Текст книги "Дети распада"
Автор книги: Александр Степаненко
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
***
Сегодня днем выяснилось неожиданно, что намечается поход на пару дней двумя классами. Позвонила Багрова и официально-официально сообщила мне об этом. Я даже удивилась, что она мне вообще позвонила. Терпеть ведь меня не может. Конечно – не любит, когда кто-то способен горлопанить громче нее.
Видать, из учителей кто-то тоже собрался и было велено обзванивать всех. Багрова сказала: завтра в школу – там чтобы все обсудить.
– А Семенов пойдет? – спросила я.
Можно было, конечно, до завтра потерпеть, но больно уж мне хотелось узнать. А то, может, и завтра идти не стоит, если он отказался.
– Этого я не знаю, – сказала Багрова. – Но завтра он обещал прийти.
– А Тарасова? – спросила я.
Этого уж точно делать было не надо, но я опять не удержалась.
– Тарасова? А тебе-то что? – гавкнула из трубки Багрова, как будто я спросила у нее, давно ли она стирала свои трусы.
– Узнать хотела! А что такого? – гавкнула в ответ и я. – Если она не пойдет, так и Семенов тоже поди.
– Тебе-то что, тебе? – продолжала выступать Багрова.
– А тебе? Хочу знать и все! – разозлилась я. – Вот еще секрет большой, нашлась, бля, разведчица! Говори: пойдет или нет?!
– Сказала, что вряд ли, – сдалась Багрова, поняв, что я с нее не слезу. – Сказала: если завтра не придет, значит, точно не пойдет.
– Ура! – крикнула я. – Ну все, давай.
– А ты-то пойдешь? – поспешно спросила Багрова.
– Завтра посмотрим, – сказала я и повесила трубку.
Это было странно-странно. Семенов, значит, вроде как собирается, Тарасова – нет? Неужели так может быть? Что это у них там? Ну, завтра-то точно надо в школу забежать тогда. Хоть на него поглядеть.
В общем, обрадовалась я очень. Даже пластинку поставила и танцевать начала. А потом меня совесть заела, что я дома давно не убиралась. Мама придет, усталая, она просила, а я опять не сделала. Сказать она, конечно, ничего не скажет, но я и так ведь все пойму.
Пол мыла и прямо порхала. Думала: неужели что-то будет? Неужели, наконец, хоть чуточку повезет?
Думала, думала, мечтала, а тут, уже к вечеру, заявился Головин, один, слава богу, без этого слюнявого. Можно, говорит, к тебе? Я говорю: смотря зачем, а то у меня уборка тут. А он: ну налей хоть чаю, если ничего покрепче нет. Я его пустила, чаю налила, сама коридор мыть стала. А он сидит, пялится на меня и молчит.
Пока молчал, я весь коридор помыла. Кухню мыть надо, а этот – сидит. Вдруг он мне говорит: что, Светка, а я-то тебе совсем, значит, не нравлюсь? Я ему: блин, знала бы, что ты опять это заведешь, не пустила бы. Ты ж, говорю, сам все знаешь, ты мне как родственник, как брат, я для тебе все сделаю… кроме только одного. А вот ты, говорю, для меня даже одного сделать не можешь: чтобы мамаша твоя нам по башке ночами не топтала и не визжала по пьяни. А как бы была я тебе благодарна!
Смотрю, Башка головою поник, на меня не смотрит, смотрит то в стол, то в окно. Потом говорит: сказала бы сразу, что тебе интеллигентик этот задроченный из вашего параллельного нравится, а то все бы тебе тайны устраивать. Чего, говорит, от брата-то таиться?
Тут поняла я: что-то не так. Ну-ка, говорю, Башка, выглядывай, ты это все к чему тут, а? Что произошло-то?
Ну и тут Головин меня, конечно, порадовал. Я, дура, сижу, о светлом будущем мечтаю, а он мне, грозно нахмурившись (это у него от страха), сообщает: да мне, говорит, Максимка нагнал, что задрот этот, мол, мимо тебя спокойно не проходит и житья тебе от него нет. Сказал и молчит. И чего? – говорю. А он: ну я его предупредил сначала, а Максимка мне сказал, что он опять. Ну я, говорит, его слегка и помял сегодня.
Я как услышала – у меня аж круги перед глазами пошли. Наверное, я в лице сильно изменилась, потому что Башка нахмурился еще больше. Я как заору: ты, что, Головин, совсем, что ли, мудак?! Тебя кто вообще в мои лезть-то просил?! Ты у меня не забыл спросить-то, а? Или за тебя слюнявый, говорю, все теперь решает? Сами вы, говорю, задроты сраные, в зеркало-то давно гляделись?
В общем, высказала я ему все и о способностях его, и о талантах, да так, что даже самой потом стыдно стало. Башка, в итоге, надулся и молчит. Я ему говорю: иди вообще отсюда, к слюнявому, вон, иди, убираться мешаешь.
Он встал и бочком к двери, как будто его самого побили. Я спрашиваю: погоди, помял-то сильно, он там живой вообще? Спрашиваю, а сама думаю: вот если что, прям вскочу и побегу, сейчас прямо побегу к Семенову, и наплевать на все, и пусть думают все, что хотят.
Головин говорит: ну вот, с этого бы и начинала. Да ничего, говорит, я ему особо не сделал. Даже и не попугал, можно сказать. Один раз только ударил, совсем слегка. Я и вообще его трогать-то не хотел, я-то уж давно подозревал, что это ты к нему… Но эти все навалились: чего-то ты, говорят, Башка, разнюнился. Ну мне и пришлось.
Идиот, говорю. Иди отсюда, видеть тебя не хочу. Еще раз, говорю, на него кто посмотрит из вас, уродов, косо, я вас вообще никого знать больше не знаю, понятно?
Но он уже хмуриться перестал. Понял, что про знать не знаю – это я уже несерьезно. Ладно, говорит, Светка, пойду, ты не злись. Хотя лучше бы тебе я нравился, конечно.
Он ушел, а я сижу, думаю: и к чему теперь этот поход? Ведь он там ко мне теперь и на сто метров не подойдет.
***
Ну, могу себя поздравить! Выступила сегодня полной дурой! Просто, блядь, неисправимой!!!
И ведь каждый раз так. Как вижу его, так сразу с катушек. Как я – не я.
Явилась я на это сборище в школу – Семенова, конечно, нет. Хотела Лопухова спросить, потом думаю: да ну его к черту, червяка этого самодовольного, ему чего сказать – так это все равно что всей школе сразу.
Ну ладно, села на заднюю парту одна и сижу. Все в класс пришли, а Семенова все нет. Сижу, думаю: не придет – Багрову, манду эту, на шнурки распущу. Но это только сначала я на Багрову злилась. Потом, естественно, на самого Семенова злиться начала. Вот, думаю, подкаблучник-то: эта не идет, у нее, наверняка, на выходные задницей где-нибудь повертеть намечено, а он-то чего ж, сидеть и ждать будет?
И так я себя накрутила: прямо всю разрывает. Все мысли свои об этом походе уже двадцать раз проклясть и похоронить успела. А тут дверь открывается и вваливается Семенов. Мрачный такой. Вваливается и к Лопухову за парту, а меня даже и заметить не заметил. Ну, тут я еще больше разозлилась, конечно. Сзади за Семеновым Машка Рябцева сидела, примерная наша, с ручкой, с тетрадкой, как прямо на урок пришла. Так я ее со стула вытолкала, за ним села и от злости его в спину Машкиной ручкой как ткну! Он на стуле аж подскочил, но только не тогда, когда я его ткнула, а когда уже обернулся и понял, что это я. Лицо стало такое, будто Бабу Ягу увидал.
Тут я, конечно, совсем озлилась уже. Нет, ну я, понятно, не Тарасова, конечно, я таких глаз, как она, делать не умею, но и не Баба же Яга в самом деле! Как же, думаю, так, почему, отчего? Ты ж с ней рогами по потолку скоро скрести начнешь, а я к тебе – вот, вся, как на ладони… Ну ладно, думаю, сейчас я вас на чистую воду-то выведу!
В общем, ничего я лучше не придумала, как ему прямо тут же, при всех, и брякнуть про эту его лживую сучку. Кто вот меня, спрашивается, за язык тянул? Чего полезла? Язык отдельно, голова отдельно. И все остальное тоже отдельно. Со своей правдой этой – кому я, блядь, нужна? Лезу вечно напролом, и все без толку. Голова у лошади большая, а извилина в мозгу всего одна.
Он, бедный, сжался весь, конечно; глаза растерянные. На меня смотрит – как укусит сейчас. А мне все мало. Я ему еще вдогонку: мужик у нее, говорю, солидный, вам, мелким, не чета, шансов-то у тебя, Семенов, ноль. Он в ответ зашипел, конечно, что-то: отстань там, отвали, отсяду сейчас. А я смотрю на него и ведь вижу: больно ему, плохо, засадила и так ему перо уже по самую рукоятку, вижу – и все равно никак не успокоюсь. Ты, говорю, Семенов, из себя тут много не строй, а то я ведь на тебя и пожаловаться могу.
Боже! Как вспомню сейчас – провалиться бы сквозь землю и насовсем! Вчера ведь только сидела тут на табуретке с мокрой тряпкой в руках и плакала: такая злость на Головина взяла и так жалко Семенова было! Получил из-за меня, из-за дуры, а сам-то вообще не при чем! Вчера ревела, а сегодня – как отшибло! И только когда брякнула уже эту глупость, про вчерашний рассказ Башки и вспомнила. Он там в ответ огрызнулся что-то, а до меня в этот момент только и дошло, какой я скотиной только что выступила. Сижу, щеки горят, краской заливаюсь, губы, чувствую, дрожат, и слезы того и гляди уже брызнут. И все вокруг на нас смотрят. И Багрова даже уже языком чесать перестала. Ну и что же я? Целовать его бросилась? Ага, конечно. Я комок проглотила, и буквально за миг один так опять на всех обозлилась, что прям убить бы их всех прямо на месте. На всех, но не на Семенова только. Но говорила-то я с ним! И, в итоге, ему все опять! Иди ты, говорю, придурок! Отстань от меня! Как будто это он ко мне приставать начал и всякие гадости говорить.
А самое еще обидное: что даже после этого все могло бы еще… Куда там… Правду мама говорит. Меня ж хоть на выставку. Вот, посмотрите, товарищи, как не надо делать. Хоть я и не люблю очень, когда она так говорит.
Семенов от меня отвернулся, а я сижу и слезами давлюсь. Думаю: повернется еще хоть раз или нет? И злюсь на себя и жалею. И на него злюсь и его жалею. А он, не знаю даже – с чего бы, вдруг и впрямь поворачивается. Да еще и говорит что-то вроде того, что, мол, не дуйся Светка, а что я еще мог сказать? А я чувствую: ну все, сейчас точно разревусь тут при всех, кошмар! Вот ведь чудесный-то какой, просто ангел настоящий! Что он сказал-то, о чем это он – я даже и не поняла.
А все вокруг прям затихли и локаторы свои настроили. Они настроили, а я тогда и думаю: а правда ли – такой уж чудесный? Может, думаю, это он слезы мои заметил и посмеяться теперь надо мной решил? Сейчас я тут совсем размокну, а он как отвесит что-нибудь! И все они ржать надо мной начнут!
Отвернулась я от него, в общем, и послала опять подальше.
Вот такая вот из меня Наташа Ростова, короче. Сижу вот, пишу, на тетрадь капаю. И руки совсем опускаются. Лет уже семнадцать скоро, а ни ума, ни фантазии. Как по-другому внимание к себе привлечь, так и не умею. Покажите мне еще одну такую дуру! Сама бы, наверное, со смеху померла.
Лучше б вообще никуда не ходила, ничего не делала.
И в поход не пойду, ну его. Кому я там нужна?
В дверь звонят, Головин опять, наверное. Не пущу его. Нет меня. Рисовать буду.
Интересно все-таки: поверил ли мне Семенов?
***
Головин только что явился и сказал, что утром сегодня, обходя эти свои «точки» у метро, опять Тарасову там видел, со своим торгашом. Сказал, главное, и стоит мрачный такой, как будто сам за Семенова страшно переживает. Или, может, это он за меня?
Ты, говорит, Светка, если что, только скажи, мы торгаша этого быстренько от нее отвадим. Я ему: ты, что, спятил, что ли? Торгаш-то, говорю, причем? И вообще: чего это ты манеру взял мне о личной жизни Тарасовой докладывать? Мне-то какое дело? Он руками только развел. Понятно, говорит, какое дело. Кто, мол, говорит, об этом не знает-то? Сама, тем более, подтвердила. А я ему: всем вам, говорю, до меня дело есть, что ли? А мне, если до кого и есть, то уж точно не до этой прошмандовки. А он опять свое: ладно, Светка, не злись. Если что, говорит, у тебя я есть, ты так и знай. Ну и ушел. Видит: не в духе я.
Как же это так? Ведь хороший он, Головин-то, добрый на самом деле, хотя вроде бы, по всему, с чего бы ему хорошим быть? И ко мне, видно, всем сердцем. А у меня к нему – ну ничего. Как младший брат он мне, несмышленый, хоть и старше на два года. И больше – ничего.
Может, и у Семенова ко мне так? А я все вокруг него прыгаю? А он – чего? Ну не заставишь же себя. Вот я же не могу.
Уж взял бы сестрой хоть.
А в поход – пойду. Еще как пойду! Еще как пойду, потому что… Да что же это такое?! Как же можно так нагло и так тупо всех обманывать и при этом чтобы тебе все, абсолютно все сходило с рук?! Нет, я на это просто не могу… я не имею права на это спокойно смотреть и делать вид, что меня это все вообще не касается! И дело даже не в моих чувствах к Семенову! Вообще не в них!
Просто я этого никак не могу понять, ну никак! И смотреть на это спокойно нет никаких сил. Как оно будет, так и будет – а правду я ему сказать должна! И пусть после этого меня же и ненавидит за эту правду – все равно это лучше, чем ему позориться и за этой лживой сучкой бегать.
Да и пусть даже бегает, если хочет! Пусть, если хочет позориться. Я скажу, а он сам пусть думает, но только думает, зная о том, что она творит, эта сучка. Пусть тогда и решает, а мне вообще от него ничего не надо, ровным счетом ничего. Разве что он сам предложит только, а я больше лезть ни за что не буду. Ни за что!
***
Все происходит так странно и быстро, что я даже пока толком и не понимаю, что происходит. Может быть, вот напишу сейчас и что-нибудь пойму. Или не пойму. Или не напишу. Электричку трясет, меня трясет, буквы разъезжаются.
Кажется, с Семеновым что-то задвигалось…
Ой, нет, нельзя так. Надо, может, по порядку… чтоб и в голове хоть как-то уложилось.
С утра боялась: он не придет. Но – пришел. А эта – нет, слава тебе, Господи. А то бы по дороге, наверное, теряться пришлось: об этом я, конечно, заранее не подумала.
Пока там собирались, пока до вокзала ехали, я с ним не заговаривала. Чтоб лишнего о себе тоже там не думал. Правда, не смотреть на него совсем – не получалось у меня, конечно. И показалось мне даже сразу, что и он на меня поглядывать стал. По крайней мере, глазами точно несколько раз встретились. Я прям даже напряглась как-то. Больно уж непривычно. Обычно он, наоборот, взгляд отводил, а тут…
А в электричку когда сели, они с Нестеренкой рюкзаки свои на пол сложили и в тамбур пошли, курить. Ну тут уж не выдержала я и тоже к ним. Пришла, сигарету попросила. Замолчали оба, будто тайны большие какие-то обсуждали, а я помешала. Думаю: вот тайны-то прям, не знает никто и ничего, не подозревает даже!
Нестеренко на меня пялится, а этот стоит, в окно смотрит. Я думаю: неужели показалось мне, что глазами встречались? Разозлилась на себя, и понесло меня, как обычно. Чего, говорю, Семенов, смурной-то такой? Фею свою где потерял?
Его прям передернуло всего. Покраснел сразу, как рак, меня отшил тут же. Иди, говорит, жалуйся, тебе же есть кому.
Я вторник вспомнила, стыдно мне стало, но вида не подала. Думаю: ну, хватит уже посторонних глаз. Нестеренко на меня пялится, а ему говорю: ты докурил, что ли, уже? Так иди. Он, ясное дело, поломался слегка. Изобразил, что никак беззащитного Семенова со мной, Бабой Ягой, наедине оставить не может. Но не сильно. Я настояла – он ушел. Да и Семенов особо не возражал.
Дальше – я сама не понимаю, как и что было. Нестеренко ушел, а я стою. И не то, что заговорить опять, а даже посмотреть на него не решаюсь. Все-таки первый раз одни оказались. Никого больше рядом нет – на посторонних играть не надо. А что говорить-то – не знаю. И как себя вести с ним по-другому? Понимаю вроде, что надо не так, как всегда, а как – не знаю.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
