Текст книги "Нулевая борьба. Пролог (СИ)"
Автор книги: Александр Косачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА XIX
К вечеру я понял, что Рико не придет. Оставаться без присмотра было рискованно, поэтому я решил перебраться с Гем в лабораторию. Первым делом перенес Гемеллу в комнату, где раньше спал. Затем перенес остальные вещи. На душе у меня было паршиво. Я не понимал причины поступка Рико. Он ушел, даже не попрощавшись. Просто ушел. И, наверное, это убивало больше всего.
Вечер я просидел у кровати с Гемеллой, держа её за руку.
– Хоть ты от меня не уйдешь, – произнес я с какой-то самоиронией. Действительно, как она меня бросит: она практически всё время лежит без сознания!
Я всё делал, опустив руки. Помылся, побрился, закатил каталку в лифт, принес Гем всё, что ей было нужно для дальнейшей трансформации, и постоянно заходил в комнату, где была голограмма с ближайшей местностью. Старался разглядеть потерянного друга, который должен был вернуться. Ведь люди не уходят просто так. Так не бывает! Всегда есть причина. Я просто её не видел или не хотел видеть.
Я зашел в комнату с Гемеллой, хотел оставить очередную запись в дневнике, но Гем пришла в себя. Хотела слезть с кровати, но я её остановил.
– Стой-стой, не нужно этого делать! – сказал я, усаживая её на место. Она некоторое время смотрела мне в глаза, как мне показалось, с какой-то злостью, что было неудивительно – её взгляд всегда был особенным, а после упала на кровать, потеряв сознание. Я переложил её в более естественную позу, а после сел рядом на стул и задумался о ней. Какой она будет, и что мы скажем друг другу, когда это всё закончится? И быстро ли она научится говорить? Речевой аппарат у неё будет, но вот научиться его использовать – непростое дело.
Меня начало клонить в сон. Я решил попробовать настроиться перед тем, как заснуть, чтобы наконец-то решить проблему ночных кошмаров. Начал ходить кругами по комнате в одном темпе, чтобы войти в состояние транса. Хоть я и был правшой, но ходить было удобнее именно против часовой стрелки. Видимо, просто потому, что правая нога была толчковой. Успокоив мысли, я начал инспектировать своё состояние. Ощущалось много боли ноющего характера. Она не была острой, поэтому не выбивала меня из колеи. Тут была и не пережитая утрата Молли, и потеря кисти, и исчезновение Рико. И каждая из потерь ныла по-особенному. Утрата Молли – как потеря любимого человека, утрата кисти – как потеря возможностей и уродство, а исчезновение Рико больше ныло от непонимания ситуации. Я подумал, что нужно больше писать об этом в дневнике, раз у меня нет возможности с кем-то об этом поговорить, чтобы пережить скопившийся стресс. Но это было делом следующего дня. Перед сном стояла задача разобраться с кистью. Здоровый сон – начальное решение многих проблем. Остановившись, я убрал искусственную кисть и с содроганием в сердце произнес:
– У меня больше нет кисти, я это понимаю и принимаю. Больше нет нужды сражаться с водной химерой. Я её прощаю.
Звучало нелепо, но я знал, что это является важным условием решения проблемы, поскольку это останавливало внутреннюю борьбу, в чем, собственно, и заключалась проблема. Каждую ночь я боролся не с химерой, а с реальностью. Со своим непринятием того, что у меня больше нет кисти. Принятие довело меня до слез. Я разлегся на полу в позе эмбриона, смотрел куда-то в пустоту и гладил себя культей по лицу, будто стараясь почувствовать изменения в организме.
Проблемы в жизни порой подкашивают, выбивая землю из-под ног. Но это не значит, что ноги её больше не почувствуют. Такое случается десятки раз. Десятки раз кажется, что всё кончено, и больше не хочется вставать. Но люди встают, переживают это, а смена событий в жизни помогает пережить психотравму. Время – не мудрый доктор, а всего лишь шкала, по которой мы отмеряем дни недели. Мудрый доктор – это события, которые нас провоцируют на решение проблемы. Я бы так и смотрел кошмары, если бы Рико мне не сказал о том, что наши сны стараются нам помочь; я бы не решал проблему, а просто с ней уживался долгое и долгое время. Человек, зациклившийся на проблеме, может вечно страдать. А человек, решивший продолжать жить, будет страдать, пока события не заместят его проблему, что и станет решением. Семь ярких и позитивных событий – на одно негативное после принятия себя. Вот и вся терапия.
Я стоял напротив болота. Начал, как обычно, осматриваться, но после остановил себя, посмотрел на правую кисть и подумал о том, что у меня её нет. После этого она исчезла. Я понял, что водная химера – это я сам, и моя борьба – это борьба с самим собой. Всё это время я совершал нулевую борьбу и каждый раз лишь потакал своим страхам. В следующее мгновение из болота выскочила водная химера и ринулась на меня. Я снял когти и бросил их на землю, показывая, что я принимаю себя таким, какой я есть, и не пытаюсь этого отрицать. В метре от меня химера остановилась. Уставилась на меня, а я на неё. Мы простояли несколько секунд, после чего она развеялась белым песком, не выражая никаких эмоций. Следом и меня вынесло из застывшей мизансцены. Сон кончился.
Впервые за долгое время я проснулся отдохнувшим и довольным. И только я хотел рассказать Рико, что я наконец-то справился со своим кошмаром, что у меня получилось его преодолеть благодаря его словам, как до меня дошло, что Рико больше нет в моей жизни. Меня стали переполнять смешанные чувства, но больше было радости от того, что я наконец-то прекратил бороться с самим собой и смог просто выспаться, как обычный человек. На этой позитивной ноте я налил себе чаю и отправился в комнату с голограммой, чтобы проверить, не появился ли мой друг. Мне хотелось всё ему рассказать: и о снах, и о лаборатории, и о Гемелле, и о том, что я думаю по поводу химер. Я даже не знал, чего хочу больше: узнать, Орэм – это Ромеро или нет, или выяснить, печатают ли на руинах девяти гигантов новых химер. У меня появились цели, появились желания, мир становился другим и больше не уходил из-под ног. Я принял себя, и первое позитивное событие свершилось. Начиналась новая жизнь. И в этой жизни я пробовал жить без правой кисти, потому что я такой, какой я есть, и нет смысла пытаться быть другим.
В своей жизни я начал видеть предназначение и связь событий. Потеря Молли привела меня в регион, сражения на поляне привели к лаборатории, лаборатория дала мне мою Гем, звериные баталии привели Гемеллу в тяжелое состояние, тяжелое состояние Гем дало мне Рико, Рико помог мне принять себя и увидеть смысл моей жизни. Всё вело к тому, что я должен был разобраться с химерами, ведь только я видел реальную картину, которую не хотели видеть другие. Это всё отдавало реформаторской паранойей, но я должен был переделать этот мир. Он нуждался во мне и вел меня той дорогой, которую я с готовностью принял. У всего в жизни есть своя цель, свой смысл, своё предназначение. Просто человеку очень сложно увидеть реальную картину. Да и не каждый готов принять тот факт, что его участие во вселенском замысле минимально: сказать какую-то важную фразу, к которой он готовится всю жизнь, упасть с велосипеда в нужный момент, и прочие, на первый взгляд, незначительные мелочи.
Эмоции меня переполняли. Я решил об этом написать в дневнике, но, войдя в комнату, отвлекся на Гемеллу и завис у себя в мыслях. Кто Гем в моей жизни? И как долго она в ней будет? От этих вопросов эмоции поутихли. Мне совершенно не хотелось её терять и расставаться с ней, даже ради великих целей. Но, может, и не придется? Она ведь так крепко засела в моей жизни, что это не может быть чем-то мимолетным. Как бы там ни было, только время сможет ответить на этот вопрос, ведь эти события находятся на расстоянии не событийном, а временном.
Открыв дневник, я увидел, что последняя оставленная запись сделана не моей рукой. Почерк явно отличался. Перелистнув несколько страниц назад, я добрался до начала незнакомого текста:
«Мне казалось, что это обычная старая книжка, которую ты читал, а свою химеру просто назвал в честь героини. Я так думал до тех пор, пока не дошел до твоих записей. Поначалу я не мог поверить в то, что ты мне наглым образом лжешь в глаза, и потому решил узнать правду. Я начал утверждать, что от неё нужно избавиться, в надежде, что ты мне всё расскажешь, но ты сказал, что она не имеет для тебя большой ценности. Тогда я избавился от припасов, чтобы у тебя было больше мотивации к тому, чтобы сказать правду. Но и тут ты не перестал лгать. Даже отправился за мясом. Я вновь посмотрел в твой дневник: там было написано, что я стал тебе обузой и ты воздыхаешь по своей чертовой химере... Это меня вывело из себя. И знаешь, что я сделал? Я поимел твою химеру! Поимел твою чертову драгоценную Гем, которой ты надышаться не можешь!».
На этой строчке я застыл и вспомнил случай с подоткнутым одеялом. Во мне закипела злость. Мне захотелось оторвать ему голову и выпустить кишки. От волнения я встал и заходил туда-сюда, взявшись за голову. Подошел к Гемелле, убрал с неё одеяло и приподнял ногу, рассматривая промежность. Пытался что-то там увидеть, подтверждающее или опровергающее написанное. Гемелла в этот момент открыла глаза, и мы встретились взглядами. Затем она дернулась, и я, понимая нелепость ситуации, укрыл её. Она глубоко дышала, а я ей повторял, что всё хорошо и ничего плохого не случится, пока я рядом. Слова лились рекой, но я понимал, что уже подвел её. Не смог защитить и даже стал, в некотором роде, причиной нанесенного вреда.
Когда Гем снова уснула, я вернулся к дневнику.
«Уверен, ты считаешь меня ублюдком и хочешь убить после того, что я сделал, но это лишь доказывает твою вину, поскольку ты мне сказал, что она для тебя просто химера и, если надо, ты её убьешь. Во всем, что случилось, тебе некого винить, кроме себя. Поступая по-свински, не жди, что люди продолжат любить тебя и дорожить отношениями с тобой».
От прочтенного я взбесился. Рико залез в моё грязное белье, увидел то, что ему не понравилось, сделал какие-то свои выводы и воткнул мне нож в спину. Но виноват ли я, не спеша доверять? Виноват ли я, что переживаю не так, как нравится другим? И виноват ли я в том, что мне нужно больше времени из-за пережитого тяжелого опыта? Почему некоторые ждут, что перед ними человек вывернет весь ворох, и обижаются, когда этого не происходит, или видят ворох не таким, каким они его представляли? Ведь каждому нужно своё личное пространство, где будет маленький полигон, на котором можно будет приводить мысли в порядок. Да, это может показаться ужасным, но каждый за жизнь приобретает свою стратегию и конечные выводы о человеке нужно делать, исходя из его поступков, потому что это законченное решение, а не временная душевная баталия, которую человек не хочет показывать другим и потому скрывает. Разве нельзя в чем-то сомневаться? Это естественно. Лишь психически нездоровый человек не сомневается. Рико поступил близоруко, и я не был готов ему это простить.
Мой мир пошатнулся, и я принял решение больше никогда не показывать то, что у меня внутри. Никому. Даже Гемелле. Потому что однажды она тоже может сделать поспешные выводы, не поговорив со мной, чего я очень бы не хотел. Лучше уж пусть никто не знает о том, что происходит внутри меня, чем быть однажды преданным человеком, который будет для меня дороже жизни. Это, по крайней мере, меня обезопасит. В дневнике я решил сделать последнюю запись и больше никогда и ни за что, как бы сильно этого ни хотелось, ни перед кем не раскрываться.
Запись 104. «Мне хочется убить Рико. Я могу это сделать, но я не стану. Он преподнес мне урок, который, возможно, однажды будет стоить мне жизни, и только поэтому я не изуродую его жизнь. И это не великодушие, а мудрость. Как можно заметить, ум не делает людей добрыми.
Это моя последняя запись, и я оставляю её потому, что хочу, чтобы последнее слово, написанное в этом дневнике, было моим».
Я закрыл дневник. А с ним закрылся и мой внутренний мир. Теперь он был, как и полагается, только для одного человека – для меня самого.
ГЛАВА XX
Я был растоптан. Меня очень задело то, что Рико изнасиловал Гемеллу. Конечно, мне хотелось его убить, и я из последних сил держался, чтобы не сорваться за ним. И единственное, что меня останавливало, это то, что я был нужен Гем здесь и сейчас. Вдруг она придет в себя, а меня нет, как не оказалось Ромеро?! Я не могу с ней так поступить. Тем более после того, что случилось по моей вине. Это я не убил Рико, когда должен был. Это моя вина. Моя жалость обернулась нам боком, и теперь мне придется пронести через всю жизнь этот груз.
– Лучшее, что я могу делать, это говорить сам с собой, – сказал я. – Ситуация, конечно, ужасная, но я жив и Гемелла жива. Мы в безопасности, и ничто нам не угрожает. Злость пройдет. Вообще всё пройдет, и ничего не останется. Так о чем переживать и зачем маяться, если это всё временно и ситуации сменятся другими в калейдоскопе чувств? Лучшее и самое рациональное, что я могу сейчас сделать, это сосредоточиться на своей миссии.
Разговор с самим собой помогал, поскольку мысли не просто роились в голове, а изливались в речи и таким образом сбрасывали стресс. Мне действительно становилось легче, и потому я регулярно это практиковал.
Гемелла всё более становилась человеком. У неё уже активно росли волосы на голове, появились брови, форма тела, в принципе, тоже стала человеческой. Оставались считанные дни до её пробуждения. Я уже представлял, как мы будем вместе. Разумеется, переживал из-за того, что она может перестать быть разумной или будет слишком агрессивной или даже откажется от меня. Я понимал, что гладко всё не пойдет. Обязательно что-то меня разочарует. Но, по крайней мере, фигура у неё была что надо. Я не смог удержаться и не оценить этого. И, если уж быть откровенным, я мастурбировал на неё по несколько раз в день. Но этого, кроме меня, никто не знал. Это меня утешало. Было бы ужасно, если бы об этом кто-нибудь узнал. Я бы, наверное, просто сгорел со стыда. Конечно, в голову приходили мысли о том, чтобы притулиться сзади, пока она без сознания, но я не мог позволить себе над ней надругаться. Просто не смог бы себе этого простить. Да и как бы отреагировала она, узнав об этом? К тому же Гем могла прийти в себя в процессе. Если представить, что она пришла в себя во время моего оргазма и видит меня с подергивающимся глазом, который почему-то будто защемляло, – это просто полное фиаско. Я даже громко засмеялся, представив себе эту нелепую сцену. И несколько часов после еще ходил и улыбался. Но смешнее было после, когда во время очередной мастурбации у меня случился оргазм и задергался глаз. Я хохотал и истекал. Это было чудовищно нелепо, и я хохотал до слез.
Проходя по коридору, где были расположены стеклянные комнаты, я вспомнил то, что Ромеро писал в своем дневнике. Она действительно могла стать очень агрессивной, и единственный способ её вернуть к нормальному состоянию, это вколоть препарат, который сделал бы из неё химеру. Я, конечно, этого очень не хотел, но не исключал и такого варианта. Ждать еще целый месяц и, возможно, не получить её прежней – меня это просто добило бы.
Через пару дней она пришла в себя. Я в этот момент ходил по её комнате и разговаривал сам с собой. Гем приподнялась на кровати и потянулась за водой. Я подбежал и подал ей, но она не стала пить из кастрюльки, а попыталась укусить меня за руку. Конечно, я успел её отодвинуть, и она, промазав, свалилась мне на ногу. Попыталась укусить и её, но костюм не дал ей этого сделать. Я смотрел, как она отчаянно пытается вгрызться мне в ногу, и не понимал, зачем она это делает.
– Ты меня не узнаешь? – спросил я, поднимая её на кровати так, чтобы она могла сидеть. Но её серые глаза с зеленым отливом лишь хмурились, будто я ей испортил всю жизнь.
– Гемелла, – произнес я, – ты меня понимаешь? Гем?
Но она продолжала хмуриться.
– Гусёныш? – произнес я неуверенно. Она повернула голову так, как это делают собаки, когда с ними разговаривают хозяева. – Гусёныш, – повторил я. Она попыталась зарычать, но, поскольку тело было для неё новым, то это напоминало, скорее, собачий стон, смешанный с фырканьем хорька и угуканьем совы. Я улыбнулся. Но при этом расстроился, поскольку не понимал, насколько она интеллектуальна.
Пытать я её не стал. Оставил кастрюльку на полу и вышел из комнаты, давая ей шанс освоиться самостоятельно, поскольку моё присутствие лишь замедляло процесс. Да и её поведение еще ничего не значило потому, что она только пришла в себя и новое тело реагировало на всё совершенно иначе. У неё не было ни сил, ни навыков, лишь какие-то желания и попытки их реализовать через какие-то неуклюжие действия. То, что она пыталась меня укусить, не являлось исключительным признаком агрессии.
Наблюдая за приоткрытой дверью в комнате Гем, я вспомнил то, что меня сильно расстроило. Попытка Ромеро обучить очеловеченную химеру не увенчалась успехом. Она была лишь внешне человеком, как сейчас моя Гем. Это породило во мне страх того, что она так и не станет разумной. Внешне она, конечно, прекрасна, но это словно ребенок с ДЦП, за которым нужен постоянный уход. У неё хорошая фигура, которой многие бы позавидовали, и фактурные черты лица, отличающиеся необычностью и красотой, но, черт побери, одним лишь телом сыт не будешь, и глупо этого не понимать. Мне нужна моя Гем, а не инвалид с модельной внешностью. Мне нужна её та самая манерность и грубая преданность, которой она меня очаровала, а не тупое присутствие в моей жизни красивой упаковки, которую можно приманить лакомством и сделать с ней всё, что угодно. Трахать что-то красивое, конечно, здорово, но без чувств – это просто порнуха.
Гем медленно выползла из комнаты на четвереньках. Я какое-то время наблюдал, как она ловит пространство перед собой, будто раньше видела мир иначе и теперь не может под него подстроиться. Не выдержав, я подошел к ней и поднял её под руки так, чтобы она стояла на ногах. Я стоял перед ней и потихоньку тянул её, а она упиралась руками мне в лицо и пыталась ударить. Тогда я обошел сзади и попытался вести её, но она обернулась на меня и снова попробовала ударить. Не выдержав, я прижал её к стене и закричал:
– Хватит! Ты меня понимаешь или нет?! Гемелла! Что с тобой? Ты меня слышишь?
Гемелла стояла и смотрела на меня, не выражая никаких эмоций. Крик её не напугал. Нападать она тоже не стала. У зверей, конечно, нет многих эмоций, как у человека, за счет того, что мозг менее развит, но её поведение было действительно странным, потому что, будь она другой, не моей Гем, она бы хоть какие-то эмоции выразила. Этого не было. Ни страха, ни агрессии, ни интереса – ничего.
– Я вижу, что понимаешь. Гем, ты меня вспомнила? Ответь же мне! – попросил я.
Но она не отвечала. Я смотрел на неё, а она на меня. И всё. Больше ничего не было. Мне даже начало казаться, что она просто не хочет со мной контактировать. Мучить я её не хотел и потому просто отпустил. Посчитал, что ей нужно адаптироваться к новому организму. Пусть пробует. Главное – не мешать. Снова уколоть её я всегда успею.
Стараясь расслабиться, я отправился в душ. Решил смыть с себя переживания. Вода мерно стекала по телу, а я стоял, упершись руками в стену, закрыв глаза, и думал над интеллектуальным развитием людей. Человек растет, формируется его личность, приобретаются стратегии поведения, успешные закрепляются, а неудачные отбрасываются. И вот он получает какую-то психотравму и застревает в ней до момента преодоления. Многие люди так никогда её и не преодолевают. Их организм при этом продолжит взрослеть, с виду будет казаться, что приобретается некоторая степенность в поведении, но это будет лишь иллюзией. Человек останется на том же уровне развития, в котором осталась его непреодоленная психотравма. Травмированному может быть даже комфортно с нею жить, и он останется на этом уровне развития. Предосудительно ли это? Спорный вопрос. Психологическая зрелость – это естественный процесс развития, а не точка, которую необходимо достигнуть. Иногда из трех слоев торта самый вкусный тот, который находится посередине, и нелепо говорить, что нужно обязательно съесть все слои. Это лишь дело выбора, если таковой имеется.
Я сидел и слушал песню Oxxximirona «Полигон». Она мне всегда нравилась. Но, кажется, я только сейчас в ней распознал нечто большее, чем видел раньше. Особенно на припеве:
Горький дым, чей-то полигон…
Сколько от балды в этом ущелье полегло!
Нам никогда не будет места тут, помни, братан!
Горгород, Горгород – дом, но капкан.
Hey, you, motherfucker, bounce!
Не думай о плохом. Ты всё это впитал,
Как наркоту, и с молоком.
И ты вернёшься, даже если стал полным карман.
Горгород, Горгород – дом, но капкан.
На небе – дым, под ним – бетон.
Ты бы уплыл, да моветон.
Ты бы уплыл и далеко,
Мимо витрин, мимо икон.
Твой город – это быль и фельетон.
Ты бы уплыл, но там не то.
И ты, по ходу, по полной попал.
Горгород, Горгород – дом, но капкан.
Раньше, чтобы удержать людей в городах и чтобы они не разбредались в села, создавались удобства, за которыми люди сами сюда рвались. Это нужно было, чтобы сформировать стадо, которым было бы легко управлять. Да и индустриализация требовала рабочих рук на заводах, а не на полях. Зачем работать от рассвета до заката не покладая рук, занимаясь примитивным трудом, когда можно отработать смену в городе: тут тебе и канализация, и вода, и культура. Люди текли в города рекой. И полисы стали чем-то подобным. Мир в двадцать первом веке менялся: многие ушли во фриланс, и в задымленных городах им просто стало нечего делать, ведь всё, что им было нужно, это интернет, который был практически везде. Химеры, как индустрия развлечений, приобретали популярность, несмотря на опасность содержания. В определенный момент власти смекнули, что мир сильно изменился и они теряют свои позиции, со временем уходя в пыльное прошлое. Сымитировали гибель девяти гигантов и загнали людей в подготовленные полисы. Чтобы отвлечь людей от мыслей о вольной жизни, им дали хлеба и зрелищ, а чтобы никто не отвлекался, уничтожили систему образования, сделав её уделом избранных. Таким образом, тот, кто получал образование, жил хорошо, и ему не было смысла поднимать волнения, поскольку он жил лучше многих. Необразованный же человек даже не понимал, что что-то не так. Сказали же: опасно. И всё. Этого было достаточно.
Возникал вопрос: каким образом решить эту проблему? Из полисов это делать было бессмысленно, поскольку народ поднял бы на смех, а власть быстро избавилась бы от меня. Нетрудно создать легенду о том, что у меня какие-то проблемы с психикой и что я помешался в регионе от некой химеры-телепата. Все бы поверили спасителям. А как не поверить тем, кто любезно предоставил убежища миллиардам людей?!
Понимая, что попал в тупик и на самом деле еще ничего точно не знаю, я решил временно отвлечься на более насущные дела. Зайдя в комнату, я увидел, как Гемелла пристраивается на лоток, который служил для неё туалетом раньше.
– Так, стоп! – сказал я, подбегая к ней. – Ты теперь человек и ходи в туалет по-человечески. Поняла?
Я взял её под руку и повел в туалет. Шла она уже более уверенно.
– Вот, смотри, это унитаз, – сказал я, показывая рукой, – на него нужно садиться, вот так, и делать свои дела. Когда сделаешь, нажми вот эту кнопку, и вода вот так всё смоет. Понятно? – спросил я, глядя на Гем. – Вода всегда есть в унитазе, ничего страшного, так задумано. У каждого унитаза есть колено с водой, которое нужно, чтобы не пропускать запахи из канализации. Не будь его, в помещении была бы жуткая вонь. Но это детали. Не важно. В общем, ты осваивайся, а я тебя там подожду. Хорошо?
Я не стал дожидаться ответа и оставил Гемеллу одну. Про себя подумал, что, если она не справится, это станет большой проблемой. Через несколько минут Гем вышла из туалета на четвереньках и отправилась в комнату. Я с интересом заглянул в туалет. Меня постигло разочарование, когда я увидел, что она всё сделала рядом с унитазом.
– Да твою мать!
Слова Ромеро из дневника становились всё более актуальными. Некоторых существ не переделать. У меня оставался один вариант проверки и с ним лишь одна надежда на то, что Гемелла осталась интеллектуальной. И я решил его использовать. Для этого понадобилось две цветные вещи одинаковой формы. Я долго искал, но ничего не мог найти похожего между собой, чтобы интерпретация не была двусмысленной. Единственное, что приходило на ум, это препарат. Их как раз было два: одинаковой формы, но разного цвета. Меня она поранить не смогла бы, поскольку я был в костюме. А у неё было два варианта: либо она сделает всё как надо, либо какая уже разница, что с ней будет. Это, конечно, тяжелое и очень болезненное решение, но иначе это будет не моя Гемелла. А раз так, нет смысла таскаться с воспоминаниями и мучиться с обузой.
Гемелла лежала на кровати. Я принес табуретку, поставил на неё два препарата и положил пару бумажек, на которых основным был цвет одного из препаратов. Тест, конечно, хромал, но он вполне мог показать её способность к интерпретации, что делало ссылку на интеллект, с которым уже можно было работать. Я объяснил, чего от неё хочу: чтобы она поставила вещи соответственно цвету, а после поставил препараты рядом с ней.
– Ну, Гем, давай, – сказал я. – Ты сможешь, я уверен.
Гемелла посмотрела на меня. Затем на препараты. Медленно потянулась рукой к темно-оранжевому. Но вместо того, чтобы поставить его рядом с картинкой оранжевого цвета, она попыталась его укусить. Я опустил глаза. Не стал даже забирать препарат. Вышел из комнаты и горько заплакал. Я потерял её! Потерял свою Гем, её больше не было...
Мой мир дал трещину, и всё во мне разваливалось к чертовой матери. Сначала погибла Молли, потом я потерял правую кисть, затем меня предал Рико, а теперь еще и Гемелла стала тупее табуретки. Последний плот, который держал меня на плаву, ушел на дно. Жизнь тоже потеряла всякий смысл, и даже та цель, которую я ставил перед собой ранее, стала ничем. Зачем спасать мир, когда тебе не с кем в нём жить? Пусть к черту всё разваливается! Вот пусть те, у кого есть за что бороться, и борются, а мне оно больше не нужно. Я потерял больше чем хорошую химеру: я потерял любимое существо. Любовь раньше мне была незнакома, и я как-то обходился без неё. И самое поганое здесь то, что, однажды испытав это чувство, понимаешь, что без него жизнь совершенно пуста. С любовью краски ярче, дождь мокрее и космос ближе, а без неё как-то бессмысленно, одиноко и пусто. Создается впечатление, что люди остались где-то далеко и еда какая-то пресная и на улице похолодало. Приходит любовное похмелье. А люди любят говорить: «твоё от тебя не уйдет», «от судьбы не убежишь», «пройдет время – и ты забудешь», «любит – простит» и еще кучу разных слов на любой случай жизни. Но это всё – просто слова. Они никак не помогают и не утешают, когда внутри образовалась огромная дыра, которая засасывает в себя абсолютно всё. И самое страшное здесь – бессмыслие. Больше не хочется ничего делать, потому что смысла в этом нет. И вроде всё остальное как обычно: есть и крыша над головой, и еда, и постель, но этого всего не хочется. А хочется только прижать к себе объект любви. Физическая боль не длится, в среднем, дольше трех дней, а психологическая может тянуться месяцами и даже годами. Если не зацикливаться, боль пройдет быстро. Но легко ли это сделать?
Я сидел, опершись спиной о стену, стирал с лица скатывающиеся слезы и говорил себе, что, возможно, есть еще одна маленькая надежда: вколоть препарат, который снова сделает Гем химерой. Возможно, это могло бы сделать её прежней. Шансы, конечно, были маленькие, но они хотя бы были, и этого уже достаточно. Даже поразительно, как порой человек то цепляется за соломинку, то топит целый корабль из-за разлитого стакана воды. Не желая терять время, я отправился за инъектором. Меня ждал очередной месяц, который мог не принести ничего, и это меня убивало. Я шел и думал об этом, практически бессознательно выполняя все действия.
Вернувшись в комнату, я не увидел Гемеллу на кровати. Стоило мне только отвернуться в сторону, чтобы осмотреться, как мою шею что-то кольнуло, а затем почувствовалась влага. Обернувшись на удар, я увидел Гем со сломанной капсулой, которой она меня ранила. От этого я остолбенел, а она ударила меня ею еще раз, и еще, попадая по лицу, затылку, шее. Я видел на полу капли крови и препарата, обнаженные ноги Гем и выпавший у меня из рук инъектор. И только я начал понимать, что случилось, и хотел побежать за другим препаратом, как у меня начало парализовывать тело. Я упал и задергал руками и ногами, а Гемелла лишь подошла и присела передо мной, наблюдая за тем, как я уходил в себя. Эмоций у неё никаких не было. У меня же в глазах застыл немой вопрос, на который я пытался найти ответ. Мир потихоньку угасал, изображение плыло, а серые с зеленым оттенком глаза просто провожали меня в никуда...
