Зато стала притчей во языцех любовная история скандально известного генерала Дмитрия Якубовского, обвиненного в хищении рукописей из петербургской публички. Генерал Дима фактически повторил фабулу «Тюремного романа», закрутив любовь с собственной адвокатшей, не поднимаясь с нар.

Но вернемся к более приземленным людям. Не так давно одна из контролерш следственного изолятора Донбасса была поймана за руку во время неблаговидной попытки подработать. Любовью в данном случае и не пахло. Просто мать-одиночка, устав от тщетных попыток прокормить семью на скромную зарплату, согласилась оказать сексуальные услуги одному из крутых подследственных. Теперь бедолага томится в ожидании собственной участи в темной камере этажом ниже.

Зацепиться за жизнь за колючкой – мечта любой зечки, но в женских колониях звуки марша Мендельсона звучат гораздо реже, чем в мужских. И это не удивительно: женихов не хватает и благополучным бабам, что уж говорить о забракованных обществом. Да и трезвомыслящие зечки не одолевают печатные издания своими сентиментальными объявлениями, как это делают их братья по несчастью. И все же шанс обзавестись законным супругом есть и у них. Если вовремя подсуетиться там, где система не делит арестованных по половому принципу, т. е. в следственном изоляторе.

За последние два года сотрудники городского управления загса маленького города Бугульмы, что расположен в Татарстане, объявили мужем и женой в СИЗО 17 пар. И хотя согласно статистике 70 % тюремных браков заканчиваются разводом, приходится лишь поражаться, с каким упорством невесты и женихи преодолевают большие расстояния, хождения по инстанциям, бумажную волокиту, чтобы стать «супругом в законе».

Среди невест большинство – девушки (но есть и женщины в возрасте до 60), приехавшие из глубинок. У каждой – своя причина вступления в брак с осужденным. Кто-то натосковался по мужскому естеству, кто-то пал жертвой сентиментальной наживки и собственной экзальтированности. Дворничиха из Набережных Челнов не скрывает истинных целей замужества: без штампа в паспорте она может лишиться комнаты, где долгое время сожительствовала с будущим мужем.

Непросто складывается семейное счастье у Гули – молодой жены осужденного на четыре года Андрея. Едва они успели познакомиться, как он «загремел» в тюрьму за драку. Вышел – стали встречаться вновь. Только собрались расписаться – снова угодил за решетку, и снова за драку. На первом же свидании в СИЗО он спросил девушку: «Ждать будешь?». – «Да», – ответила Гуля. Почему бы тогда не зарегистрироваться? Родители поступка Гули не одобрили, а свекровь рада, зовет к себе жить. Впечатления от церемонии регистрации у девушки удручающие – она надела красивое подвенечное платье, но начальство СИЗО не разрешило снять пальто. И жениху привезли костюм, но в камеру его не передали.

Брачная церемония укладывается в четверть часа. В бывшем «красном уголке» выездной сотрудник загса оформляет документы. Кольцами молодые не обмениваются – в камере же символы супружеской верности носить запрещено. Помимо обычной гостиницы новобрачные оплачивают расходы на выездную регистрацию. Откупоривать шампанское нельзя, как не положен даже скромненький фуршет. Зато положена более весомая льгота – три часа побыть вместе.

В донецких колониях привилегии молодоженов шире. Вслед за брачной церемонией им положен трехдневный «отпуск» в специальных комнатах длительного свидания. Вместо шампанского разрешается пить кока-колу, и обручальные кольца не возбраняются. Но вернемся в СИЗО Татарстана. Примечательно, что из 17 названных пар семь союзов заключено осужденными женщинами. Одна свела с ума контролера следственного изолятора, и тот ради любви пожертвовал карьерой. Другой присмотрел красотку в тюремном дворе, будучи сам под следствием. Освободившись, он написал избраннице письмо и предложил ей руку и сердце. Но воображение работников СИЗО потрясла другая история. В их стенах ожидала суда некая женщина Роза. 45 лет от роду и внушительных гренадерских размеров. Ей вменялось нанесение тяжких телесных повреждений гражданскому супругу, систематически балующемуся водкой. Суд приговорил темпераментную Розу к трем годам лишения свободы, а оклемавшаяся жертва уговорила обидчицу зарегистрировать их отношения. Вот уж поистине права поговорка: бьет, значит любит.

В мариупольской женской колонии ходит красивая легенда о любви благородного судьи и невинной растратчицы, которая на протяжении пяти лет получала от пылкого поклонника дорогие подарки, а потом, по окончании срока, была встречена на «мерседесе» с букетом алых роз. Дотошные журналисты раскопали эту историю. Увы, незадачливая бухгалтерша одного из кооперативов коротала жизнь в одиночестве. А на вопрос о возлюбленном в судейском мундире грустно рассмеялась: «Это поднимало в зоне мой авторитет. Через несколько лет я и сама поверила в придуманного мною жениха. Зато это меня стимулировало и не дало опуститься». Вот уж поистине прав был Экзюпери: в помойном ведре счастье не распознать. Любовь – это вольная птичка и редко приживается в зоне.

ОНИ ВЕРЯТ, ЧТО ИХ ГДЕ-ТО ЖДЕТ МАМА
Письма зечек

Особые чувства объединяют осужденных женщин и детей-инвалидов.

Каждый раз задаюсь одним и тем же вопросом: для чего и с какой целью к нам в женскую колонию общего режима привозят ребятишек из местного дома инвалидов? Что черпаем мы, оступившиеся женщины, в этих встречах? Что ищут больные дети в общении с нами? Если вы не верите, что между женщинами-преступницами и детьми-инвалидами может существовать дружба, то отложите это письмо в сторону…

Хорошо запомнилась первая встреча, о которой администрация объявила заранее. Странной казалась сама мысль о том, что дети окажутся на территории колонии и мы сможем их увидеть, поговорить. Но то, что ребят надо встретить с подарками, было само собой разумеющимся. И вот они лежат небольшой горкой в клубе на столе перед сценой: серые мишки, зайцы, пестренькие вязаные носочки, вышитые салфетки – все, на что оказалась способна наша фантазия. И, само собой, – наши возможности.

Подарки готовили почти все женщины, но пойти на встречу рискнули немногие. Я и сама долго колебалась, понимая, что вновь обострится в памяти образ дочки, оставшейся дома. Пересилив себя, отправилась в клуб.

Ребятишкам надо было помочь переодеться перед выходом на сцену. Я опустилась на колени перед мальчиком лет девяти: «Давай я тебе помогу!» Стала снимать сапожки с маленьких ножек – и все… Передо мной сидел не мальчик из дома инвалидов, а моя Галенька: лапочки маленькие, теплые, на стуле вертится…

На сцене дети задорно танцевали русскую кадриль, пели частушки, рассказывали стихи. Красивый, высокий юноша ломающимся голосом исполнил песню: «Ах, какая женщина!». Песня разрядила напряженную обстановку в зале, женщины заулыбались сквозь слезы, лица посветлели. Дети как дети. Почему-то не бросалась в глаза их инвалидность. Правда, сопровождавшая их преподавательница потом пояснила, что из 150 детей приехали наиболее самостоятельные, остальные ребятишки у них – лежачие.

Начав с личных переживаний, я хочу затронуть болезненную, на мой взгляд, тему: отношения между обществом и «изгоями». Не исключаю, многим резанет слух эта параллель, но я совершенно реально воспринимаю себя (по собственной вине, волею судьбы, по стечению обстоятельств и так далее) своеобразным изгоем. Человеком отторгнутым, для которого многое из того, что доступно людям на воле, – невозможно, нереально и несбыточно. И скажу сразу, многих из отбывающих наказание в колонии волнует не факт их пребывания здесь, а проблемы, которые возникают в жизни каждой из нас после освобождения. Ведь существует же в психологии термин «адаптация», под которым и подразумевается умение личности реализовать свои возможности при смене жизненной ситуации. Такая же участь ожидает и каждого ребенка – выходца из дома инвалидов. Им необходимы специальность, собственное жилье, своя семья, наконец. Я уже не говорю о материальных затратах, требуемых на реализацию перечисленного. Им придется учиться жить заново в обществе здоровых, полноценных людей. А наше общество уже давно больно тяжелым недугом – снижением духовности, засильем цинизма и бездушия к подобным себе. Как приживутся в нем выросшие детишки-инвалиды?

К слову сказать, дом инвалидов пополняется и за счет нашей колонии. Да-да, не удивляйтесь. Колонийский ДМР (дом матери и ребенка), где содержатся дети до 3 лет, рожденные матерями в местах заключения, дает все, что может, для развития малышей. Но беда в другом – не все «мамочки» после освобождения забирают свое чадо домой. Есть случаи, когда от детей отказываются уже в колонии. Бывает, бросают ребенка на вокзале, позабыв о нем при виде рюмки. Такому малышу прямая дорога в детский дом, но брошенные дети попадают и в дом инвалидов, так как имеют различные виды заболеваний. Да и где взять здоровье «мамочке», решившейся рожать в колонии, если на воле она или с бутылкой не расставалась, или «сидела на игле»?

Первая встреча с ребятами положила начало длительным отношениям. Благодаря хлопотам зам. начальника по воспитательной работе Е. Шитовой почти каждый праздник дети приезжают к нам. Но многие женщины, повторяю, на эти встречи не ходят. Не могут слушать хор из тоненьких детских голосов, видеть их пытливые глазенки, буквально рыщущие по залу: «Где мама? Вот эта? Или, может быть, та?» Они все надеются на встречу, которая когда-нибудь должна произойти. Может быть, с этой надеждой и едут они в колонию, с тайной мыслью, что здесь – женщина с самым красивым и дорогим именем – «мама».

«ЗА НАШУ ЖИЗНЬ ПОДЛЮЧУЮ
СЕБЯ Я В ЗОНЕ МУЧАЮ»

Галину исповедь, занявшую школьную тетрадку в клеточку, принесла в одну из редакций областных газет ее пожилая матушка. Женщина надеялась, что откровения ее непутевой дочери тронут до глубины души журналистов, а те донесут свое мнение прокурорам. Прокурорские сердца дрогнут, и они пересмотрят суровый приговор, вынесенный дочери, и отпустят ее домой – к матери и 9-летнему сыну. Мы предлагаем отрывки из этих сумбурных записей:

«Сегодня мне приснилось детство. Качели во дворе, длинный перистый лук на грядке под окном нашей барачной квартиры. Мы с Наташкой срываем луковые „дудки“ и едим, скалясь от сладко-горькой сочности. На душе беззаботно и радостно. Мир огромен и наполнен любовью, жизнь бесконечна. В груди такая легкость, что кажется – подскочишь и полетишь. Проснулась от избытка восторга, и словно могильная плита упала на грудь. Вонючий барак, кто-то матерится во сне, в углу храпит Харитоновна, по нарам надо мной медленно ползет тараканиха с яйцом, если сорвется – прямо мне в морду.

Господи, ну почему ты так жесток! За что мне эти муки в обществе получеловеков, недоумков и злобных тварей? Всего два месяца я варюсь в этом замкнутом пространстве, а кажется, что прошло уже несколько лет и силы мои на пределе. А ведь впереди пять лет, и, когда я выйду, мне будет 43 года. Спать-спать, уговариваю я себя, иначе утром будет болеть голова и сил не хватит дожить до вечера. А утром надо снова закусить губу, надеть на лицо серый чулок равнодушия и подчиниться заведенному здесь укладу».

«Вчера вечером пошла посмотреть телевизор, лучше бы этого не делала Там такая вяка! Влюбленные парочки целуются. А меня, наверное, больше никогда в жизни не поцелует мужчина. Мужчина… А был ли он вообще в моей жизни? Может, это Сережа, который умолял меня отдаться с петлей на шее: „Уйдешь – я повешусь, ты – мое солнце, мой смысл жизни“? И который бросил меня, едва его поманила другая девчонка? Или Игорек – отец моего нерожденного, умерщвленного в утробе ребенка? Или наш почтенный Петр Петрович, сношавший меня целый год, вешая лапшу, что вот-вот разведется с женой и увезет меня за границу? Или мой благоверный, бросивший меня с грудным ребенком, прихватив в дорогу мои декретные? Наверное, тогда и запрограммировала моя дальнейшая судьба, когда я, сцепив зубы, решила во что бы то ни стало добиться благосостояния и жить не хуже других. Где-нибудь на Западе, в цивилизованной стране для этого вполне хватило бы трудолюбия, но в нашем преступном государстве только преступники живут хорошо. Удачливые преступники.

Зачем я пишу этот дневник? С тайной надеждой, что когда-нибудь его прочитает мой сын, поймет и простит? Или с целью оставить о себе хороший след, ведь внутри меня живет страшная уверенность, что мне отсюда никогда не выйти?

…Сегодня воспитатель попросила меня пошпионить за Б. Я отказалась, и она кинула презрительно: дрянь, преступница. Б. мне совсем не симпатична – наглая и злобная баба, любит поиздеваться над слабыми. Но на воле кто-то в ней заинтересован, передает богатые дачки – с шоколадом, шпротами, салями. Вертухайкам тоже отламывается, особенно если Б. проштрафится и ей надо откупиться. Отсюда и заинтересованность воспиталки поймать ее на горячем. Но шпионить – последнее дело, это хуже, чем воровать. Хотя нужда – это страшная штука, на что только не толкает человека.

Милый сыночек, если ты когда-нибудь возьмешь в руки мой дневник, знай, что твоя мать воровала не от жадности, а чтобы выжить. Все знают, как мало получают медсестры, а если у этой медсестры ребенок на руках и арендованная квартира, за которую хозяйка дерет ползарплаты? Мыкалась я, мыкалась, брала дополнительные ночные дежурства, а денег все равно не хватало. И вот однажды ко мне позвонил сосед, приятный такой мужчина, и робко так спрашивает: „Вы Галина? Вы работаете в онкологии? Можно пройти?“ Пригласила я его в дом, усадила на диван, приготовилась слушать. А он горбатого лепит: дескать, есть у него отец, умирает от рака, боли страшнющие, а морфия нигде не купить. Не смогу ли я снабжать его этими ампулами за большую цену, разумеется Я вначале испугалась:

– Что вы? Что вы! У нас все подотчетно, каждая ампула на конкретного больного расписана.

А мужчина только улыбается: все, говорит, продумано. Вы своих горемык колите, только не морфином, а анальгином, им все равно помирать. Делайте дозу побольше. Сопротивлялась я, сопротивлялась, а потом не выдержала – дай, думаю, разочек схимичу, хоть пальто себе куплю, а тебе, мой светик, курточку и сапожки.

Больной помучился, правда, но я ему двойную дозу снотворного вкатила, он и затих. Говорят, укравший однажды станет вором. Не прошло и месяца, как новый соблазн схватил меня за горло. А мой клиент словно почувствовал – тут как тут, и заказ уже крупнее, и оплата соответственно. Одним словом, вошла я в этот „бизнес“, и очень крепко вошла. И зажили мы с тобой по-людски, оделись-обулись, стали питаться нормально, в отпуск к морю поехали. В принципе, ничего особенного, никаких излишеств – такой должна быть жизнь нормального, работающего человека. Но наше преступное государство не задумывается над этим и само толкает людей на скользкую дорожку».

«Самое страшное здесь, в зоне, даже не сама несвобода, а отсутствие возможности уединиться. Даже интимные вещи тут делаются или скопом, или на глазах у бесстыжих товарок. Не знаю, от кого и как, но здесь я заразилась грибком. Состояние ужасное – зуд, полная невозможность пролечиться. Попросила у врача лекарства, а она мне: делайте ванночки. Где, как? В бараке, на виду у этого зверья? Правильно сказала воспитательница: преступница, мразь. Охрана смотрит на нас, как на грязь, не сочувствуя, не вникая в наши проблемы. Говорят, за месяц до меня здесь удавилась женщина-художница, чувствительная натура. Мне все чаше хочется пойти по ее стопам».

«Кажется, мне повезло – у воспиталки заболела кошка, и каждые 4 часа ей нужно делать уколы. Она отозвала меня и спросила, возьмусь ли я, если она притащит кошку сюда. Я, конечно, согласилась. Мурка в одеяле лежит на моей постели, я колю ее даже ночью. Бабы, правда, ворчат: а вдруг она заразная – но тихонько – боятся воспиталки. В благодарность „мама“ кормит меня хлебом со сгущенкой и дала позвонить домой. Трубку взяла мать, испугалась чего-то. Сына не позвала – зачем, говорит, тревожить, он про тебя забыл. Больно было ужасно. Лучше бы не звонила. За пять месяцев она ни разу ко мне не приехала, не написала ни одного письма. Ну и черт с ней. Молю об одном – хоть бы кошка подольше болела».

«К нам приезжали баптисты, пели, твердили о Боге. Один был просто красавчик. Б. улучила момент и предложила ему на ухо: позови меня в клуб для индивидуальной беседы, я тебе м… сделаю. Мужик помялся, покраснел и… отпросил. После этой субботы он приходил к нам еще три раза и каждый раз „исповедовал“ новую грешницу. Теперь все четыре „причастившиеся“ решили принять крещение. Баптисты договорились с начальством, что сделают купель в брезентовой бочке, и бабы будут туда нырять. Весь барак на ушах, только и смакуется новое приключение. Еще девять дур напрашиваются баптисту для „задушевной беседы“. Но, кажется, вертухайки что-то заподозрили и решили прикрыть малину».

«Я деградирую. Мне становится все равно. Телевизор раздражает, я не хочу знать – а как у них. Писем не пишу – а кому? Мать не отвечает, подруги кроме нездорового любопытства ничего ко мне не испытывают. Иногда я думаю: а как жить, когда этот кошмар останется позади? Медсестрой я уже не устроюсь, заводы и фабрики стоят. В мире нет ни одного человека, который бы меня пожалел. Мамочка, мама, ну почему ты бросила меня? Я знаю, я тебя опозорила, но ведь я никого не убила, не забрала последнего. Я хотела такой малости – возможности достойно жить. Я же не виновата, что в этой стране трудом ничего не добьешься. Вчера у тебя был день рождения, я послала тебе стихи, может, они тронут твое сердце и ты навестишь свою грешную дочь?»

«Теперь я знаю, была не права. Чтобы быть счастливой, деньги не нужны. Можно скромно питаться, скромно одеваться, но спокойно спать, потому что совесть чиста и радостно просыпаться оттого, что в мире есть два человека, которым ты нужна. Моя мечта свершилась – ко мне приехали мама и сын. Я посадила Алешку на колени как маленького, уткнулась ему в макушку и оцепенела от блаженства. Дуры – бабы, которые охотятся за любовниками и жалуются на убогую жизнь. Если есть ребенок – жизнь прекрасна. Надо только вовремя это понять. Алешка подарил мне самоучитель английского языка и наказал, чтобы я занималась серьезно. Он учится в классе с усиленным изучением языков и через пять лет будет говорить со мной только на английском. Счастливая мать. Я сутки ходила блаженной».

«У меня появилась подруга, интеллигентная женщина. У нее огромный срок за хищения в особо крупных размерах. Что и сколько похищено, не знаю, здесь не принято говорить об этом. Рита работает в библиотеке, у охраны к ней особое отношение. А наша дружба началась с моей услуги. В бане Рита пожаловалась, что ее замучили мозоли, я предложила ей их вывести. И вывела – вырезала бритвой, а потом по своему рецепту положила печеный лук. Теперь лечу ей „косточки“ на ногах – массажирую и мажу йодом.

С Ритой приятно общаться, к тому же она живет не в бараке, а в комнатушке за книгохранилищем. Вот где покой и вожделенное одиночество. В благодарность Рита заказала мне лекарство от грибка и каждый день поит чаем. Мы решили вместе встретить Новый год, она даже намекнула, что, возможно, удастся получить с воли бутылку шампанского. Меня восхищает Ритин муж. Он пишет письма, регулярно ездит на свидания. Так что раз в три месяца моя подруга чувствует себя полноценной женщиной, на трое суток уединяясь с любимым мужчиной. Как-то я вслух похвалила ее мужа, а Рита горько усмехнулась: „Я знаю, он живет с моей подругой, мне мать написала. Но я делаю вид, что ни о чем не догадываюсь. Пусть живет, он же живой мужчина. Я здесь уже четыре года, а впереди еще шесть – кто выдержит такое. Зато я их обеспечила до конца жизни. За это он мне и благодарен, я думаю“.

Боже, сколько невидимых глазу трагедий сосредоточено в этом пространстве! И каждый переживает беду по-своему. Самые примитивные вымещают зло на других, более слабых. Самые наивные строчат бесконечные жалобы, надеясь, что их срок пересмотрят. Но, по словам Риты, она не помнит такого случая. Молодые, как правило, просто живут, стараясь не думать ни о прошлом, ни о будущем. Я живу от письма до письма, от встречи до встречи. Потому что хочу вернуться к жизни. И не раздавленным червяком, а полноценным человеком».