Текст книги "Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Александр Стрекалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

  Часть вторая

  "Ни единою буквой не лгу: он был чистого слога слуга;

  Он писал ей стихи на снегу – к сожалению, тают снега...

  Но тогда ещё был снегопад, и возможность писать на снегу.

  И большие снежинки, град, он губами хватал на бегу...

  Но к ней в серебреном ландо он не добрался..."

   В.Высоцкий

  "Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,

  Так же гнётся, как в поле трава...

  Эх ты, молодость, буйная молодость,

  Золотая сорвиголова!"

   С.А.Есенин

  Глава 5

  Счастлив я, когда ты голубые / очи поднимаешь на меня:

  Светят в них надежды молодые / – небеса безоблачного дня.

  Горько мне, когда ты, опуская / тёмные ресницы, замолчишь:

  Любишь ты, сама того не зная, / и любовь застенчиво таишь.

  Но всегда, везде и неизменно / близ тебя светла душа моя...

  Милый друг! О, будь благословенна / красота и молодость твоя!

   И.А.Бунин

  1

  В Москву студент-пятикурсник Кремнёв приехал 6-го сентября, когда Меркуленко с Жигинасом были уже на месте и обживали 13-й блок на 15-м этаже зоны "В", куда их троих поселили согласно предварительным спискам, спустив с 20-го этажа башни, где они обитали весь 4-ый курс. И если там они занимали одну из 4-х наличествующих на этаже комнат, с общими для всех проживающих удобствами, – то теперь им, выпускникам, был уже предоставлен 2-комнатный жилой блок с собственным душем, умывальником и туалетом. Отдельная 2-комнатная квартира, по сути, пусть и без кухни, с изолированными друг от друга комнатами и шикарной дубовой мебелью. Красота, да и только! Живи – не тужи, спокойно пиши диплом и готовься к выпуску!

  На учёбу на этот раз Максим собирался светящимся и возбуждённым словно жених на свадьбу, каким прежде из отчего дома не уезжал – расставался с родителями тяжело всегда, с томлением, а часто и болью в сердце. Да и в Москве он сильно скучал по ним все четыре студенческих года и, сломя голову, мчался домой на побывку, как только предоставлялась такая возможность, когда в занятиях образовывалось «окно»... А тут его словно бы подменили, и родители ушли на второй план, как и тоска по родине. На первый же вышла Мезенцева Татьяна, БОГИНЯ сердца его и души, про которую он сутками дома думал, блаженством и счастьем светясь, ни на секунду не выпускал милый образ девушки из головы, и на встречу с которой всем естеством стремился.

  Поэтому-то бодрым, восторженным и весёлым он прощался с родителями на вокзале – без тени грусти и боли в глазах и душе, – счастливым, спокойным и гордым ехал в Москву пять с половиной часов кряду, куражной широкой улыбкой встретил друзей в общаге – прямо как братьев родных. Он несказанно обрадовался им обоим, крепко обнялся с каждым, последние новости коротко, на ногах обсудил, внимательно и заинтересованно рассмотрел по очереди Кольку с Серёжкой – на предмет того, изменились ли его кореша за лето, и как сильно изменились, и в какую сторону? И что у каждого из них, самое главное, глобального в жизни произошло, или же судьбоносного?

  После беглого, шапочного разговора на новом месте и получения Кремнёвым постельного белья у коменданта, друзья быстро собрались и втроём поехали пить пиво к китайскому посольству, излюбленному месту сбора студентов МГУ. Чтобы уже там, лёжа на зелёной лужайке возле небольшого пруда с бутылками «Жигулей» в руках, спокойно и весело поговорить по душам после двухмесячной летней разлуки, сердца стосковавшиеся соединить, вынужденно разделённые каникулами.

  До позднего вечера они трое пропьянствовали и проболтали на берегу крохотного водоёма, любуясь белыми лебедями, царственно украшавшими рукотворный пруд. Потом, когда уж совсем стемнело и стало холодно по-осеннему, они вернулись в общагу, весёлые и пьяненькие, закрыли свой блок изнутри, по жилым комнатам разбрелись и плюхнулись там на койки устало. Жигинас ушёл спать к себе, а Максим с Меркуленко, пожелавшие и дальше жить вместе, уединились в своей комнатушке. И долго ещё лежали и трепались потом, полусонные, делились летними приключениями и приколами, что накопились у каждого в стройотряде и навечно закрепились в памяти этаким духоподъёмным тавром, что сродни эликсиру молодости. Кто сам когда-нибудь и что-нибудь строил, жертвовал собой для других, время и силы на это тратил, здоровьем подчас рисковал, а то и жизнью, – тот подобные душещипательные разговоры строителей-ветеранов поймёт: какие они бывают долгие, жаркие и упоительно-сладкие...

  Наговорившись и навспоминавшись всласть, друзья только тогда пожелали друг другу спокойной ночи, поплотнее укутались одеялами и закрыли глаза, готовясь уснуть крепким и безмятежным сном, как богатыри после сечи. Колька Меркуленко сразу же и засопел, отвернувшись к стенке. А Максим... Максиму нашему не спалось – даже и после утомительного многочасового переезда в Москву и пива... Минут через десять он открыл глаза, перевернулся на спину, скрестил на груди руки и долго лежал неподвижно как мумия, уставившись в потолок, – всё про Мезенцеву Таню думал, испытывая лёгкую по телу дрожь и сладостную в душе истому. Лежал и гадал: где она сейчас? куда её с подругами поселили? на какой этаж, интересно?... Только бы не в башни, что напоминали собой чердаки, где они сами в прошлом году жили, – мечтал-загадывал он. – Там ему с ней крайне тяжело будет встретиться и поговорить: там каждый человек на виду как часовой у мавзолея Ленина...

  "Завтра до обеда, когда Мезенцева с подругами на занятия уйдёт, – мысленно решил он ближе к полуночи, – надо будет пройтись по этажам корпуса, посмотреть списки жильцов каждого блока: они рядом с комнатой кастелянши обычно висят на доске объявлений... Наш факультет четыре этажа в зоне "В" занимает – и сделать это будет не сложно: обойти этажи. Выясню, где она живёт, и потом встречу её после учёбы у лифтов. В лифтовом холле народу много вечно толпится во второй половине дня: никто и не обратит на меня внимания, не заподозрит и не поднимет на смех, не станет косточки перемывать ей и мне... Да-а-а, так всё и сделаю, именно так. План хороший. Ну а теперь давай спать, Максим: утро вечера мудренее..."

  2

  На другой день, проснувшись в половине 10-го утра, Кремнёв на занятия не пошёл, как, впрочем, и Меркуленко с Жигинасом, которые всё ещё сладко дрыхли на своих мягких кроватях. Рано вставать никому из них уже не хотелось – чтобы угорело нестись в стекляшку как первокурсникам к 9-ти часам, к первой паре, то есть. Да и самих пар-то уже не осталось, фактически, и ходить им стало некуда, увы, и незачем: плановые занятия у 5-курсников истфака закончились почти. В расписании у них остался лишь полугодовой лекционный курс по научному коммунизму, совершенно необязательный и пустой как рукопожатие незнакомца, да ещё несколько таких же полупустых семинаров, на которые можно было ходить через раз – для галочки. И только... А всё остальное время по плану 5-курсники-выпускники обязаны были писать диплом под надзором научного руководителя, а в марте тот диплом защитить на кафедре; потом пройти 2-месячную научную практику под присмотром всё того же кафедрального педагога-наставника, после которой начать готовиться уже к самим гос"экзаменам, чтобы подвести итог пятилетней учёбы... Ну и потом, после успешной сдачи оных, выпускникам оставалось лишь получить диплом у инспектора курса и нагрудный знак МГУ – голубой ромбик в перламутровой рамочке с золочёным гербом СССР в середине – и быть свободным на все четыре стороны в июне-месяце. Университет для каждого из них тогда останется в прошлом...

  Итак, пробудившись и поднявшись раньше всех, когда Меркуленко с Жигинасом ещё спали оба после вчерашней пьянки, помывшись в душе и одевшись наскоро, Максим тихо вышел из блока и пошёл на обход этажей зоны "В" с единственной целью найти местожительство своей БОГИНИ. Первым делом список жильцов своего 15-го этажа внимательно просмотрел, что ему было сделать проще и быстрее всего, и, не найдя в нём Мезенцевой, пошёл по длиннющим пустынным коридорам на следующий 16-й этаж, надеясь на удачу. И только лишь минут через десять он оказался у цели – у комнаты коменданта 16-го этажа, – настолько длинными и утомительными для ходьбы были в общежитиях Главного здания коридоры.

  Быстро пробежав глазами список жильцов, в середине его вспыхнувший жаром Максим нашёл к своей радости и фамилию Мезенцевой Т.В., поселившейся с тремя подругами в 48-м блоке, как оказалось. Этот блок был угловым, располагался в самом центре Т-образного этажа, рядом с комнатой кастелянши, холлом для отдыха, лифтами и кабинками городских телефонов. Стало ясно, что Максиму и здесь повезло, ибо лучшего места для знакомства и объяснений мечтавшему о скорой встрече Кремнёву было трудно найти. Таню он мог теперь поджидать прямо в холле и достаточно долго, мог держать в поле зрения ещё и дверь её, и делать это незаметно для окружающих, ибо холлы общаги редко когда пустовали в послеобеденное время. По-другому и быть не могло, – ведь на каждом этаже проживало по нескольку сотен студентов и аспирантов – количество огромное даже и для МГУ. И кто-то из них, скрашивая одиночество, приходил и отдыхал в мягких кожаных креслах холла после занятий, читал без-платные газеты, с друзьями новости обсуждал, дела учебные и выпускные; кто-то очереди в телефоны-автоматы ждал, а кому-то комендантша срочно требовалась, которой часто не бывало на месте, которая моталась по комнатам и этажам. Этажные холлы поэтому пустовали редко в дневные и вечерние часы. И Кремнёву будет, где и среди кого затеряться, чтобы не привлекать к себе лишних глаз и ушей, будет, где Таню встретить – и потом незаметно куда-нибудь её увести...

  Чрезвычайно довольным отойдя от стенда со списками, он машинально, повинуясь подсознательному влечению, тихо подошёл к 48-му блоку, остановился около двери, на секунду замер и прислушался... За дверью было тихо, как и в коридоре в целом. В 10-ть часов утра большинство студентов-четверокурсников было на занятиях... «Ну здравствуй, Танечка, здравствуй, родная! Мир и покой новому дому твоему! – с нежность произнёс он, осторожно дотронувшись пальцами до входной двери Мезенцевой, покрытой светло-коричневым лаком. – Я приехал в Москву за дипломом и за тобой. Этот год у меня – последний, решающий! Отступать уже некуда, сидеть и ждать у моря погоды как раньше, предаваться мечтательному созерцанию твоей красоты. Хватит блаженствовать и чудить: подошли сроки. Нам надо будет встретиться побыстрей и договориться. Без этого я не уеду отсюда, без этого мне – труба! Без тебя, дорогая моя, хорошая, мне будет жизнь не мила, да и сам диплом не нужен...»

  Как клятву верности торжественно произнеся про себя эту внутреннюю установку действий на ближайшее время, окрылённый удачей Максим только тогда отошёл от двери 48-го блока... В холле он победно тряхнул головой, на журнальном столике пролистал от нечего делать газеты, и, не найдя там ничего интересного, пошёл к себе лёгким шагом с блаженно-счастливой улыбкой на устах: поднимать с кроватей друзей-лежебок и идти с ними в столовую завтракать. Когда он пойдёт на встречу с любимой и осмелится дружбу ей предложить, а потом и любовь необъятную и неописуемую, – он точно ещё не решил. В его молодой жизни это был очень серьёзный и крайне-ответственный шаг, для которого силы были нужны, много-много сил; шаг, на который надо было внутренне очень хорошо настроиться...

  3

  Первую сентябрьскую неделю после приезда в Москву безмерно-счастливый Кремнёв твёрдо решил пока не тревожить Мезенцеву своим вниманием и разговором – решил прежде уладить все личные и неотложные дела, которых за лето накопилось горы. Ему надо было и на факультет сходить – узнать там последние новости в Учебной части и расписание занятий до декабря, – с дружками по группе и стройотряду увидеться, и каждому уделить толику времени и частицу внутреннего тепла.

  С Панфёровым Игорем Константиновичем тоже надо было встретиться, не тянуть, который в сентябре приболел и в Университете не появлялся... Пришлось Максиму домой к нему ехать с визитом 10-го сентября, предварительно договорившись по телефону, – получать указания по диплому и практике на квартире. Там они всё обсудили дотошно, в деталях, что им обоим в последний учебный год сделать предстоит, чтобы в грязь лицом не ударить, все точки над "i" расставили, определили сроки.

  Про аспирантуру Панфёров ещё раз ученика спросил, про которую уже спрашивал Кремнёва весной 4-го курса, но мельком. И Максим вторично и твёрдо ответил учителю, прямо глядя тому в глаза, что учиться дальше не собирается – зачем? Вопрос этот, дескать, давно решённый... Подумав, он поподробнее объяснил саркастически усмехнувшемуся Игорю Константиновичу своё категорическое нежелание: что тошно будет ему ещё три года болтаться на факультете этаким великовозрастным дурачком, в читалках сутками париться и штаны протирать, мусолить там скучные, пустопорожние книги, не имея перед глазами достойной стратегической цели, которая б вдохновляла и подстёгивала его на научные подвиги и свершения. Кандидатская диссертация, которую он в конце концов защитит, уйму времени, сил и здоровья потратив, радости ему не доставит ни сколько, и праздником сердца не станет, увы. Потому что будет бредовой и никому не нужной уже изначально, смехотворной, подлой и лживой насквозь, – как и всё то, в целом, что издаётся и контролируется профессиональными дельцами-историками, советскими академиками и профессорами, услужливыми холуями Сиона. А путного и полезного, по-настоящему стоящего и разумного ему ничего не дадут написать, не позволят в науке новое СЛОВО произнести, новую КОНЦЕПЦИЮ выдвинуть, основанную на фактах, логике и здравом смысле! Про это даже и мечтать нечего, по-детски гадать-фантазировать, воду в ступе толочь! Такую новаторскую работу в два счёта зарубят на кафедре седовласые дяди-руководители, дружно объявят ересью и ерундой, историческим хулиганством! Да ещё и по ушам нахлопают за строптивость и за гордыню автору, за желание выбраться из колеи, за рамки очерченного и дозволенного... Ну и зачем, стало быть, учёных «гусей дразнить», напрасно переводить время, попусту тратить энергию и бумагу?! Чтобы под старость слепить из себя потешного «светилу исторической мысли»; понимай – очередного псевдоучёного клоуна-пустозвона, которыми и так все институты и университеты страны под завязку забиты, как вонючими и мерзкими клопами старые дедовские штаны?!...

  4

  Панфёров не стал Кремнёва в обратном переубеждать – ведь подобные крамольные мысли у молодого студента сложились и под его непосредственным воздействием тоже: чего уж греха таить! Это ведь он, доцент МГУ, два прошлых учебных года настойчиво внушал Максиму, что у России-матушки собственной Истории нет, написанной русскими патриотами. Точнее, она есть, да ещё какая! – древняя, славная и героическая!!! – но лежит под спудом, спрятана глубоко-глубоко и не предназначена для широкого пользования – только для избранных и посвящённых, для особо продвинутых специалистов-эзотериков и конспирологов. А то, что преподают-преподносят массам в школах, гимназиях и институтах с Романовских подлых времён, чем доверху забиты полки книжных магазинов, хранилищ и библиотек, теперь уже и советских, анти-романовских якобы, – то является ЛОЖЬЮ И БРЕДОМ, ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫМ МУСОРОМ, ГНИЛЬЮ, ОТСТОЕМ, ДУХОВНОЙ ПРАКАЗОЙ. Или же – чистой дезинформацией и профанацией, вражеской пропагандой, если помягче и покультурнее про то сказать, интеллектуальной жвачкой, которую чем больше жуёшь – тем тоскливее и противней становится!...

  Он же, Панфёров Игорь Константинович, во время прошлых домашних бесед с жаром рассказывал приезжавшему в гости Кремнёву и про русскую этнографическую матрицу – и достаточно много. Её, по злой насмешке Судьбы, всё те же немцы в России соорудили, после Петра I тотально хозяйничавшие на нашей Святой земле. Панфёров учил любознательного студента у себя на квартире, что начала формироваться сия лукавая матрица в первой половине 19-го века, когда придворный историк-словоблуд Карамзин, любитель исторических анекдотов и басен, уже вовсю гремел в Петербурге со своей «Историей государства Российского», собирал обильный хвалебный и финансовый урожай. Презентовалась же этнографическая матрица образованной публике в середине 19-го века, и на неё обязаны были ссылаться впоследствии все русские и советские этнографы, в обозначенных ею рамках работать.

  Хорошо были известны и сами творцы российской этнографии. Первым в списке стоит здесь барон Фридрих Вильгельм Генрих Александр фон Гумбольдт (1769 – 1859) – выдающийся немецкий географ, натуралист и путешественник, один из основателей географии как самостоятельной науки; младший брат другого выдающегося учёного-этнографа Германии и Европы в целом – Вильгельма фон Гумбольдта. Научные интересы Александра Гумбольдта были необычайно разнообразны и широки. Своей главной задачей по жизни он считал «постижение природы как целого и сбор свидетельств о взаимодействии природных сил»; за широту научных интересов современники даже прозвали его Аристотелем 19-го века. Был он членом Берлинской, Прусской и Баварской академий наук; а также почётным членом Петербургской академии наук (1818).

  Долгие годы А.Гумбольдт состоял в дружеской переписке с графом Канкриным, министром финансов Российской империи, который и уговорил в итоге учёного немца совершить ознакомительную поездку по России «в интересах науки и страны». Пообещал щедро оплатить её из Казны: возможности у него такие были. Предложение было столь заманчиво, вероятно, что расчётливый немец не смог отказаться.

  12 апреля 1829 года А.Гумбольдт со спутниками Густавом Розе и Христианом Готфридом Эренбергом покинули Берлин, а 1 мая они были уже в Петербурге. Издержки на проезд им щедро оплатило русское правительство, как и само дальнейшее путешествие. «Ещё в Берлине Гумбольдт получил вексель на 1 200 червонцев, а в Петербурге – 20 тысяч рублей. Всюду были заранее подготовлены экипажи, квартиры, лошади; в проводники Гумбольдту был назначен чиновник горного департамента Меншенин, владевший немецким и французским языками; в опасных местах на азиатской границе путешественников должен был сопровождать конвой...»

  В итоге, Гумбольдт с товарищами много где успел побывать за полгода казённого путешествия по России и много чего увидеть. Он познакомился с Волгой и большинством крупных её городов от Нижнего Новгорода до Астрахани, объехал практически весь Урал, захватил большую часть Сибири и современного Казахстана, пышно отметил своё 60-летие в Миассе и даже успел совершить небольшую прогулку по Каспийскому морю.

  На обратном пути Гумбольдт побывал в Московском университете, где ему была устроена торжественная встреча. 13 ноября 1829 года участники экспедиции вернулись в Санкт-Петербург.

  Несмотря на скоротечность поездки, она была весьма продуктивной: её результаты были отражены в трёхтомном труде «Центральная Азия», который и стал фундаментом современной российской этнографии...

  5

  Вторым творцом российской этнографической матрицы – как это узнал студент-Кремнёв из рассказов Панфёрова – считается барон Август фон Гакстгаузен (1792 – 1866) – прусский чиновник, экономист, специалист по аграрным вопросам.

  Его в гостеприимную и хлебосольную Россию заманил российский посол в Берлине и по совместительству закадычный друг Августа, П.К.Мейендорф, сообщивший однажды в письме о его несомненных научно-исследовательских способностях графу П.Д.Киселёву, в ту пору министру Госимуществ. Одновременно посол высказал министру идею, что неплохо было бы организовать путешествие барона по России за казённый счёт с целью изучения быта и нравов народов, населяющих империю, а также для оценки реальной жизни крепостных крестьян, их имущественных и юридических отношений с помещиками, – во благо России и Пруссии, разумеется. Киселёв доложил императору о предложении посла. Николай I, в ту пору уже активно готовивший в тайных комиссиях и комитетах приказы и постановления для отмены Крепостного права, дал согласие и выделил необходимые средства на нужды Гакстгаузена. Счастливый барон примчался в Петербург быстрее ветра.

  В апреле 1843 года Август Гакстгаузен, снабжённый деньгами и людьми, покинул северную столицу... Полгода длилось его путешествие по провинциям Российской Державы в сопровождении его помощника Генриха Козегартена, а также молодого переводчика Адеркаса, любезно предоставленного барону императором Николаем. Адеркасу было строго предписано оказывать прусскому путешественнику всякое содействие в его учёных изысканиях и препятствий не чинить... За время своей поездки учёный немец посетил многие районы Центральной России, Украины, Поволжья и Кавказа. Весной 1844 года Август фон Гакстгаузен вернулся в Германию.

  Результатом той поездки в Россию явился его капитальный труд «Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России» в трех томах, получивший признание и одобрение как со стороны славянофилов, так и со стороны народников. Российские «западники же всячески критиковали его взгляды за чрезмерный монархизм и „реакционность“, – однако, признавали ценность фактов, содержащихся в работах учёного...»

  6

  Третьим в списке российских пионеров-творцов-этнографов обычно называют Петра Ивановича Кёппена (1793 – 1864) – русского учёного-исследователя немецкого происхождения, родившегося в Харькове в семье врача. Им был немец из Касселя, доктор старейшего в Европе Магдебургского университета, приглашённый в Россию в 1786 году Екатериной II и получивший в заведование больницы Харькова и все медицинские учреждения Харьковской губернии.

  П.И.Кёппен отметился трудами по истории, географии, этнографии, демографии и статистике. Был членом-корреспондентом (1826), адъюнктом по статистике (1837), экстраординарным академиком (1839), ординарным академиком (1843) Петербургской академии наук; а также действительным статским советником (1849).

  В 1827 году Кёппен впервые издал Фрейзингенские отрывки – древнейший текст на славянском языке, записанный латиницей. В 1829 – 1834 годах он проживал в Крыму, где занимался сбором материалов по географии и истории полуострова. По результатам изысканий в Санкт-Петербурге в 1836 году им была опубликована уточнённая карта южного берега Крыма и пространное описание к ней, которое, как утверждают специалисты-картографы, и до настоящего времени служит ценным источником по истории и топонимике полуострова.

  В 1845 году Кёппен стал одним из членов-учредителей Географического общества России; принимал активное участие во многих его изданиях. В 1846 году по поручению Географического общества Пётр Иванович составил этнографическую карту Европейской части России (издана в 1851 г.), над разработкой которой он трудился в течение многих лет. За эту карту Географическое общество присудило Кёппену премию им. Жуковского (1852) и Константиновскую медаль (1853).

  Особая заслуга Кёппена – выяснение бывших имён городов и населённых пунктов Крыма. «Эти исследования были опубликованы в его „Крымском сборнике“ в 1837 году, который в свою очередь стал составной частью „Этнографической карты России“ изданной в 1851 году»...

  7

  Следом за Кёппеном обычно называют и Густава-Теодора Паули (1817 – 1867), российского учёного-этнографа, члена Русского географического общества, немца по происхождению, известного в России под именем Фёдора Христиановича.

  Воспитание и обучение Паули получил в Берлинском университете. На службу в Россию поступил 14 февраля 1841 года. Был и военным, и помощником полицмейстера, и преподавателем немецкого языка. В итоге дослужился до чина коллежского секретаря, а позже – и до титулярного советника.

  С 2 октября 1857 года Паули состоял членом Русского Географического общества. Изложил свои исследования в фундаментальном сводном труде по этнографии всех народов России, созданном на уникальных коллекциях Географического общества и изданном в 1862 году под заглавием «Description ethnographique des Peuples de la Russie» («Этнографическое описание народов России»; переиздано в 1877 году)...

  8

  Ну и последним в списке российских пионеров-этнографов (как узнал студент-старшекурсник Кремнёв из домашних бесед с учителем) обычно называют Владимира Ивановича Даля (1801 – 1872) – крупного русского чиновника и писателя, этнографа, лексикографа и собирателя фольклора, сына обрусевшего датчанина Йохана (Иоганна) Кристиана Даля.

  Заслуги Владимира Ивановича в области Русской культуры огромны: их трудно переоценить. Он был автором двух капитальных трудов, над которыми работал всю жизнь – «Толкового словаря живого великорусского языка» и «Пословиц русского народа».

  Помимо лексики и пословиц, Даль в течение всей жизни собирал народные песни, сказки и лубочные картины. Сознавая недостаток времени и сил для обработки накопленного богатейшего фольклорного материала, собранные песни он в итоге отдал И.В.Киреевскому для публикации в «Московском сборнике», а сказки – А.Н.Афанасьеву. Богатое, лучшее в то время собрание лубочных картин Даля поступило в Императорскую публичную библиотеку и вошло впоследствии в издания Д.А.Ровинского.

  –

  (*) Историческая справка. Д.А.Ровинский (1824-1895) – крупный русский юрист и сенатор, действительный тайный советник и один из главных разработчиков Судебной реформы 1860-х годов. Вошёл в историю Русской культуры как непревзойдённый знаток искусства и составитель справочников по русским портретам и гравюре 18-19 веков, как меценат и благотворитель. А ещё – как величайший русский коллекционер, собиравший гравюры для своих изданий по всему свету, про которого с восторгом писали его не менее великие товарищи – А.Ф.Кони, В.В.Стасов, И.Е.Забелин, В.Я.Адарюков. Европа, Китай, Индия и Персия, Ближний Восток – везде неутомимый Ровинский искал иллюстрированные издания по истории России. Благодаря его хлопотам до нас дошли редчайшие гравюры и русский лубок, мы можем теперь лицезреть своих царей и императоров, любоваться фейерверками и иллюминациями 18-го столетия, обладаем энциклопедическими сведениями о граверах и иконописцах Российской Империи. Ни один серьёзный труд по истории Русского искусства или книгопечатания не обходится теперь без ссылок на многочисленные исследования этого удивительного человека. Д.А.Ровинский был почётным членом императорской Академии наук и Академии художеств...

  –

  Показательно и достойно всяческой похвалы то, что обрусевший датчанин-Даль «в литературной своей деятельности вдохновлялся стремлением высвободить Россию из греко-латино-германо-французских оков, которые наложили на неё древние книжники...»

  В 1913 году в Петербурге – по личной просьбе императора Николая II (как теперь это можно с уверенностью предположить), решившего дать бой иудеям, – была выпущена брошюра «Разыскание об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их», изданная ещё в 1844 году и переизданная в 1913-м, накануне процесса Бейлиса. Автором её был всё тот же неутомимый Владимир Иванович Даль, честный и предельно-мужественный человек, работавший в 1840-е годы чиновником особых поручений при министре Внутренних дел Л.А.Перовском. Тогда-то он и собрал секретный материал в архивах ведомства и не побоялся опубликовать его под своим именем... {1}

  «Брошюра Даля была напечатана по распоряжению министра всего в 10 экземплярах, но собирателю редких книг Остроглазову всё-таки удалось её раздобыть. И позднее она была перепечатана П.И.Бартеневым, издателем „Русского архива“. Разумеется, иудеи пытались не допустить её издания и распространения. Подобным образом, например, „Книга кагала“, составленная Яковом Брафманом и напечатанная в Вильне в 1869 году, была разом скуплена в Одессе одним богатым евреем, чтобы прекратить обращение её в публике...» /В.И.Большаков «По закону исторического возмездия»/...

  Сия брошюра, к слову, переиздавалась и в 1990-е годы типографией Троице-Сергиевой Лавры: её, при желании, можно было свободно купить на книжных развалах Москвы и ознакомиться......

  Помимо прочего, сугубо научного, Даль был ещё и неутомимым общественником-энтузиастом, ярым пропагандистом своих идей об уникальности и самобытности России и населяющих её народов. Так, он являлся одним из учредителей Русского Географического общества; был членом Общества истории и древностей Российских, членом (с 1868 года – почётным) Общества любителей Российской словесности.

  Велик был суммарный вклад в науку и культуру нашей страны этого неутомимого и незаурядного человека. Велики были и награды, ниспосланные ему правительством. В.И.Даль был действительным статским советником с 1859 года – генералом то есть. В 1863 году за первые выпуски Толкового словаря он получил Константиновскую медаль от Географического общества, в 1868 году был избран в почётные члены императорской Академии наук по историко-филологическому отделению, а по выходе в свет всего словаря был удостоен ещё и высшей научной награды – Ломоносовской премии (1869)...

  – С одной стороны, Максим, – в заключение каждой беседы всегда говорил-напутствовал Панфёров затаившего дыхание ученика, – вроде бы и нет ничего плохого в том, что немцы были творцами русской этнографии: национальность здесь не важна, как в случае с Далем, допустим, а важен сам результат их работы. Плохо было другое. Братья Гумбольдты, Александр и Вильгельм, и братья Гримм, Яков и Вильгельм, до этого создали этнографию Германии с опорой на национальные корни исключительно, не на Античность, и не на святой Рим. И честь им и хвала за это – убеждённым и пламенным немецким патриотам... А вот этнографию России они, не задумываясь и не сомневаясь ни сколько, выводили уже из своей собственной – как производную от германской, краеугольной будто бы и первосортной, маточной. Отсюда – и узаконенная «вторичность» нашей русской культуры, традиций, религии и языка, скопированных якобы с европейских «древних» первоисточников... Этим духом проникнуты работы всех перечисленных деятелей-пруссаков: Гумбольдта и Гакстгаузена, Кёппена и Паули. Один датчанин-Даль только этого избежал – мании величия и менторского духа по отношению к славянам-русичам. Но он скорее был исключением из правил...

  – И что совсем уж дико и удивительно, повторю, но и советских историков и этнографов по какой-то совсем уж непонятной причине партийные бонзы заставили в рамках всё той же норманнской теории копошиться – даже и их, счастливых хозяев своей страны, освободившихся от Романовского политического и духовного гнёта будто бы. Кто же выходит за рамки дозволенного и пытается правду русским людям сказать, открыть им глаза на собственное героическое и великое прошлое, – того безжалостно третируют, высмеивают и изгоняют с кафедр и университетов, навсегда вышвыривают из профессии тайные и явные кукловоды, которым несть числа. После чего их направляют работать учителями в Тмутаракань, где такие отчуги и смельчаки быстро спиваются и загибаются. Помни, мой молодой друг, об этом...