Текст книги "Исповедь «вора в законе»"

Автор книги: Александр Гуров

Соавторы: Владимир Рябинин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

На «сталинской» стройке

Начальник лагеря – осанистый, с седыми висками, но державшийся молодцевато полковник – взял в руки кем-то услужливо переданный «матюгальник» и обратился к нам с такой, примерно, речью:

– Граждане заключенные! Вас привезли сюда не просто отбывать наказание. Вам, можно сказать, оказали честь трудиться на одной из крупнейших сталинских строек коммунизма – возводить новый промышленный город Салават. От нас с вами зависит досрочный пуск гиганта индустрии – нефтеперерабатывающего комбината и теплоэлектроцентрали, которая будет давать тепло и свет этому городу. Ударный труд у нас, как вы знаете, всегда в почете. И это не просто слова. Тем, кто будет хорошо трудиться и соблюдать требования режима, один день добросовестной работы приравнивается к трем дням назначенного судом наказания. Иными словами, срок своего заключения каждый из вас может сократить втрое…

Плотно сомкнутые ряды зеков отозвались гулом, не скажу восторженным, но одобрительным. Для «мужиков», которых с нашим этапом прибыло большинство, возможность освободиться досрочно была реальной. Нам же, ворам, все эти льготы были, как говорится, до фени. Разве кто-то сумеет прокатиться за счет тех же «мужиков», подкупить бригадира. В то время, однако, такое не очень практиковалось. Большинство из нас, «воров в законе», бравировало тем, что презирает любую работу.

Опустив «трубу», начальник сделал многозначительную паузу. А когда шум утих, продолжил:

– А теперь, взгляните вон на ту сопку. – Он показал рукой в ту сторону где на фоне голубого морозного неба, напоминая формой разрезанное пополам яйцо, выступала из-под земли большая гора, безлесая, совершенно голая, одна посреди бескрайнего степного простора. Башкиры называют ее Шахан-гора. Отсюда до этой сопки не так уж и далеко – километров тридцать. Но порядки там совсем другие, чем в нашей зоне. Это спецлагерь 0016. Добывают там известняк. Работают вручную, производство вредное. После работы – сразу в барак и под замок. Так вот я вас предупреждаю: кто будет пить, играть в карты, учинять рукоприкладство и прочие непотребные вещи – бензина на эти тридцать километров не пожалеем.

– К ворам обращаюсь особо, – продолжал начальник. – Скрывать не буду: зона здесь воровская. Но если кто-то вознамерится «мужиков» или еще кого обидеть – пеняйте на себя. Никаких денежных поборов, никаких «общаковых» касс. Наказание то же – на Шахан-гору, в спецлагерь…

Башкирский морозец был крепким, сердитым, мы стояли на плацу, перед бараками, постукивая нога об ногу, чтобы окончательно не закоченеть. Но вот, слава Богу, начальник закончил свою напутственную речугу. Добавил лишь, что наш этап двадцать один день будет находиться в карантине и у каждого из нас есть время подумать, как здесь себя вести.

Из пересыльной тюрьмы на Красной Пресне на стройку привезли человек семьсот. Кроме нас, московских, карантин отбывали зеки из Уфы и Куйбышева – их было что-то около тысячи. А в жилой зоне, где нас должны были поселить после отбытия карантина, проживало почти три тысячи человек.

«Воров в законе» в этой огромной массе заключенных было не так уж много. Даже после того как к здешним присоединились те, кто прибыл с нашим этапом, в том числе Полковник, с которым мы вместе сидели в камере и успели близко сойтись. Если учесть, что в зоне обосновалась многочисленная и сплоченная группировка «польских воров», а проще говоря – «сук», расклад был явно не в нашу пользу.

«Польские», о которых в разговорах с Иваном Александровичем мы упомянули вскользь, по случаю, в это время (напомню, что в Салават попал я зимой пятьдесят второго года) заявляли о себе все решительнее. Это были главным образом бывшие «воры в законе», исключенные на «сходняках» по причинам не столь уж существенным, а также примкнувшие к ним бандиты. А потому – считавшие себя обиженными зазря. Жить «мужиками» они не хотели и, объединившись, утвердили свою «идею», свои неписаные законы.

У них, как и у «воров в законе», основные дела решались на сходках, предательство каралось смертью. Так же по-крупному играли в карты. Но были и существенные отклонения. Закон разрешал им работать бригадирами, нарядчиками, поварами и подчиняться администрации лагеря. К тому же администрация их часто поддерживала, считая за положительное формирование.

С нашими у «польских» была постоянная и непримиримая вражда. Если «вор в законе» случайно – во время этапа или в зоне – попадал к ним, они под угрозой ножа заставляли его принимать их «веру» и в подтверждение этого целовать нож. Не подчинишься – зарежут. «Воры в законе» обходились с «польскими» еще суровее, не оставляли им никакого выбора – только смерть.

Когда я попал в Салават, во многих лагерях уже существовали так называемые «польские» зоны, которые мы презрительно называли «блядскими». К себе «поляки» никого не пускали. Были и «мужичьи» зоны, в которых все остальные жить не имели права. У мужиков в чести была «демократия» – все пользовались одинаковыми правами, никаких денежных сборов и «общаковых» касс. Хотя в «очко» играли и здесь.

Обо всем этом администрация знала и стремилась не допустить кровопролития. Когда прибывал очередной этап, начальник лагеря вместе с оперуполномоченным обычно объявляли вновь поступившим, что зона, к примеру, воровская и кто чувствует за собой «хвосты», пусть отойдет в сторону.

Так было и здесь. «Воры в законе» и им сочувствующие уже в карантине объединились и с первых же дней стали знакомиться с ворами из зоны. Те нас хорошо встретили. В кочегарке, где работал (точнее, числился, эксплуатируя «мужиков») вор Яша Одессит, устроили нам дружеский «прием» – с водкой и закуской.

Выпили, разговорились, пошли распросы об общих знакомых. Сам Яша, еврей лет сорока, отбывал десятилетний срок за карманку. Он нас сразу предупредил, чтобы, находясь в рабочей зоне, не связывались с монтажниками.

– Их здесь человек пятьсот. Вкалывают, что надо, и живут дружно, – объяснил Яша. – Так что с ними поосторожней. Очень не любят нашего брата.

– Пошли они к… матери, – сплюнул не в меру заядлый Полковник. – Зона наша, и точка.

– Ну, как знаешь, – спокойно ответил ему Яша. – Мое дело – предупредить.

Очень скоро нам пришлось убедиться, насколько он был прав. И причиной всему оказалась несдержанность того же Полковника. Впрочем, попади я или кто другой из воров в подобную заварушку, не даю гарантии, что все обошлось бы миром. Прощать обиды и терпеть унижения не в наших правилах.

Нефтекомбинат в Салавате – «сталинскую стройку» № 18 – возводили, что называется, всем зековским миром. (Как, впрочем, и Волго-Дон, остальные «великие стройки коммунизма».) Размах был огромный. В смену выводилось из разных зон до пяти тысяч человек. В том числе и «фашисты» – политические, осужденные по 58-й статье УК, и даже женщины. Спецодежду не выдавали, работали, кто в чем приехал. Мы, воры, «пахать», естественно, не собирались, и щеголяли на стройплощадке в модных дорогих вещах. На мне, к примеру, было кожаное пальто и отороченная мехом шапка из той же натуральной кожи. Это не говоря уже о темно-синем бостоновом костюме и хромовых сапогах. Один наш вид, как помню, у тех, кто «вкалывал», чтобы быстрее искупить вину и немного заработать на жизнь, вызывал отвращение. Хотя в то время мы принимали это за зависть, считая себя «белой костью». Одни лишь «сочувствующие» относились к нам с почтением и подобострастием, да и то скорее всего потому, что боялись.

Несмотря на нашу малочисленность, в карантинной зоне мы прочно держали власть в своих руках. Под контролем «законников» была и одна из жилых зон, в которую нас вскоре должны были перевести. Но стоило «вору в законе» выйти за пределы своих «владений», скажем, в рабочую зону, как все менялось. Особенно напряженные отношения сложились у воров с монтажниками.

В рабочей зоне была коммерческая столовая. Деньги на стройке выдавали на руки, и каждый мог пойти туда пообедать. Решили сходить в столовую и мы с Полковником. С нами отправились еще двое. На раздаче мы взяли полную кастрюлю котлет, чтобы отнести к себе в карантин, а после присели за столик похлебать щец. Полковник, сидевший у прохода, привстал, чтобы достать хлеб, и вдруг, замахав руками, грохнулся на пол. Это была работа монтажников: один из них, улучив момент, вырвал из-под него стул. Монтажники загоготали. Полковник быстро поднялся с пола, лицо его, сделавшись пунцовым, перекосилось от гнева… «Кто это сделал?» – спросил он, заскрежетав зубами. – «А мы, папаша, народ не пужливый, – с ухмылкой ответил один из парней. (Как после узнали, «заводила» – старшой.) – Можешь считать, что я. Со смены идем, притомились – посидеть охота. Не то что вы, дерьмо…»

Не успел парень закончить свою витиеватую речь, как наш Полковник, схватив стоявшую на столе кастрюлю с котлетами, надел ее на голову своего обидчика. Тут же все мы поднялись и вышли на улицу. Монтажников было много, а нас всего четверо.

В тот же вечер к Яшке Одесситу пришла от них «делегация». Яшка сбегал за нами.

– Вот что, ворюги, разговор короткий. Будете заниматься «беспределом» – пеняйте на себя. Выкинем вас из зоны. Ша, точка…

Монтажники дружно поднялись и ушли. А у нас разгорелся спор. До сходки в тот раз дело не дошло. И так было ясно, что если монтажники одержат верх, рабочую зону мы теряем. Узнают об этом в других зонах, где есть воры, нам не простят. К тому же для «общаковой кассы» был бы здесь неплохой привар. Агитировали «сочувствующих»: в случае чего, подниматься всем.

Несколько дней было тихо. Решили, что такая неопределенность не в нашу пользу. Достали несколько бутылок водки и отправились в рабочую зону «показать себя». Яша снова предупредил, что могут быть неприятности – монтажников много, и они дружные. Но для нас отстоять свою воровскую честь было важнее видимого благополучия. Отправились вшестером – кроме меня и Полковника, который так рвался в «бой», пошли татарин Абзай, Аркаша Москвич и еще двое, все – «воры в законе».

Стояли морозы, и в рабочей зоне монтажники наспех соорудили так называемую обогреваловку – легкую дощатую сараюшку. Посередине – железная печка, сваренная из бочки. Зашли в обогреваловку. Тепло: печь топится. И – никого. Достаем бутылку, другую. Выпили, согрелись малость. Вдруг – шум какой-то. Приоткрыли дверь, видим – идет на нас ватага монтажников – с ломами да кирками. Ножи мы на всякий случай захватили. Но силы, ясное дело, неравные. Значит, будем держать оборону.

Легкий крючок, что был на двери, не выдержал даже первого натиска. Монтажники сорвали дверь, но в сарай мы их не пустили, став по краям с ножами наизготове. Тогда они, окружив обогреваловку со всех сторон, стали проламывать ее ломами. Хлипкие доски поддавались легко, а сарайчик был настолько тесным, что нападавшие свободно могли нас достать ломами. Как ни увертывались, сопротивляться стало невмоготу. Абзаю пробили голову, мне поранили ногу. И уж совсем тяжко стало, когда кто-то из монтажников ударом лома повалил печь. Горячие угли посыпались на пол, все окуталось дымом, начали загораться доски. Ломы ходили взад и вперед, и нам бы пришел конец, если б на вышке не заметили этот кипиш. Несколько коротких очередей из пулемета, и монтажников как рукой сняло. Побежали в свой карантин и мы. По-быстрому начали переодеваться, ибо по пижонской одежде распознать нас было намного легче. Побросали дорогие пальто, шапки, нарядились во что похуже.

Когда начальство прибыло в зону, перво-наперво приказали выйти из строя тем, кто хорошо одет. Расчет был верный: скорее найти зачинщиков и таким образом предотвратить в лагере резню. Умудренные опытом начальники хорошо усвоили, что воры обид не прощают. Но в лицо нас еще не знали и четверым из участников дерзкой вылазки, в том числе мне и Полковнику, удалось остаться в карантине. Едва начальство ушло, собрали сходку. Яша Одессит тоже пришел.

– Ну что я вам говорил. Не послушали…

– Погоди, не распускай нюни, – перебил Полковник. – Вору быть трусом не положено. Зона должна быть наша, и этим все сказано. Предлагаю заводилу монтажников порешить. И тогда они станут как миленькие.

– И тогда, – продолжал гнуть свое Яша, – всех нас тут же прирежут. Осторожность во всяком деле нужна.

– Не слышал я что-то от воров о таком законе, – язвительно заметил Полковник.

Стали голосовать. У Яши нашлось несколько сторонников. Но большинство поддержало Полковника. Сам же Одессит воздержался.

Резать заводилу монтажников решили не мешкая, нынче вечером. С нами пошли на них «сочувствующие». Плотной стеной встаем у входа во «вражеский» барак, срываем дверь. Тут же монтажники гасят свет. А в противоположном конце длинного барака слышится звон разбитого окна: поняли, что ушел «заводила. Взвыла сирена, и мы, не достигнув цели, начали отходить.

Едва вернулись к себе, вбегают офицеры и надзиратели, с ними для устрашения – взвод солдат. На этот раз меня застали врасплох – сидящим на нарах в бостоновом костюме, поверх которого было накинуто модное пальто. «Этого взять», – скомандовал офицер. Меня обыскали, но никакого оружия не нашли. И тем не менее – щелкнул замок наручников. «Вперед!» – Через вахтенное помещение меня выводят за пределы зоны. – «На колени!» – Опускаюсь на колени. Наручники так и не сняли, гады. Гляжу, следом за мной выводят Полковника, Аркашу Москвича, Кургузого.

С полчаса держат всех на снегу. Колени и голени закоченели, весь дрожу. Потом подъехал «воронок». Дорога одна – в ШЛП, штрафной лагерный пункт. Там сразу бросают в одиночку. Холодрыга такой, что зуб на зуб не попадает. Заснуть невозможно.

Утром приходят начальник режима и «опер». – «Выходи»! – Ведут нас всех в запретную зону, на самую полосу, что отделяет лагерь от внешнего мира. – «Держите лопаты! Копайте!» Полковник негодует: «Да ты что, начальник, с телеги свалился. Чтоб нам, ворам, копать запретную зону! Да за такое, если и не прирежут, то звания лишат, это точно. Нет уж, уволь, «мужиками» жить не желаем». – «В одиночку его, – коротко отрезает начальник. – На десять суток».

Вернулись в зону уже не карантинную, а жилую, и сразу нас окружили свои. Среди них – Валька Шипилов, тоже москвич. К его мнению здесь прислушивались. Выслушав во всех подробностях историю с монтажниками, он сделал вывод:

– Вы с Полковником правильно решили – «заводилу» давно пора зарезать. Он воду мутит. Где же это видано, чтоб в законной воровской зоне какие-то там монтажники отказывались собирать деньги для нашего «общака».

– А с Яшки Жида, – продолжал Валька, за то, что лавирует и воздерживается на «сходняках», мы спросим… Не дай Бог нам упустить зону.

Умным оказался этот Шипилов, не случайно его здесь называли Дипломатом.

На другой день нас опять ожидала неприятность. Из управления приехали оперработники и следователи. И начали выяснять, как получился «шум» с монтажниками. Стали допрашивать нас поодиночке. Я все отрицал: ничего не знаю, в обогреваловке не был, в барак к монтажникам не ходил. Но на очной ставке один из монтажников показал, что меня он видел и что в рукаве пальто я, мол, держал нож.

Нас увезли в следственный изолятор, который был здесь же, за территорией стройки. Когда сажали в «воронок», заметил стоящие на путях товарные вагоны с прожекторами. В вагоны сажали людей. Говорили, что отправляют этап на Колыму – тех, у кого двадцать пять лет сроку. Подумалось, что уж лучше сразу в этот эшелон, чем под следствие. Все равно кончится этим.

В следственном изоляторе нас рассадили по одиночкам. Деревянные нары, матрац, одеяло, подушка. Постель на день свертывалась – спать или отдыхать разрешалось только ночью. В соседней камере оказалась женщина. С ней мы перестукивались. Узнал, что она тоже воровка, в лагере топором зарубила нарядчицу.

Мне предъявили обвинение по 59-й статье УК с применением Указа 1947 года. Короче – двадцать пять лет за бандитизм.

В апреле состоялся суд. Когда стали зачитывать приговор – не поверил своим ушам: признаков бандитизма нет, статью 59³ переквалифицировать на статью 74 УК РСФСР. Это значит – за хулиганство! Мне дали всего один год. Спасибо судье, хотя, как я теперь думаю, руководило им не только чувство гуманности и сострадания. Скорее всего – утвердившееся в то время в верхах и среди юристов мнение, что бандитизма у нас в стране социализма нет и не может быть.

Обрадованный, я перво-наперво даже не обратил внимания на то, что из пяти лет, которые мне осталось провести в заключении, два года суд предписал отбывать в спецлагере. Не иначе, как предстоит знакомство с Шахан-горой.

Под Шахан-горой

В каких только лагерях не пришлось мне отбывать срок. И в ШИЗО, в бетонные карцеры-одиночки водворяли не счесть сколько раз. Но о таком, как здесь, знал разве что понаслышке. За крепким дощатым забором, доступ к которому преграждали три ряда колючей проволоки, за этими мрачными вышками, откуда зловеще поблескивали круглые диски нацеленных на тебя пулеметов Дегтярева, а чуть стемнеет – светили прожектора, ослепляя, делая тебя еще более ничтожным и жалким, люди переставали ощущать время и пространство, опускались, зверели. Лишь немногим удавалось сохранить присутствие духа. И среди самых стойких были, как и в любой зоне, воры, которых поддерживала преданность «идее». Не скажу, что воровские законы во всем были справедливыми, с некоторыми из них многие из моих корешей, как и я, были несогласны, в душе считали их дикими, оскорбительными для нас самих. Но пока они существовали, каждый обязан был их соблюдать. Иной раз, правда, заставляли отступать обстоятельства…

На штрафном пункте нам приказали снять свои пижонские шмотки и переодели во все лагерное. Тут же появилась местная власть – начальник спецлагеря Давыденко – маленький шустрый мужичок в полушубке, державший свою форменную шапку под мышкой. Он был похож на Махно, каким показывают батьку в фильмах о гражданской войне. С начальником были два здоровенных «сагайдака» – надзирателя. Я перемигнулся с Полковником: к таким в лапы лучше не попадать.

«Махно» (как оказалось, в лагере еще раньше дали ему эту кличку) протянул нам какие-то бланки:

– Подпишите.

– Погодь, начальник. Сперва почитаем, что там в твоей бумаге. Может смертный приговор состряпал.

– Ну, ну, погутарьте малость. Погляжу, как после запоете.

Бланки были стандартные, отпечатанные в типографии. В них говорилось, что в лагере 0016 запрещается ходить по зоне больше, чем по трое, за неподчинение – наказание и что в каких-то еще случаях администрация вправе применить оружие, и прочее в том же духе.

Никто из нас не подписал эти бланки. Тут же по распоряжению Махно «сагайдаки» принялись за дело. Заломив каждому из нас руки за спину, они скрепили их наручниками. Мне сжали запястье с такой силой, что еле сдержался, чтоб не закричать.

– В карцер их всех, на десять суток, – процедил начальник.

Достав из под мышки шапку, он плотно насадил ее на свою большую не по росту голову и вышел.

В карцере – тесном бетонном склепе с голыми нарами, которые на день крепились замком к стене, – я почувствовал, как немеют руки, намертво схваченные за спиной. И что есть силы стал барабанить ногой в дверь. Наручники сняли. А вмятины от них остались надолго.

Отсидел свои десять суток. Ну вот, теперь можно и осмотреться какая она, спецзона. Столовая, санчасть – как обычно, в бараках. А где же жилье? «Сейчас увидишь», – ухмыляется надзиратель. Подводят к распластанному на земле длинному скату из побуревших от сырости досок. И только увидев перед собой каменные ступени, ведущие вниз, понял: дощатый скат – это крыша жилого барака, который сам весь в земле. Внизу картина еще более удручающая. За решеткой, которой отгорожен вход, – двухъярусные нары. Их три ряда, с боков и посередине, проходы узкие, не разойтись. В другом конце – единственное на весь барак окно, которое не дает света, поскольку упирается в земляной проем.

Таких бараков здесь несколько. Духота, смрад. Условия – почти как на царской каторге.

Днем, когда нас привели в барак, здесь не было ни души. Лишь после пяти вечера появились «жильцы» – злые, измученные. От рукомойника, наскоро ополоснув лицо, покрытое едкой известковой пылью, – в столовую. Оттуда сразу – в барак, в подземелье. Щелкает на двери замок. До утра никому не выйти.

Знакомлюсь с соседом по нарам. Узнаю, что воров в спецзоне немало – сотни полторы. Он тоже «в законе».

– Неужто работаете, как «мужики?» – спрашиваю с нескрываемым удивлением.

– У Махно попробуй уклониться – жрать не даст.

– Так ведь «закон»…

– Обсуждали мы тут на «сходняке», – поняв меня с полуслова, отвечает парень. – Сам прикинь. Деньги с «мужиков» не возьмешь – за работу не платят. Да и ларька в зоне нет. Что же, по-твоему, с голоду помирать. Вот и решили…

Я ничего ему не сказал, подумав, что обстоятельства и вправду бывают сильнее нас. Почему же тогда другие «неписаные законы», несправедливые по своей сути, а то и просто кровавые, несущие людям смерть, мы, воры, неукоснительно соблюдаем при любых обстоятельствах. Этот вопрос давно меня волновал. И ни разу, задавая его другим ворам, самым авторитетным, не получал я вразумительного ответа. «Не нами заведено, не нам и отменять». Вот и весь сказ. В спецлагере тоже пришлось мне с этим столкнуться, когда людей резали так, между прочим, будто собак на мыло. Но – «по закону». Как тут возразишь. Проголосуешь против? Воздержишься? Твое право. Но каким же ты будешь вором в глазах «братвы»? Раз тебе все простят, другой, а после сделают вывод и на сходке, но в твое отсутствие, примут решение. Вот вам и воровская наша демократия. Как говорится «Знай край, да не падай». С жестокостью наших обычаев я столкнулся и здесь, в спецлагере. Но об этом – когда-нибудь после.

А пока что впервые в воровской жизни пришлось отрабатывать свой хлеб, взяв в руки кувалду. После завтрака, в восемь утра – развод и вывод на объект. От лагеря до карьера рукой подать, всего метров двести. Хотя крутизна немалая. Проход огорожен колючей проволокой в несколько рядов, снаружи охраняют его солдаты с автоматами. Место голое, и убежать здесь просто невозможно.

Скалу заключенные «гложут» вручную. Лом, клин, кувалда, кайло – вот и вся техника. Добытые таким образом глыбы сбрасывают с горы, они катятся вниз, попадая на большую площадку. Там их разбивают на куски, складывают в штабеля. А еще ниже этот бутовый камень обжигают и делают из него известь. Наша работа, естественно, самая тяжелая и самая пыльная. Нормы высокие, и мы чаще всего их не выполняем. Хотя иной раз воры вкалывают не хуже «мужиков». Не оттого, что хочется – знают, что надзиратели, хотя их рядом и нет, с территории лагеря буквально за каждым наблюдают в бинокли. Заметят, что отлыниваешь, и сразу – в карцер.

По утрам на разводе бывает обычно вся администрация во главе с Махно. В лагере остаются только больные, освобожденные врачом. Впрочем, медицине батька не всегда верит, и заболевших имеет привычку проверять сам. Прикажет выйти из строя, осмотрит со всех сторон, вперит в глаза человеку свои сверлящие зенки. И коротко, будто хлопок пистолета: «Симулянт. Шагай в Гору». Иной раз тут же, при нас, сделает замечание лагерному врачу: «Построже с ними, доктор, построже».

Самых авторитетных из нашей воровской братвы, ее, так сказать, цвет, Махно собрал во второй бригаде. Это те, кто осужден повторно за лагерные убийства и получил по двадцать пять лет. Больше всего среди них было доставленных сюда с другой «сталинской» стройки, которую именовали «великой», – Волго-Донского канала. Помню москвича Саньку Карнаухого – балагура и плясуна, сочинявшего к тому же неплохие стихи, Васю Пентюха, Витьку по прозвищу «Маляр». Много их было. Сложись их судьба по-другому, вышли бы из этих ребят неплохие люди. Многие были совсем молоды. Но обратный путь был им заказан. И это ожесточало, заставляя служить верой и правдой лишь воровской «идее». Для большинства из них, осужденных за убийство, ничего не стоило повторить свой «подвиг». Тем более, что расстрел в то время был отменен, а добавить срок могли опять же до двадцати пяти. Год больше, год меньше – какое это имело значение. Зато из кошмарного ада Шахан-горы попадали они по меньшей мере лет на пять в тюрьму, где отбывать наказание куда легче. Вот почему за право убить иной раз возникала конкуренция. Нужен был только повод.

Однажды кто-то из воров, прибывших с Чукотки, опознал в бараке двоих, которые, по его словам, работали там на администрацию: один был комендантом, другой – бригадиром. При этом немало насолили ворам. Нашелся еще свидетель.

Во время обеда состоялась сходка. Решили единогласно: зарезать этой же ночью. Как ни свирепствовали «махновцы», оружие для таких целей у воров было – из зубьев граблей, которыми сгребали щебенку, они изготавливали остро отточенные пики. Зубья закаляли, нагревая на костре, разведенном в пещере, отбивали кувалдой.

Охотников резать нашлось много. Выбрали двоих. Вечером им выдали из «общака» по тысяче – чтобы в тюремном ларьке могли отовариваться. Деньги собирали в лагере с «мужиков» и передавали на ШЛП с теми, кого сюда отправляли. Кстати, о том, какая сумма в «казне», каждому вору было известно, но, где эти деньги хранятся, знало человек пять, не больше.

Утром открывший дверь «сагайдак» увидел возле решетки два трупа.

– Опять убили, – с привычным хладнокровием констатировал он. – Давайте ножи.

Ему протянули через решетку два штыря.

Прибежали начальник лагеря и вся администрация.

– Сволочи, – стал кричать Махно, размахивая короткими ручками, – друг друга режете. Ну ничего, скоро пыл ваш поусмирим. Вот-вот закон выйдет: за убийство – расстрел.

Убийц забрали, трупы увезли. Настроение – гадкое. Опять, в который уже раз, задумываюсь о жестокости, несправедливости наших «неписаных законов». Пришла в голову и такая мысль. Вот мы порешили людей за то, что они работали на администрацию. А сами? Сами ведь тоже нарушаем воровской «закон», который запрещает трудиться. И нарушают его не кто-нибудь, а самые авторитетные воры, зная, что в иных условиях их за это лишили бы воровского звания. Значит, если нас покрепче скрутить да прижать – полетят все «законы» к такой-то матери? Если рассудить, так оно и есть.

…На работе устаешь. Норму выполнить почти невозможно. А не сделал – Махно сажает на пониженный паек. Ходим полуголодные, хлеба – и то не хватает. Воры настроились объявить голодовку. Сходку не созывали, все и так согласны. Надо лишь договориться между собой, когда начнем.

А тут – еще два события. Во-первых, опять убийство. Из тех, что можно назвать картежными. (Сколько раз был я их свидетелем!) Во время игры Мишка Агами ударил пацана ногой в грудь. Тот промолчал. А наутро воры ему сказали, что если простит обиду, то нарушит обычай, и «вором в законе» ему никогда не стать. Агами в тот день положили в санчасть. Во время обеда молодой вор вошел в санитарный барак. В палате, где лежал его обидчик, никого больше не было. «Ты что?» – встревоженно спросил Агами. Вместо ответа пацан вытащил из-за пояса штырь, что есть силы вонзил Мишке в сердце и выбежал из палаты. Агами с торчащим в груди штырем успел лишь дойти до двери и рухнул на пол. В жилом бараке пацан взял приготовленные для него деньги – тоже тысячу и пошел сдаваться. Он чувствовал себя героем – не посрамил воровской чести.

Другой случай, о котором я хочу рассказать, к счастью, обошелся без кровопролития. Как-то летом нам привезли кино. Смотрели, как обычно, в столовой. Когда сеанс кончился и мы вышли на улицу, уже темнело. Вдруг на вышках загрохотали пулеметы, над зоной повисли осветительные ракеты. В чем дело? Побег? Да, точно. Парень лет двадцати, выйдя вместе со всеми из столовой, направился к умывальнику, который был расположен в нескольких шагах от запретной зоны, подбежал к колючей проволоке, накинул на нее заранее приготовленную телогрейку. Резкий рывок, и вот он уже под вышкой с пулеметчиком-контролером. Осталось преодолеть высокий деревянный забор. А тут как раз было уязвимое для охраны место: поставив вышку, забыли протянуть поверх забора колючую проволоку. Парень, что есть силы прыгнул, ухватился за забор руками, подтянулся. И вот он уже на свободе! «Стой, стой!» – у пулеметчика, который над ним, в этом секторе мертвая зона. Соседняя вышка на горе. Пулеметчик, который находится там, стрелять боится, так как может попасть в солдата на первой вышке. А парень уже пробежал метров сто. И лишь тогда по нему открыли огонь – из двух пулеметов сразу.

За зону побежала вся администрация и врач в том числе. Думали, что парень уж лежит подкошенный. Как же все были удивлены, и мы в том числе, когда выяснилось, что он все-таки убежал. Кругом степь, до реки Белой – километров пять, не меньше. Нашли лишь тапки – один неподалеку от зоны, второй возле речки.

Дерзкий оказался парняга. «Вором в законе» он не был, сидел за «хаты» – квартирные кражи. Рассказывали, что это второй его побег со стройки, первый совершил из общей зоны. Несколько месяцев гулял на свободе, а взяли опять за «хату». Когда парень находился с нами в спецзоне, многие, в том числе и надзиратели, считали, что он не в своей тарелке: еще бы, если с горы и на гору всякий раз бегал, как ошалелый. «Яйца у тебя, видать, чешутся», – подшучивали заключенные. Ответом он обычно не удостаивал, улыбнется лишь иногда. А сам между тем тренировался.

Этот побег, убийства, которых за короткий срок было совершено уже несколько… Авторитет у нашего «батьки» перед высоким начальством наверняка пошатнулся. И мы хорошо рассчитали, именно в этот момент решив начать голодовку. Промедление, как говорил вождь, смерти подобно.

Утро. Как обычно, команда: «Подъем!» Но на этот раз никто не поднимается. Не только в нашем бараке, но и во всем лагере. И все молчат. Администрация засуетилась, пытается нас «привести в чувство». Но на угрозы и уговоры мы не реагируем. В зоне мертвая тишина.

Часов в одиннадцать приходит Махно и начинает нас уговаривать (как же это на него не похоже!):

– Ребятки, давайте по-хорошему. Так и быть, свой приказ я отменю – на пониженное питание сажать никого не буду. Всем, кто будет работать, дам большой паек. Давайте по-хорошему.

И снова в ответ молчание. Отказываемся от еды и на второй день. А на третий приезжает большое начальство из Уфы. Начали по одному вызывать нас на беседу. Пригрозили, что применят статью за саботаж. Набили битком штрафной изолятор. И все-таки кое-чего своей голодовкой мы добились.

Бараки стали запираться только на ночь. В спецзоне открыли ларек, где можно было отовариваться. Да и наш труд стал полегче: на добыче камня начали применять взрывной способ. Но пострадать за все эти блага кое-кому пришлось. Человек сто отделались, правда, легким испугом – годом тюремного – заключения (которому большинство только обрадовалось). А на восемнадцать заключенных, которых причислили к зачинщикам, завели уголовное дело – им предъявили обвинение сразу по двум статьям УК, за бандитизм и за массовые беспорядки. Полковнику повезло – ушел в «крытую» (тюрьму). Я же угодил в число этих восемнадцати.