Текст книги "Меченый Маршал"

Автор книги: Александр Трубников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Во главе маленького отряда, он двигался по обезлюдевшей Акре. Многие христиане после возвращения флота, успели покинуть город, а мусульмане прятались в своих домах, с надеждой ожидая прихода единоверцев. Но, как выяснилось сразу же после того, как они выехали на набережную, желающие покинуть город еще оставались.

У причала была пришвартована орденская галера «Фалькон», вокруг которой собралась небольшая толпа, составленная, судя по нарядам, из достаточно состоятельных людей. Подойдя поближе, Дмитрий разглядел на сходнях в свете факелов ее капитана – брата Роджера де Блума, который, стоя на сходнях, с двумя солдатами за спиной, лично принимал у беженцев деньги, и только после этого допускал их на борт.

Дмитрий, оставаясь внешне невозмутимым, шепотом дал команду одному из тевтонцев, чтобы тот возглавил сержантов, и оцепил подступы к причалу, а сам, с Ансельмом, и еще двумя рыцарями, вынырнул из темноты, и предстал перед потерявшим дар речи предприимчивым капитаном.

– На колени – рявкнул Дмитрий. При этих словах толпа, оставшаяся на берегу охнула в один голос.

Де Блум, только что чванливо поглядывавший на мужчин, протягивающих ему мешочки с золотом, и раздевавший глазами поднимающихся по сходням благородных дам, увидев перед собой Меченого Маршала, сразу же потерял всю свою самоуверенность, и бухнулся перед Дмитрием на колени там, где стоял, чуть не свалившись при этом в воду.

– Ансельм, – Дмитрий сдерживал себя из последних сил, – с пятью сержантами на галеру. Подготовить веревку – две веревки, для капитана и помощника. После казни примешь командование. Посчитай, сколько осталось места на палубе и в трюме, поставь сильный караул на сходнях, и пропускай лишь женщин и детей. Как только все палубы будут заполнены, пойдете в Лимассол, а оттуда вернетесь так быстро, как сможете.

– Во имя Господа, брат – машинально ответил по уставу Ансельм, и в свою очередь, отдав ряд коротких команд сержантам, ринулся выполнять поручение.

Дмитрий, вытянул из ножен кинжал – мизерикордию, и разрезал фибулу на шее коленопреклоненного де Блума. Белый плащ с красным крестом медленно сполз с плеч, опустился в чернеющую воду, и скрылся в глубине.

– Братья гибнут у разбитых стен, чтобы дать возможность этим людям спастись, – сказал Дмитрий чуть не дрожа от ярости, – ты же торгуешь здесь тем, что тебе не принадлежит. Пользуясь своими правами, я изгоняю тебя из ордена, и, по законам военного времени, приговариваю к смерти за мародерство. Ты был хорошим моряком, бывший брат Роджер, умри достойно!

– Народу на набережной собралось слишком много, – прохрипел немного пришедший в себя мародер, – нужно же было как-то выбирать – вот я и размещал тех, кто в состоянии за себя заплатить, это справедливо.

Дмитрий, ничего не отвечая осужденному, повернулся и пошел в сторону оттесненной от сходней толпы. На мачте галеры со скрипом поднялась на блоках перекладина, на конце которой болталась петля. Два сержанта, по команде тевтонского рыцаря, скрутили руки де Блума за спиной, и поволокли его вверх по сходням, где поднималось на веревке извивающееся тело его помощника.

– Уплывут все, кого сможем взять, – обратился к замершим от страха горожанам Дмитрий, – но сначала – женщины и дети. Мамелюки здесь появятся только утром, так что времени на погрузку вполне достаточно. Денег не нужно, кто спасется, пожертвует Храму на Кипре, сколько сочтет возможным. Кто из мужчин раньше времени попробует прорваться – будет убит на месте.

В это время на набережной появился гонец, посланный де Севри. «Брат Ансельм – крикнул Дмитрий, после того как выслушал сержанта-госпитальера – мы возвращаемся в тампль. Выполни свой обет и спаси этих людей!» С этими словами он, и оставшиеся на берегу тевтонцы, более не вступая ни в какие разговоры с перепуганными горожанами, сняли оцепление, и растворились в освещенных многочисленными пожарами улицах.

Тампль – резиденция ордена, был самым укрепленным в городе замком. Он имел собственный выход к морю, и был огражден стеной не менее широкой и прочной, чем городская, а ворота его защищала высокая и мощная башня. Внутреннее пространство цитадели разделялось на три части. В первой находился дворец великого магистра, церковь, и дортуар с кельями братьев-рыцарей. Вторая включала казармы братьев-сержантов, и называлась подобно, городским предместьям – Бург. Третья, где все последние дни распоряжался Ставрос, имела прозвище Скотный двор, и включала хозяйственные постройки, а также жилища для слуг и работников.

Дмитрий протиснулся в чуть приоткрытые въездные ворота, и в первую очередь отправился в церковь, откуда доносились голоса братьев, исполнявших погребальную мессу. Он успел вовремя, потому что как раз в тот миг, когда он, осенив себя крестным знамением, зашел в центральный предел, тело великого магистра Гийома де Боже опускали в могилу, приготовленную прямо перед алтарем.

Под нестройный речитатив братьев-рыцарей, читавших «Отче наш», останки мессира засыпали каменистой землей, и водрузили сверху тяжелую каменную плиту. Более времени на отпевание у них не было. Близился рассвет, а вслед за солнцем, убедившись, что защитники покинули стены, в Акру должны были пожаловать мамелюки.

Разыскав на одной из башен маршала де Севри, Дмитрий рассказал о произошедшем в гавани, и отправился в Бург. Ему было приказано переформировывать подтягивающиеся в тампль отряды, и распределять их по стенам.

Заглянув на Скотный двор, он к своему глубокому изумлению, обнаружил там Ставроса, который важно обходил неровный строй горожан, которым ничего не оставалось делать, как укрываться от захватчиков в последнем оплоте христиан. Толстяк, который в буром тамплиерском плаще, из-под которого выглядывала короткая кольчуга, выглядел и вовсе как арбуз, что-то рассказывал, размахивая на ходу руками.

«Не иначе, как галеру на рейде для себя оставил брат драпиарий, уж слишком уверенно себя чувствует» – подумал Дмитрий. Но до рассвета оставалось не более часа, и времени перекинуться хотя бы парой слов с бывшим управляющим Вази, у Дмитрия не нашлось.

После вчерашней рубки в тампле собралось чуть более двухсот сержантов, и всего лишь семнадцать рыцарей. После короткого совещания все присутствующие подтвердили, что будут беспрекословно подчиняться де Севри, и выполнять все его распоряжения. Защитникам нужно было продержаться пару дней до прихода галер.

Братья заняли свои места у бойниц. Рассвело. Но враги не спешили входить в город. Мамелюки боялись защитников. Лишь после того, как церковный колокол прозвонил к обедне, в прилегающих кварталах засверкали шлемы мамелюкских солдат, Султан убедился, что защитники оставили город, и вскоре тампль был плотно окружен врагами.

Атака, на которую враги сподвиглись только к концу дня, была легко отбита. Узкие улицы города не пропустили осадные машины, а без таранов и катапульт атакующие схлынули обратно так же, как и набежали – быстро и шумно, оставив на мостовой несколько десятков убитых.

Ночь прошла спокойно, а утром под стенами города появилась небольшая группа знатных всадников, размахивающих белым флагом. Очевидно, султан Эссераф хотел предложить защитникам капитуляцию.

На переговоры отправился де Севри, оставив старшим в крепости Дмитрия. Тот с надвратной башни наблюдал за тем, как договаривающиеся стороны съехались посреди площади, погарцевали друг перед другом, а затем разъехались.

– Нам предлагают от имени султана достойные условия сдачи, – по возвращению поведал рыцарям де Севри, – нам позволят завести галеру в порт, и с оружием в руках погрузиться на нее вместе со всеми, кто сейчас находится в тампле. В заложники султан передает троюродного брата. После того, как тот прибудет в крепость, мы должны будем поднять над тамплем знамя, которое он принесет, а затем открыть ворота, и проследовать в гавань. Султан позаботится о безопасности братьев и мирян, пока мы не покинем Акру. Он поражен нашей храбростью и не желает больше продолжать бессмысленное кровопролитие.

Условия капитуляции были и вправду достойными. К вечеру братья полностью подготовились к выходу. Заложник прибыл в тампль, и до условленного часа осталось совсем немного. Дмитрий, помолившись над могилой де Боже, вышел из церкви, и собирался вскочить на коня, когда, расталкивая насмерть перепуганных женщин, сбившихся в кучу перед воротами, к нему подкатился Ставрос.

– Воля ваша господин, – пропищал толстяк, с трудом переводя дух, – только уж я лучше в подземелье отсижусь. Ежели что, то лодочку подошлете ночью к стене, а нет, так нет. Стар я. Жизнь к концу подходит, но все равно, быть зарезанным на улице, как баран почему-то не хочу. Не доверяю я мамелюкам.

– Не могу тебе приказывать, брат драпиарий, – ответил Меченый Маршал, и хлопнул по плечу своего бывшего управляющего, от чего тот чуть не сел на землю, – лодка будет ждать тебя во время намаза, а если не сможешь до нее добраться, то сдавайся в плен. Жив буду – выкуплю. Сам чую, что наша сдача добром не закончится, но и оставлять братьев и горожан на верную смерть мы с маршалом не хотим.

С этими словами Дмитрий дал команду поднимать на башне сарацинский флаг, и открывать ворота, а Ставрос, что было сил, припустил в сторону Бурга.

* * *

Эмир Бильбек проклинал эту войну, которая свалилась ему на голову в самый неподходящий момент. Если бы он знал, что им под страхом смерти запретят грабить местных жителей, то ограничился бы тем, что отправил по распоряжению султана в войско несколько воинов, а сам бы продолжал пощипывать пограничные деревни и городки, которые принадлежали монголам.

Мало того, его легким сирийским всадникам на быстрых лошадях, при осаде города не нашлось достойного применения. Стены штурмовали пехотинцы, а отбиваться от вылазок неверных приходилось египетской коннице султана, которая имела тяжелые доспехи.

Да и с фуражом становилось все хуже и хуже – собранные султаном пятнадцать тысяч воинов опустошили окрестные скотные дворы и амбары так, что там и крысам нечем оставалось поживиться. Вот и пришлось Бильбеку все эти бесконечные шесть недель, то нести караулы, патрулируя подходы к лагерю, то сопровождать посланников султана в Дамаск и обратно.

Но наконец-то Аллах смилостивился над ними, и направил камни огромных машин, в нужное место башни, которую прозвали «проклятой». Башня обрушилась, и открыла проход, достаточный для начала штурма. Правда, еще два дня после этого воины султана никак не могли овладеть городом. Эти ужасные рыцари-монахи, слава о которых испокон веку шла по всем странам ислама, смогли отбросить многократно превосходивших их по числу правоверных, и продержались еще целый день и ночь. Но теперь, слава Аллаху, они заперлись в своем монастыре, и путь в город был открыт.

Бильбека и его джигитов, озверевших от отсутствия поживы и скудости казенных рационов, ничто не могло сдержать от законного права наполнить свои карманы золотом жителей этого богатого города, и захватить красивых и дорогих рабынь. Правда, после взятия Триполи, в котором они тоже принимали участие, цены на живой товар очень упали. Христианская девочка, в возрасте пригодном к содержанию в гареме, стоила теперь в Каире всего один динар, против двух-трех, как это было несколько лет назад, а некастрированный раб и того меньше.

Как выяснилось, Аллах в этот раз был не на стороне Бильбека. К тому времени как его отряд ворвался в город, на улицах не оставалось добычи, кроме никому не нужных стариков и старух, а в кварталах неверных, из каждого дверного проема выглядывал ухмыляющийся соотечественник, показывая, что больше никому поживиться здесь не удастся. Грабить единоверцев было очень опасно. Узнав об этом молодой султан непременно выполнит свое обещание, и обезглавит любого, на кого ему пожалуются правоверные жители Акры, перенесшие бремя власти христиан и многодневную осаду.

Флаг, взметнувшийся над главной башней еще не сдавшейся цитадели, Бильбек заметил первым. Издав радостный крик, он указал на него саблей своим всадникам, и они, плотной группой ринулись в сторону сдавшейся крепости, надеясь, что хоть сейчас успеют к дележу добычи.

И вправду, ворота цитадели были широко распахнуты, и из них неплотной толпой вываливались христиане, среди которых было много девочек, девушек и молодых женщин. Несколько назарейских рыцарей, скачущих вслед за толпой, не смутили с ревом вылетевший из-за угла отряд разгоряченного эмира. В воздухе засвистели волосяные арканы, и тишину огласили женские крики.

Один из рыцарей в белом плаще с красным крестом, даже не обнажив свой меч, что-то возмущенно выкрикивая, подскакал к Бильбеку, который в это время упоенно приторачивал к седлу веревку, связав руки второй золотокудрой гурии, и попытался ему помешать. Не особо отвлекаясь от своего занятия, Бильбек, отмахнувшись в его сторону, снес дамасским клинком голову докучливого назарея, и как ни в чем не бывало, стал оглядываться по сторонам в поисках очередной жертвы.

При виде того, как обезглавленное тело их товарища валится на землю, остальные ринулись обратно в цитадель, и через несколько минут из каменной арки, ведущей от привратной площади в глубину крепости, с ревом вырвался отряд всадников в белых плащах, держащих наготове длинные кавалерийские мечи. Ошалевшие от легкой добычи джигиты Бильбека, не успев до конца осознать происходящее, посыпались на землю как горох, а сам их предводитель, который не успел встретить свою девятнадцатую осень, был перерублен почти пополам тамплиером, половина лица которого была изуродована страшным шрамом.

Визирь, Хоссам Эддин Ладин, которому Эссераф аль-Халил поручил обеспечивать безопасность защитников Акры, был готов вырвать всю свою бороду без остатка. Его воины пропустили отряд Бильбека к христианам, думая, что это делается по приказу султана, а когда опомнились, было поздно.

Тамплиеры, изрубив в капусту нападавших, снова заперлись в своей крепости, обезглавили заложника, а знамя султана изорвали на куски и выбросили наружу. После этого они еще несколько часов удерживали ворота, отражая атаки, а затем отошли в глубину крепости, заперлись в своей дальней, самой мощной башне, которую выстроил еще блистательный Салах ад-Дин, и потребовали аудиенции с султаном.

Визирь отлично понимал, что на такую аудиенцию ему нужно идти сразу же запасшись прочным шелковым шнурком – ведь благодаря этому бестолковому мальчишке Бильбеку, перемирие было нарушено по их вине. Но, будучи человеком, весьма искушенным в дворцовых интригах, он решил использовать свой последний шанс.

Препроводив парламентеров к Светлейшему, он оставил предводителя тамплиеров с двумя сопровождающими его рыцарями у входа в шатер, а сам зашел внутрь, и, почтительно приблизившись к султану, произнес:

– Светлейший! Неверные просят прощения за своих братьев, которые опять нарушили условия мира. Они просят у Вас милости и прощения.

– Милости? – молодой человек был в ярости, – после того как они нарушили клятву, и лишили жизни любимого брата, с которым я рос? Единственная милость, которой они от меня могут теперь дождаться – это легкая смерть. Обезглавить сейчас же.

Ожидавшие у входа без оружия де Севри с двумя госпитальерами, кипевшие от возмущения, и готовые высказать султану все, что они думали по этому поводу, неожиданно по команде вернувшегося визиря были схвачены стоящими у них за спиной телохранителями. Всех троих, заломив руки, поставили на колени, прозвучала короткая команда и почти одновременно, круша шейные позвонки, врезались в плоть кривые, тяжелые мечи. На белый речной песок, которым была усыпана площадка перед шатром, брызнули фонтаны крови.

Через несколько минут, визирь, с явным облегчением демонстрировал своему юному повелителю три коротко стриженые, бородатые головы, строго взиравшие остекленевшими глазами с золотых блюд, которые держали в руках нубийские рабы.

* * *

С нижнего этажа доносился беспрерывный стук и скрежет. Это мусульманские камнетесы, камень за камнем разбирали фундамент башни, в которой укрылись последние защитники Акры.

Гроза на море все не утихала, так что снующие между вернувшейся с Кипра галерой и берегом лодки успевали вывезти всего два-три десятка человек в день. С самого начала мамелюки попробовали разбить дверь, используя в качестве тарана большое оббитое железом бревно. Они достигли некоторого успеха и чуть не проникли внутрь. Но тамплиеры стояли насмерть, и потеряв около сотни человек, воины султана прекратили бесплодные лобовые атаки, позволив оборонявшимся плотно забаррикадировать двери.

Невзирая на приказ султана, который распорядился, чтобы никто из защитников башни не ушел живым, солдаты, которыми командовал визирь, ограничились постепенным разрушением башни, да обстрелом со стен шлюпок, которые увозили уцелевших горожан.

После гибели де Севри Дмитрий оказался старшим из братьев-рыцарей, и принял командование. Смертельно уставший за последние дни, он думал лишь о том, успеют ли все запертые в башне миряне спастись до того, как обрушатся стены.

Слава богу, башня стояла на самом берегу моря, и защищенный контрфорсом выход не простреливался со стен. Брат Ансельм выполнил приказ. Он, не обращая внимания на протесты Лимассольского командора загрузил галеру провиантом и вернулся к стенам павшего города. Разглядев единственную башню, над которой гордо развевался «Босеан» – черно-белое знамя Храма, он приплыл сюда на первой же шлюпке, и рассказал, что оставшиеся в Лимассоле братья, оспаривают друг у друга пост великого магистра и даже пытаются собрать для этого каждый свой капитул.

– Всех их назначал на посты в свое время мессир – выслушав рассказ, усмехнулся Дмитрий – те, что остались на Кипре – не воины, а фермеры и торговцы.

– Магистр Кипра со страхом ждет возвращения этой галеры, брат Дмитрий – ответил ему Ансельм – ведь тот из братьев высокого звания, кто вернется из Акры, непременно возглавит орден. Мессир, для Храма будет большой удачей, если великим магистром будете избраны вы.

– Нет, дорогой мой Ансельм, – отвечал Меченый Маршал, – три десятка лет назад в Константинополе я попросил у ордена убежище, и я его получил. Я поклялся отблагодарить орден, и отдал ему всю свою жизнь. Точнее почти всю – ведь я еще жив. И за это время Господь, милостью своей, не позволил мне увлечься внешней стороной титулов и радостью обычной человеческой любви. Я сделал для ордена столько, сколько мог. Я стал его частью. Но те, кто остался за стенами этой башни – это не орден Храма, и никогда им не станет, потому что Заморья у нас нет. Доставь мирян на Кипр, брат Ансельм, и оставайся таким же честным воином, каким был всегда. Брат де Фо очень стар, и я думаю, что Дому Скриптория вскоре понадобится новый магистр.

Более они не виделись. Через пару дней, когда внешняя стена начала пошатываться и понемногу с рывками и дрожью оседать, последний мирянин благополучно покинул башню. Удостоверившись, что шлюпка без помех достигла галеры, Дмитрий обратился к братьям, столпившимся в комнате и на лестнице.

– Мы все не успеем уйти, друзья – сказал он, взяв в руки шлем, и поправляя латы – еще час-другой, и башня обрушится, похоронив нас под обломками. Я не желаю погибнуть от камня, который расколет мою голову, как гнилой орех, и переломает кости. Тех, кто хочет отдать свою жизнь подороже, я жду у двери. Через полчаса начинаем вылазку.

Ни на кого не глядя, он перевернул большие песочные часы, спустился вниз по лестнице, и, вынув из ножен свой меч начал аккуратно править его бруском. Оглянувшись через некоторое время, он увидел, что рядом с ним готовятся к бою все уцелевшие рыцари. На лестнице и в проходе толпились сержанты.

Визирь, вызванный из покоев дворца во двор, наблюдал за башней, разрушение которой камнетесы предрекали с минуты на минуту. И в тот самый момент, когда волы, понуждаемые криками погонщиков, стали вытягивать из кладки очередной камень, произошло то, о чем потом долго вспоминали оставшиеся в живых свидетели, а имамы объявили, что воинам-монахам неверных помогает шайтан.

От сильного удара изнутри доски, которыми была заложена входная дверь, брызнули фонтаном наружу, и на насыпь, ведущую к башне, вынеслась сверкающая доспехами группа рыцарей-тамплиеров в развевающихся плащах, в несколько секунд заполнив все свободное пространство.

Все, кто в это время находился на насыпи, были перебиты во мгновение ока. Над павшим городом взметнулся клич «Босеан!», и отряд гвардии султана, который был наготове, чтобы после разрушения башни пойти в атаку, стал таять на глазах.

Вовремя ретировавшийся под защиту стен визирь дал команду немедленно собрать всех, кто способен держать в руках оружие. Скоро защитников башни теснило по насыпи не менее тысячи человек. В этот момент стонущие от натуги волы наконец-то вытянули из фундамента огромный камень. Башня подалась, накренилась, стала оседать, и через мгновение, которое для находящихся вокруг показалось вечностью, ее стены обрушились вниз, вздымая тучи пыли, и хороня под собой всех – христиан и мусульман, правых и виноватых, победителей и побежденных.

* * *

Несмотря на свою оборотистость, Ставрос так и не смог покинуть тампль до того, как мамелюки накинулись на защитников цитадели, и обложили их в большой башне. Но подземное убежище, по орденской традиции, было отлично укрыто и имело все необходимое для того, чтобы прожить хоть месяц, хоть два. Просторное подземелье имело выход в канализационную сеть, свой собственный колодец, запас еды, а кроме того, здесь был проход, который вел в хитро замаскированный простенок, оборудованный смотровыми щелями. Так что кроме всего прочего, несгибаемый толстячок мог еще и видеть, что происходит в стенах тампля.

Наблюдая за тем, как мамелюки подрывают фундамент, Ставрос ежеминутно возносил молитвы сначала Христу и Деве Марии, потом Яхве, а затем, на всякий случай и Аллаху, чтобы хоть кто-нибудь из них сжалился, и спас «господина барона». Так, несмотря на запрет, он не переставал все эти годы называть Дмитрия, не подозревая, что напоминая о Вази и Анне, доставляет тому душевную боль.

Прошло десять дней, которые показались Ставросу годом, и вот, в конце концов, грохот и содрогание падающих стен известили его о том, что все кончено.

Ставрос, давно приготовивший все необходимое, облачился в наряд, в котором мог сойти за мелкого сирийского писца или за лавочника-еврея, покинул свое убежище, и, стараясь не привлекать внимания, отправился к месту последнего боя.

К тому времени, как, протолкавшись сквозь толпу зевак, и невероятным образом проскользнув через цепь стражников, Ставрос оказался на месте трагедии, пыль которую подняла рухнувшая башня, немного улеглась, и теперь рабы растаскивали камни, высвобождая из-под обломков безжизненные, изуродованные тела.

Господина он отыскал очень быстро – он находился в первых рядах защитников, и большие камни его почти не задели. Трудно было определить, как он погиб – все его тело было сплошь залито кровью. Перевернув бездыханное тело лицом вверх, Ставрос не пытаясь сдерживать слез, принялся непослушными пальцами расстегивать доспехи.

Он отстегнул нагрудник, обнаружил под ним глубокую колотую рану, и продолжая всхлипывать, извлек из поясного мешочка маленький фруктовый нож, чтобы разрезать камизу, как вдруг ему в затылок уперся острый наконечник копья и хрипловатый, чуть насмешливый голос произнес: «Слава Аллаху, всемилостивому и милосердному! Это, пожалуй, единственный еврей, которого я никак не ожидал встретить именно здесь и именно сейчас!».