Текст книги "Неру"

Автор книги: Александр Горев

Соавторы: Владимир Зимянин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

11 мая Джавахарлал приехал в Лакхнау, чтобы навестить отца, все еще находившегося в заключении, а вернулся оттуда в сопровождении нескольких полицейских, доставивших его в аллахабадскую тюрьму. На этот раз Неру обвинили в «преступном запугивании» торговцев тканями и в «подстрекательстве к мятежу».

Джавахарлал не признал себя виновным и отказался от защиты. В своем выступлении на суде он не без иронии поблагодарил власти за предоставленную возможность публично рассказать правду о политического деятельности конгрессистов Соединенных провинций. Легко, остроумно, с изяществом опытного юриста Неру показал полную несостоятельность выдвинутых против него обвинений. Все выслушанные им показания свидетелей, в том числе и таких «беспристрастных», как аллахабадские полицейские, только подтверждали подлинно мирный характер свадеши. Запугиванием, вымогательством занимались не конгрессисты и волонтеры, а правительственные чиновники, опутавшие Индию сетями коррупции и террора. Однако никто и не думал наказывать их за это, напротив, они поощрялись правительством, которое щедро раздавало им награды и должности.

«Угрозы и террор стали главными средствами политики правительства, – гневно бросил суду Джавахарлал. – С их помощью оно надеется подавлять недовольство народа. Уж не думает ли оно таким образом вызвать к себе симпатии в народе или превратить его в послушное орудие империализма? Симпатии и лояльность исходят из сердца. Их невозможно купить на рынке и тем более принести на острие штыка». Неру выразил уверенность в том, что свадеши и другие формы протеста народа против колонизаторов приблизят день освобождения родины. «Нет большей чести, чем служить Индии в ее борьбе за свободу», – закончил он свое выступление.

19 мая речь Неру была опубликована в аллахабадских газетах. Особенно восторженно приняла ее индийская молодежь, считавшая Неру своим лидером. Для молодых индийцев Джавахарлал стал «нашим Джавахаром». Почему именно он так полюбился молодому поколению? Другие лидеры ИНК, казалось, и выглядели куда внушительнее, и имели большие заслуги в освободительном движении. По всей вероятности, дело было вовсе не в возрасте Джавахарлала, хотя ему едва исполнилось сорок лет, и не в его внешней аккуратности и элегантности, с которой он носил скромные костюмы из кхади, что, кстати, импонировало многим. Дух его речей – вот, пожалуй, что привлекало к Неру молодежь. «В этих речах, – говорил выдающийся индийский писатель Ходжа Ахмад Аббас, – звучал чисто юношеский задор, даже бесшабашная дерзость, и это сразу отличало его от деятелей старшего поколения, всегда выражавшихся так умеренно и осторожно». Сам Джавахарлал как-то сказал: «Движение молодежи явится революцией в самом широком смысле этого слова и повлечет за собой перемену к лучшему. Молодежь – носитель протеста против всякого зла, и она не согласна только ждать, ждать и ждать».

Приговор Неру был оглашен 19 мая 1922 года – 18 месяцев тюрьмы и штраф в сто рупий. В случае отказа уплатить штраф срок заключения увеличивался на три месяца.

На другой день Джавахарлала отвезли в уже знакомую ему тюрьму в Лакхнау. Отца он там не застал. Мотилала перевели в другую тюрьму, из которой он вышел на свободу 6 июня 1922 года.

В тюрьме теперь ввели более строгие порядки: очевидно, кто-то из высокого начальства счел слишком мягкими условия, в которых содержались заключенные. Всякая связь между бараками была запрещена. Узникам разрешались свидания с близкими и получение от них писем не чаще одного раза в месяц. Джавахарлалу присвоили номер 4126 и поместили в пятый барак, где находилось более полусотни человек. «Нет никакой возможности скрыться от них в каком-нибудь укромном уголке... – вспоминал спустя несколько лет Неру. – Это была как бы семейная жизнь, неприятные стороны которой увеличивались во сто крат, а от привлекательных сторон почти ничего не осталось, причем жить этой жизнью вынуждены были люди самых различных характеров и вкусов. Это сильно действовало на нервы всем нам...»

Здоровье Джавахарлала оставляло желать лучшего: видимо, сказалось напряжение апрельских дней. Его беспокоили боли в груди, расстроился сон. Неру решил лечить себя сам: бросил курить, утром усердно делал зарядку по популярной тогда системе Мюллера, дополнив ее упражнениями йогов, в частности, знаменитой ширшасаной – стойкой на голове. Неру уверял друзей в том, что ширшасана полезна как в физическом отношении, так и из-за ее психологического воздействия. Кажущаяся забавной поза приводила его в хорошее расположение духа и делала более жизнестойким. (Привычку к ширшасане он сохранил до последних лет жизни, что давало западным журналистам повод писать о «причудах» главы индийского правительства.) Питался скромно, перейдя на вегетарианскую диету: лепешки из пресного теста, молоко, овощи. Большинство заключенных пряли, и Джавахарлал тоже увлекся этим занятием и даже как-то послал домашним свою пряжу. Когда надоедало сидеть за прялкой, Неру бегал вокруг барака и таскал огромное, наполненное до краев водой ведро от колодца к крохотному огороду, разбитому рядом с бараком.

Самочувствие его постепенно улучшалось. «Тебе совсем не стоит беспокоиться о моем здоровье, – успокаивал Джавахарлал отца. – По-моему, тюремная жизнь мне определенно на пользу».

Однако главным занятием, которому Неру посвящал все свободное время, было чтение. Особенно интересовала Джавахарлала историческая литература: изучая уроки прошлого, он надеялся отыскать в них «указание на будущее». Среди присланных из дома книг – их перечень включает в себя около двухсот названий – «Восстание сипаев» Кея и Маллесона, «Начальный период истории Индии» Винсента Смита, «Краткая история человечества» Герберта Уэллса, «Священная Римская империя» Джеймса Брайса, труды Д.Э.Саймондса по эпохе Возрождения в Италии, «Секретная история захвата англичанами Египта» У.С.Бланта, «Германская социал-демократия» А.Бевана, «Экономические последствия мира» Д.М.Кейнса, «Французская революция» Томаса Карлейля, книги Джона Рескина «Сезам и лилии», «Крона дикой оливы», биография Тилака, «Дантон» Ромена Роллана, любимая в юности книга Тревельяна о Гарибальди и великое множество других книг по истории, географии, политике, экономике, искусству.

В особую тетрадь, переплетенную в кхади, Неру заносил понравившиеся ему высказывания, мысли, оценки, интересные факты, записывал мнение о той или иной прочитанной книге. Так, 10 августа 1922 года он написал о книге Хэвелла «Правление ариев в Индии»: «Блестящий очерк истории Индии древних времен. Автор проникся духом Индии и создал благожелательный по тону, объективный труд. В целом это обстоятельная, поучительная книга, которую стоит почитать каждому индийцу. Она дает определенное представление о величии древней Индии». А вот другой отзыв: «Эта книга – „Памятники древности Индии“ Барнетта – вопиющий пример работы без понимания, без вдохновения. С подобным часто сталкиваешься, читая книги по восточной тематике, написанные европейскими учеными... Они начинают писать с высокомерным превосходством, а на самом деле никогда не понимают того, о чем пишут... Барнетт, должно быть, перечитал уйму книг об Индии и о Востоке, однако он обнаруживает полное невежество в освещаемых им вопросах... С превеликим трудом он собрал воедино сопутствующие религиям и традициям древней Индии нелепости, глупости, непристойности... и на основании этого судит о прошлом... Книги такого рода вводят в заблуждение и, несомненно, причиняют большой вред...»

Тетрадей, на обложках которых твердым почерком Неру выведено «Заметки и цитаты», накопится не один десяток. Впоследствии он не раз обратится к ним, когда будет рассказывать в письмах к дочери о важнейших событиях мировой истории и когда будет работать в тюрьмах над «Автобиографией» и «Открытием Индии»...

В дождливые осенние вечера 1922 года Неру с наслаждением перечитывал литературные произведения любимых авторов – стихи и прозу Рабиндраната Тагора, пьесы Шекспира и Шоу, романы Виктора Гюго, рассказы Эдгара По, рубаи Омара Хайяма. Он увлекся романтической поэзией Шелли и Байрона, Китса и Теннисона. (Не случайно биографы Неру замечают отпечаток романтизма на письмах Джавахарлала того периода.) Тургеневский «Рудин» и «Анна Каренина» Льва Толстого помогли ему узнать и полюбить великую русскую литературу.

Режим в тюрьме все ужесточался. Тюремные цензоры нещадно вычеркивали из писем то, что, по их мнению, относилось к политике. Узникам запретили получать газеты и журналы. Книги передавались только с дозволения дирекции тюрьмы. Питание ухудшилось, а получать продуктовые посылки с воли также запрещалось. Не разрешалось заниматься физическим трудом, хранить при себе деньги, «шуметь» и прочее, и прочее. Семерых заключенных, наиболее опасных с точки зрения дирекции тюрьмы, и в их числе Джавахарлала, перевели в отдаленный, изолированный барак. Власти, казалось, делали все, чтобы полностью лишить своих политических противников информации из внешнего мира, разобщить узников и если не сломить, то унизить их.

Джавахарлал не терял присутствия духа и старался с юмором воспринимать тяготы жизни в заключении. «Это послание получилось слишком длинным, – притворно сетовал он в одном из писем к отцу, – нашему надзирателю будет тяжело прочитать его. Я знаю, что он проявляет особый интерес к моим письмам. Кажется, на этот раз чтение утомит его!» У Неру были основания «сочувствовать» надзирателю-англичанину, в обязанности которого вменялось просматривать переписку заключенных. Этот тюремный цензор раздражался, когда заставал кого-нибудь из своих подопечных за чтением – занятием, как он считал, абсолютно никчемным. Однажды он не без гордости сказал Джавахарлалу, что последний раз держал книгу в двенадцатилетнем возрасте.

Поначалу Неру угнетало отсутствие сведений извне, но он переборол себя, заключив с горькой иронией, что в его положении лучше «пребывать в блаженном неведении». Ему было бы во сто крат мучительней слышать, читать о борьбе своих товарищей и вынужденно бездействовать.

31 января 1923 года, через восемь с лишним месяцев после ареста, тяжелые ворота тюрьмы вновь распахнулись перед Джавахарлалом. Его и еще 103 политических заключенных выпустили на свободу по амнистии, объявленной правительством Соединенных провинций. «Великодушие» властей, по мнению Неру, объяснялось просто: «Национальный конгресс не предпринимал никаких действий против правительства, а члены Конгресса были поглощены взаимными раздорами. Из известных деятелей Конгресса в тюрьме оставалось всего лишь несколько человек, и поэтому было решено сделать этот жест».

После трогательной встречи в «Обители радости» Джавахарлал засыпал отца вопросами. Но по мере того как Мотилал рассказывал подробности о политической ситуации в стране, о положении в Конгрессе, настроение Джавахарлала все больше портилось.

Теперь ему с горечью приходилось признать, что движение несотрудничества закончилось для индийцев поражением и виной тому было вовсе не волевое решение Махатмы о прекращении сатьяграхи. Ганди, пожалуй, интуитивно, да, именно интуитивно уловил тот момент, когда движение достигло какого-то рубежа, остановилось, дрогнуло и медленно пошло на спад. А другие руководители Конгресса? Знали ли они, постоянно говоря о сварадже, что это такое? Не были ли их представления о сварадже слишком расплывчатыми, приблизительными? Чувствуя за своими плечами десятимиллионную армию сторонников Конгресса, не самоуспокаивались ли они, не тешили ли себя иллюзиями о скорой победе над англичанами? Неру хорошо видел, что люди, из которых состояла эта армия, «в своей подавляющей массе не были достаточно сильны, чтобы продолжать борьбу в течение долгого времени, и, несмотря на почти всеобщее недовольство чужеземным господством и сочувствие к Конгрессу, у них не было ни достаточной твердости духа, ни организованности. Отсутствовала выдержка. Даже те, кто толпами шел в тюрьмы, делали это под влиянием момента, рассчитывая, что все это продлится очень недолго». Массы, не увидев результатов своей борьбы, выходили из Конгресса. Численность партии уменьшилась до нескольких тысяч членов. В руководстве Конгресса соперничали две группировки – сторонники перемен и противники их. Сторонники перемен образовали свараджистскую партию, которую возглавили Мотилал Неру и Ч.Р.Дас. Мотилал рассказал сыну, что свараджисты рассчитывают, завоевав большинство в законодательных советах, взорвать их изнутри, парализовать колониальный механизм управления и вынудить англичан предоставить Индии независимость. Против свараджистов выступили находившийся в заключении Ганди и другие лидеры Конгресса, продолжавшие настаивать на проведении прежнего политического курса, который предусматривал и бойкот законодательных советов.

Джавахарлал вспомнил, как летом 1920 года он предлагал Ганди применить тактику ирландских синфейнеров, которые победили на выборах в парламент, а потом отказались занять свои места в палате общин. Махатма сразу отверг это предложение, заявив, что подобные действия будут непонятны массам. «Быть избранными и затем отказаться занять свои места в законодательных советах – значило бы сбить массы с толку», – сказал тогда Ганди.

Теперь Джавахарлал был решительно против вхождения в законодательные советы, так как считал, что это неизбежно приведет к «тактике компромиссов и к постоянному сужению нашей цели».

Предприняв несколько безуспешных попыток сблизить свараджистов и сторонников Ганди, Неру занялся делами провинциального комитета Конгресса. Он по-прежнему считает несотрудничество единственно верным методом достижения независимости. Под руководством Неру конгрессисты Соединенных провинций собирают средства в фонд Конгресса, пропагандируют кхади. Особое внимание они уделяют организационной работе по укреплению рядов Конгресса. Джавахарлал, беспокоясь о том, чтобы разногласия между сторонниками перемен и их противниками вконец не ослабили партию, везде, где бы ни выступал, призывает к единству. Ведь только единая, сильная, хорошо организованная партия способна привести индийский народ к победе.

3 апреля 1923 года на заседании муниципального совета Аллахабада Джавахарлала неожиданно для него самого избрали председателем городского муниципалитета. В большинстве городов Соединенных провинций, в Калькутте, Бомбее, Ахмадабаде к руководству муниципалитетами также пришли конгрессисты. Согласившись занять этот пост, Джавахарлал счел необходимым объяснить свое решение. «Мы возглавили городские муниципалитеты, – подчеркивал он в циркулярном письме конгрессистам Соединенных провинций, – с главной целью – помочь национальной борьбе. У нас нет намерений ни разваливать муниципалитеты, ни выступать в качестве обструкционистов. Мы хотим, чтобы в муниципалитетах велась честная и эффективная работа на благо городов и в полном соответствии с программой Конгресса. Для меня быть председателем муниципалитета означает служение нации в интересах скорого достижения свараджа. Лучше всего идти по пути, начертанному нашими руководителями, и не сворачивать с него в темные закоулки... конституционной деятельности. Я знаю, что еще много раз нам придется наступать и вести бои с врагом и платить за свободу самой высокой ценой... Но я также знаю, что нам необходима подготовка и дисциплина, для прямых действий нужны бойцы. Следовательно, мы должны налаживать и постепенно укреплять дисциплину среди тех, кто идет за нами... Пока могу, я буду вести борьбу. Пока могу, я буду сражаться и наносить сильные удары. Такова моя основная обязанность до победы».

Неру увлекся новой работой и уделял муниципалитету много времени. Он внимательно изучал каждый вопрос, с которым ему, как председателю, приходилось сталкиваться: будь то реконструкция аллахабадских дорог или борьба с уличной проституцией. Своей работоспособностью и неуемной энергией Джавахарлал вскоре снискал уважение не только коллег, но и провинциального правительства, которое, закрыв глаза на его политическую деятельность, даже предложило ему занять пост министра просвещения, от чего Джавахарлал, разумеется, отказался. «Для меня всякая мысль связать себя с правительством, став одним из его министров, была совершенно неприемлемой, больше того, она вызывала во мне отвращение», – объяснял Неру свой отказ. Однако возможность заниматься «серьезной созидательной работой» сильно привлекала его, несмотря на то, что, будучи председателем муниципалитета, он постоянно «чувствовал себя связанным, наталкивался на препятствия и лишен был возможности делать что-нибудь действительно стоящее». Джавахарлалу противостояла непоколебимая в своей косности система государственного управления, созданная колонизаторами. Она безотказно срабатывала только в случае, когда возникала какая-либо угроза ее существованию. Тогда все ее звенья действовали быстро, четко и беспощадно. Если же дело касалось каких-либо мер, хоть в малейшей степени способных облегчить или улучшить положение индийцев, эффект был резко противоположным...

В мае 1923 года в Бомбее на заседании Рабочего комитета Конгресса шесть его членов – «противников перемен» – выступили против политики свараджистов и их лидера Ч.Р.Даса, являвшегося председателем комитета на 1923 год, и заявили о своей отставке. Неру предложил не принимать их отставки, однако «противники перемен» были непреклонны. Столкновение между ними и свараджистами привело к уходу Даса с его поста. Был образован новый Рабочий комитет, в который вошли конгрессисты, не принадлежавшие ни к одной из противоборствовавших группировок. Джавахарлала избрали одним из трех генеральных секретарей комитета Конгресса. Правда, его секретарство продолжалось недолго. Осенью на чрезвычайной сессии в Дели свараджисты добились победы. В принятой по их настоянию резолюции «сторонникам перемен» предоставлялось право участвовать в выборах в законодательные советы, а Конгресс обязался «прекратить всякую пропаганду против вхождения в законодательные органы». «Центристский» Рабочий комитет распался. Джавахарлал с чувством облегчения подал заявление об отставке: ему претило находиться между двух огней, да и «политические маневры», а проще говоря, заурядные интриги «сторонников» и «противников» производили на него удручающее впечатление.

По окончании делийской сессии Джавахарлал с двумя коллегами вечером 19 сентября 1923 года выехал поездом в Муктесар, где выступил на митинге в поддержку движения акали[52]52
  Акали («бессмертный») – название религиозной секты сикхов, выступавшей за восстановление старинных сикхских обычаев, за чистоту сикхизма. Поначалу носившее религиозную окраску, движение акали в 20-х годах приняло антиколониальный характер.


[Закрыть], а утром 21-го прибыл в местечко Джайто, расположенное на территории княжества Набха. Здесь вспыхнули волнения, вызванные произволом британских властей, которые сместили махарджу княжества, а на его место для управления Набхой назначили английского администратора. В Джайто Джавахарлала арестовали – уже в третий раз – и в наручниках, как особо опасного государственного преступника, доставили в тюрьму, славившуюся тем, что даже ее дирекция считала кошмарными условия, в которых содержались заключенные. «В тюрьме Набхи нас „всех троих держали в душной и грязной камере, – вспоминал Неру. – Она была мала и сыра, с низким потолком, который мы почти могли достать рукой. Ночью мы спали на полу, и я не раз вздрагивал и в ужасе просыпался оттого, что по моему лицу пробегала крыса или мышь“.

Судебное разбирательство напоминало дурной сон. Судья, не умевший ни читать, ни писать, робко допрашивал подсудимых, не сводя тревожных глаз с находившегося в зале полицейского офицера. Текст приговора был явно подготовлен еще до начала процесса.

В первых числах октября суд, обвинив Неру в участии в «заговоре», приговорил его к тридцати месяцам тюремного заключения. К такому же сроку были приговорены и товарищи Джавахарлала. Однако вечером того же дня смотритель тюрьмы ознакомил Неру с двумя приказами администратора Набхи. Из первого следовало, что исполнение приговора приостанавливается. Второй предписывал Неру и его товарищам немедленно покинуть территорию княжества и не возвращаться в Набху без особого на то разрешения.

Испытания этих дней не прошли бесследно для Джавахарлала. Вернувшись в Аллахабад, он тяжело заболел. Врач обнаружил у него брюшной тиф, которым Неру, по всей вероятности, заразился в тюрьме. Из-за болезни Джавахарлал не смог присутствовать на провинциальной конференции Конгресса, однако, несмотря на тяжелое состояние, подготовил речь, с которой ознакомили делегатов конференции. Отметив, что несотрудничество и ненасилие продолжают оставаться главными принципами политики Конгресса, Неру писал: «Мы достаточно ясно показали, что ведем борьбу за полную свободу. Нас ни в малейшей степени не интересуют ни провинциальная автономия, ни перестановка фигур в правительстве Индии. Полная внутренняя свобода означает, что мы должны взять под контроль финансы, армию и полицию. До тех пор, пока мы не будем их контролировать, в Индии не будет свободы... Но здесь возникает вопрос: должны ли мы определить сварадж в соответствии с нашими убеждениями как „независимость“? Лично я буду приветствовать тот день, когда Конгресс выскажется за независимость. Я убежден, что единственно верной и справедливой целью для Индии является независимость».

Речь Неру произвела сильное впечатление на делегатов конференции. Многие из них запутались в бесчисленных интерпретациях свараджа, порожденных различными группировками в Конгрессе, и добивались от своих лидеров ясности в вопросе о независимости. Конгрессисты Соединенных провинций получили от своего руководителя прямой и ясный ответ, содержавший призыв к действию – вести борьбу за достижение Индией полной национальной независимости.

Самого Неру в те дни одолевали сомнения как в правильности курса свараджистов (он усматривал в их действиях элементы «реформизма и конституционализма» и считал, что это неизбежно заведет свараджистов в тупик), так и в верности политики последователей Ганди, которые, по мнению Джавахарлала, «придавали больше значения букве учения, нежели его духу». Неру хорошо понимал, что массовый подъем национально-освободительного движения позади, а сейчас необходимо, критически переосмыслив уроки побед и поражений, энергично и тщательно готовить массы к новому этапу борьбы с колонизаторами. Эту мысль он проводил почти во всех своих выступлениях 1922 – 1926 годов. Но «не спутает ли все наши расчеты и не задержит ли нас снова какой-нибудь инцидент вроде Чаури-Чаура?» – спрашивал Джавахарлал и с нетерпением ждал встречи с человеком, который мог дать столь нужный ему ответ. Он продолжал верить в Ганди, считая его «великим и необыкновенным человеком и замечательным вождем», восторженно принимал моральные и этические стороны гандизма, хотя стал скептически относиться к гандистской доктрине «общества всеобщего благоденствия». Некоторые ее положения – неприятие европейской «машинной» цивилизации, возврат к замкнутым крестьянским общинам – Неру расценивал как утопичные.

12 января 1924 года Ганди сделали операцию аппендицита в тюремном госпитале в Пуне, а 5 февраля по приказу вице-короля Индии лорда Ридинга его освободили из тюрьмы, где он провел два года из шести, к которым был приговорен.

И вот долгожданная встреча. Она состоялась в апреле в приморском местечке Джуху, недалеко от Бомбея, где Махатма восстанавливал силы после тюрьмы и операции. Семейство Неру прибыло туда на отдых, хотя главной целью поездки в Джуху для отца и сына были беседы с Ганди. Мотилал, возбужденный недавним успехом свараджистов на ноябрьских выборах (они завоевали почти половину мест в Законодательном собрании Индии), с помощью приехавшего из Дели Ч.Р.Даса пытался привлечь Ганди на свою сторону. Махатма мягко, но категорично отказался поддержать свараджистов, дав понять, что вхождение в законодательные органы несовместимо с программой несотрудничества[53]53
  Позднее Ганди, лучше уяснив обстановку в стране и увидев, каким авторитетом и влиянием пользуются свараджисты, согласился пойти им на уступки. В декабре 1924 года на сессии Конгресса несотрудничество будет отменено, свараджистам поручат от имени ИНК возглавить работу в законодательных органах, а Конгресс во главе с Ганди будет осуществлять «конструктивную программу», в частности, развивать в Индии ручное прядение и ткачество.


[Закрыть].

Джавахарлал вернулся из Джуху разочарованным, так как Ганди не рассеял, в сущности, ни одного из его сомнений: «По своему обыкновению он отказывался заглядывать в будущее или излагать какую-либо программу, рассчитанную на долгий срок».

В декабре 1923 года на очередной сессии Конгресса Неру по предложению председателя сессии Мухаммеда Али избрали одним из трех генеральных секретарей ИНК. Ровно через год на сессии в Белгауме Джавахарлала вновь избрали (теперь уже по настоянию Ганди) генеральным секретарем.

Неру признавался, что в обоих случаях он без особой охоты соглашался занять этот пост, так как у него не было ясного понимания будущего политического курса Конгресса. Однако, будучи избранным, он энергично включался в работу, полагая, что она в какой-то степени отвлечет его от тревоживших сомнений.

Работы было много: здесь и чисто организационные вопросы – отчеты, инструкции, директивы для провинциальных, городских отделений ИНК, и борьба с распространением в Индии наркотиков, и поддержка кампании свадеши, и трудные поиски путей урегулирования религиозно-общинной проблемы. Индусы и мусульмане, вчерашние союзники, сегодня – не без участия англичан – снова стали врагами. Только за три года, минувших с момента прекращения движения несотрудничества, произошло семьдесят два кровавых столкновения между индусами и мусульманами.

Напряженная работа в Конгрессе и муниципалитете – как правило, по пятнадцать часов в сутки – не оставляла у Джавахарлала времени для семьи, и он был бесконечно благодарен жене, мужественно и терпеливо переносившей все трудности, выпавшие на ее долю. Слабая от частых приступов болезни (врачи подозревали у нее туберкулез), Камала находила в себе силы поддержать мужа, подбодрить его. «При всей своей гордости и чувствительности, – вспоминал Джавахарлал, – она не только мирилась с моими причудами, но приносила мне утешение и облегчение всякий раз, когда я в них нуждался».

Такую же поддержку Джавахарлал встречал и со стороны отца. Постоянная забота Мотилала о сыне никогда не переходила в навязчивую мелочную опеку старшего над младшим. Если они и расходились во мнениях, как это было в случае со свараджистской партией, то Мотилал не принуждал сына изменить точку зрения, хотя, несомненно, был бы рад видеть в Джавахарлале своего единомышленника.

Несмотря на занятость в Конгрессе и Законодательном собрании, Мотилал ухитрялся заниматься юридической консультацией, что служило единственным источником доходов семьи. Джавахарлал за работу в Конгрессе и муниципалитете не получал ни рупии. Заметив, что сына беспокоит вынужденное иждивенство, Мотилал убеждал его сосредоточиться только на общественной деятельности и решительно возражал против попыток Джавахарлала подыскать оплачиваемую работу.

Осенью 1925 года состояние здоровья Камалы резко ухудшилось: постоянная тревога за мужа, потеря преждевременно родившегося сына (мальчик прожил всего два дня) вызвали обострение легочного заболевания. Врачи настоятельно рекомендовали Джавахарлалу увезти жену в Швейцарию. Они уверяли, что высокогорный климат оказывает порой благотворное воздействие на больные легкие, да и швейцарские доктора считались тогда лучшими специалистами по таким заболеваниям.

Ни колебаний, ни сомнений у Джавахарлала не было. 1 марта 1926 года он, Камала и восьмилетняя Индира отплыли из Бомбея в Европу.