Текст книги "Дети распада"

Автор книги: Александр Степаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Несколько минут мы стояли у подъезда, хотя никого не ждали. Лопух, видимо, решил, что я не в духе, и сам не заговаривал со мной. Я же не то чтобы был не в духе – просто думал в этот момент об Ирке, а про Лопуха вообще почти забыл.

– Пойдем за столик, в карты перекинемся, что ли? – опомнившись в конце концов, предложил я.

– А ты взял? – поддел Лопух.

– Нет. Забыл, понятно, с твоими выступлениями. И с этой дурой…

– А я взял! – Лопух гордо похлопал себя по карману.

Мы пошли, и он стал рассказывать анекдот, который я слышал уже с десяток раз. Но говорить самому мне не хотелось, и я решил: пусть лучше он расскажет мне все протухшие анекдоты, какие знает, а я буду делать вид, что мне смешно.

Стол, за которым по вечерам обычно резались в домино окрестные деды, был в соседнем дворе. По утрам и днем он был пуст, и мы играли за ним в карты. Сейчас здесь тоже никого не было. Лопух вынул колоду и принялся так старательно ее перемешивать, как будто мы собирались не в обычного «буркозла» сыграть, а «расписать пулю», причем на деньги.

– Ну, сдавай уже? – поторопил его я.

– Да, на, на… ходи уже!

– Семь-восемь, – зашел я червями.

Лопух накрыл их девяткой и дамой.

– Взял!

– Начал неплохо.

– Да-да. Теперь давай с трех попробуем.

– Ну, пробуй.

Он положил три бубны: вальта, даму и десятку.

– А козырь? – спросил я.

Думая о постороннем, я пропустил момент, когда он при раздаче показал козырную масть.

– Пики.

Это было удачно. Образовывалась хорошая взятка: у меня были на руках бубновый туз и козырные туз и десятка. Может, конечно, и стоило их придержать, но соблазн получить сразу почти пятьдесят очков был сильнее осторожности. Я покрыл.

Лопух выругался, пожалуй, несколько грубее, чем того требовала ситуация.

В этот момент рядом кто-то громко свистнул. Я обернулся на свист, и сердце мое бешено забилось. К нам приближалось несколько человек, от которых, как в силу некоторых обстоятельств, так и вообще, мне не приходилось ждать ничего хорошего.

«Вообще» заключалось в том, что в этой компании все были на год-два старше нас и, соответственно своим туповатым представлениям о поддержании должного авторитета, они задирали нас при каждом удобном случае. Обстоятельствами, которые делали как раз этот случай наиболее удобным, было наличие претензий конкретно ко мне. Один из приближавшихся к нам, здоровый, раскачанный птушник66
  ПТУ (профессиональное техническое училище) – учебное заведение по подготовке квалифицированных рабочих кадров (токарь, слесарь, столяр и т.п.). В настоящее время сохранились под названием ПУ (профессиональное училище).


[Закрыть]по кличке Башка, двумя годами старше нас и из того же дома, что и Лопух, уже пару раз передавал мне через все того же Лопуха разного рода угрозы, которые в целом сводились к одному: якобы он меня «уроет», если я еще раз посмотрю на Светку Клейменову, симпатичную, высокую, темноволосую, глазастую и очень напористую девку из параллельного класса, а заодно тоже их соседку по дому. Непонятно было только, как я мог на нее не смотреть, если она сама ко мне лезла на всех переменах, и после школы, и даже на уроках, а я-то как раз не чаял, как от нее отделаться. С Башкой, впрочем, как я думал, до этого случая, дело было не в этом: просто я ему не нравился, а докапываться совсем уж без повода – это было, что называется, западло. Противостоять ему мне было нечем: он был старше, сильнее и крупнее, а обратиться за поддержкой, чтобы его осадили, мне было не к кому.

Они подошли. Я продолжал сидеть, делая вид, что собираюсь сделать ход, а их не вижу.

Башка встал надо мной и сразу ощутимо толкнул меня кулаком в плечо. Я повернулся к нему, будто только заметил

– Ну ты, чё, бля, фраер: понял, чё я тут? – выдал он высокоинтеллектуальную фразу, пытаясь, естественно, и словами, и повадками максимально походить на уголовника.

Лопух молча смотрел в карты.

– Понял, но… – начал было я.

– А ну, встань! – перебил меня Башка и для убедительности схватил за руку и дернул на себя так, что я чуть не свалился со скамейки.

Я отмахнулся и вышел из-за стола.

– Ну-у?!

– Я понял, но тут… – опять попробовал сказать я.

Но слушать меня он и не собирался.

– Похоже, он, бля, не п-о-о-о-нял? – также пытаясь изображать из себя бывалого, протянул один из спутников Башки.

Этот жил в следующем от них всех доме и тоже учился в «путяге»77
  «Путяга» – ПТУ.


[Закрыть]. Только он был мелкий, хоть и старше на год. Его они всегда засылали вперед – создать повод. Я понял: Башка свой набор слов уже исчерпал и сейчас – выход мелкого.

И впрямь – он подошел ко мне, положил руку мне на плечо и нарочито нагло заглянул в глаза. Я отпрянул: от страха и брезгливости одновременно.

– А ну, стой! Стой на месте! – он схватил меня за футболку. – Стой, когда с тобой говорят… Дай-ка закурить, вот что.

Я достал из кармана пачку и вытащил из нее сигарету. Понятно было, что он начнет требовать еще.

– Не-не, бля! Ты на всех дай!

Их было пятеро. Я посмотрел в пачку: там оставалось три сигареты.

– Ну на, бери все, – сказал ему я.

Голос мой униженно дрожал, и от самого себя мне было гадко. Лопух продолжал сидеть за столом и пялиться в карты.

– А че ты, бля, нукаешь-то? – прогундосил мелкий, забрав пачку и опять пытаясь заглянуть мне в глаза.

– Я не нукаю.

– Ты мне в глаза, в глаза смотри.

Пришлось смотреть.

– А чем еще богат? – продолжал дальше провоцировать меня мелкий. – Ну-ка покажи, чего там в карманах-то?

В карманах у меня были спички и несколько десятикопеечных, на которые можно было купить еще пачку сигарет, взамен отнятых, но, даже если бы там ничего не было, это было бы уже слишком откровенным унижением, и я, с трудом смирив страх, отказался.

– Нет там ничего. Хочешь, спички отдам?

Мои предложение взять спички и не трогать карманы было вполне искренним, однако эта мирная инициатива с намерениями стоявшего передо мной явно не совпадала.

– Ч-е-е-е-в-о-о-о?! Какие спички? Ты че, бля, выебываешься?!

– Я не…

– Давай, карманы показывай.

И он попытался залезть своей рукой мне в карман. Это было последней каплей: я не выдержал и оттолкнул его. Башка тут же съездил мне по морде. Правда, удар пришелся вскользь по челюсти и оказался больше похож на пощечину. Это удивило. Мне казалось: одним своим ударом он меня сразу уложит, и я подумал, что он, вероятно, нарочно сделал так. Судя по тому, с каким видом он стоял в стороне все то время, пока мелкий вязался ко мне, ему самому почему-то все это было не слишком нужно. Быть может, его все-таки подзуживали мелкий и остальные, и он сейчас больше заботился о своем авторитете, чем на самом деле хотел меня отделать.

Это было странно, но своими действиями Башка уже в следующий момент подтвердил мою догадку. Мелкого он оттолкнул в сторону, а меня взял ладонью за шею – но сделал это очень как-то аккуратно, без грубого силового нажима. Придвинув свое лицо совсем близко к моему, так близко, что я почувствовал его не слишком приятное дыхание из режущей нос смеси запаха курева и спиртного, он с трудом выдавил из себя:

– Слышь, вафел, короче… Ты ж знаешь, чё за это бывает, а?

– За что? – спросил я почти машинально, поскольку и впрямь не понимал, о чем он.

Башка косил одним глазом, так, что было довольно трудно понять, куда он смотрит; но именно этим глазом, как мне показалось, когда я поднял на него взгляд, он еле заметно подмигнул мне.

– Ну… за баб… За баб за чужих! – пояснил он в меру сил свою мысль.

– Да я ее вообще не трогал! – подбодренный им, выпалил я, наконец. – Не смотрю я на нее, не вижу в упор! Сама ко мне вяжется! Ты ей скажи лучше!

– Да ты не пи… – мелкий опять попытался влезть между нами, но Башка опять оттолкнул его, не дав закончить.

– В натуре? – рыкнул он мне угрожающе.

Тут вдруг подал голос Лопух.

– В натуре, Дим, в натуре, – сказал он, обращаясь, видимо, к Башке (я знал только кликуху). – Проходу не дает.

Лопух, видимо, тоже почувствовал, что Башка, на самом деле, не так зол, как пытается показать.

Чувствуя, что «интересного кина» не получается, опять стал лезть мелкий.

– А тебя кто, бля, спросил? – высказал он то, что, видимо, в соответствии со стандартным сценарием, должен был бы произнести сейчас Башка.

Но Лопух на обратил на него никакого внимания. На эту фразу он, пожав плечами, ответил с некоторой ехидцей, по-прежнему обращаясь в Башке:

– Ну, я так… Подумал: вдруг интересно будет.

Я вспомнил опять, что Лопух и Башка из одного дома, из соседних, кажется, подъездов, и тогда понял, почему тот не слишком наезжает на меня. В одном доме – это вроде как «свои»; стало быть, я сидел со «своим».

Мелкий попытался снова открыть рот, но весы уже окончательно склонились не в его сторону.

– Да заткнись ты уже! – со злостью, изначально, видимо, предназначенной для меня, сказал ему Башка. – Дай побазарить-то. Садись! – он подтолкнул меня обратно к столу, а сам сел рядом.

Остальные тоже стали усаживаться за стол. Мелкий сел рядом с Лопухом и нарочито попытался столкнуть его на самый край скамейки, чтобы освободить для себя и своих дружков побольше места. Лопух, недолго думая, ответил ему, так, что тот едва не упал.

К моему удивлению у него прокатило даже это.

– Ты чё, фраер… – опять попытался начать качать свой блатняк мелкий, но тут же замолчал, бросив взгляд на Башку. Тот, усевшись за стол, собрал карты и начал перемешивать их, не проявляя более никакого интереса к защите обиженных.

– Во что играем? – спросил он.

– Играли в «буркозла», – ответил Лопух.

Башка молча раздал на троих, показал козырь и взял карты.

– Ходи, Горян, – сказал он Лопуху.

Тот зашел под меня, я сбросил и взял карту. Одной масти были только шесть и семь, я сходил ими.

– Да ты не бойся, – покровительственно улыбнувшись, сказал Башка. – Ходи по-нормальному.

– Я по-нормальному, – ответил я. – Других нет.

– Ну, ладно, – он покрыл мои карты. – Так, что ж, говорите: пристает?

– Да. Говорю ж: проходу нет, – повторил Лопух.

– Вот ведь, блядь-то, – произнес Башка, уже почти философски. – А ты чего молчишь?

Что было ему сказать? Не то же, что со своим определением он, похоже, не ошибся.

– Я лучше помолчу.

– А чего?

Я пожал плечами.

– Во избежание.

– Чего-о? – это был не наезд, он и впрямь, видимо, не понял, что я сказал.

– Ну… скажу еще что-нибудь не то… Опять по морде… не хочу.

Башка загоготал.

– Да ладно, я ж ласково. Я ж почти не тронул.

– Ходи давай, – сказал ему Лопух.

– Погоди. Ну а че народ-то мне тогда?.. Что она у тебя на коленях вроде… Что ты там все с ней…

Я опять пожал плечами.

– Так это она, а не я.

– Тебе ж передавали.

– Передавали, да. А что я могу сделать? Бегать мне от нее, что ли? Потом она как сядет, так я и не встану. Такая лошадь…

Башка, наконец, бросил Лопуху свои две карты, но игра его явно интересовала мало.

– Да, ей под руку не попадай, – как-то уныло пробормотал он и, обращаясь ко мне, сказал громче: – Ну а мне-то что делать теперь, а? Позоришь же меня, молодой…

Я посмотрел на него. Те, перед кем я его «позорил», сидели тут же, за столом. Что за глупая это все игра?

– Так это не я. С ней поговори.

К моему удивлению, в лице его что-то быстро изменилось. Как будто такое и впрямь не приходило ему в голову. Я не успел ни испугаться, ни подумать, что все-таки сказал лишнее, как он огорошил меня неожиданным ответом:

– Поговорить… Говорить – это по твоей части. А у меня говорить – только руками получается.

Я не нашелся, как отреагировать, кроме как опять пожать плечами и только сказать:

– Ну… Говорим же вот…

Повисла пауза. Боковым зрением я чувствовал, что и мелкий, и остальные из их компании, и Лопух – все смотрят на нас.

Башка вдруг бросил карты и встал.

– Ладно, ну его… Неохота играть. Пошли.

Он стал уходить, не пожав нам руки. Все остальные повскакали вслед за ним. Пройдя несколько шагов, Башка остановился и обернулся ко мне.

– Короче, ты понял меня… – бросил он угрожающе.

Видимо, вспомнил опять про авторитет.

Я кивнул. Мелкий, уходя, отвесил Лопуху легкий подзатыльник.

– Ща в лоб дам, – проводил его Лопух.

Тот, не ответив, побежал поскорее догонять Башку.

Мы играли с Лопухом в карты еще около часа. От пережитого унижения на душе у меня было погано. Свои мысли на эту тему я высказывал вслух, а Лопух отвечал мне в том духе, что нечего, мол, приставать к кому попало. Он говорил так, хотя и впрямь знал: то, что Клейменова не давала мне проходу, было святой правдой. Однако правдой было и то, что Башка явно не представлял для нее особого интереса, а энергия рвалась из нее так, что просто сдувало: так что, если бы не я, на моем месте был бы кто-нибудь другой, и Башке всерьез все равно ничего не светило бы. Разве что зажать ее где-нибудь в лифте, ну или там после пары стаканов…

Странно, несмотря на злость за эту пощечину, за отнятые мелким сигареты и за всю эту сцену, Башку мне было как-то даже немного жаль. Конечно, я не показывал, что мне его жаль, а говорил, что найду на него управу, вот приедет Петро…

И с чего бы мне его вообще-то жалеть? По морде дал при всех, сигареты отняли, а потом смилостивился, да и то из-за Лопуха. Нет, непонятно, с чего жалеть.

С другой стороны, было бы из-за чего устраивать разборки? Да и есть ли реальная возможность их устроить? Нет, откуда ей взяться? Что – Петро, никакого толку…

Наигравшись в карты до того, что загудела голова, мы пошли к табачному ларьку: я хотел купить сигарет взамен отнятых. По дороге встретили как раз Петро. Он брел, пошатываясь, с крайне мрачным видом: только возвращался с Илюхиной дачи. Меня увидел – лицо, кажется, немножко посветлело, самую малость. Мы поздоровались.

– За куревом, – сказал я, предвидя вопрос.

– А-а. Там «Родопи»88
  «Родопи» – сигареты болгарского производства (стоимость в 80-х гг. – 40 копеек за пачку); считались не самыми худшими, но хуже пользующихся наибольшим спросом советских сигарет «Космос» (70 коп.) и «Ява» (40 коп.) производства московской табачной фабрики «Ява» (после распада СССР куплена международной табачной компанией British American Tobacco и закрыта в 2013 году).


[Закрыть] только, я смотрел.

– Сойдет, ничего. Ты – куда? Домой?

– Да, сейчас домой, – поморщился Петро. – Что-то мне…

Ну, в общем, по нему видно было, что взял лишнего.

– Ну давай.

– Я, может, тебе попозже… позвоню, – еле выдавил еще из себя он и поплелся в сторону нашего дома.

С Лопухом мы дошли до телефона-автомата. Я покрутил диск, подождал Иркиного голоса. Но длинные гудки опять не сообщили мне ничего определенного.

Настроение совсем испортилось. Лопух надоел, а Ирки не было. Захотелось домой. Или, может быть, не домой, а просто куда-нибудь, где никого не было. С Лопухом мы договорились созвониться после обеда.

Я пошел домой и поймал себя на странном чувстве. Или даже не чувстве, а желании. С одной стороны, видеть никого не хотелось, с другой – почему-то, наоборот, хотелось кого-нибудь встретить. Но, конечно, не кого попало, а кого-нибудь стоящего. Того, который поймет. Только вот кто бы это мог быть – этого я себе не представлял. Все, кто был, – они меня, кажется, только тяготили. То есть, нет, я не хочу сказать, что все они были какие-то неправильные там, недостойные, или плохие. Нет, Петро, Лопух, или Илюха вот, – они ничего… Это скорее я все… сам не знаю, чего хочу.

И я шел один по улице. Думал закурить, потом передумал. Дул сильный ветер, и мне неохота было мучиться со спичками.

Хотелось есть, но готовить тоже было неохота. Дома я лег на диван и долго смотрел в потолок. Но потолок не выражал ничего, кроме белого безразличия.

Из отупения меня вывел телефон. Он громко зазвонил. Я прыгнул к нему, как кенгуру. Думал: это Ирка.

Но это была Багрова, из параллельного, горластая дочка продавщицы из ближайшей кулинарии, вечный у них там в «Б» -классе «командир», «председатель совета» и еще чего-то там «отряда»99
  Дополняющие учебный процесс принудительные организационные элементы в советской школе. Каждый школьный класс превращался в общественную ячейку слегка военизированного типа – «отряд». «Командир отряда» командовал классом на всякого рода строевых конкурсах. «Совет отряда» призван был выполнять функции «самоуправления» (а точнее – изображать их наличие): следить за дисциплиной, успеваемостью, организовывать досуг и т.п., а «председатель», соответственно, руководить советом. В реальности в последние годы советской власти эти изначально довольно неуклюжие попытки «повышать сознательность» и имитировать бурную общественную жизнь школьников окончательно выродилось в формальный балаган и стали предметом всеобщих насмешек.


[Закрыть], а с недавнего времени, естественно, – секретарь школьной комсомольской организации1010
  Комсомол (Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи, сокр. ВЛКСМ) – политическая молодежная организация Коммунистической партии Советского Союза, задачей которой являлось воспитание подрастающих коммунистов. ВЛКСМ был элементом так называемой однопартийной политической системы СССР, когда власть уже на законодательном уровне была сосредоточена в руках одной партии – КПСС, а существование иных партийных образований не допускалось. По аналогии с пронизывавшими всю социальную структуру страны партийными ячейками (фактически партийная структура существовала параллельно с органами исполнительной власти и именно она и осуществляла реальное управление страной), комсомольские ячейки существовали во всех средних и высших учебных заведениях. В комсомол принимали с 14 до 28 лет. В СССР также существовали внедренные в систему школьного образования политические структуры для более младших возрастов (они находились в последовательно-вертикальном подчинении ВЛКСМ: Всесоюзная пионерская организация им. В. И. Ленина при Центральном Комитете ВЛКСМ (для учеников средней школы) и группы так называемых «октябрят» при пионерских дружинах школ (для учеников начальных классов). В последние годы советской власти все это нагромождение псевдополитических конструкций (которое и до того-то, по большому счету, не выполняло своих прямых функций) превратилось в бутафорию и прибежище для карьеристов; как следствие, среди большей части своей потенциальной клиентуры данные структуры не пользовалось особым почетом.


[Закрыть].

– Семенов, привет! – гаркнуло в трубку.

Она всех и всегда называла по фамилии.

– Да, Оль, – ответил ей я осторожно.

Как и почти все в школе (даже, кажется, и учителя), я ее немножко побаивался.

– Как дела? – спросила она.

Понятно было, что дела ей мои не шибко интересны. Я для нее был строчкой в списке: она, почти наверняка, обзванивала всех, чтобы сообщить о какой-нибудь, созревшей в связи с окончанием учебного года затее.

Тем не менее, я не удержался и пожаловался сей.

– Да ничего дела. Помираю со скуки.

– А я вот как раз о развлечении, – сообщила она. – Мы тут надумали поход. Десятые классы.

– То есть мы?

– Ну да. Мы же теперь десятые. Что скажешь?

– А мы – это кто? – спросил я, имея в виду, кто надумал поход.

– В смысле – кто «мы»? Я же сказала: десятые классы, – запуталась Багрова.

– Да нет. Я про то, кто надумал. Про поход.

– А-а! Как – кто? Комсомол, конечно! – она глупо загоготала.

– Ну, если комсомол, то я, как комсомолец, тоже не могу быть в стороне, – ответил я вполне сопоставимой глупостью. – А когда?

– Ну вот на выходные… на следующие… Я, собственно, чего? Ты завтра в школу зайди. Соберемся все, обсудим, кто там готов и на что…

– Во сколько? – опасливо спросил я, подозревая, что поспать мне завтра не придется.

Опасения оправдались.

– В десять.

– В десять? Ну ладно…

– Что такое?! – гаркнула опять Багрова командным голосом. – Чем ты недоволен?!

– Да ничего. Пораньше еще могли?.. – пробурчал было я, но, не желая слушать нотации Багровой, поспешил добавить: – Я приду, приду.

– Ну хорошо, давай! – грозно сказала она. – До завтра, в общем. Мне тут еще пятьдесят человек обзванивать.

Видимо, она хотела услышать от меня что-нибудь о собственном героизме, но я поспешно сказал «пока» и положил трубку.

Хочу я в поход или нет, я не знал. Наверное, хотел бы, если бы пошла Ирка. Но ее почти наверняка не отпустит ее мамаша. Непонятно было, как она на эти выходные-то выпросилась. Если еще и в поход – получится двое выходных подряд. Нет, однозначно не отпустит.

А без Ирки? Без нее мне было, кажется, лень. Да, именно лень. То есть мне и с ней-то было лень, но из-за нее я был готов эту лень преодолеть. А без нее – что там делать-то?

Я пошел на кухню и сварил себе макароны. Сыра, чтобы посыпать их, в холодильнике не было. Не было там и ничего мясного. Я полил макароны подсолнечным маслом и начал уныло жевать их, когда опять зазвонил телефон. Звонок был какой-то грустный.

Я бросился в комнату, но это опять была не Ирка. Это был Петро. Он кашлянул в трубку и молчал, но и этого хватило, чтобы я узнал его.

– Ну чего ты? – раздраженно сказал ему я, так и не дождавшись от него ни слова.

– Помираю! – хрипло сообщил мне он.

– Чего это? – задал я вопрос, который, как мне казалось, он и хотел услышать.

– Помираю, говорю! – повторил он, решив, видимо, что я переспрашиваю. – Голова болит… вертолет1111
  «Вертолет» – похмельное состояние, когда при закрытых глазах создается тошнотное ощущение полета по кругу.


[Закрыть], сука… спать не могу.

– Говорил я тебе: не пей столько… – сказал я и подумал, что сам бы за такие слова и в таком состоянии, наверное, плюнул бы в рожу кому угодно, даже и Петро.

Но Петро, видно, был совсем без сил. В ответ он лишь промычал что-то невнятное.

– Пойдем прогуляемся, – сказал я. – Давай, зайду за тобой через полчасика. Сейчас макароны вот доем.

В трубке сначала охнуло, потом стукнуло. Потом раздались еще какие-то удаляющиеся звуки.

– Эй, ты чего там? Алло! – позвал я.

Ответа не было, но мне показалось, что я услышал звук, похожий на рев медведя где-то в глубине дремучего леса. Я сообразил, что упоминание макарон было явно не к месту и, не надеясь уже на ответ, нажал на рычаг.

Сбить мой аппетит Петро не удалось; даже наоборот, мне почему-то захотелось есть еще больше. Я вернулся на кухню и закончил с макаронами, запив их чаем с рафинадом вприкуску. Слава богу, хоть сахару было полно: на днях отец отхватил где-то пять кило.1212
  Имеется в виду сильный дефицит сахара, характерный для последних лет советской власти.


[Закрыть]

После обеда к Петро я пошел не сразу. Читал: сначала дочитал про армию, потом начал «Тучку»1313
  «Тучка» – повесть писателя А. Приставкина «Ночевала тучка золотая». В СССР долгое время не издавалась из-за табуированности темы насильственного переселения народов в годы советской власти. Была опубликована в журнале «Знамя» в 1987 году на волне разоблачений преступлений сталинского режима. Повесть, поднимающая важную и острую тему в довольно однобоком, тенденциозном ключе, активно использовалась антисоветской и диссидентской пропагандой; была, соответственно, крайне популярна среди фрондерски настроенной интеллигенции; в 1989 году по ней был снят одноименный фильм.


[Закрыть] и, увлекшись, опомнился не сразу.

На улице было жарко, но жару я любил больше, чем мороз. Мне казалось, что жара – добрая, а мороз злой.

В соседнем корпусе я поднялся на восьмой этаж и позвонил в дверь Петро. Дверь он открывал долго: наверное, все же заснул; но, по его виду, лучше ему не стало. Он был бледен, лоб покрыт испариной, и вообще выглядел как-то грязновато. Казалось, он еле стоит на ногах от слабости.

– Ну ты как? – сказал я вместо приветствия.

– Ой… Башка трещит… не описать… – язык у него тоже еле ворочался.

Я достал из карману взятую для него из дома «тройчатку».

– Выпей вон таблетку, полегчает.

Впрочем, надежды было мало. Я знал, что он, по какому-то своему убеждению, таблеток не употребляет: быстрее развалится.

Вот и сейчас – он отрицательно помотал головой.

– Не. Я же не пью.

Я захохотал.

– Ага! По тебе заметно!

Петро осуждающе посмотрел на меня, и я, кашлянув, нагнал на себя серьезности.

– Ну ладно, одевайся тогда. Пойдем, проветришься.

– Проветришься, пожалуй, на такой жаре, – проныл Петро.

– Ну, сиди тогда тут, я один пошел, – сказал я, но так, чтобы было понятно, что это несерьезно.

Петро криво усмехнулся.

– Человек на грани жизни и смерти, а тут… никакого сочувствия, – проворчал он.

– А чего сочувствовать-то? Ты ж сам, тебя никто не неволил.

– Как это никто? То один подойдет, то другой. То ты приехал, то еще кто-то там… И со всеми ж надо…

– Ладно, раз шутить изволишь, значит живой.

Я хлопнул его по плечу, подталкивая тем самым начать, наконец, собираться.

– Куда двинем? – спросил он, когда мы вышли на улицу.

Хоть он и спрашивал, не сказать, чтобы у нас был большой выбор. И даже тот выбор, который был, в конечном счете, сводился лишь к тому, где именно и с кем поиграть в карты. Поскольку в одном из таких мест, а именно, за столом в соседнем дворе, я уже побывал сегодня с Лопухом, я, естественно, ради даже самого элементарного разнообразия, предложил другое. Этим другим местом был подвал дома в квартале от нас: в этом доме жили двое наших бывших одноклассников: один – Леха, по кличке Лысый, другой – тоже Леха, как бы без клички; но поскольку их нужно было как-то различать между собой, то первый, естественным образом, назывался «Леха лысый», а второй, поскольку у него как бы не было клички, постепенно стал «Лехой обычным»; так что теперь, в общем, было даже и не совсем понятно, есть у второго Лехи кличка или нет. Так или иначе, они где-то надыбали ключ от подвала своего дома и устроили там «злачное место». По правде, оно не было, конечно, таким уж злачным, каким бы они, наверное, хотели, чтобы оно было: в основном, они там просто играли в карты компанией наших сверстников, из своего и ближайшего к ним дома; ну еще курили и изредка выпивали – очень изредка, поскольку было просто нечего. Никакой там дури или клея; даже девиц не водили – их они, все как на подбор, похоже, боялись.

Пока шли до них, Петро, кажется, немного расчухался. Лицо его, по крайней мере, несколько разгладилось и больше не напоминало кусок теста.

Дверь в подвал была открыта, стучать не пришлось. Чтобы попасть в помещение, где стояли занесенные с улицы скамейки, нужно было пройти по довольно длинному, узкому и низкому коридору. Когда мы вошли внутрь, мне показалась несколько странной тишина. Если подвал был пуст, то дверь обычно закрывали: если же дверь была открыта и внутри кто-то был, голоса и гогот были слышны еще в коридорчике.

– Эй, народ! – кликнул даже Петро, но никто не отозвался.

Я остановился.

– Ты чего? – вполголоса спросил Петро.

Я удивленно пожал плечами, но Петро не обратил внимания и подтолкнул меня вперед. Выказывать испуг мне не хотелось, я двинулся дальше, и только когда мы ввалились в комнату, я сообразил, что Петро в полутьме коридора моего жеста, скорее всего, не видел и решил, что я просто обо что-то споткнулся. Но когда я это понял, было уже поздно.

И Леха «лысый», и Леха «обычный, и еще несколько наших знакомых стояли вдоль дальней от входа стены. Под носом у Лысого я сразу заметил кровоподтек. Помимо них, в помещении находилось еще трое: один сидел на скамейке, другой стоял рядом с ним, а третий, как только мы вошли, почти незаметно оказался за нашей спиной и, таким образом, перегородил нам выход. Все трое были мужики средних лет, на всех, несмотря на жару, были легкие куртки: по их возрасту, по их одежде и по их злобно-наглым рожам я сразу понял, что это менты.

Для одного дня приключений на мою голову было сегодня что-то многовато, причем данное приключение грозило стать куда более опасным, чем Башка и его дружки: о нравах оперов из местного отделения за всю свою жизнь я еще не слышал ничего хорошего. И даже полная пачка сигарет вряд ли могла нас спасти. Я, правда, не очень понимал, что, собственно, такого преступного мы все совершили, просто оказавшись в этом подвале; однако менты на то и были ментами, чтобы схватив кого-нибудь за жабры, суметь после придумать, что же он совершил.

Тем временем, нас поприветствовали.

– Ну вот, бля, еще пополнение! – развязно и, естественно, не представляясь, сказал тот, что сидел на скамейке. – Ну, вперед, становись вдоль стеночки! Все? Или за вами там еще кто?

Спрашивать удостоверение было бы, пожалуй, не самой блестящей идеей. Мы молча прошли и встали в ряд со всеми. Тот, что перегородил нам выход, выглянул в коридор.

– Вроде все. Больше никого не видать.

Он был небольшого роста, пухловатый, с круглыми щеками и большими залысинами вокруг остатков светлых волос. Их них троих теперь, когда я разглядел его, он показался мне наименее озверевшим.

Сидевший поднялся и резко подошел ко мне. Он был высокого роста, худой, усатый, с темными, засаленными волосами.

– А ты че, центровой у них самый?! – рявкнул он на меня.

Я даже не успел сообразить, что именно его так не устроило именно во мне, как получил удар в челюсть, с той же стороны, с какой мне сегодня отвесил свою пощечину Башка. Этот удар был заметно тяжелее: на миг все вокруг поплыло, я даже отступил на шаг.

– А ну – руки из карманов! – заорал усатый.

Только теперь я понял, что же вывело его из себя: я стоял, засунув руки в карманы, также, как и зашел. Видимо, он решил, что это – признак наглости и отсутствия должного уважения к нему как к представителю власти.

Я вынул руки из карманов и посмотрел усатому в лицо. В его глазах читалась классовая ненависть, и я подумал, что, вероятно, он сейчас опять ударит меня, а я не знаю, что мне делать в этом случае. Наверное, так бы и произошло, но в этот момент Петро сделал странно неуклюжее движение и схватился рукой за рот. Менты резко развернулись к нему.

– Ты тоже хочешь, что ли? – истерически завопил усатый. – А ну встань ровно!

Несмотря на напряженность момента, я не удержался и прыснул.

Усатый, который, как было уже понятно, был у них старшим, опять повернулся ко мне.

– У него отходняк, – поспешно сказал я. – Душно тут, опять ему поплохело. Блеванет еще сейчас.

Усатый, надо сказать, не растерялся. Схватив Петро за руку, он быстро толкнул его к выходу.

– В сторону давай, – зарычал он. – А ты – последи за ним, – это было обращено к тому, что стоял у выхода.

Петро поспешно выскочил в коридор, а низкий встал в проходе, чтобы видеть и нас, и его. Из коридора раздался знакомый мне рык медведя. По комнате прошелся еле заметный смешок.

– А ну тихо, блядь, молчать! – заорал опять усатый. – Пидоры, бля! По подвалам шарятся, бухают! А нам – разгребать, за вами бегать! Делать нам больше нехера!

Петро опять рыкнул в коридоре. Теперь уже даже третий мент, стоявший рядом с усатым (он был высокий и крупный, с лицом, напоминавшим Моргунова), не сдержал улыбки. Увидев это, усатый побагровел и, казалось, даже на время потерял дар речи.

– Да это он не здесь, – опять быстро выпалил я. – А здесь мы ведь ничего плохого… В карты там, ну покурить разве, и только. Подвал открытый, никто не запрещал вроде. Мы же не знали, что нельзя…

Усатый резко повернулся ко мне, но тут, по счастью, встрял «Моргунов». Перестав улыбаться, он сказал, ровно и безразлично:

– Вот и пойдем сейчас в отделение – разберемся там, чего вы тут делали. Давай-ка, выходи по очереди.

– Может, не надо? – проблеял Лысый. – Мы и так все поняли.

– Надо, надо, – пробубнил «Моргунов». – Порядок такой. Пошли, ну.

Усатый молчал. «Моргунов» повернулся к низкому и как-то кособоко кивнул ему. Я пошел к выходу из комнаты, прошел мимо низкого. Петро стоял все еще стоял дальше по коридору. Низкий подтолкнул меня, я молча показал на Петро.

– Ладно, ладно, он за тобой, потом остальные, – сказал низкий.

Это было довольно странно. Получалось: когда мы выйдем на улицу, менты все еще будут в подвале. Либо они считали, что мы так напуганы, что нам и в голову не придет бежать, либо сами решили нас отпустить.

Уже перед самой дверью Петро слегка толкнул меня в спину.

– Ноги! – прошептал он.

Едва высунув нос на улицу, мы, чуть не сбив друг друга с ног, понеслись так, как, кажется, не бегали даже ГТО1414
  ГТО («Готов к труду и обороне СССР!») – комплекс спортивных нормативов для физкультурной подготовки детей и молодежи в советских учебных заведениях.


[Закрыть] по стометровке. Пробежав через двор, мы скрылись за ближайшей девятиэтажкой, потом пересекли улицу и снова углубились во дворы ближайших домов, уходя в сторону, противоположную той, где находился райотдел милиции. Я бежал и мне казалось, что я слышу за спиной дыхание преследователей, я ускорялся еще и боялся обернуться; Петро, несмотря на похмелье и далеко не блестящие результаты в беге, тем не менее, почти не отставал от меня. Мы бежали молча, бежали несколько минут, кру́гом направляясь к нашему дому; только у подъезда Петро мы, наконец, остановились; и только тогда я понял, что задыхаюсь так, как не задыхался даже после школьного кросса.

Мы сели на бордюр, чтобы отдышаться.

– Поиграли, бля, в карты! – сказал Петро, когда дыхание чуть восстановилось. – Сильно он тебя?

Я потрогал челюсть.

– Да не, вроде ничего. За день два раза в одно место.

– Два раза? А первый-то когда?

– Да днем еще, перед тем, как тебя встретили. Башка съездил, гондон.

– Из-за Клейменовой, что ль?

– Ну вроде как. Хотя там больше этот выебывался, мелкий который, а Башка – он больше для проформы, кажется.

– Для чего? Для какой формы?

– Авторитет, короче, поддерживал.

– Но по морде съездил?

– Ну да. Хотя, если по чести, то ткнул скорее. Пощекотал.

Петро покрутил головой.

– Да Башка – он вообще-то нормальный, в принципе. Не злой. А мелкий этот, Максимка, – тот гондон, конечно.

– Ага. Сигареты отнял.

– Вот педик, а. Много?

– Три штуки оставалось.

Петро засмеялся.

– Ладно, считай, на бедность дал ему.

Я махнул рукой.

– Он еще деньги забрать пытался. Я меня как раз на пачку еще было. Но Башка его угомонил.

– Ну вот, я ж говорю: он нормальный.

Я вынул сигареты, и мы закурили. Петро закашлялся и одновременно засмеялся.

– Что-то на мой организм сегодня многовато нагрузки, – выдавил он из себя.

– Менты не будут искать, как думаешь? – спросил я.

Петро затянулся, выдохнул дым, начал опять кашлять и опять засмеялся.

– Да ну, брось, – ответил он. – Они ж нас сами отпустили.

– Думаешь, отпустили?

– Конечно. Если б хотели загрести, вперед бы ни за что не выпустили. Это они так, попугали.

– А что ж мы неслись-то тогда?

– Ну… Они ж не могут прям взять и отпустить. А так – вроде как мы сбежали. Стало быть, нам и надо было бежать, чтоб дать им возможность нас отпустить…

Мы так и просидели на бордюре почти дотемна и выкурили почти всю купленную сегодня пачку. Только когда попрощались, я вспомнил, что так и не говорил еще сегодня с Иркой.