Текст книги "Дурная компания"
Автор книги: Александр Торин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
– Ты куришь? – с удивлением спросил я.
– Да, иногда много, – она странно скривила губы и затянулась.
– В Америке принят стерильный образ жизни, – я с увлечением развивал эту тему, которая давала возможность говорить, не притрагиваясь к тому, что тяжелым грузом лежало на сердце. – Курить нельзя, часто даже на улицах, зато у каждого дома полы застелены жуткими синтетическими коврами, с которых летит стекловата, и поэтому у них каждый второй болеет раком. Так что все скомпенсировано.
– В Европе почти все курят. – Я смотрел на ее рот, губы, которые я когда-то целовал, прислушивался к ее голосу и чувствовал, что растворяюсь в этой женщине, как когда-то, когда оплот социализма казался нерушимым и на дачном участке росли дикие цветы…
Мы шли мимо памятника Ленину. Вождь пролетариата с простертой вперед рукой, изрядно обгаженный не обладающими классовой мудростью птицами, скорее напоминал кургузого мужичка с Рижского рынка, пытающегося сбыть по кооперативным ценам свой товар. Было прохладно, дорожка, уходившая от станции, вела между домиками старых большевиков, мимо маленького мостика через речку, в которой переливались под черной водой водоросли, мимо высоких, заслоняющих небо елей, пруда, на котором на плоту катались дети, отталкиваясь ото дна длинными шестами, маленькой плотинки, в которой шумела, переливаясь, вода…
– Когда я была маленькой, мы сюда приходили ловить пескарей и купаться, а с цементной плотины прыгали, – сказала она.
Воздух уже пах осенью, запоздалые сыроежки тут и там торчали около лесной тропинки. Начинало вечереть.
– Странно, – она посмотрела на усыпанную желтыми листьями лесную опушку. – Папа катал нас на велосипеде, в домах играла музыка, и все казалось таким надежным, устойчивым. Мы убегали в лес играть в индейцев, помнишь, давным-давно шли такие романтические фильмы? Смуглые индейские девушки ходили с накрашенными губами, их непременно спасали от злодеев благородные мужчины, и справедливость всегда торжествовала. Мне иногда кажется, что все это было сном… По выходным в гости приходили соседи, мы разводили костер, жарили шашлыки. Родители разговаривали, смеялись, пили вино, и, казалось, эта жизнь никогда не закончится. А потом мы как-то незаметно начали взрослеть, научились тихо издеваться над программой новостей и вести конспекты по политической экономии. И вдруг заболел и умер папа, и тогда я поняла, что этот мир исчез навсегда.
Я обнял ее. Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на меня своими черными глазами, учащенно дыша.
– Я… – я запнулся, с трудом сдерживаясь и ощущая напряженные и дрожащие плечи, отзывающиеся на едва заметные прикосновенияя моих пальцев. – Ты знаешь, у тебя удивительные глаза, я в них будто тону. – Я поцеловал ее, с каждым мгновением все более теряя ощущение реальности. Странное, поглощающее до основания чувство неожиданно захватило меня, я парил в темном пространстве среди звезд, испытывая при этом нежность, желание всегда быть с ней и слышать, слышать это учащенное дыхание…
– А ты не умеешь целоваться, – смеясь, сказала она, потирая пальцем губу, и оттого показалась еще более прекрасной.
– Ничего себе, – я ощутил приступ ревности. – Мне этого еще никто не говорил!
– Я тебе говорю, – глаза ее смеялись, смотрели прямо в мои, и неожиданно взгляд ее изменился. – Пойдем быстрее.
Мы прошли мимо ветвящейся стены плюща, покрывавшей калитки и покосившийся забор, и оказались около ее дома. Откуда-то издалека тянуло сладковатым дымком, какой бывает от горящих осенних листьев. Она открыла дверь на скрипящую под ногами веранду. В углу спрятался старый диван с обтрепанными подушками, а на столе, покрытым вытертой клеенкой, стояла бутылка из-под молока с засохшими полевыми цветами.
– Поцелуй меня еще, – она смотрела на меня, чуть приоткрыв рот, и в ее глазах снова появился туман…
Я начал поцелуй, уже потеряв уверенность в правильности своих действий, но даже не успел задуматься об этом, как уже не видел никого, ничего, чувствуя только ее рядом, сжимая маленькие плечи, чувствуя дрожь, поднимающуюся в ее теле, упругую грудь и теряя сознание от происходящего. Она была прекрасна, таинственна, мудра, и желание то перетекало в нежность, то, ударив бумерангом, возвращалось обратно, заставляя сжимать зубы.
– Да, милый, да, – шептала она. Мы держали друг друга, и я все еще не мог поверить в происходящее, понимая, что никогда еще в жизни не был так счастлив. Веранда понемногу начинала сливаться с наступавшими сумерками. С улицы тянуло прохладой и влажностью, и неожиданно за окном застучали первые капли дождя.
– Я люблю тебя…
– Тсс… Молчи… – она приложила палец к губам. Ливень шумел, пахло мокрой листвой, но мы никак не могли встать и смотрели в глаза друг другу, время от времени осознавая свершившееся и начиная весело смеяться.
На перекрестке с визгом затормозила машина, и я вздрогнул от неожиданности.
– Осторожно. – Она затянулась и выпустила дым.
– Тебе не идет, когда ты куришь.
– Какая разница… – Она усмехнулась.
– Не говори так! Ты красивая.
– Была… Я совершенно обычная, немного уставшая женщина.
– Нет, для меня ты всегда останешься… – Я запнулся. – И потом, ты совершенно не изменилась.
– Правда? – Она горько улыбнулась. – Спасибо, комплименты ты делать не разучился.
– Прости меня. – Мне вдруг показалось, что прошедших лет не было.
– Никогда! – Она замкнулась и поежилась. – Ну, где здесь кормят этими вашими спагетти?
Мы зашли в ресторан. Чернявый мальчик в белом переднике бросился усаживать нас за стол, поставил на скатерть бутылку с зеленоватым маслом, корзинку с выпеченным хлебом. Она достала еще одну сигарету.
– Ты что делаешь, здесь запрещено курить!
– Что они у вас совсем с ума посходили? – пожала она плечами и спрятала пачку.
– Ты давно вышла замуж?
– Почти три года.
– Он тебя любит?
– Кажется, да. И потом, это не твое дело.
– Ты вытащила счастливый билет…
– Откуда ты только взялся на мою голову… – Она пристально посмотрела на меня. – Я уже тебя давно забыла, внушила себе, что это было сном. И вот ты опять нашелся… – Она прикрыла глаза ладонью.
– Не надо, – мне стало неловко. – Если ты хочешь, я сейчас встану и уйду, и ты меня больше не увидишь.
– Нет, – казалось, что она напугана. – Побудь со мной немного, -она прикрыла глаза. – У меня легкий приступ мазохизма.
– Хорошо, – волна эмоций захватила меня, и я снова был в этом дачном домике, и запах травы бил в лицо, и мы падали в пропасть, и по окнам стекали капли дождя, и верхушки елей едва виднелись в сиреневой пелене. Как хорошо было разговаривать с ней, когда только начинал говорить что-нибудь, а она с веселой иронией заканчивала за тебя фразу, и я застывал, совершенно не понимая, как она могла прочесть мои мысли. Она снова произносила вслух то, о чем только что думал, подмигивая своими длинными ресницами и смеясь хрипловатым голосом. И что-то накатывало из покрытого влажной темнотой сада огромной волной, подхватывающей нас обоих. Она замирала, глядя на меня, и только ее глаза надвигались, заслоняя все вокруг. Во дворе шумели мокрые листья, удары молнии освещали старую веранду, громыхал гром, и мы каждый раз испытывали странное чувство того, что мы как две половины одного целого, наконец нашедшие друг друга…
– Ваш заказ, – из колышащегося тумана воспоминаний неожиданно возник официант, немного похожий на молодую гориллу, и поставил перед нами дымящиеся тарелки с непривлекательной зеленоватой массой, из которой торчали редкие ломтики грязно-розового цвета. – Не желаете ли чего-либо еще?
– Спасибо… Принесите нам летний дождь, веранду и бутылку советского шампанского… – неожиданно вырвалось у меня.
– Прошу прощения? – На его лице с низко посаженным черепом и маленькими, вдавленными, черными как маслинки глазками, проскользнуло недоумение.
– Да нет, это я пошутил, – неожиданно я снова почувствовал, что горло сдавило и стало невозможно произносить слова.
– Понимаю, – он пристально посмотрел на меня, затем на мою спутницу, и вдруг лицо его потеплело и неожиданно приобрело неуловимые человеческие черты. – Наслаждайтесь обедом, – он улыбнулся. – Может быть, закажете десерт?
– Что с тобой? – она пристально посмотрела мне в лицо, рассеянно ковыряя вилкой зеленоватое пюре.
– Так, – я с трудом выдавил из себя окончание фразы, – одолели воспоминания.
– Какие?
– Ты знаешь, у нас в компании этот ресторан наверняка бы был назван "правильным". Ты знаешь, что такое правильные рубашки, брюки, носки, пояса, ботинки, магазины, города, рестораны и государства?
– Нет, при чем здесь рубашки? – она недоуменно взглянула на меня.
– У правильных рубашек сзади вешалочка и складочка, и горе тем, кто приходит в компанию без нее. У нас на входе стоит вице-президент и каждого входящего тщательно проверяет на предмет этой детали. Тех, кто пришел без складочки, отправляют чистить сортиры. А ресторан этот правильный, потому что официант похож на гориллу, но в то же время совершенно дресированный и очень вежливый. Иногда даже на человека становится похож и десерт предлагает, как в цирке… – Я понес какую-то бессвязную чушь, стараясь убежать от скрывающегося внутри холода.
Она весело засмеялась, впервые за все время, чуть наклонившись вперед и прикрыв губы ладонью.
– Все ты врешь, хочешь запутать меня. – Она испытующе взглянула мне в глаза. – О чем ты думал?
– Тебя не проведешь, – мне стало жутко и я понял, что врать ей не могу. – Я думал о тенях, которые приходят ночами в темноте. Знаешь, когда лежишь с открытыми глазами и призраки как черные бабочки роятся вокруг.
– Это мне очень хорошо знакомо… – Глаза ее погрустнели, и в уголках губ появилась горькая складка. – Ну что ты за человек такой? Мы с тобой какие-нибудь двадцать минут вместе, а кажется, что прошла целая вечность.
– Ты помнишь тогда, когда мы познакомились, нам в первый же вечер показалось, что мы знакомы уже много лет…
– Прекрасно помню. Ты перевернул мне всю душу, сумасшедший, негодяй! Скажи, ну быстро, не отпирайся, – глаза ее загорелись, и она нервным движением неожиданно крепко схватила меня за руку, – у тебя хоть раз потом что-нибудь подобное было? Отвечай! Я требую!
– Нет, никогда. – То, что она только что сказала, преследовало меня год за годом ночами, не давая спать, заставляя задыхаться, хватая воздух ртом, и я почувствовал, что комок снова поднимается изнутри и сдавливает горло, – Я люблю тебя.
– Запоздалое признание, – она усмехнулась той своей удивительной горькой и немного циничной улыбкой, которая всегда так волновала меня.
– Прости меня, – я взял ее за руку.
– Поздно. – Она бросила вилку. – Ужасно хочется курить. Эта ваша вермишель по-американски действительно жуткая гадость… Пойдем отсюда.
Мы вышли на улицу, и она жадно затянулась. Мы молчали. Высокие, освещенные солнцем пальмы медленно колыхались, цементные застекленные кубы немигающим взглядом смотрели на нас узкими глазницами одинаковых окон. Над самыми крышами домов с ревом заходили на посадку самолеты. У светофора, молчаливо подперев лицо кулаком, сидел на тротуаре пожилой негр в лохмотьях. Он думал о своем, уставившись в одну точку на сером асфальте и прислушиваясь к шороху проносящихся мимо шин.
От пейзажа веяло пустотой и потерянностью, словно не люди жили в этом городе, ставшем легендой и символом инженеров всего мира, а автоматы, механическими движениями совершавшие свои жизненные функции в перерывах между работой в одинаковых освещенных ровным светом и кондиционированных помещениях, заполненных тускло светящимися экранами. Они поднимали глаза, вращая механическими шарнирами шеи, скрипя поднимались, съедали зеленоватую массу, безжизненно улыбаясь, и снова возвращались в свои здания. Здания… Я совершенно забыл про Пусика, о том, что меня искал Андрей, и внутренне сжался, представив себе предстоящий скандал, холодные и издевательские глаза Бориса, фыркающего от возмущения Андрея и злющего, с белым от ярости лицом Леонида.
"Мне нужно срочно бежать на стенд, меня могут искать," – с холодком внутри хотел крикнуть я, но не смог. Я смотрел на ее замкнувшееся лицо, длинные ресницы, губы, нервными движениями выпускающие дым.
– Я люблю тебя, – я обнял ее за плечи и поцеловал. Она замерла от неожиданности. Ее сухие, немного обветренные губы были чужими и безжизненными.
– Не надо, – она снова затянулась сигаретой, – нам еще только не хватало мелодраматических сцен.
– Я люблю тебя, – я посмотрел ей в глаза и увидел, что ее зрачки расширились.
– Я не могу… – Она остановилась. – Чего ты хочешь?
Не знаю. Просто…
– Ты… – Она задохнулась. – Когда ты ушел, я помню эти длинные дни, ночи. Вечера, одна в тишине, так что барабанные перепонки могут разорваться.
– Девочка, – я прикоснулся к ее щеке, – я просто хочу еще немного посмотреть на тебя после всех этих лет. Я ужасно по тебе соскучился.
– Ты хотя бы понимаешь, что теперь все кончено? Все, что бы ты ни делал и ни говорил. Ты можешь понять, что ничего уже не вернуть, как не вернуть мертвого из могилы, как бы ты ни любил его? – Она махнула рукой и отвернулась.
Ее слова резали сердце, я понимал, что она права, но дремавшее внутри чувство уже вернулось и вспыхнуло как костер, политый керосином. Я хотел быть с ней каждую секунду, держать ее руку и разговаривать, и слышать только этот хрипловатый голос, и целовать эти губы.
– К твоему сведению, я сегодня вечером улетаю…– голос ее упал. -Мы с мужем едем отдыхать в Венецию.
– Нет! Останься хотя бы еще на день!
– Поздно, дорогой. Я уже несколько дней здесь. И потом меня ждут…
– Если бы я только знал! Не уезжай! Я не могу без тебя. – Я понимал, что это звучит глупо.
– И что дальше? Ты, может быть, уйдешь от семьи, от своего ребенка? Поздно… – Она снова закурила.
– Не кури так много, ты отравишь себя!
– Обычно я курю меньше.
– Я не знаю, как дальше жить.
– Это пройдет. И жить ты сможешь, как и раньше…. Мог ведь все эти годы и ничего, даже посвежел. Лучше проводи меня, – она поежилась. -Прошлого не вернешь. Расскажи мне о себе.
– Да и рассказывать особенно нечего. Рубашка у меня правильная, со складочкой, чтобы не выделяться. Работаю, преодолевая отвращение, неинтересно… Зарабатываю деньги, чтобы прокормить семью. Продаю душу дьяволу, вернее дьяволам. Их у нас много, некоторые злые, некоторые глуповатые, есть сволочные, даже сумасшедшие. Изучаю жизнь в аду, анализирую…
– Не смей, – она поморщилась, – это плохо кончится, я же тебя знаю. Ты или запьешь от тоски или просто заболеешь и выйдешь из игры. Неужели тебе некуда уйти?
– Вид на жительство, не забывай… Да нет, уйти, может быть, и можно, но некуда. В общем-то всюду примерно одно и то же…
Мы зашли в холл гостиницы, с пола до потолка уставленный зеркалами. Наши фигуры шли сбоку, отражались в потолке и мелькали где-то впереди.
– Посмотри, – я показал ей на зеркальные стены. – Вот если бы можно было так раздвоиться, как в этих зеркалах. Тогда один вернулся бы вечером домой и выпил рюмку водки, другая села бы на самолет и улетела в Париж. А нашим отражениям можно было бы взяться за руки и раствориться в пространстве.
– За свои ошибки нужно уметь расплачиваться, милый. – Она время от
времени испуганно посматривала на меня.
Мы зашли в лифт и впервые остались наедине. Она закрыла глаза и уронила голову мне на грудь. В тускло освещенном коридоре пахло химией и одинаковые ряды дверей с золотыми номерами тянулись вдаль. Она открыла одну из них. Щелкнул электронный замок, и я увидел стерильный номер с эстампами на стенах и хрустальной пепельницей на столе.
– Нравится? – Голос ее дрогнул. Она указала на картинку, изображающую стилизованную вазу с цветами, бросила на стол какие-то бумажки, которые держала в руке, и подошла к окну. За занавеской шумела улица, по ней катились полированные автомобили, в которых сидели одинаковые люди в белых рубашках с цветными галстуками. Рука ее схватила край занавеси и судорожно скомкала ее. Я подошел ближе. С ее длинных ресниц скатывались слезы и беззвучно текли вниз по щекам.
– Не надо, я тебя прошу… – я обнял ее.
– Представь себе эту пустоту… – Ее голос дрожал. – Я сяду в самолет, внизу огромный океан, я прилечу домой, он меня встретит, я соберу бессмысленные чемоданы, и мы поедем по аккуратным сельским дорогам мимо полей и вылизанных домиков, заросших цветами…
– Не надо, прошу тебя. – Я начал гладить ее волосы, – мне надо было сразу же убежать от тебя. Подумай обо всем плохом, что я сделал тебе. К тому же я устал, ношу строгие темные носки и темно-синие брюки, пью водку, курю, вечерами напиваюсь крепкого кофе, ночью храплю, утром у меня совершенно помятый и обрюзгший вид.
– Идиот! – она вырвалась, и на лице ее появилась злость. – Неужели ты думаешь, что я простила тебя?
– Конечно нет, наоборот… Все, что ты тогда пережила, со временем пропало, ушло глубоко внутрь, а теперь медленно, как дрожжи, начинает вспухать и вылезать наружу.
– Ты дьявол… – Она отшатнулась. – Я сейчас думала об этом именно такими словами.
– Я чувствовал все, что происходит с тобой, хочешь я тебе расскажу? Холодные промозглые вечера, темные коридоры, отчаяние, ты смотрелась в зеркало… Помнишь эту тусклую лампочку в твоем коридоре? Напротив вешалки и старого зеркала.
– Прекрати, мне страшно! – Она вскрикнула и схватила меня за руку холодными пальцами.
– Я люблю тебя, – я прижал ее подрагивающие плечи к себе. – Ты помнишь…
– как мы тогда ехали в электричке… – неожиданно закончила она за меня с легким оттенком иронии.
– Ведьма, читающая чужие мысли! – Я вздрогнул. – Где твоя метла?
– В Париже, я…
– Сюда прилетела на самолете… – игриво сказал я за нее. Ее мысли, казалось, сами возникают у меня в голове. Она посмотрела на меня странным, немного затуманенным взглядом, от которого пробежал холодок по спине и появилось ощущение, что мое тело отрывается от пола. Я как будто смотрел на себя ее глазами, и все чувства, горечь, боль, напряжение и желание, растущее в ней, передавались мне и пульсировали в крови.
– Что с нами происходит? – Она, похоже, чувствовала то же самое. – Я больше не могу…– Она закрыла глаза, и мы уже не принадлежали себе, словно какая-то посторонняя сила тянула нас друг к другу.
Я снова чувствовал и познавал эту женщину, легкий аромат духов, ее горячее дыхание, стоны, дрожащие веки и волосы, ускользающие из моих рук. Окружающее перестало существовать, казалось, прошлое и будущее исчезли, слившись в одну точку и остановив мелькание времени.
– У меня опять это чувство, как будто мы всегда были вместе. – Голос ее был медленным и немного отрешенным. – Ты что-нибудь понимаешь?
Мы лежали рядом. Все казалось нереальным, будто происходящим ранним утром, когда только начинаешь просыпаться и вспоминаешь только что увиденный сон. Сон этот, еще разноцветный и выпуклый, захватывает воображение, в него хочется вернуться, и еще несколько минут он кажется не менее реальным, чем прожитый вчера день. А потом он начинает ускользать, и чем больше боишься его потерять, тем быстрее и безжалостнее он рассеивается в утреннем свете.
– Я люблю тебя. – Я смотрел на нее, еще более желанную и недоступную чем раньше.
– Ты знаешь, как нам жить дальше?
– Нет.
– И я не знаю… Прости, я закурю. – Она привстала с постели и, прикрывшись простыней, потянулась за сигаретами.
– Я знаю только одно: я не смогу больше без тебя. Ты все эти годы не отпускала меня, то виделась во сне, то мерещилась на улице. Хочешь послушать? Однажды, когда я уже давно уехал, мне приснилось, что я иду по незнакомому городу, темному и холодному, в окнах тускло светятся лампочки, я потерялся и не знаю, что делать дальше. И вдруг, пройдя в кромешной тьме по какому-то переулку, я с удивлением обнаруживаю, что стою около твоего подъезда. И так хочется позвонить в дверь, увидеть тебя, сказать тебе все, но я боюсь… И я стою и представляю, что ты каждый день проходишь здесь по улице, берешься за эту дверь… А однажды, уже наяву, на залитой ярким светом улице, я увидел женщину, похожую на тебя, только уже пожилую, и как ребенок пытался себя убедить, что это ты, прилетевшая из будущего. Или вот еще история: как-то в гостях у знакомых я увидел альбом с видами Москвы, начал его просматривать и вдруг наткнулся на фотографию, на которой был виден угол твоего дома. Даже твои окна были видны, только снято издалека. Фотографии были недавние, и я начал вглядываться, мне показалось, что в одном из окон кто-то стоит. Весь вечер с этим альбомом не мог расстаться, надо мной кто-то даже пошутил: "Вот, мол, как его ностальгия заела…"
– Мне пора улетать, – вдруг испуганно сказала она, обнаженная вскочив с кровати, грудь ее колыхалась. Она судорожно начала запихивать в чемодан вещи и пытаться его закрыть.
– Ну помоги, что же ты лежишь? – Она начала натягивать на себя платье.
Мы бегом выбежали из номера, и я помчался за машиной, стоявшей неподалеку. В темном салоне пахло пластмассой.
"Господи, – вдруг подумал я. – Сегодня утром я ехал в этой машине один, а тем же вечером жизнь перевернулась, но я везу ее в аэропорт и, может быть, больше никогда не увижу!"
Одинокая, маленькая фигурка с развевающимися волосами стояла на улице рядом с чемоданом, освещенная вечерними фонарями. Лицо ее было замкнутым и уставшим. Она откинулась на сиденье и закурила.
– Ты убьешь себя этими сигаретами.
– Это только сегодня… Впрочем спасибо, я буду бросать.
Мы молчали, светилась зеленоватым цветом приборная доска, и шуршали, постукивая по дорожным швам, шины. Огни встречных машин пробегали по нашим лицам, как лучи прожекторов, ощупывающие пограничную полосу и выхватывающие из мрака песок и черные кусты.
– Ты знаешь, сегодня я…
– Тсс… Молчи… – сказала она таинственным голосом, словно пришедшим из далекого прошлого, и приложила палец к губам. – Не надо слов. Лучше давай читать мысли.
Аэропорт накатился на нас сверкающей громадой, и все смешалось, она плакала, я кусал губы, чемодан уплыл по транспортеру в открытую черную пасть. Ей пора уже было убегать на посадку, мы держались за руки.
– Прощай, – она сжала мою ладонь. – У меня такое чувство, что мы еще когда-нибудь встретимся.
– Я буду думать о тебе каждую секунду, может быть ты что-нибудь почувствуешь…
– Я тоже буду думать о тебе. О Боже… – Она кинулась порывистым движением в холл за барьер, обернулась, и глаза ее отчаянно сверкнули, навсегда отпечатавшись в памяти, как фотография.
Я спустился в гараж, покачиваясь и ощущая сосущую пустоту в груди. Она забыла сигареты. Полупустая мягкая пачка лежала на сиденье, мои руки дрожали. Ревели взлетающие самолеты, долина погружалась в ночь. Мерцающие огни расплывались перед глазами от слез, я гнал машину по автостраде, еще не понимая и не веря в происшедшее.
Дома было темно, и все уже спали. Я подошел к ребенку. Он безмятежно раскинулся на кроватке, сладко сопя и поднимая брови. "Что же тебя ждет в этой жизни, малыш? – подумал я с горечью и вспомнил, что называл так ее. -Она уже летит где-нибудь над ночным океаном, а внизу крохотными свечками горят одинокие корабли, потерянные в черной мгле", – понял я…
Компания Пусика была освещена ранними лучами солнца, ласкового и чуть розоватого, пробивающегося через клочья утреннего тумана. Черные, навевающие тоску стекла нависали над зеленой лужайкой. "У нее уже вечер, – думал я, поднимаясь по лестнице. – А здесь ничего не изменилось, да и не могло измениться"
– Ты куда пропал вчера? Ты что себе позволяешь? – Андрей с надутыми красными щеками возмущенно пыхтел, выпятив глаза. – Теперь будешь отвечать по всей строгости! – он возмущенно покачал головой. – Иди срочно к Леониду объясняйся! Заказчики тебя ждали, я уже не говорю о том, что после обеда Ефим приехал, спрашивал о тебе. Да за такое тебя уволить мало!
– Я был на конференции, слушал доклады, – спокойно соврал я.
– Какой еще к черту конференции? – Андрей сверкнул глазами и сделал резкое движение руками. – Ты что, сюда приехал по конференциям расхаживать? – зашипел он.
– Знаешь, я тебе кое-что скажу. Идите к чертовой матери вы все вместе с вашими схемами, заказчиками, Леонидом, Борисом и дисциплиной! – зарычал я. – Я вас не устраиваю, пожалуйста, я завтра же уйду и никогда вас не увижу! – "Если бы она меня видела", – подумал я вдруг.
– Как ты смеешь? – начал он и вдруг осекся, с недоумением посмотрев на меня. – Да нет, собственно ничего страшного не произошло, – он пожал плечами, – Чего ты кричишь? Просто в следующий раз предупреждай Леонида.
Я вздохнул и пошел в кабинет к вице-президенту. Борис сидел там же и слегка презрительно скривив губы, пристально посмотрел на меня.
– В чем дело? Где ты вчера шлялся? – Леонид был белым от ярости, как я и предполагал.
– Извините, пошел послушать доклады и застрял, – снова соврал я.
– Это тебе что, Академия Наук, что ли? Ты учти, ты серьезно подорвал свою репутацию, и доверия тебе больше нет! Иди объясняйся с Ефимом и посмотрим, что он тебе скажет, – губки его гаденько скривились.
– Ефим так Ефим. – Мне было все равно, потому что перед глазами светились силуэты Эйфелевой башни. Леонид удивленно взглянул мне вслед.
– Все-таки все у них в этой Академии Наук были сдвинутые, – громко, так чтобы я услышал, выругался он.
– Ну что, – Ефим усмехался, наливая себе стакан кофе, -проштрафился? Куда ты исчез? Слушай, не переживай, правильно сделал! Я тебе говорю, тебе вообще на этой выставке делать было нечего. Я Леониду сразу сказал, чтобы тебя туда не посылали.
– Я зашел на конференцию и заинтересовался докладом, – покривил я душой. Ефим подозрительно взглянул мне в глаза.
– Листен, Листен, тебе не идет, ты только не ври, понял? Что ты хитришь? С бабой был, так и скажи, я никому не расскажу.
– Ефим… – мне стало не по себе.
– Да, я все чувствую, меня не проведешь, – президент отхлебнул кофе. – Правильно, я сам такой же был, так и надо. Молодец, я тебе давно говорил, отвлекись, может идея какая в голову придет. Надо отвлекаться. Так что забудем об этом, – он подмигнул мне с видом заговорщика.
Жуткое и одновременно немного противное ощущение, как будто кто-то подсмотрел за моей жизнью в замочную скважину, не покидало меня. Внезапно какое-то неясное дуновение коснулось меня и почему-то забилось сердце. Я вздрогнул, потому что почувствовал, что над Эйфелевой башней опускался красноватый закат, и что она смотрит на него.
"Храни Господь простых, нормальных людей, живущих спокойной жизнью и не верящих в любовь, природу, чтение мыслей, космос и тайны человеческой души," – неожиданно для себя подумал я.
