Текст книги "Доставить живым или мертвым"

Автор книги: Александр Ольбик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

И как будто Шторм услышал его мысли.

– Я не согласен, что этих ребят надо обязательно отдавать правосудию. Они нетранспортабельны. И они делом доказали, что категорически против российского судопроизводства. И, в-третьих, это сугубо мужское дело, как мы друг с другом поступим...Мы с ними устроим маленький междусобойчик – кто кого первый умоет, тот и в дамках...

Между тем, пока Барс усаживался в плетеное огромных размеров кресло, который ему поднесли два боевика, из крайнего прямоугольного проема появились вооруженные люди и цепочкой направились в сторону северного створа ущелья. Их было человек двадцать, у всех на плечах противотанковые гранатометы, поперек груди – автоматы, двое несли продолговатый ящик, возможно, с патронами. Один из тех, кто сидел у стены, что-то им крикнул по-чеченски, махнул рукой и цепочка разразилась громким хохотом.

– Весело мальчуганы идут, – сказал Шторм, – но поглядим, какими они вернуться назад... – Смотри-ка, да они большие интеллектуалы, играют в нарды, – Шторм имел в виду Барса с Тайпаном.

И действительно, в бинокль Путин хорошо рассмотрел принесенный кем-то плетеный стол, расположенные на нем нарды и черно-белые игральные шашки.

– Не дать не взять – дачники на своей семейной фазенде, – зло выругался Шторм. – Сейчас все можно решить одной гранатой...У меня во рту столько слюны, что если я сейчас чего-нибудь не попью, сдохну от злости.

Однако Шторму не пришлось долго ждать воды. Подползший сзади Изербеков доставил им "завтрак разведчика" в самонагревающихся пакетах и три фляжки с пресной и подсолоненной водой.

– Давайте, Владимир Владимирович, подкрепимся, – Щербаков бесшумно вскрыл пакет. – О, пахнет, как у мамы на кухне...

Однако им не суждено было в ту минуту начать трапезу. Слева, со стороны южного входа в ущелья, что-то привлекло их внимание. Послышались крики "Аллах акбар! Аллах акбар!" Это возвращалась с задания очередная группа боевиков, которых приветствовали все, кто был на блокпостах и кто вообще находился в ущелье. Правда, кроме тех людей, кто с лопатами и ломами в руках устилал плитами ущелье. Прекратив работу, рабы молча следили за вошедшим в теснину отрядом... Это были те люди, которых они ночью встретили после высадки из вертолета.

Впереди размашисто шагал широкоплечий бородатый детина с крупнокалиберным пулеметом на плече, с болтающейся у самых колен полупустой пулеметной лентой. Рядом с ним, не очень активно шевеля ногами, тащился Мегаладон. На груди у него висел автомат, а на нем покоились обе руки...

Судя по затрапезному виду, эти люди побывали в серьезной переделке, кое на ком одежда висела клочьями, лица закопченные, усталые... Но каково же было торжество в их взглядах и осанке! И даже те, кто нес своих раненых товарищей на носилках, шли с гордо поднятыми головами и склабились в бороды. Лошади шли с понурым видом, вяло отмахиваясь от мух хвостами.

– Считай, целый взвод, – прокомментировал Щербаков. – Очевидно, эти вояки Аллаха скубали какую-нибудь нашу колонну...

– И этих мы тоже можем сейчас запросто замочить, – сказал Шторм и положил руку на раскаленный ствол автомата.

– Когда мы встретили их было двадцать четыре человека, – сказал Путин, – возвращаются намного меньше...и не хватает трех лошадей...

– Значит, не все коту масленица...Сейчас бы всю эту шайку одним скопом...но погодь, среди них, кажись, есть и наши...

И верно, в самой середине группы боевиков, со связанными через грудь руками шли трое в форме российской армии. Двое молодых, наверное, второгодок и один в возрасте, в висящем клочьями камуфляже... Лицо у него было в синих буграх, и он опадал на одну ногу. Возможно, офицер.

Но среди российских военнослужащих затерялся еще один человек, у которого тоже были связаны руки, и который шел в одном исподнем. Это был заместитель главы районной администрации, которого взяли прямо в постели, под плачь и крики жены и двух дочерей. Об этом эпизоде позже напишут газеты...

С высоты хорошо было видно, как на вошедшую в ущелье группу реагировали вожди – Тайпан и Барс. Они, подняв руки, что-то прокричали и вслед им откликнулись те, кто находился в кустах можжевельника, в тени скал и те, кто бдел на блокпостах...

Шедший впереди боевик, скинув с плеча пулемет и полупустую ленту, прошел по вымощенной дорожке к столу и опустился на колено. Руку, протянутую ему Барсом, он целовать не стал, лишь поднес к разгоряченному ходьбой и зноем лицу и дотронулся лбом. Поднявшись, стал докладывать о проведенной операции. И сколько времени боевик говорил, столько же Барс держал на лице довольную, благостную улыбку, чем сильно подбадривал своего товарища по оружию. Затем к столу подвели плененного заместителя главы администрации и лицо Барса приобрело совершенно другое выражение. Он смотрел на пленного так, как, очевидно, судья смотрит на приговоренного к высшей мере – без всякого выражения...

И действительно, суд свершился быстро и без заморочек. Вышедший из округлого провала пожилой, сухой как вобла, человек начал быстро-быстро что-то бормотать, и пока он это делал, двое боевиков, подхватив пленного под локотки, оттащили к скале. Однако ни Путин, ни Шторм, ни его телохранитель не могли видеть последние мгновения жизни того несчастного человека: он находился прямо под ними. Они лишь видели, как трое боевиков из автоматов его расстреляли. И это было именно так: после автоматных очередей, один из душманов бросился к стене и вскоре вновь появился, таща за ноги убитого человека. Нижняя рубашка у того на спине задралась и незагорелое тело скользило по битому камню, переехало настил и было брошено у ног тех, кто продолжил играть в нарды.

Троих пленных солдат под конвоем тоже подвели к Барсу с Тайпаном и последний задал им несколько вопросов.

– Если их будут расстреливать, – сказал Шторм, – я тоже начну стрелять.

Но солдат не стали казнить, их, видимо, решили или употребить в виде рабсилы, или как следует допросить позже. Их подвели к овальному отверстию и пинками загнали внутрь скалы. Возможно, их там ждала тюрьма и свой палач...Туда же занесли носилки с ранеными...

– Это настоящий укрепрайон, – сказал Щербаков и отвинтил крышку фляжки, обтянутой материей.

– И теперь нам известно, что, по крайней мере, там достаточно места для личного состава, что там есть тюрьма, куда наших ребят наверняка засадили и есть лазарет. Это мы знаем точно, – Шторм тоже разорвал свой пакет. – А вот чего мы не знаем – выдержим ли мы это проклятое ярило, которое проело всю плешь... хватит ли нам терпежа дождаться главной персоны...

Путин жевал, запивая водой из фляги.

– Солнце уже в зените, еще немного и оно начнет падать, – сказал он. – А чтобы мы тут не превратились в головешки, надо по одному переползать, в тень, под смоковницу, там все же попрохладнее...Тянем жребий...– Он сорвал ветку багульника и разделил ее на три части. – Меньшая ползет первая, – и он протянул щепотку веточек Шторму.

Удача выпала Щербакову, но тот заартачился, заявив, что ему нравится быть на солнце и что он свою очередь адресует президенту.

Однако Путин, как ни в чем не бывало, продолжая поглощать пищу, покачал головой:

– Ты зря, Анатолий, теряешь время и тем самым подвергаешь нас с Андреем Алексеевичем лишним испытанием...Бы-стро, круу–гоом марш!

Когда они остались одни, Шторм, глядя поверх ущелья, в небесные дали, где как будто начали образовываться еле заметные облачка, проговорил:

– Кажется, мы выбрали не совсем правильную тактику...Может, нам надо было еще одну группу держать в резерве...где-нибудь поблизости.

– Это было бы идеально...

– Я думаю, что с прилетом Эмира, неплохо было бы завязать бой, хотя бы начать поливу отсюда, оттянуть часть банды на себя, и дать возможность второй группе войти в ущелье с дальнейшим проникновением в его казематы. Если даже мы установим радиомаяки и если на них прилетят крылатые ракеты, это ничего не даст. Даже если их будет пять, десять или двадцать...Это будет походить на обычные дноуглубительные работы с применением ракетной технологии и только... Взрывная волна пройдет вдоль ущелья и – все...Самой же берлоги они не достанут...

– Если уж речь зашла о группе поддержки, то лучше, чем воздушный десант ничего не придумаешь.

– Нет! – решительно отреагировал Шторм, – менять коней на переправе глупо...Если Эмир оправдает наши надежды и прибудет собственной персоной, будем делать то, ради чего, собственно, заварили всю эту хреновину.

Еще последние слова полковника не потеряли свои обертоны, когда до их слуха донесся едва уловимый звук, не то летящего на большой высоте самолета, не то идущего на бреющем полете вертолета...Шторм поднял голову, стал прислушиваться. Путин тоже вытянул шею, затаил дыхание. Глянув вниз, увидел, как сидящие у скалы люди вскочили с места и схватились за оружие. К Тайпану подскочил человек и коляску с ним быстро укатил под свод пещеры. И те боевики, которые надзирали за работающими, замахали руками, что-то прокричали и люди, побросав инструменты, цепочкой устремились в сторону ходов под скалы и вскоре все скрылись в овальном проеме... Туда же, торопливо, словно жук-скоробей, заехал миниатюрный бульдозер, оставив за собой несколько колец голубых дымков.

Барс, оставшись в ущелье, подняв голову кверху, всматривался в безоблачное, накаленное зноем небо. Он не торопился, и спокойной походкой направился в сторону подземелья. Он боком протиснулся между медленно закрывающейся стальной дверью и скалой и через секунду темная щель сомкнулась.

– Вот и все дела, – сказал Шторм, – но оно и к лучшему. Теперь ваша очередь, Владимир Владимирович, воспользоваться барокамерой...

Шторм имел в виду тень под смоковницей. Щербаков уже снова лежал на краю ущелья, ему было намного легче после принятой порции относительной прохлады...

– Нет, надо блюсти субординацию – командиру приоритет...Так что идите вы, Андрей Алексеевич, а мы с Анатолием побудем здесь.

– Это исключено. Я очень вас прошу, выполняйте приказ, полковник, – и президент в словах Шторма не услышал и намека на иронию. И это ему понравилось.

Когда Путин приблизился к дереву и почувствовал ее свежее дыхание, ему вспомнился Крым, восхождение на Ай Петри и сход с нее... Стояла такая же жара. Когда они с будущей женой Люсей выбрались наконец в районе Алупки на дорогу, силы их оставили. Разморенные зноем, прошедшие нелегкий путь, они как подкошенные упали в траву и проспали до первых звезд...

...Под деревом находилось все, что они принесли с собой: ранцы, ручной пулемет, снайперская винтовка, гранатометы, буи и отстегнутые подсумки с гранатами. Однако тень была неплотная. Солнце уже сместилось на юг и как раз с той стороны ветви смоковницы зияли продольными проплешинами.

Он лег на спину, заложив руки под голову, и ему было хорошо. Так хорошо, что невольно воспаленные от солнца веки сомкнулись и сознание затянула приятная истома. Разбудило его пение птицы. Он открыл глаза и увидел прямо над собой пичужку с оливко-серыми крылышками, оранжево-рыжим горлом и белым брюшком. Нагнув голову, и глядя одним глазом на лежащего человека, птица была в нерешительности – улетать или продолжать свой вокал..."Что, птаха, ты мне хочешь сказать?" – он сделал несколько пружинистых отжимов и сел, прислонившись к бугорчатому стволу.

Вдруг неожиданно, абсолютно не в контексте с происходящим, ему вспомнились слова Ельцина, сказанные им в день взрыва на дороге А105 и посещения Барвихи: "Я знаю, ты парень кремень и потому успокаивать тебя не буду. Но вывод все же сделай. А вот какой – подумай." "Что он этим хотел сказать? О чем предупреждал меня этот старый бобер? Если речь идет о свободе печати, то я далек от того, чтобы кому-то укорачивать руки. Но вместе с тем я не хочу, чтобы страна погрязала во лжи, клевете, которая становится всесильной, когда сходит со страниц газет. Я не могу позволить вседозволенности, под какой бы благонравной личиной она ни скрывалась. Если я это допущу, меня ждет всеобщее неуважение и народ поймет, что со мной можно вытворять то, что вытворяли с Ельциным. Я не буду повторять его ошибок: не буду слова пускать на ветер – это подрывает веру. Не буду обещать светлого будущего – это тоже не способствует доверию к президенту. Я хочу неукоснительного исполнения. И чтобы мое правительство было твердым на слово и убедительным в реформаторстве. И я постараюсь поступать так, что можно определить одним словом – порядочность. И если мне суждено отсюда выбраться, я сразу же поеду к нему и расскажу, что я собираюсь предпринять, чтобы люди, наконец, вздохнули с облегчением и у них появилась надежда. А что им даст надежду? Вера в завтрашний день. И вера в своего президента, что это не надутый пузырь, не случайно взошедший на престол наследник Ельцина, а самостоятельный человек, знающий пути-дороги, по которым придется идти. И чтобы это была не слепая вера, ибо у слепой веры злые глаза, а вера осознанная, держащаяся на доказательствах деятельности. Но не будь Ельцина, не было бы и Путина...Нет, я бы, конечно, был, просто не был бы президентом. А как он меня угадал? И хорошо ли это? Может, это его самая большая ошибка? А моя самая большая ошибка в том, что я во всем хочу быть сильным. А это невозможно, пустая затея... Еще никому не удалось быть во всем сильным. Как никому не удалось победить смерть. Это она – величайший математик, поскольку, как заметил Ключевский, безошибочно решает все задачи...А что я сам хочу от жизни? А это смотря, от какой жизни? От этих мгновений, которые прокалены солнцем и пронизаны предчувствием крови или от череды лет, на протяжении которых мне придется нести свой крест? Я будущего не знаю, а потому глупо задаваться вопросом – что подразумевал Ельцин под словами, сказанными им в тот странный день? Ведь по сути я был на волосок от гибели, а это меня тогда нисколько не взволновало. Тем более не напугало. Так к чему мне возвращаться туда, откуда меня выгнал не страх, а моя воля, не поддающаяся соблазну быть в середине? Что-то ты запутался, наверное, солнце в тебе нарушило здравое и ты заговариваешься...Лучше открой глаза и взгляни на мир: он лучится, как нимб над головой Христа, он весь играет, как пасхальное солнышко и нет в нем видимой ущербинки. Но вместе с тем...вместе с тем он беспощаден, как инквизитор. И люди внизу инквизиторы...и в тебе сидит инквизитор, потому что ты чью-то волю хочешь сокрушить оружием. Но и они тоже держат оружие в руках и направляют его в меня... Нет, конечно, не прямо в меня, но в то, что я как бы олицетворяю...Насколько счастливее меня эта птаха, которая минуту назад сидела напротив и что-то пыталась мне объяснить. Она, наверное, тоже со своей волей, своими воззрениями...Может, она тоже чей-то президент и так же, как я, занялась не своим делом? И кто из нас переживет эту ночь и кто оставит после себя теплый след и охлаждающую душу тень? И знает ли она о мире – как долог и как быстр его исход? Нет, не знает, как знаю я, что жизни-то этой так коротка линия, так безупречно исходна и эфемерна она. Потому и сладка и невыразимо печальна..."

Глаза его закрылись и он провалился в синюю люльку, имя которой Вселенная...

...Подошел Гулбе. На нем была шапочка с подвернутыми краями, за плечами торчал приклад автомата.

– Как самочувствие, Айвар? – спросил Путин.

– Нормалек, товарищ президент. Проверил сторожевые посты, пока тихо...

– Как ребята?

– Тоже нормально. А как вы...там такое пекло? – Гулбе кивнул в сторону гребня, на котором виднелись потные спины лежащих Шторма и Щербакова.

– Ничего, скоро солнце пойдет на убыль, а там, смотришь, ночь, – он взглянул на Гулбе и увидел выбившийся из подвернутой маски потный ершик волос. На шее парня пульсировала набрякшая сонная артерия. – Однако мне надо сменить командира... – Путин поднялся и, согнувшись, сделал пробежку в сторону ущелья. Затем лег и пополз вперед.

Шторм не сразу отправился в "санаторий", как он сам окрестил смоковницу с ее спасительной тенью. Он зачарованно смотрел на марево, парящее над противоположной грядой, в глазах прыгали темные мушки, признак перенапряжения. Ему показалось, что на другой стороне ущелья, в темно-зеленых зарослях кустарника, что-то сверкнуло, как если бы блик исходил от окуляра бинокля. Было ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Однако завел речь о другом.

– Мы с конюхом сваляли дурака, – сказал Шторм. – Или надо было его вообще не брать, а если взяли...нельзя оставлять такого свидетеля...

– Вы боитесь что его спохватятся?

– Могут спохватиться, а нам лишнего шума не надо.

– Но у них, наверное, тоже бывают дезертиры...

Шторм, развернувшись на локтях, отполз от кромки ущелья. Поднялся и пошел к смоковнице. Его кривоватые ноги довольно уверенно попирали сухую каменистую почву, оставляя позади столбики пыли.

И уже сидя под деревом и, обмахиваясь сорванной с головы шапочкой, он подумал о донесении, в котором говорилось о прибытии людей из "Дельты" в Грузию. И ощущение, которое он только что испытывал, глядя на другую сторону ущелья, приобрело вполне реальные очертания: а чем черт не шутит, вполне ведь возможно, что американские коллеги уже здесь и они сильно могут нам осложнить операцию. И вспомнил имя, уже ставшее хрестоматийным, Чарльза Беквита, который с помощь вот такого объявления набирал команду: "Требуются добровольцы в "Дельту". Гарантируется медаль, гроб или то и другое". Эту быль Шторму не раз приходилось напоминать новичкам и сейчас, думая о возможной встрече с "Дельтой", он мысленно послал привет ее первому командиру. Ставшему живой легендой у спецназа.

34. Бочаров ручей. 11 августа.

Помощник президента Тишков не успевал отвечать на телефонные звонки. Губернаторы как будто сговорились: каждый звонивший рассчитывал на эксклюзивное к себе отношение и, пользуясь своим пребыванием в черноморских правительственных резиденциях, пытались добиться аудиенции у Путина. Тишков, в соответствии с согласованной с президентом версией, всем говорил, что президент в настоящий момент занят и в ближайшие часы не освободится. Если хотите, спрашивал Тишков, соединю с главой администрации президента Волошиным.

Из окна резиденции было хорошо видно, как на газоне продолжают дежурить журналисты. Тишков зашел к пресс-секретарю, с которым Путин работал еще в Питере, и попросил того поговорить с журналистами и, при возможности, обеспечить их минеральной водой и бутербродами. Потом помощник вышел из своего кабинета и направился к Волошину. Тот сидел за письменным столом и что-то писал толстой с золотым пером авторучкой. В широко открытое окно залетал тепляк, обегал светлые стены кабинета и нервно поигрывал уголками бумаги, лежащей на столе.

– Саша, – обратился он к главе администрации, – неплохо было бы Паше Фоменко немного порисоваться перед телевизионщиками, а то они там сгорают от нетерпения. Да и жара сегодня, в тени 33 по Цельсию...

– Позвоните, Лев Евгеньевич, ему сами, он, кажется, на корте играет с Геной Лобачевым в теннис...

Лобачев – один из охранников, также питерец, а когда-то служил в спецподразделении "Вымпел".

– Только пусть Фоменко не вступает с журналистами в дискуссии, -добавил Волошин, когда Тишков уже был в дверях.

– Паша сам знает, что это не его компетенция, хотя он иногда закатывает такие речи, что можно подумать будто учился ораторскому искусству у самого Собчака.

Волошин оторвался от бумаг и мгновение его взгляд сосредотачивался на Тишкове. Спросил:

– Лев Евгеньевич, вы, конечно, знаете, куда отправился Владимир Владимирович. Как вы этот его шаг расцениваете?

Волошин намного моложе Тишкова и потому обращается к нему на "вы". Но по должности он старше и вправе задавать любые вопросы. Впрочем, у них сложились довольно дружеские отношения и они могли обходиться без лишней дипломатии.

– Если честно, я его поступок в душе одобряю...Ну, может, не одобряю, а понимаю...Как мужчина мужчину. Хотя сам я на такие подвиги, увы, не способен... да и возраст уже не тот.

– И я его понимаю. На него свалилась огромная ответственность и особенно в связи с делами в Чечне. Будем надеяться, что все закончится благополучно, и нам остается только держать за него кулаки и блокировать на сей счет любую информацию...

– Разумеется, если это выйдет за эти пределы, – Тишков окинул взглядом пространство, – пиши пропал, писаки и телевизионщики растерзают нас...Я представляю, что они напридумают...

– Хорошо, Лев Евгеньевич, идите, мне тут осталось совсем немного работы...Сочиняю Указ президента о передаче особых полномочий ФСБ в борьбе с терроризмом на Северном Кавказе.

– Это нужно было сделать еще вчера, а то получалось у семи нянек дитя без глаза.

– Да нет, не все так однозначно. Просто закончился войсковой этап, теперь нужны спецоперации, а значит, нужен и единый центр по их проведению...

Тишков прошел в свой кабинет и оттуда позвонил на корт. Когда трубку взял Фоменко, он ему сказал:

– Паша, зрители ждут твоего выхода. Пожалуйста, только без экспромтов. В президентском шкафчике возьми его одежду, переоденься и направляйся сюда. Да... не ходи один, пусть тебя сопровождает Лобачев.

Тишков подошел к столу и открыл бутылку боржоми. Из окна ему хорошо была видна дорожка, ведущая от кортов, и пологой дугой огибающая газон.

Фоменко он увидел издалека. На нем были светлые хлопчатобумажные брюки и кремового цвета сорочка с короткими отложными рукавами. Когда Паша с сопровождающим его Лобачевым приблизился, Тишков разглядел обувь, которая была на Фоменко – китайские туфли с плетеными союзками. Словом, он один к одному был облачен в одежды, в которых был Путин в день своего отбытия. И только одна деталь новая – клетчатая с короткими обвислыми полями панама. Однако она не закрывала лицо, которое было серьезно и в меру загорелое...В руке Паша держал ракетку...

...Когда фигура Фоменко-Путина появилась в поле зрения журналистов, они скопом подхватились и устремились в сторону дорожки. На сей раз ничто не помешало Октавиану Рубцову из НТВ проявить недюжинную прыть и раньше всех оказаться у "объекта". Однако от резко взятого старта в груди у него все зашлось, и он едва выдавил из себя вопрос: "Господин президент, кто ваш партнер? С каким счетом закончилась игра?" Подошедшего корреспондента CNN Марка Сандлера интересовало другое и он, настырно тянул микрофон к Фоменко: "Господин Путин, говорят при покушении на вас погиб один из ваших телохранителей...Как это случилось?"

Лобачев сильной рукой отодвинул наиболее ретивых и довольно добродушно бросил:

– Господа, президент устал. Все вопросы потом, через день состоится пресс-конференция...извините, нам пора.

Но Фоменко, который уже вошел в роль, не хотелось хотя бы без одной реплики уходить и он, на мгновение задержавшись, бросил:

– Мне бы, орлы, ваши заботы. Все нормально, мой телохранитель жив и здоров, мы только что с ним играли в теннис и он меня обыграл со счетом два три...

Наблюдавший за Путиным-Фоменко Октавиан Рубцов, обратил внимание на одну мелкую деталь, которая почему-то всегда бросалась ему в глаза: на противокозелке левого уха президента темнело едва заметное родимое пятнышко. А тут, как Рубцов ни вглядывался, и намека на родинку не было. И две характерных продольных морщинки у губ тоже не было...Возможно, жара, возможно, расстояние не позволили ему как следует рассмотреть...

Позже, в фургончике, который с оборудованием стоял за воротами резиденции, они с оператором и режиссером просмотрели пленку и сравнили ее с другими кадрами. Разница была налицо.

– Нам морочат голову, – пыхтя, сказал измотанный жарой тучный режиссер.

– Он такой же Путин, как я Клинтон, – чему-то радуясь, констатировал Рубцов. От удовольствия он потер руки – как же, сенсация дня – у президента России есть двойники, которые, возможно, правят страной. – Что будем делать? – спросил он у режиссера. – Перегоним информацию в Москву или...

Режиссер старый опытный телевизионщик с сомнением покачал головой:

– Боюсь, нам никто не поверит и могут лишить аккредитации.

– Но не мы так это сделает кто-нибудь другой, – у Рубцова глаза горели азартом. Однако и он дорожил аккредитацией и не спешил покидать обетованные черноморские берега в такую пору года. – Но если даже это двойник, то двойник классный...и голос Путинский и улыбка...

– Я бы не был столь категоричен, – вдруг возник оператор. – Это не самая близкая экспозиция, с которой мне пришлось снимать да и кассета не первосортная, десятый раз пишу.

– Да перестань, Гена, – едва не взмолился Рубцов, – это только слепому неясно.

– Забудем об этом до пресс-конференции, – сказал режиссер и все поняли, тема исчерпана и пора на обед...

В Сочи стояло пекло, запахи расплавленного асфальта, выхлопных газов и тропических ароматов сливались в один неповторимый букет, свойственный большинству южных городов...

35. Гнилая яма, 11 августа.

Горы непредсказуемы. Из каких-то невидимых щелей, каменных пор и клеток земли вдруг потянулись тонкие струйки белесого тумана. На глазах ущелье стало наполняться клубящимися образованьями, потянуло потаенной сыростью, которая с каждой минутой натягивалась ледяным холодом.

– Вот это номер, чтобы никто не помер, – стараясь оставаться спокойным, проговорил Щербаков.

Шторм глядел вдаль, где вместо озорного светлого облачка замаячила грандиозная туча. И ветер, который вдруг всколыхнул все растущее, стал настолько задиристым, что пришлось прикрывать глаза от песка, который он принес с собой с противоположной гряды.

– Ну, братцы, я такого блаженства давно не испытывал, – промолвил Шторм, отстегивая на вороте пуговицу.

И Путин после изнывающей жары тоже ощущал небесную благодать, его тело испытывало облегчение, словно его сняли с раскаленной сковородки и перенесли в прохладную ванну. А тут еще обе гряды ущелья соединила непередаваемой красоты радуга.

Однако человек никогда не насыщается до конца ниспосланной благодатью, не успевает, ибо природа все делает, чтобы он не закоснел в безмятежном телесном восторге. Она каждый миг преподает ему свои суровые уроки. Чтобы не зазнавался и не мыслил себя выше нее, матери-природы...

Когда, наконец, хлынул ливень, Щербаков со Штормом перевернулись на спину, подставляя ошпаренные солнцем лица под его освежающие метелки.

– Эх, мать твою, как просто сделать человека счастливым, – говорил Шторм, ловя ртом и ладонями крупные, как виноградины, дождины...

Но предаваясь детским радостям, этот пожилой полковник, думал совсем о другом. Он напряженно восстанавливал в памяти лицо одного из тех "рабов", которые недавно трудились внизу, устилая дно ущелья каменными плитами. Это был молоденький паренек с пшеничными усиками, загорелый, и наголо обстриженный. Босой, в клетчатой рубашке... "Где я его мог видеть? -спрашивал себя Шторм. – В каком-нибудь московском магазине, на улице или...Да нет же, черт меня подери, память стала сдавать, я же его сам натаскивал месяца два назад...Это же агент Платонова, только тогда он был при волосах и без усов. Ну да, Валера Мирченко, агентурная кличка Сайгак. Легконогий, весь словно свит из множества стальных жил, как те тросы в навесных мостах...Я его и готовил для работы в горах Северного Кавказа, в зеленке и вот он – тут, на тебе, рукой подать... Нужно как-то ему дать знать, что мы здесь, рядом, и знаем о нем. Только бы еще раз их вывели на работу..."

И небеса, как будто услышал просьбу атеиста Шторма, ибо внизу послышалось стальное клацанье, голоса – это выгоняли на работу рабов. Их было человек двадцать, разношерстная публика, молодые, очень молодые, средних лет и очень пожилые люди снова взялись за ломы и лопаты, впряглись в одноколесные тачки.

Шторм взглянул на часы: до вероятного прибытия Эмира оставалось несколько часов и, видимо, принимающая сторона спешила.

Сайгака он увидел среди второй группы, которая вышла из округлого проема под охраной трех моджахедов. Мирченко был в башмаках без шнурков, в той же клетчатой рубашке..

– Владимир Владимирович, – Шторм тихо позвал Путина, – обратите внимание вон на того паренька... с бритой головой и в клетчатой рубашке.

Президент через бинокль быстро отыскал искомую фигуру. Сказал: "Молоденький парнишка, больше семнадцати не дашь..."

– Ему двадцать шесть было три месяца назад...Этот парень наш, агент Платонова, я его сам готовил...

Путин еще раз приставил окуляры к глазам.

– Значит, это тот самый Сайгак, благодаря которому мы вышли на этот пейзаж? – Путин подбородком указал на ущелье.

– Тот самый. Я его учил подражать пению зорянки и это у него великолепно получалось, – и Шторм, положив рядом с автоматом бинокль, сложил ладони трубочкой и поднес их к губам. И на удивление Путина с Щербаковым послышалось ласковое, зазывное пение птахи тиу-тиу-тии, тиу-тиу-тии...

Шторм, продолжая держать ладони у рта, замолк и сам превратился вслух. Вернее, в глаза.

– Если сейчас парень поднесет к лицу ладонь и утрется ею, значит, он услышал и понял, что мы здесь...

Путин, зная кодировку жестов при наружной слежке, тем не менее был сильно удивлен, когда парнишка действительно неброским и вполне естественным движением, поднял руку и вытирающим жестом провел ею ото лба до самого подбородка. И как будто дважды качнул головой...

– Он наш, – сказал Шторм, – значит, не зря мы с ним осваивали "тарзанью горку" и рвали жилы на "тропе"...

Сзади подполз Гулбе. Он был мокрый до нитки, хотя ливень уже прекратился.

– Товарищ полковник, – обратился он к Шторму, – ребята замерзают, может наступить переохлаждение. Вы сами видите, что творится в природе....

Шторм, конечно, знал, что такое на операции переохлаждение. Это падение кровяного давления, вялость, сонливость, а порой судороги и отказ сердечной деятельности. Он оценивающе посмотрел на небо и увидел там обнадеживающие признаки нового потепления. Туча, которая опрокинула на людей миллионы ведер влаги, тяжело отодвигалась на север и уже по краям озолотилась сияющей каемкой.

– Скоро солнце опять будет припекать задницу, поэтому со спиртным поосторожней, – Шторм продолжал смотреть вниз. – По пятьдесят граммов, не больше...

– Есть, – Гулбе отполз и сделать это ему пришлось по земле, превратившейся в желтый клей.

Через минут пятнадцать небо действительно очистилось, радуга исчезла и солнце, как ни в чем не бывало, снова охватило знойным сиянием ущелье и тех, кто подобно муравьям, в нем трудился и тех, кто в бездействии выжидал своего момента на его гребне...

Справа, со стороны блокпоста послышались крики и неразборчивая речь. Кто были наверху, увидели бегущих по ущелью вооруженных людей. Двое остались у входа, а один вошел в прямоугольный проем. Через минуту этот человек возвратился вместе с Барсом. Тот стал смотреть в ту сторону, куда указывал рукой боевик: возле блокпоста показались люди, которые несли человека.