Текст книги "Меченый Маршал"

Автор книги: Александр Трубников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

3

Киево-Печерская Лавра, наши дни

В кабинете Наместника – так по традиции, ведущей начало еще с времен киевского князя Изяслава, сына Ярослава Мудрого, именовался настоятель старейшего православного монастыря – началось совещание. На нем присутствовали начальник службы безопасности Лавры, бывший полковник КГБ Николай Владимирович Шамарин, советник Наместника, монах Петр, и библиотекарь монастырского скриптория. Все трое были посвящены в тайну, связанную с похищением Плащаницы.

– Ну что у нас там? – кивнул Наместник в сторону Шамарина, после того, как они заняли места за столом.

– Три дня назад на виллу под Миланом неизвестными был совершен налет, – доложил Николай Владимирович, – в результате Сергей Ликаренко и Дмитрий Соларев бесследно исчезли. Все документы и компьютерные диски из дома пропали. Видимо, ловушка сработала, и если им не удалось чудом уйти – а Ликаренко парень изворотливый, и я не исключаю такую возможность, то они уже дают информацию.

– В общем, просрали мы это дело – Наместник в упор посмотрел на Шамарина, и всем присутствующим стало немного не по себе.

– Я бы так не сказал, Ваше преподобие, – твердо ответил Шамарин, – не сегодня-завтра мы узнаем, попались они или нет. Если те, кто совершил налет на виллу, будут и дальше копать по фирме «Лекан», значит Ликаренко и Соларев скрылись. Я считаю что в любом случае необходимо продолжить поиски. Ведь за день до налета мы получили информацию, ради которой нанимали Соларева. «Истинная реликвия» спрятана в могиле Бонифация де Монферрат.

– Ты что скажешь? – нахмурившись, спросил Наместник библиотекаря.

– Я переговорил с профессором, которого вы ко мне направили, Ваше преподобие, – библиотекарь был рад, что на сей раз гнев владыки пал не на него, – он рассказал, что Бонифаций Монферратский после завоевания крестоносцами Константинополя стал королем Фессалоник, и прожил в этом городе несколько лет. Он был убит болгарами в 1207 году и похоронен где-то в тех местах. Место погребения, судя по всему, находится в нынешних Салониках или их предместьях. Что интересно этот Бонифаций в Салониках построил часовню, посвященную Нерукотворному образу, и резиденцию имел с ней по соседству. Думаю, это все неспроста, и мы на правильном пути. Так что в Салоники нужно срочно направлять группу, в этой часовне, скорее всего, и спрятана реликвия.

– Посторонних к этому делу подпускать нельзя. Ты, – обратился Наместник к Шамарину, – выделишь пятерых ребят из своего охранного агентства. Ты, – продолжил он, повернувшись к библиотекарю, – ставь задачу историкам, которые полетят в Грецию, но лишку не сболтни. Я завтра же получу по своим каналам приглашение от тамошнего патриарха. Поедут делегацией по культурно-историческому обмену. За безопасность Николай Владимирович, отвечаешь лично. Могилу разыщете, вскроете. Все, что там найдется – в свинцовый контейнер и в Афины, передадите с рук на руки нашему атташе по культуре. Остальное – не ваша забота. Все. Все свободны. Будут новости – немедленно докладывать Петру в любое время дня и ночи.

Участники совещания с озабоченными лицами начали подниматься со своих мест. Колокол лаврской звонницы отбил два часа пополудни.

4

Оперативный центр Международной экологической организации, Франция, Южные Пиренеи, наши дни

Президент МЭО, Шарль-Анри Дефо закрылся в своем кабинете, дал распоряжение, чтобы его не соединяли ни с кем, кроме членов организационного комитета Бильдельбергского клуба, и вызвал на экран данные по украинцам, которых так блестяще упустила в Милане группа захвата.

Обычно спокойный и уравновешенный, на этот раз Дефо был выведен из себя. Оперативному дежурному, который сунулся с докладом под горячую руку, досталось на орехи, и он не хотел демонстрировать свой гнев окружающим, не без оснований полагая, что такие вспышки вызываются лишь неудачами и бессилием.

Операция, которая казалось, завершена, вступила в новую, совершенно неожиданную фазу. Объекты наблюдения бесследно исчезли из Милана, так что у аналитиков, которые в течение трех дней проводили подробнейший разбор ситуации, создалось впечатление, будто кто-то их предупредил. Все, что могло представлять интерес – содержимое компьютеров, компакт-диски, чипы памяти и документы исчезло из дому бесследно.

Прислуга и охрана, опрошенные оперативниками под видом полиции, также ничего внятного рассказать не смогли. По их словам, недели две назад их хозяин, сеньор Сержио, привез на виллу гостя, которому оборудовали кабинет, где он безвылазно просидел за компьютером до самого дня исчезновения.

Дефо отдавал себе отчет, что после похищения Плащаницы в Сидонскую Капеллу могут придти хорошо подготовленные люди. Но он не предполагал, что столкнется с профессионалами экстра-класса, да еще из Украины – государства с которым он до сих пор был знаком лишь по геополитическим аналитическим отчетам, в которых ему уделялось не больше двух абзацев.

Дефо щелчком мыши раскрыл фотографию первого объекта. Им оказался молодой человек, который вряд ли выделялся бы хоть чем-то на улице любого европейского города. Кредитная карта… банковский счет… мобильный телефон… паспорт. Все самое тривиальное, как и положено суперагенту. Прибыл он в Милан через Рим из Бангкока. Дефо собрался потребовать, чтобы группа информационного обеспечения провела оперативную проверку по Таиланду, но убедился, что это уже сделано. Юноша, оказывается, находился на острове Пхукет с рабочей визой и был там инструктором в Дайвинг-центре.

Непонятно, почему именно аквалангист был вызван для такого дела? Да еще работал на компьютере. Активность запросов явно показала, что надпись они все-таки нашли – его интересовал именно Монферрат. Дефо на всякий случай распорядился, чтобы из ближайшего центра МЭО, который располагался в Камбодже, на Пхукет направили оперативника, который бы выяснил на месте все детали.

Покончив с первым, он вызвал на экран данные по второму агенту, который имел труднопроизносимое славянское имя, и остолбенел. С цветного снимка иммиграционной анкеты на него смотрел тот самый русский мафиози, с которым он за несколько дней до операции столкнулся в лифте миланского отеля. Дефо напряг память, чтобы вызвать подробности, тем временем пересматривая данные, которые собрали его агенты. Благо этот сеньор Серж долгое время жил в Италии. Если и был он агентом, то, скорее всего, законсервированным или завербованным для обеспечения. Его фирма и в самом деле занималась экспортом одежды, а все подтасовки документов производились на территории Румынии или Болгарии, так что итальянские власти к ней никаких претензий не имели.

Дефо бегло проглядел заключение аналитического отдела по результатам активности запросов информации в интернете. Аналитики в один голос твердили, что заказчиком поисков была Киево-Печерская Лавра. Это в свою очередь позволяло ответить, откуда взялась информация по оставленному знаку – Лавра существовала с 11 века, и понять, почему в поисках участвуют именно украинцы. Детали головоломки одна за другой вставали на свои места и перед мысленным взором Дефо вставала полная картина.

Вздохнув про себя, и подумав, что теперь никуда не денешься – придется восполнять пробелы в образовании, Дефо распорядился подготовить ему пояснительную записку по Украине, и просмотрел свежую информацию.

Среди сотни незначащих фактов оказался один, достойный внимания. Несколько часов назад в Министерство культуры Греции поступил официальный запрос от правительства Украины. В это же утро патриарх Греко-православной церкви побывал на аудиенции у министра, и тот дал разрешение группе украинских археологов осуществить исследования средневековых храмов и крепостей в Салониках и прилегающих регионах.

– Салоники – удовлетворенно улыбнулся Дефо – похоже, началось. Ну, что же пусть ищут, а мы за ними внимательно проследим. Теперь мы знаем, с кем имеем дело, и не допустим ошибок.

Его рука потянулась к пульту, чтобы вызвать на связь старшего группы «Карл».

5

Герцогство афинское, замок Вази, 1263 г.

Отряд медленно втягивался в небольшое ущелье между холмами, за которым открывался вид на селение Вази. Рыцари, оруженосцы, сержанты и пехотинцы, которые воевали под рукой шевалье Дмитрия де Вази, возвращались с войны домой. При виде своей собственной «столицы», Дмитрий усмехнулся, вспоминая, как он впервые приехал сюда три года тому назад.

Тогда открывшийся вид на живописные окрестности еще не был украшен гордым силуэтом небольшого замка с высокой башней, окруженного ухоженными домами греческих крестьян, маслобойками и хозяйственными постройками.

На вершине холма стоял полуразрушенный донжон, который одним своим видом наводил на мысли о бренности бытия. Даже издалека было видно, что сама башня и ее окрестности давно пребывают в запустении.

С холма хорошо просматривалось морское побережье с перевернутыми для просушки и смоления рыбацкими лодками, разбросанными по песчаному пляжу, словно выброшенные на берег рыбы. Далее, почти у самой кромки горизонта виднелись очертания холмов. Там, как ему объяснил Ставрос, лежал самый большой остров греческого архипелага, который назывался Негропонте, и принадлежал венецианской династии Раванно, что недавно породнилась с ломбардцами Бароцци.

Тогда, три года назад их маленький отряд в Вази никто не ждал. После того, как они добрались до вершины пустынного холма, по распоряжению Дмитрия, один из бургундских рыцарей в сопровождении приосанившегося Ставроса, отправился в ближайшую деревню на поиски старшин. Дмитрий и оставшиеся с ним рыцари приступили к осмотру старой башни, в то время как оруженосцы, сержанты и слуги занялись установкой шатров и приготовлением обеда.

Солнце не успело скрыться за горизонтом, когда разведчики вернулись обратно, ведя за собой трех хмурых стариков-греков. Это были глава рыбацкой артели, деревенский старшина, и смотритель оливковых и тутовых рощ. Дмитрий, достаточно прослуживший в Константинополе, чтобы более или менее сносно разговаривать на языке ромеев, в разговоре с ними обошелся без переводчика, сразу же заслужив уважение у всех троих.

Старшины по привычке принялись причитать и жаловаться на свою злосчастную жизнь – все у них было плохо: и оливки в этом году не уродились, и рыба не ловится, девушки в деревнях некрасивые, а шелкопряд дает плохую и неровную нить. Стенания старшин на Дмитрия особого впечатления не произвели, и «новый сеньор», с подобающим его новому статусу безразличием распорядился, чтобы те доставили к утру провизии на два-три дня, прислали пятерых крестьян для исполнения обязанностей дворовых слуг, и отпустил их восвояси. Сам же отужинал у костра вместе с бургундцами, назначил ночные караулы, и отправился спать в специально приготовленный для него, как для сеньора, отдельный шатер.

Утро началось с громкой перебранки. За полотняным пологом множились вопли, которые, похоже, исторгало не меньше дюжины обитательниц гарема, обнаруживших в своих покоях пару дюжин мышей. Дмитрий вышел из шатра, и увидел, что недалеко от входа, не обращая внимания на пытающихся отвести их подальше от лагеря караульных, вопят всего двое – невозможный Ставрос, и высокий греческий священник с большим крючковатым носом, густыми бровями и бородой, местами черной, как смоль, а местами седой. По-видимому, это и был тот самый отец Дионисос.

– Жид, нехристь, вражье племя! Нечестивый сын нечестивых родителей! И как тебя геенна огненная не поглотила! – орал, брызгая слюной Дионисос. Судя по всему, с утра пораньше святой отец, словно оправдывая полученное при крещении имя, употребил изрядное количество вина.

Ставрос, нисколько не робея перед высоченным оппонентом, с энтузиазмом размахивал перед ним своим нательным крестом:

– Да ты ослеп? А это что? Нет, ты скажи это что? – внушительных размеров крест оказался в опасной близости от носа священника.

Не обращая внимания на явленный символ веры, Дионисос в ярости указал пальцем вниз, туда, где по его разумению находился гораздо более весомый аргумент:

– А ты не крест показывай, а лучше портки сними, чтобы все видели, что ты обрезан, словно сарацин! Сунешься в храм за причастием, прикажу служке кипятком штаны ошпарить, чтобы твое иудейское непотребство отвалилось!

Надо отдать должное Ставросу, удар ниже пояса он вынес стоически. Мало того, он сделал то, чего противник никак не ожидал, и вместо очередной порции воплей, вдруг спокойно и рассудительно произнес:

– А ты весь урожай оливок заложил в прошлом году венецианцам за полцены!

Заметив у шатра Дмитрия, пройдоха снова перешел на душераздирающий фальцет:

– Продал, иуда! За тридцать сребреников!

В свою очередь, заметив нового сеньора, Дионисос попытался ответить чинно и с достоинством:

– На полученные доходы храм был обновлен!

– Храм! – возопил Ставрос с такой силой, что у Дмитрия в ушах заложило, – этот мытарь с крестом свое подворье храмом называет! – Ставрос картинно подпрыгнул и, убедившись в том, что Дмитрий по-прежнему за ними наблюдает, саркастическим тоном судей израилевых продолжил, – дань за прошлый год не уплачена, господин, его высочество герцог в гневе, – после секундного размышления управляющий выложил свой последний и убийственный аргумент – слава Богу, новый сеньор приехал.

Присланные старшинами крестьяне, которые оказались невольными свидетелями перебранки, стояли, разинув рты от изумления. Было ясно, что сегодня же вечером услышанное разнесется по всем деревням, и авторитет Дионисоса сильно упадет. Последний, очевидно, осознав глубину вероломной натуры Ставроса, явил запоздалое благоразумие, и сделал попытку подойти поближе к новому господину, вытянув руку, чтобы его благословить.

Но если язык отлично слушался находящегося в изрядном подпитии святого отца, то ноги и руки, как это бывает скорее при употреблении медовых, чем виноградных вин, его, увы, подвели. Сделав в сторону Дмитрия несколько неуверенных шагов, духовный пастырь, споткнувшись на ровном месте, рухнул ниц, и растянулся на земле во весь свой немалый рост, повергнув Ставроса в состояние экстатического восторга.

– Проводите святого отца домой, – обратился Дмитрий с просьбой-приказом к одному из сержантов, который, вместе с остальными свидетелями перебранки, чуть не катался по земле от смеха, – он, наверное, устал после заутрени, или вообще всю ночь молился, – вызвав последней фразой чуть ли не рыдания у окружающих, – а ты, – обратился он к Ставросу, – если и вправду христианин, то будешь причащаться не в Вази, а в Фивах.

Осенние месяцы прошли в хозяйственных хлопотах. Через пару дней собранная из всех деревень артель привела в порядок, насколько это было вообще возможно, разоренный донжон, а дворовые слуги взяли на себя всю работу по дому.

Ставрос при этом проявил себя с самой лучшей стороны, ухитряясь на своем муле одновременно бывать в десяти местах. Казалось, будто хвост этого терпеливого и выносливого животного еще находился в одном поселении, в то время как его голова появлялась в другом. Способность управляющего торговаться до потери сознания по любому поводу, о которой местные жители подзабыли за время его отсутствия, вновь стала притчей во языцех. Крестьяне всей округи, у которых он собирал оброк и покупал продукты, были уверены, что Ставрос будет торговаться и на собственном смертном одре, а когда его душа попадет в ад (а куда еще ей попадать?), эта душа будет по любому поводу с чертями торговаться.

В первые недели Дмитрий, вживаясь в роль владетельного сеньора, пытался встревать в хозяйственные дела, но вскоре, убедился, что его вмешательство приносит лишь вред, и предоставил Ставросу полную свободу действий.

К тому времени как раз пришло время сбора оливок – урожай в том году выдался отменный. Две маслобойни работали, не переставая, днями и ночами. Прибывшие морем генуэзские купцы выкупили все масло, расплатившись наличными. При этом они были вынуждены дать в два раза больше той цены, которую предлагал в Фивах генуэзский консул – пройдоха Ставрос умудрился перессорить между собой всех покупателей, и всеми правдами и неправдами добился самой высокой цены.

Вырученная сумма и вправду значительно превысила ту, о которой говорил Ставрос Дмитрию в день их знакомства. Денег хватило и на уплату налога герцогу, и для возврата долга в Фивах, и для жалования немногочисленному войску.

Церковную десятину Дмитрий выплатил фиванскому командорству ордена Храма. Отец Дионисос, трудами и заботами Ставроса, теперь жил на одни лишь подаяния прихожан и не роскошествовал. Тем не менее, он получил из казны сеньора ощутимую сумму на новые иконы, и под пристальным вниманием все того же Ставроса был вынужден потратить все деньги и именно на новые иконы. Его прихожане были чрезвычайно рады и благодарили щедрого сеньора, о мыслях и чувствах самого Дионисоса остается только догадываться…

После того, как вся задолженная подать была в сопровождении ле Бона доставлена в герцогский замок, Дмитрий смог сосредоточиться на главном – подготовке воинов и укреплении своей резиденции.

Они с Хакенсборном объехали лен и его окрестности, после чего Дмитрий пришел к выводу, что выбор такого пожалования со стороны герцога и приора был далеко не случаен. Дорога, которая соединяла Фивы и Афины, а стало быть, Македонию, Северную Грецию и Пелопонесс, проходила по его землям как раз на том участке, где горы подходили к морю ближе всего, оставляя лишь узкую равнинную полосу. Кроме того, именно здесь, в нескольких милях от его донжона, остров Негропонте отделял от материка узкий пролив – так что владелец лена Вази держал под контролем не только сухопутный, но и морской путь северо-запада Греции.

Выяснив истинное положение дел, и утвердившись в своих владениях, Дмитрий уделил особое внимание отношениям со своими соседями.

Ближайшим владетелем оказался тот самый разжалованный капитан Бове с женой Мелисой, которого в день прибытия в Афины герцог так необычно наказал, навязав ему обесчещенную невесту с приданым в виде кольчужного фьефа. Познакомившись поближе с супружеской парой, Дмитрий убедился, что Мелиса, сама уроженка здешних мест и внебрачная дочь греческого архонта, отлично справляется с хозяйством.

Немного подумав, и посоветовавшись с герцогом, Дмитрий нанял бывшего капитана, поручив ему отбирать по деревням подростков, которые имеют способности к стрельбе из лука, и заниматься с ними. Бове с огромным удовольствием переехал в Вази, испросив средства (которые Ставрос выделил ему только через несколько дней препирательств и взаимных угроз), накупил у генуэзцев луков и стрел, и приступил к занятиям. При этом все свободное время счастливый супруг тратил на интрижки с симпатичными крестьянками.

Судя по всему, это вполне устраивало и его хозяйственную жену, которая, наняв себе в управляющие сорокалетнего красавца-грека, не тяготилась отсутствием разжалованного капитана в своей постели.

С северо-запада Вази граничил с фьефом братьев-госпитальеров. Сами братья в своем имении ни разу не появлялись, держали лишь нанятого на службу управляющего – пизанца, который приятельствовал со Ставросом.

Отец Дионисос, втайне мечтая возвратить себе благорасположение сеньора, и проведав, что Дмитрий выходец из Киева, все рвался к нему в духовники, и постоянно приглашал в свой храм на богослужение. Но Дмитрий, с одной стороны не желая иметь дел с вороватым пастырем, а с другой стараясь не разочаровать своих греческих подданных, прознавших, что их новый сеньор одной с ними веры, ссылаясь на сильную занятость, объезжал храм десятой дорогой.

Через полгода, уладив собственные дела, и оставив для охраны лена одного из рыцарей и нескольких сержантов, Дмитрий собрал всю свою «армию» и отправился в Фивы на сорокадневную вассальную службу.

Как и при императорском дворе в Константинополе, Дмитрий со своими людьми охранял замок, сопровождал Ги де ла Роша в поездках по стране, и участвовал в стычках с разбойниками, которых благодаря мудрой политике герцога, старавшегося не притеснять своих греческих подданных, становилось в окрестностях все меньше и меньше.

Частенько, даже слишком часто, если быть до конца откровенным, он возглавлял отряд, который сопровождал баронессу Анну в поисках древностей. Девушка получила отличное образование в бенедиктинском монастыре, знала латынь и греческий, была начитана, и разбиралась в античном искусстве. Идеалом ее, как выяснилось из продолжительных дорожных бесед, была византийская принцесса Анна Комнин, дочь императора Алексея, правившего в эпоху покорения Иерусалима крестоносным войском Годфруа Булонского.

Принцесса написала трактат, посвященный правлению ее отца. Он назывался «Алексиада» и был хорошо известен в кругах образованной морейской аристократии. Баронесса Анна представляла себя такой же просвещенной принцессой, и мечтала написать нечто подобное «Алексиаде», но не об императоре, а о заменившем ей отца «дядюшке Ги».

Отвечая на ее бесконечные вопросы, Дмитрий мало-помалу рассказал ей всю свою историю, упустив лишь подробности последней поездки. Анну завораживали рассказы о далеких северных городах, битвах и приключениях. Через некоторое время она заявила, что сразу же после того, как она завершит «Афинские хроники», сразу же усядется за «Диметриаду».

Прошло не так много времени, и Дмитрий начал ловить себя на том, что он все больше и больше рвется в охрану баронессы, и причина тому – желание видеть Анну.

Игра в недомолвки между молодыми людьми не могла продолжаться бесконечно. И вот однажды, когда Дмитрий сопровождал юную баронессу в очередной поездке, на этот раз в полуразрушенный храм Аполлона, куда они, оставив охрану у входа вошли вдвоем, это наконец произошло. При виде античной скульптуры, не скрывающей ни одной из подробностей прекрасного мужского тела, Дмитрий почувствовал, как тонкие пальчики, сжимавшие его локоть, непроизвольно дрогнули и крепко впились в рукав камизы.

Глаза их встретились и притянув к себе девушку Дмитрий впился в ее губы в долгом и страстном поцелуе, на который та ответила хоть и неумело, но с не меньшей страстью. Благо, их скрыла от свиты и охраны разрушенная стена.

В ту же ночь, рискуя навлечь на себя герцогский гнев, Дмитрий через окно пробрался в покои с нетерпением ожидавшей его Анны, и, как это было принято говорить у трубадуров: «Насладился божественным ароматом, сорвав чуть распустившийся бутон ее девичьей свежести». После этого, он пробирался к Анне всякий раз, когда это позволяли обстоятельства, с тревогой ожидая неизбежной развязки. Но герцог Ги, если и знал о происходящем между ним и Анной, внешне никак этого не показывал.

Когда же его вассальная служба подошла к концу, и шевалье де Вази вернулся в свои владения, то на следующий день он, выглянув из окна своей спартанской спальни, увидел, что к донжону приближается знакомая дорожная карета… Баронессе, оказывается, срочно понадобились какие-то мозаики, которые недавно отыскались в заброшенном античном городке неподалеку.

* * *

Дмитрий начал объезд лена Вази с оливковых рощ, которые росли между замком и деревней. Он приказал оседлать неброского дорожного коня, и, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, взял для охраны двух конных сержантов. Ставрос на своем неизменном муле из кожи вон лез, чтобы ехать рядом с господином. Он чуть ли не ежесекундно колотил бедное животное пятками в бока, при этом не переставая давать Дмитрию необходимые на его взгляд пояснения.

– Вот эти деревья – пищал толстячок – заложены двести лет назад, а эти – он махнул рукой на противоположную сторону дороги – все пятьсот, или даже шестьсот. Одна рощица, та, что поближе к деревне, господин, насчитывает всю тысячу. Но с нее толку мало, сир. Со старых деревьев мы собираем тридцать-сорок фунтов оливок. А самые плодовитые растут вон там, на солнечном холме. С них мы собираем и до ста пятидесяти фунтов. Сейчас как раз время сбора плодов, господин.

Дмитрий съехал с дороги чтобы получше все рассмотреть. Оливковая роща была на удивление хорошо ухожена. Земля между деревьями была тщательно прополота и выровнена, да и сами деревья, с аккуратно подрезанными ветками, радовали глаз. В глубине рощи Дмитрий заметил сборщиков-крестьян. Он дал команду сержантам оставаться в седле, а сам спешился, и, под непрекращающийся писк семенившего следом Ставроса, пошел в сторону мелькающих среди зелени крестьян.

После того, как Дмитрий и Ставрос появились в роще, крестьяне низким поклоном приветствовали своего господина, и с любопытством поглядывая на Дмитрия, с удвоенным усердием продолжили работу.

– Все крестьяне Вази лентяи и бездельники, – со знанием дела продолжал пояснения Ставрос, – ведь знают же прекрасно, что каждую оливку нужно снимать с ветки аккуратно, руками, чтобы не повредить кожицу, ан нет, все норовят, чтобы поскорее закончить работу, или палками их посбивать, или гребенками счесать. А ведь если кожицу повредить, то ягода наберет воды, и масло из нее выходит не такое чистое. Но я придумал, как с ними справиться. Ежели кого ловим с граблями или палками, так, стало быть, он или она, и получает своим инструментом по собственной спине. Дюжину ударов.

Ставрос, вдохновленный вниманием Дмитрия, разошелся не на шутку.

– И еще я вот что придумал, мой господин. Опытный сборщик за день вручную может собрать фунтов двести оливок, не больше. Так что я велю сторожам приглядывать, чтобы сборщики на месте не стояли, а сам каждый вечер принимаю все, что каждый работник собрал, на вес. Ежели больше, чем двести фунтов у кого выходит – стало быть, это и есть лентяй, и преступник. – Ставрос изобразил на лице приличествующее столь тяжким обвинениям негодование, и решительно закончил – его ловим, и наказываем. Еще не разу не ошибся. Жители селения думают, что я колдун.

Поняв, что несколько увлекся, Ставрос истово перекрестился и смачно сплюнул, обозначив свое отношение к столь отвратительному для доброго христианина подозрению.

В следующий момент Ставрос несся к ближайшему дереву, где на приставленной к стволу лестнице трудилась с корзиной за плечами молодая гречанка. Игнорируя довольно соблазнительные загорелые икры, толстячок несколько раз дернул ее за юбку, и, добившись внимания, начал что-то втолковывать. Его объяснения сопровождались бурной жестикуляцией и воплями. По всей вероятности неугомонный управляющий решил явить своему хозяину еще один наглядный урок по борьбе с нерадивыми крестьянами – класть, бездельница, а не швырять в корзину!

Дмитрий, которого изрядно забавляли картинки мирной жизни, позвал Ставроса. Он справедливо рассудил, что девушка, которая, как и все жители окрестных деревень, занималась сбором оливок с раннего детства, не нуждается в бесценных указаниях управляющего, который, похоже, в пылу рачительного отношения к оливкам хозяина, был готов орать на нее до самого заката.

Они продолжили путь и, по распоряжению Дмитрия, заехали в давильню, которая располагалась на окраине деревни. Маслобойка внутри напоминала водяную мельницу. Тяжелый жернов, который приводили в движение три дюжих работника, измельчал черные ягоды в коричневую кашу. Далее ее пересыпали с помощью больших деревянных лопат в квадратный каменный чан с отверстиями на дне, и придавливали тяжелым гнетом. Выдавленная масса собиралась в большие глиняные горшки, где ее отстаивали тридцать-сорок дней, чтобы осадить воду и кусочки мякоти. Полученное масло аккуратно сливали в большие широкогорлые амфоры.

Масло первого отжима шло для приготовления пищи, умащения тела и заживления ран. Мало того, в богатых домах его заправляли в светильники, а святые отцы использовали как основу для изготовления мира, которым помазывали на царство королей и императоров, а также применяли при крещении, рукоположении, конфирмации и соборовании.

Следующее помещение было сплошь уставлено заполненными до краев и запечатанными амфорами, которые готовились к отправке. Отсюда их на телегах перевозили на пристань и грузили на суда. Широкий проход посредине вел куда-то в глубину.

– А что там у нас, Ставрос? – скорее для порядку спросил Дмитрий.

Реакция управляющего оказалось совершенно неожиданной. Толстячок замялся, сбился со своего уверенного тона и, бегая взглядом по стенам, как-то неуверенно произнес:

– Да ничего особенного, господин, так, еще кое-какой инвентарь.

Сразу же почуяв неладное, Дмитрий движением руки отстранил Ставроса, который пытался перекрыть ему дорогу, и прошел вперед.

За складом, как выяснилось, располагался стена к стене еще один большой амбар. В одном конце его бурлили два медных котла с коконами, а в другом находилась какая-то невероятная машина, вся состоящая из кожаных ремней и деревянных колес. Машину приводил в движение флегматичный ослик, который под надзором мальчишки трусил по утрамбованному кругу, увлекая за собой деревянную балку. Это громоздкое устройство приводило в действие три станка, на которых девушки-мотальщицы накручивали шелковую нить.

Тяжелая рука в кожаной перчатке обрушилась на ухо управляющего, и тот с громким воплем отлетел к стене. Дмитрий, пребывая в ярости, отправил ему вслед ведро, полное оливковых отжимок.

– А знаешь ли ты, вражье племя, – прорычал он разъяренно, – что шелковое пряжение без соизволения его высочества герцога, нашего сюзерена, является нарушением вассальной присяги!

– Сир господин рыцарь, ваша светлость, – захныкал в ответ Ставрос. Встать он пока побоялся, и ограничился лишь тем, что сел, привалившись спиной к стене и прижимая рукой увеличивающееся на глазах ярко-красное ухо, – я, конечно, знаю, что мы должны все собранные коконы их высочеству на мануфактуры отвозить, да ведь мой благодетель, господин кастелян, дай ему бог здоровья и ласковую жену вместо той мегеры, которую даже герцогский палач боится, забирает за намотку десятину, за покраску четверть, и мало того, норовит не нить обратно вернуть, а сам генуэзцам все продать, и деньгами рассчитаться. А какие при этом они там с консулом цены устанавливают, сие одному только Господу нашему Иисусу Христу ведомо, да и то вряд ли, уж слишком они, консул и кастелян, хорошо умеют расчеты сводить. Вот и получаем мы, ваше сиятельство, дай бог половину того, что нам за наши труды праведные, богоугодные, причитается. А замок, ваше величество, – толстячок со страху не мелочился в титулах, – между прочим, в копеечку обходится. Да и доспехи ваши, и ваших доблестных воинов стоят столько, что говорить страшно. Да и свадьба ведь, ваше императорское величество, не за горами!

– Даже если я прикажу повесить тебя на воротах замка, или использовать как мишень для лучников, это не уменьшит моей вины, – снова прорычал Дмитрий, и попытался пнуть ловко увертывающегося Ставроса ногой, – ведь перед господином герцогом за все, что происходит в моем лене, отвечаю я, и только я! Если бы даже герцог Ги и посмотрел на это сквозь пальцы по отношению ко мне, в чем я, зная его нрав, сомневаюсь, то какой пример мы подадим остальным вассалам? Долго ли продержится герцогство Афинское, если каждый будет наживаться на казне и нарушать законы по своему усмотрению?