Текст книги "Неру"

Автор книги: Александр Горев

Соавторы: Владимир Зимянин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

После Неру на трибуну неторопливо поднялся Ганди. Делегаты замерли в ожидании: что скажет вождь, одобрит ли он выступление председателя?

– Предлагаю принять резолюцию, – просто, без приветствий сказал Ганди и зачитал: – «Конгресс во исполнение решения, принятого на сессии в Калькутте в прошлом году, заявляет, что слово „сварадж“ будет отныне означать „полную независимость“, и надеется, что все конгрессисты приложат энергичные усилия для достижения Индией полной независимости».

Зал взорвался овациями. Неру заранее знал об этой резолюции, но и он не смог сдержать счастливой улыбки.

31 декабря, когда часы пробили полночь и наступил 1930 год, делегаты проголосовали за резолюцию. Против нее выступили лишь десять-пятнадцать человек, представлявших правое крыло ИНК и левых экстремистов.

Теперь руководству Конгресса надлежало разработать план проведения кампании гражданскою неповиновения. Для начала решено было объявить 26 января Днем независимости Индии. Повсюду в этот день народ должен был дать клятву бороться за независимость своей страны.

Мотилал Неру в соответствии с решением лахорской сессии призвал всех конгрессистов – членов Законодательного собрания и провинциальных законодательных советов уйти со своих постов.

Первую половину января 1930 года Джавахарлал провел в родном Аллахабаде. В это время здесь проходила большая ежегодная ярмарка и индусский праздник «Магх Мела», которые ему запомнились еще с детских лет. К Гангу тянулись нескончаемые вереницы пилигримов. «Какой удивительной силой обладала эта вера, которая на протяжении тысячелетий приводила их и их предков из самых различных уголков Индии на берега Ганга, чтобы совершить омовение в его священных водах? – размышлял Джавахарлал, наблюдая за паломниками. – Не могут ли они направить часть этой громадной энергии на политическую и экономическую борьбу ради облегчения своей собственной участи? Или же умы их слишком заполнены религиозными преданиями и догмами, чтобы в них нашлось место каким-либо иным идеям?» И, зримо представив себе обстановку только что прошедшей лахорской сессии Конгресса, Джавахарлал уверенно отвечал себе: «Иные идеи уже проникли в их сознание, взбудоражив безмятежный покой веков».

Этот вывод для него как для политического деятеля был очень важен, поскольку он знал, что любой самой хорошей идее суждено остаться бестелесной мыслью, если она не будет воспринята народом и не станет его коллективной волей. Вывод Неру находил также довольно своеобразное подтверждение в стремительном росте его популярности среди простых людей. Оказалось, что паломники, прибывавшие в Аллахабад, интересовались не только святыми местами. Они стремились увидеть Джавахарлала, его дом – «Обитель радости». Люди хорошо усвоили политические лозунги Конгресса и целый день выкрикивали их наравне с приветствиями в адрес Джавахарлала. Крестьяне и ремесленники из окрестных деревень, пилигримы из далеких провинций Индии приходили к дому Неру, чтобы взглянуть на своего кумира. Они толпились на верандах, заглядывали в окна и двери дома и как могли изливали свою преданность человеку, который понял их страдания и нужду. Какой бы навязчивой ни казалась любовь этих обездоленных людей, нельзя было запретить им выражать ее – она являлась формой их пробудившегося социального сознания. Они ничего не требовали и не ждали от Неру. Они просто выражали ему благодарность за сочувствие к ним.

Неру трезво относился к себе и знал свои сильные и слабые стороны. Жизненный опыт подсказывал ему, что «популярность часто сопутствует совершенно неподходящим личностям и уж, конечно, отнюдь не является безошибочным показателем добродетели или ума». Чему же он был обязан своей популярностью? Может быть, выдающейся учености или добровольной отрешенности от прежней роскоши, способности жертвовать личным благополучием ради высокой цели? Сам Неру был далек от того, чтобы причислять себя к великим умам. Отрешение и жертвенность, столь почитаемые индийцами качества, тоже мало привлекали его, и он не хотел, чтобы его репутация основывалась на этом. К тому же Неру вовсе не считал жертвенным поступком то, что он посвятил себя борьбе за независимость Индии. Скорее отказ от этой борьбы был бы для него неоправданной жертвой. Конечно, слава не оставляла его равнодушным, хотя он никак не мог привыкнуть к ней. Она помогала ему влиять на умы людей. Но и люди «незаметно осуществляли тираническую власть надо мной, – рассуждал Неру, – ибо их доверие и любовь волновали сокровенные глубины моего существа и вызывали у меня эмоциональный отклик».

И все-таки публичные торжества, официальные церемонии, цветистые приветственные адреса, напыщенный вид некоторых ораторов вызывали у Неру «почти неудержимое желание засмеяться, высунуть язык или встать на голову, только чтобы шокировать это высокое собрание и посмотреть, какие у них будут лица». Что спасало Неру от трескучей навязчивой славы, так это его ироническое отношение к ней. Шутили по поводу популярности Джавахарлала и его близкие – жена, сестры, давая ему высокие титулы и называя его «Тиагамурти» («Воплощение жертвенности»).

Приближалось 26 января 1930 года, провозглашенное Конгрессом Днем независимости Индии. Над Джавахарлалом тяготел один вопрос: как начинать кампанию гражданского неповиновения? Лидеры ИНК ждали, что скажет Махатма. 18 января Рабиндранат Тагор спросил Ганди о его намерениях. Ганди ответил, что денно и нощно думает и не видит «никакого просветления в окружающей его темноте».

Празднование первого Дня независимости стихийно вылилось в сотни митингов и демонстраций в городах и селах Индии, во всех ее отдаленных уголках. Всюду индийцы давали клятву бороться за независимость. «Мы должны готовиться к борьбе путем прекращения, насколько это возможно, всех видов добровольного сотрудничества с английским правительством, а также должны готовиться к движению гражданского неповиновения, включая неуплату налогов, – звучали слова клятвы. – Мы убеждены, что стоит нам только прекратить добровольную помощь и выплату налогов, не прибегая к насилию даже в случаях провокации, как этот нечеловеческий режим будет обречен».

Наконец Махатму Ганди осенила мысль начать кампанию гражданского неповиновения с нарушения закона о соляной монополии. Поначалу это предложение несколько удивило Неру: как-то не сочетались соль и борьба за независимость. Правда, почти сразу Ганди выдвинул еще одиннадцать пунктов, сводившихся к требованию осуществления в стране незначительных реформ. Все это, по мысли Неру, были половинчатые меры, и они мало вдохновляли его, поскольку в вопросе о независимости страны он был максималистом. Но события развивались со стремительной быстротой, и политическая обстановка была малоподходящей для дискуссий.

Ганди уведомил вице-короля, что 11 марта 1931 года он начнет сатьяграху с нарушения закона о налоге на соль. В этот день, совершив утреннюю молитву, Ганди во главе семидесяти восьми своих последователей отправился из ашрама – обители на реке Сабармати в Данди, к побережью Арабского моря. Четырехсоткилометровый поход длился три недели. Махатма с мирным, но неустрашимым видом шагал во главе все увеличивающейся процессии. На его пути по обочинам дороги, преклонив колени в приветствии, стояли люди. Крестьяне заранее поливали пыльные дороги водой и усыпали их цветами. К морю подходила многотысячная безоружная армия сатьяграхистов. Всю ночь с 5 на 6 апреля они молились, а утром, в годовщину первой сатьяграхи 1919 года, Ганди, который, кстати, сам никогда не употреблял соли, ступил в море и, выйдя на берег, выпарил из морской воды символическую щепотку соли. После этого сотни тысяч индийцев по всей стране начали кустарно добывать соль, отказываясь покупать ее в магазинах.

В Аллахабаде собрались руководители ИНК, чтобы разработать тактику проведения «соляной сатьяграхи». Джавахарлал настаивал на необходимости дальнейшего развития кампании гражданского неповиновения путем перехода к бойкоту всех законоположений и указов вице-короля. «Нам не следует довольствоваться одним нарушением соляного закона. Мы должны помнить, что наша цель – полная независимость», – говорил он.

Власти решили защищать «законность» любой ценой. Начались повальные аресты. Для того чтобы выстоять и победить в этой борьбе, Конгрессу нужно было перестроить работу своих организаций в соответствии с требованиями политического момента: ввести железную дисциплину и, что самое главное, не дать возможности правительству обезглавить движение. ИНК наделяет Неру чрезвычайными полномочиями. Аналогичными полномочиями наделяются и председатели провинциальных комитетов ИНК, которых стали именовать конгрессистскими «диктаторами». Так называемый «диктатор» единолично действовал при условии, если невозможно было создать коллективный руководящий орган. Каждый такой «диктатор», как в условиях военного времени, должен был руководить борьбой до тех пор, пока его не арестуют, а затем назначить своего преемника. Все новые и новые «диктаторы» становились на место тех, кто выбывал из строя.

В течение марта – апреля Неру, забыв о сне и отдыхе, разъезжает по стране, выступает на митингах, организует массовое неповиновение властям. Только с 1 по 4 апреля он выступил на двадцати двух митингах, в которых приняло участие около двухсот тысяч человек. Он заботится о том, чтобы конгрессистские агитаторы доходчиво разъясняли крестьянам задачи национально-освободительной борьбы, призывает студентов принять участие в пропаганде лозунгов Конгресса, популяризирует опыт народного движения. «В Бомбее волонтеры ведут работу, которая должна вас заинтересовать, – советует он в письме молодежным организациям. – Группы волонтеров ходят по городу, останавливаются поочередно на улицах, трубят в рог, выкрикивают национальные лозунги, руководители групп произносят короткие речи. Все это длится не более десяти минут, после чего группы переходят на другие улицы. Такая тактика позволяет охватить до двухсот улиц в день. Можете себе представить, какое значение имеет такая пропаганда, особенно в бедных кварталах, где люди не читают газет».

Неру рекомендует местным комитетам ИНК, как лучше наладить добычу и продажу соли в различных районах страны, как проводить бойкот английских товаров, как осуществлять связь между конгрессистскими комитетами и центром, минуя правительственную почту; налаживает работу патриотической печати и выпуск листовок. «Тот, кто не с нами, тот против своей родины!» – заявляет он соотечественникам.

Вице-король Индии издавал один указ за другим, но многочисленные правительственные запреты только подталкивали индийцев к их нарушению. Кампания гражданского неповиновения расширялась. Сатьяграха как бы раскрыла героический дух народа. Особенно трогал Джавахарлала патриотический энтузиазм женщин. «Множество их вышло из своего домашнего затворничества, и, несмотря на отсутствие опыта в общественной деятельности, они бросились в самую гущу борьбы, – описывал Неру события тех дней. – Женщины полностью взяли в свои руки пикетирование магазинов, торгующих заграничными тканями и винами. Во всех городах происходили грандиозные демонстрации, в которых участвовали одни только женщины; вообще они занимали более непреклонную позицию, нежели мужчины. Женщины часто становились конгрессистскими „диктаторами“ в провинциях и на местах».

Сварупрани, мать Неру, обе его сестры и жена с необыкновенной энергией и решимостью включились в кампанию гражданского неповиновения в Аллахабаде. С утра до вечера под лучами обжигающего солнца они на демонстрациях и митингах разъясняли людям цели сатьяграхи. Камала неожиданно для всех проявила организаторские способности. Джавахарлал всегда думал, что он хорошо знает свою жену. Теперь же перед ним раскрылась еще одна Камала, бесстрашная и волевая женщина, способная повести за собой людей в пекло сражения.

Предвидя свой арест, Джавахарлал попросил Ганди занять председательский пост, а когда тот отказался, Мотилал согласился заменить сына.

Джавахарлал был арестован 14 апреля 1930 года на вокзале, когда он собирался ехать в Райпур, чтобы выступить там на конференции сатьяграхистов. Суд состоялся в тот же день прямо в тюрьме. Неру приговорили к шестимесячному заключению за нарушение закона о соляной монополии и отвезли в центральную тюрьму в Наини, поместив его в изолированный барак, прозванный «Куттагхар» («Собачья конура»).

Несмотря на то, что многие руководители ИНК уже находились в заключении, движение гражданского неповиновения ширилось, принимало все новые формы. Мирные выступления жителей Пешавара, воля которых не была сломлена даже огнем пулеметов, грандиозные забастовки и демонстрации в Бомбее, где полиция устроила массовые избиения людей, полицейские погромы на соляных варницах, на заводах в Калькутте – все эти события разжигали гнев народа; не было ни одной деревеньки, которая бы оказалась в стороне от общенациональной борьбы с колонизаторами.

Рассказывали, что вице-король лорд Ирвин был человеком глубоко религиозным и, прежде чем принять какое-либо решение, молился. Как-то после молитвы он, чтобы лишить конгрессистов возможности назначать очередных «диктаторов», объявил весь состав Рабочего комитета ИНК вне закона. Узнав о решении лорда Ирвина, Ганди, улыбнувшись, сказал: «Что за жалкий бог дал ему такой плохой совет?»

Колонизаторы обрушились на Конгресс, обвиняя его в диктаторских методах, шумно рекламируя при этом свою, западную демократию. Неру не мог представить себе более бесстыдного лицемерия: «Перед нами была Индия, управлявшаяся насильственными методами абсолютной диктатуры, действовавшей с помощью чрезвычайных указов, подавляя всякие гражданские свободы, и тем не менее наши правители вели елейные разговоры о демократии».

В ночь на 5 мая арестовали Ганди. Кампанией продолжал руководить Мотилал Неру, хотя врачи находили состояние его здоровья крайне неудовлетворительным: высокое кровяное давление, частые приступы астмы. Он нуждался в лечении и покое, а вместо этого, не обращая внимания на советы врачей, взвалил на себя всю тяжесть организаторской работы в Конгрессе. Партии, как никогда, был нужен сильный руководитель, и кто, как не Мотилал, привыкший повелевать, подходил на роль «диктатора»? Он распоряжался, приказывал, принимал решения, но никто не мог упрекнуть его в излишней жесткости. Его авторитет был непререкаем.

Еще в начале кампании гражданского неповиновения Мотилал, посоветовавшись с сыном и Ганди, передал свой дом в Аллахабаде в дар Индийскому национальному конгрессу. «Обитель радости» переименовали в «Сварадж Бхаван» – «Обитель независимости». Часть дома в дни сатьяграхи была превращена в больницу для индийцев, пострадавших в борьбе с колонизаторами. Для своей семьи Мотилал приобрел скромный дом поблизости, дав ему прежнее название «Ананд Бхаван».

Мотилала арестовали 30 июня 1930 года рано утром, когда он был еще в постели. Город спал, и тюремщики могли не опасаться возмущенной толпы. Мотилала привезли в тюрьму, где он встретился с сыном. Вскоре туда же доставили давнего друга семьи, секретаря Рабочего комитета Конгресса, доктора Саида Махмуда. В июле начался сезон дождей. Крыши в камерах протекали. Влажные испарения и тюремные запахи усугубляли страдания Мотилала от приступов удушья. Джавахарлал делал все возможное, чтобы хоть как-то облегчить участь больного отца.

В июле почти все видные лидеры ИНК уже находились в заключении, но гражданское неповиновение в стране продолжалось. Правительство, поначалу явно недооценивавшее организованность конгрессистской партии и ее влияние в массах, теперь было не прочь начать переговоры с руководителями ИНК. Лорд Ирвин выступил в роли миротворца, заговорил о необходимости «конференции круглого стола», созвать которую предполагалось в Лондоне. Нашлись и посредники из числа высокопоставленных индийцев, вызвавшихся примирить Конгресс с правительством. Это были причислявшие себя к либеральной партии Тедж Бахадур Сапру и М.Джайякар. Первый одно время был членом вице-королевского исполнительного совета, а второй являлся известным бомбейским адвокатом.

Сапру и Джайякар после консультаций с лордом Ирвином приехали в тюрьму в Иеравде, где содержался Ганди. Вождь конгрессистов встретил предложение «миротворцев» о начале переговоров благожелательно, но отказался принять какое-либо решение без согласования его с Мотилалом и Джавахарлалом Неру. Через неделю с письмом от Ганди «миротворцы» появились в тюрьме Наини. Два дня продолжались их беседы с отцом и сыном Неру. Споры, которые так ни к чему и не привели, только утомили и расстроили Мотилала. Оба Неру остались при мнении, что шансов на примирение Конгресса с правительством нет. Они отказались высказать свое отношение к предложению Сапру и Джайякара до тех пор, пока его не обсудит Рабочий комитет ИНК. В таком же духе Неру ответили и Ганди.

«Миротворцы» проявляли настойчивость, и 8 августа Сапру вновь посетил Неру, сообщив им, что вице-король не возражает против их свидания с Ганди, но что в просьбе о встрече с другими членами Рабочего комитета Конгресса им отказано. Мотилал все же добился того, чтобы к ним присоединился еще и Саид Махмуд. Все трое 10 августа специальным поездом были отправлены из тюрьмы Наини в Пуну. Власти остерегались возможных манифестаций, и поэтому поезд проносился мимо городов и поселков, останавливаясь лишь на безлюдных полустанках. По прибытии в иеравдскую тюрьму ни Мотилала, ни Джавахарлала в течение двух дней к Ганди не допускали: ждали приезда сюда Сапру и Джайякара, которым, как того хотели власти, надлежало присутствовать при беседах лидеров Конгресса.

Наконец утром 13 августа отцу и сыну Неру сообщили, что Ганди, Сапру и Джайякар ожидают их в тюремной канцелярии. Джавахарлал вместе с отцом заявили протест, согласившись разговаривать с «миротворцами» лишь после своей встречи с Ганди с глазу на глаз.

Правительство, не желая срыва переговоров, вынуждено было уступить.

Переговоры продолжались три дня и завершились 15 августа подписанием руководителями ИНК письма об условиях мира. «Индия должна получить право выхода из состава Британской империи, если она этого пожелает» – таково было основное требование конгрессистов. Руководство ИНК соглашалось приостановить движение гражданского неповиновения и принять участие в «конференции круглого стола» при условии освобождения из тюрем политических заключенных, отмены всех чрезвычайных указов вице-короля.

На обратном пути из Пуны в Наини узники видели на перронах толпы встречавших их людей. Громовые раскаты приветствий заглушали стук колес: народ, готовый продолжать борьбу, одобрял действия своих лидеров.

Мотилалу становилось все хуже. Он похудел и изменился до неузнаваемости. Тревожные заключения врачей вынудили правительство во избежание лишних осложнений пересмотреть судебный приговор. Сам же Мотилал противился, возмущался и даже послал вице-королю телеграмму, в которой писал, что не желает пользоваться особыми милостями властей. Тем не менее 8 сентября после десятинедельного заключения Мотилал был освобожден, а 14 октября по истечении срока наказания на свободу вышел и Джавахарлал.

Дома он застал одну Камалу, отец лечился в Муссури. Мать и сестра были с ним. Только в первые минуты встречи Камала проявила слабость: она не удержалась от слез.

Джавахарлал отвел всего полтора дня на пребывание в Аллахабаде. За это время он хотел успеть многое, а главное – провести заседание руководства отделения ИНК Соединенных провинций.

Приближались сроки сбора властями арендной платы в сельских районах. Джавахарлал пришел к выводу, что именно сейчас надо провести в рамках сатьяграхи кампанию неуплаты налогов. Собравшиеся члены комитета, в состав которого входила и Камала, поддержали его предложение. Было решено 19 октября созвать в Аллахабаде крестьянскую конференцию. Неру не мог не повидаться с родителями и с дочерью. Приехав в Муссури, Джавахарлал нашел, что отец выглядит несколько лучше. Мать долго не отходила от сына и, обняв его, пристально всматривалась в его глаза, будто пыталась прочитать в них все, что пережил он за это время. Счастье казалось полным: все члены семьи Неру за долгие годы снова собрались вместе. Вечером отец и сын тихо разговаривали. В этот момент Джавахарлал еще не знал, что такой беседы с отцом у него уже больше не будет. Это чувствовал, видимо, только сам Мотилал.

На следующий день он, сидя в шезлонге, с теплой грустью смотрел на любимого сына, как тот, счастливый и веселый, играл с дочерью, а потом, забавляясь, устроил торжественное шествие детей во главе с самой маленькой девочкой, которая несла в руке флажок Конгресса, и все вместе они увлеченно пели: «Пусть будет высоко наше знамя».

Время быстро промелькнуло, оставив в сердце Джавахарлала память о счастливых днях, проведенных с семьей в Муссури. 17 октября он с Камалой выехал в Аллахабад, чтобы успеть на созываемую там конференцию крестьян. Отец и остальные члены семьи должны были выехать туда на следующий день.

Обратный путь оказался на редкость беспокойным. В Дехра Дуне, Лакхнау и, наконец, Аллахабаде Джавахарлалу трижды вручали предписания одного и того же содержания: на основании параграфа 144 уголовно-процессуального кодекса ему запрещались публичные выступления. Естественно, Джавахарлал и не думал подчиняться этим предписаниям. 19 октября 1930 года Неру выступил с речью на конференции крестьян, призвав их начать кампанию неуплаты арендной платы и земельного налога. В этот же день он участвовал в митинге, организованном крестьянами окрестных деревень совместно с горожанами. В девятом часу вечера в полном изнеможении Джавахарлал и Камала возвращались домой, где их уже дожидались Мотилал и вся семья. Но почти у самого дома Неру арестовали и переправили через реку Джамну в Наини. Уже в пятый раз перед ним распахнулись тюремные ворота. За подстрекательство к мятежу Джавахарлал был приговорен к двум годам строгого тюремного заключения и дополнительно еще к пяти месяцам в случае неуплаты штрафа.

Как только убитая горем Камала принесла мрачную весть домой, Мотилал в негодовании стукнул кулаком по столу и заявил, что не намерен больше болеть. После этого заявления и впрямь произошло чудо: у него прекратилось кровохарканье, былым огнем зажглись волевые глаза, с поразившей всех энергией он взялся за организацию кампании протеста против ареста Джавахарлала. Он задумал приурочить массовые выступления к 14 ноября – дню рождения сына и успешно осуществил свое намерение. В этот день по всей Индии состоялись митинги, имя Неру звучало в устах миллионов индийцев.

Джавахарлал пробыл на свободе всего несколько дней, и его, разумеется, не радовала перспектива снова очутиться за тюремной решеткой. Но он успокаивал себя тем, что жертвует свободой не напрасно; начатая им кампания неуплаты налогов сместила центр борьбы в сельские районы, поскольку энтузиазм средних классов городского населения к этому времени уже заметно иссяк.

Тюрьма со всеми своими мерзостями и унижениями, иезуитской системой подавления личности все-таки не может лишить человека способности мыслить. Больше того, лишь умственная деятельность спасает человека от мучительно однообразных дней заключения. Неру добивается разрешения тюремной администрации на переписку с дочерью. Это прекрасная возможность для отца, годами оторванного от дочери, повлиять на ее духовный мир, поделиться знаниями. Неру давно вынашивал мысль в доступной и занимательной форме рассказать Индире о важнейших событиях мировой истории, волновавших его самого. Теперь ничто не помешает осуществить эти планы...

Стойкость индийцев перед любым наказанием раздражала правительство, и оно усиливало гонения и репрессии. Участились случаи телесных наказаний политических заключенных. Джавахарлал, Саид Махмуд и еще двое узников, хотя и не подвергались избиению, объявили в знак солидарности с другими заключенными трехдневную голодовку.

Первый день нового, 1931 года принес Джавахарлалу известие об аресте Камалы, которая заявила в тюрьме: «Я безмерно счастлива и горда тем, что следую по стопам своего мужа...»

Мотилал в это время находился в Калькутте. Узнав об аресте Камалы, после нескольких минут несвойственной ему растерянности он отказался от намерения выехать за границу на лечение и срочно возвратился в Аллахабад.

18 января Мотилал добился свидания с сыном. Джавахарлал не виделся с ним почти два месяца. Вид отца встревожил Неру. Лицо Мотилала отекло, он говорил, тяжело переводя дыхание. В сознании Джавахарлала впервые мелькнула страшная мысль, что он может потерять отца. Эта мысль потом не давала ему покоя ни днем, ни ночью: так трудно было представить себе мир без отца.

Сам Мотилал понимал, что обречен, но как мог бодрился и, улыбаясь, говорил сыну, что собирается прожить еще много лет.

По тому, как резко высказывался Мотилал в адрес Сапру и Джайякара, участников проходившей в это время в Лондоне первой «конференции круглого стола», было очевидно, что его взгляды во многом полевели. Джавахарлала радовали эти перемены в отце. Если бы ему еще не изменило здоровье!

За последние годы Конгресс под влиянием широких масс, вовлеченных в его ряды, склонялся к более радикальным методам борьбы. В Лондоне, конечно, понимали, что в случае прихода конгрессистов к власти представители народа имели бы в ИНК значительный вес и, без сомнения, начали бы выдвигать требования о социальных и экономических преобразованиях в стране. Такая перспектива тревожила и колонизаторов, и имущие классы Индии, которые, рядясь в популярные одежды индийского национализма, нашли «за круглым столом много общего с английским правительством». Обласкав индийских либералов, английское правительство призвало Конгресс последовать их примеру.

Нельзя сказать, что призывы из Лондона оставили равнодушными всех конгрессистов. В середине января 1931 года по этому вопросу даже созывалось специальное заседание Рабочего комитета ИНК. Мотилал, предчувствуя недоброе, собрался с силами и добился того, чтобы заседание проходило у него в доме. На предложение одного из членов Рабочего комитета приостановить движение гражданского неповиновения Мотилал гневно заявил, что «не пойдет на уступки, пока не будет достигнута общенациональная цель, и будет продолжать борьбу даже в одиночку». Благодаря бескомпромиссной позиции Мотилала комитет принял резолюцию, осуждающую соглашателей.

Приближалась первая годовщина Дня независимости – 26 января 1931 года. На многолюдных собраниях, состоявшихся во всех городах и поселках страны, принималась «Резолюция памяти участников борьбы». Демонстративно отказываясь от британского подданства и провозглашая себя свободными гражданами, участники митингов выражали благодарность сынам и дочерям Индии, принимавшим участие в великой борьбе за независимость, тем, кто страдал и жертвовал своей жизнью ради освобождения родины... Индийцы клялись продолжать борьбу до полной победы.

Правительство, не теряя надежды договориться с руководителями ИНК о прекращении сатьяграхи, распорядилось освободить из тюрем всех конгрессистских лидеров. Это распоряжение пришло в тюрьму Наини как раз 26 января. В тот самый день, когда Джавахарлал получил известие о том, что отец находится при смерти.

Дом наполнили родственники и товарищи отца. Все говорили шепотом. Мать словно тень ходила по комнатам, не находя себе места. Она провела много бессонных ночей у постели мужа и совершенно обессилела от горя к усталости.

Джавахарлал вошел в спальню отца. Мотилал ждал сына и, увидев его, с большим усилием оторвался от подушки, протянул дрожащие руки для объятия. Лицо Мотилала просветлело: он был счастлив тем, что перед смертью еще раз ему удалось увидеть бесконечно дорогого и любимого сына.

В Аллахабад спешили освобожденные из тюрем Камала и Ганди. Мотилал временами терял сознание и каждый раз, когда снова приходил в себя, беспокойно справлялся о приезде Ганди.

Поезд из Пуны прибыл в Аллахабад поздно ночью. Войдя к Мотилалу, Ганди какое-то время молча смотрел на умиравшего друга и соратника. Затем он тихо сказал:

– Если вы переживете этот кризис, мы обязательно завоюем независимость для нашей Индии.

– Нет, – с суровой предрешенностью ответил Мотилал, – мой конец близок. Мне уже не придется увидеть родину независимой. Но я знаю, что вы на пороге победы и скоро Индия станет свободной.

Врачи настаивали на перевозе Мотилала в больницу в Лакхнау. Он всячески противился, желая умереть дома, но потом согласился. Там, в Лакхнау, проснувшись утром 5 февраля, Мотилал вдруг почувствовал себя лучше, но счастливая надежда быстро угасла: уже к вечеру он не мог дышать без кислородных подушек. Всю ночь Джавахарлал просидел у изголовья отца и лишь под утро задремал, а когда очнулся, увидел, что в комнату проник первый луч солнца, озаривший непривычно спокойное лицо отца. Джавахарлал вздрогнул от нарушивших тишину рыданий матери.

Хоронили Мотилала Неру вечером на берегу Ганга. Носилки с его телом, обернутым трехцветным флагом Конгресса, водрузили на поленницу из сандаловых деревьев. Джавахарлал, выполняя последний сыновний долг, поднес к ней факел, и ярко вспыхнувшее пламя выхватило из темноты скорбные лица тысяч индийцев, стоявших по обоим берегам Ганга.