Дети распада

Текст добавлен: 15 марта 2022, 18:35

Текст книги "Дети распада"

Автор книги: Александр Степаненко

Жанры:

Русская классическая проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Назад к карточке книги

Дети распада
Роман
Александр Степаненко

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дети распада
Роман

А не спеть ли мне песню – о любви?

Чиж

Энергию можно получать как за счет распада ядер некоторых элементов, так и за счет слияния мелких ядер в более крупные в ходе так называемой реакции термоядерного синтеза. Выделение энергии в природе происходит преимущественно за счет синтеза, а не за счет распада: наиболее ярким примером является горение звезд. Человеку на текущий момент доступен только управляемый распад ядра. Направить термоядерный синтез в контролируемое русло науке пока не удалось. Основная проблема заключается в отсутствии средств, необходимых для того, чтобы разогнать два положительно заряженных ядра до нужной скорости и заставить их сблизиться на необходимое для начала реакции синтеза минимальное расстояние, преодолев при этом силу электростатического отталкивания.

Народная мудрость

Вступление. Забытые тетрадки

Несколько лет назад мне довелось разбирать завалы в одной из старых московских библиотек. Власти города выделили деньги на их приведение в порядок, и в нашу школу из департамента образования пришла разнарядка: оказать необходимую помощь. Ну а кого же еще могли послать этим заниматься, как не учителя литературы? Послали меня.

Наша задача (то есть моя, еще двоих моих коллег из школ нашего района и нескольких работавших в библиотеке женщин пенсионного возраста) заключалась в том, чтобы отделить бесполезную макулатуру от тех книг, которые все еще сохраняли актуальность, а потом ценные библиотечные фонды аккуратно упаковать в коробки и отправить на время ремонта на хранение в какой-то близлежащий подвал.

Целую неделю мы разгребали горы бумаги, и оказалось, признаться, что ценного там не так уж и много. Все хорошие книги в смутное время из библиотеки растащили; в основном, это сделали «читатели», против которых библиотека не могла, как раньше, принять никаких действенных мер: жалобы по месту жительства, работы или учебы уже не работали – всем было на них глубоко наплевать.

Дело близилось к концу, и содержимое очередного стеллажа я готовился полностью отправить на помойку, когда вдруг среди вскользь просматриваемых книг наткнулся на небольшую стопку толстых школьных тетрадок. Всего их было шесть штук, и внимание мое в первый момент привлекли не столько они сами и даже не то, что в них содержалось. Меня удивило то, как они были разложены: по две штуки, перевязанные скотчем, они лежали попарно, словно обнявшись, и в каждой паре одна тетрадка была в темно-синем, другая в красно-розовом переплете. Из-за такого сочетания цветов мне в голову пришла, конечно же, избитая банальность; каково же было мое удивление, когда, разрезав скотч, я действительно обнаружил: то, что содержится в синих тетрадках, написано юношами, а то, что в красных, – девушками. Это было понятно потому, что повествование везде велось от первого лица; при этом в каждой паре тетрадки оказались связаны между собой не только скотчем – во всех трех случаях это были изложенные с разных сторон и, в результате, дополняющие друг друга части одной и той же истории.

Более того: довольно многое в их содержании совершенно четко указывало на то, что и все эти шесть тетрадок не зря оказались в одной стопке. Совпадение основной темы повествования, примерно одинаковый возраст рассказчиков, близость описанных событий во времени, странные, побочные, как будто бы нечаянные пересечения в сюжетах трех историй – не так уж много, но вполне достаточно, чтобы нельзя было это списать только на случайность. Естественным образом, у меня возникло предположение, что на самом деле автор у всех сочинений один и тот же, а распределение историй по тетрадкам, выбор переплета и попарная перевязка прозрачной лентой – просто дополнительные элементы его творческого замысла; возникло, но тут же и споткнулось: почерк во всех шести рукописях был совершенно разный, причем в синих тетрадках – везде, определенно, была мужская рука, а в красных – женская. Окончательно запутывала ситуацию еще одна загадка: судя по цвету чернил, каждая пара тетрадей была написана одной и той же шариковой ручкой. В одном случае чернила были темно-синими, в другом – черными, в третьем – скорее голубыми.

Я попытался выяснить, откуда могли появиться эти тетради там, где они были мною найдены, но никто, как и ожидалось, не смог дать мне на этот вопрос сколько-нибудь внятного ответа. Удалось лишь установить, что в прошлом при библиотеке был литературный кружок. Но детектив и здесь не заладился. Содержащиеся в тетрадях указания на имена и фамилии, на номера школ, на различные названия, а также некоторые другие детали позволили мне довольно быстро, посредством социальных сетей и личных контактов, выяснить: передо мной были, ко всему прочему, еще и не вымышленные, а вполне реальные истории реальных людей, моих, к тому же сверстников. И у этих реальных людей была также вполне реальная последующая жизнь. Но никогда в этой реальной жизни они не посещали литературных кружков и не были в той библиотеке, где я нашел заброшенные рукописи. Герои трех историй вообще никогда и нигде не пересекались друг с другом. Мне также не удалось проследить – ни в самих рукописях, ни в ходе наведения справок – никаких общих для всех героев знакомых. А это означало: ни написать самому все три истории, ни даже собрать в одном месте написанное кем-то еще – было просто некому.

Получалось: у найденных тетрадей не было ни малейших шансов оказаться в одной стопке.

Как же тогда это произошло? Тому – не находилось никаких объяснений.

Мысль воспользоваться последней возможностью что-то узнать, обратившись непосредственно к кому-либо из рассказчиков, понятное дело, не раз и не два приходила мне в голову. Я даже написал и почти уже отправил одному из них сообщение через фейсбук. Но – в последний момент остановился. Перечитав свое письмо несколько раз, я понял, что так и не смог придумать достаточно убедительных оснований для не слишком деликатного вмешательства в личную жизнь незнакомого мне человека.

Возможно, это не получилось у меня потому, что я и сам-то толком не знал, что именно я хочу выяснить. И в самом деле: а что бы изменилось, если бы мне удалось установить авторство? Наверное, почти ничего.

Мое небольшое расследование уперлось в тупик, но именно это и подвигло меня, в итоге, к решению опубликовать рукописи. Много раз перечитанные тетрадки зажили для меня своей жизнью, отдельной от настоящих имен и фамилий. Это были уже не реальные истории реальных людей, которые непонятным, мистическим каким-то образом ждали того момента, когда я обнаружу их на шатающемся стеллаже. Это были уже и не просто три разных истории. Возможно, так оно было кем-то задумано: и содержание найденных тетрадок постепенно сложилось для меня из шести лоскутков в единую, целостную картину – картину безвозвратно потерянного для меня самого мира. Того мира, который каждый из нас утрачивает, оставляя позади детство и юность; а в данном случае – еще и того мира, который вместе с детством и юностью остался за рубежами грандиозного и, вместе с тем, до сих пор далеко не в полной мере осознанного, а тем более, понятого события – события, заразившего, между тем, на всю оставшуюся жизнь кровь целого поколения. Быть может, даже не одного.

Поэтому – я больше не стал ничего выяснять. Случайно или неслучайно – эти обнявшиеся синие и красные тетрадки попали ко мне в руки; и я просто решил закончить кем-то и когда-то начатое. Неважно кем, когда и для чего.

Я изменил имена и фамилии, изменил или убрал все то, что слишком явно указывало бы на реальных людей. Как у учителя словесности, у меня, конечно же, чесались руки подвергнуть хотя бы небольшой редакции не совсем еще зрелые, где-то угловатые, с неуклюжей «раскачкой» в начале рукописи. Но я не стал этого делать. Все авторские тексты я оставил как есть, сохранив почти везде даже орфографию и пунктуацию. Я лишь скомпоновал истории в том порядке, который показался мне наиболее логичным, снабдил заголовками, а также сопроводил некоторыми собственными комментариями: сносками, вступлением, заключением.

История первая. Полураспад

Тетрадь первая. Помойная яма

3 июня, суббота

Скорость была приличная, «Ява» тарахтела, гаишников пока не попадалось. Ирка висела у меня на шее, и, кажется, что-то говорила, но я не слышал ее. На душе у меня было тоскливо, пасмурно, опять я тащился, а точнее – нёсся туда, куда мне не хотелось.

Я знал, что мне там, наверное, будут рады. Но мне это было неинтересно. Хотелось просто выпить, а точнее – напиться, ничего более.

Сигарет у меня с собой было две пачки, и я решил, что этого мало. Мы остановились у продуктового. Ирку я оставил, а сам зашел в магазин. Но бакалея была пустая, и я вернулся. Раз уж остановились, решил покурить, достал сигарету, но спички куда-то делись. У остановки рядом стояла кучка парней, моего возраста или чуть старше. Они все курили, матерились и громко ржали.

Я попросил огня. Кто-то чиркнул спичкой. Я стал прикуривать, они, естественно, тут же начали обычную канитель: откуда я? Я испугался, но вспомнил, что «Яву» не заглушил. Сказав «спасибо», я развернулся и перемахнул быстренько через дорогу. Двое бросились за мной.

– Я тебя отпускал, ты, пентюх?! – заорал один из них.

Я прыгнул на сиденье, тот, который орал, попытался хватануть за руль, но я отпихнул его и газанул по-быстрому.

Ирка опять, кажется, пыталась что-то спросить на ходу, но я не слышал – о чем. Свернув с шоссе, мы еще минут десять прыгали по колдобинам. Пришлось поездить кругами, чтобы найти адрес, а когда нашел, еще минут пять гудел, пока они там очухались и поняли, что кто-то приехал.

Ворота открыл Петро. Шатаясь, он бросился обнимать нас своими большими, длинными руками. Когда въехали во двор, с крыльца спустились и все остальные. Нас встретили радостными криками, а я с трудом смог даже улыбнуться. У меня все вертелось: «Опять, опять…»

Я пожал всем руки. Илюха поцеловал Ирку и опасливо посмотрел на меня. Но я не обратил внимания.

– Пошли! – сказал он мне, обняв за плечи.

Мне хотелось его руку – сбросить.

Домик был небольшой, досчатый. Стол стоял на веранде, а на столе – баррикады из бутылок. Нас с Иркой посадили на диван, и кто-то сразу налил нам водки. Магнитофон орал что-то зарубежное, хотелось прыгать, как козел. Но мне все равно было кисло.

– Поставьте «ДДТ», что ли? – сказал я.

Возгласы сомнения были задавлены шумом одобрения, и Шевчук запел свою «Церковь без крестов»:

Я церковь без крестов
Лечу, раскинув руки,
Вдоль сонных берегов
Окаменевшей муки.11
Слова из песни «Церковь без крестов» группы «ДДТ» (альбом «Я получил эту роль», 1987 г.).

[Закрыть]

Я налил себе и Ирке. Ирка не стала, сказала, что потом, а я выпил, налил еще. Кто-то что-то орал, кто-то острил, кто-то смеялся. Ирка прижалась ко мне, погладила по щеке. Я хотел ее поцеловать, но как-то при всех это казалось не очень.

– Сдал экзамены? – спросил я у Петро.

Он учился в техникуме.

– Да, – ответил он.

Язык у него заплетался.

– Второй курс, значит?

– Угу.

– А потом?

– Третий.

– Ну, это понятно. Потом еще четвертый. Дальше-то что?

– Не знаю, Слав, не прикидывал как-то еще, – на большее пьяного Петро не хватило.

Я налил себе еще и, выпив, закурил. Постепенно я вроде даже начал немного улыбаться, водка уже действовала. Быстро становилось легко.

– Ир, я люблю тебя! – воодушевленно объявил я через некоторое время, ни на кого вокруг уже не обращая внимания.

Все на секунду замолчали.

– Выпьем за молодых! – заорал Илюха.

– Давай! За молодых! За старых! За всех! – громко поддержали его.

Ирка толкала меня в бок, но я все равно пытался оправдываться – еще соображал:

– Я не только ее люблю – я вас всех!

Все начали громко орать и гоготать: уже не из-за того, что я сморозил, а так, вообще. Я не знал, чему они радуются, и не пытался понять. Я налил себе еще, потом еще. Все постепенно уходило в туман и табачный дым. Помню: целовал Ирку при всех, она напрягалась, конечно. Еще я что-то говорил, с кем-то спорил. Но говорил-то, как всегда, не то. Не то, что было на душе, не то, что хотелось сказать. Нет, другое: не важное, не родное. Или я не знал, что у меня на душе и о чем я, на самом деле, хочу говорить?

Потом, помню, молчал. Все быстро надоело. Обнял Ирку, прижал, она не отстранялась.

Пили, пока не кончилось. Это произошло скоро, потому что пили много. Я был пьян совершенно омерзительно и был сам себе противен.

На улице стемнело. Я предложил Ирке пойти погулять. Она засомневалась:

– Куда тебе в таком виде?

Я сказал:

– Ничего, только лучше, проветрюсь.

– Ну пойдем, – согласилась она.

Я взял сигареты и спички, мы встали из-за стола и вышли.

На воздухе мне стало как-то и тепло, и холодно. Телу было холодно, а душе вдруг стало теплее, чем там, в этом гаме. Мозги мне и впрямь слегка проветрило, но все равно меня носило из стороны в сторону, а Ирка пыталась меня удержать. Не она бы, я б куда-нибудь в кусты упал и заснул, наверное.

Потом опять началось. Какие-то трое нам преградили дорогу. Я подумал, не из тех ли они, что к нам по дороге лезли, но вряд ли, те далеко были.

– Какие проблемы, мужики? – спросил я их.

Я был пьяный, и мне было весело. Им вот, похоже, не было.

– Девочкой не хочешь поделиться? – спросил один из троих.

Такого я не ожидал. Ну, спички там, сигареты… ну, десять копеек – это еще по понятиям. Даже если не очень вежливо. А это…

– Че-е-г-о-о?! – переспросил я.

Суть вопроса мне объяснили в еще более доступных выражениях.

Я вдруг почувствовал, как хмель враз слетел. Просто раз – и нету. Двое из троих были ростом с меня, но один худой, а другой, наоборот, какой-то расплывшийся во все стороны, третий же был пониже, но здоровый. И морды – такие наглые, злые, как волков, наверное, голодных.

Все бы ничего, но Ирка от страха повисла на мне. Пока они не полезли, я быстро выдрал у нее руку и слегка толкнул ее назад, за себя. Эти козлы сразу поняли, что «делиться» ею я не собираюсь, и на меня бросились. Я отскочил в сторону низкого и сразу ударил его в нос со всей силы. Он, визгливо матерясь, схватился за лицо. Толстый и худой попытались схватить меня за руки, я отпрыгнул назад, они опять на меня. Левой рукой я сумел слегка оттолкнуть худого, и, как достал, ударил его между ног своей ногой.

– А-а-а, с-с-сука! – завизжал он и присел на корточки, схватившись руками за ширинку.

Толстого отцепить на удавалось. Он пытался схватить меня за плечи или за шею, чтобы начать валить, а я – не дать ему этого сделать, отталкивая его на вытянутую руку. Краем глаза я заметил, что низкий, вытирая окровавленную физиономию, снова пытается зайти сзади. Я подумал: если ему это удастся, мне конец; но выдраться из рук толстого никак не получалось. Вдруг толстый что-то вякнул, отпустил меня и стал оседать. За его спиной я увидел Ирку с булыжником в руке. В этот момент низкий все-таки обхватил меня сзади.

– Помогайте, ну! Уроды! – заорал он.

Худой, ковыляя, пошел в сторону Ирки. Нагнувшись вперед, я каким-то образом умудрился поднять низкого на спине и с ним вместе пошел наперерез худому. Видать, от боли тот толком не соображал, поэтому отскочить он не успел. С низким на спине я врезался в него, он полетел на землю, а я, споткнувшись, через него.

– Ирка, мочи его, – крикнул я.

Падая, я перевернулся вокруг себя, и, в итоге, низкий оказался под мной. Он упал спиной на землю, а я – спиной на него. Вся тяжесть удара, да еще и моя тяжесть пришлись на него, и он ослабил захват. Я вырвался, быстро сел на него и начал бить его кулаками сверху вниз. Сзади что-то опять вякнуло. Я обернулся и увидел, что своим булыжником Ирка уложила и худого.

«Не убила бы…» – подумал я.

Несмотря на мои удары, низкий трепыхался и пытался то тоже ударить меня по лицу, то схватить руками мои руки. По ходу он также визгливо шепелявил что-то уголовное.

– Камень! Камень – мне! – закричал я.

Ирка подбежала и сунула мне свой булыжник. Я занес руку с ним над своим противником.

– А ну, умри, сука! Заляг! – заорал я.

Низкий, увидев камень, притих и смотрел на меня, скаля рот, в котором уже не хватало двух-трех зубов.

– Только рыпнись, пидор! – сказал я. – Вообще без зубов останешься!

– И без башки! – крикнула Ирка.

– Лежи, пока я тебя вижу, понял?! – я медленно встал с него и огляделся.

Хоть и раненые, эти трое теперь перегораживали нам дорогу обратно к дому. Рисковать не хотелось. Спокойнее было – уходить в другую сторону, а потом, прячась, выбраться к дому кругами.

– Пошли! – все еще держа булыжник правой рукой, левой я схватил Ирку за руку и потянул за собой.

– Я тебя, пидаренок, найду, бля! – процедил с земли низкий. – Пиздец тебе теперь!

– Да ты лучше молись, чтоб не найти, чмошник сраный! – крикнул я ему. – Я сейчас, бля, сам к тебе вернусь и размажу тебе кочан-то по асфальту!

Удивительное дело – он мне поверил и заткнулся. Хотя, конечно, огреть его, лежащего, камнем, рискуя убить, я бы, наверное, не смог.

Мы с Иркой пошли, а завернув в проулок направо, побежали. Я почувствовал, что опять быстро хмелею. Надо было скорее уйти куда-нибудь подальше, и мы бежали что было сил. Первый проулок мы пропустили, во второй опять повернули направо. Даже пьяный я смог сообразить, что для того, чтобы замкнуть круг, нам нужно сделать еще два правых поворота. Только вот как узнать нашу улицу? И не выйдут ли эти уроды нам наперерез?

Мы пробежали еще несколько сотен метров и остановились отдышаться.

– А с тобой лучше не связываться! – задыхаясь, пробормотал я.

Она засмеялась, бросилась ко мне на шею и стала жарко, тяжело дыша, целовать меня в губы. Она прижималась ко мне, от нее шел жар, и пахло по́том, но запах не резал мне нос, только не хватало воздуха во время поцелуя. Я закашлялся, пришлось отстраниться.

– Ну, пойдем, пойдем, – сказала она, все смеясь.

– Ага. Только куда? Надо куда-нибудь в сторону, пересидеть часок, а потом пробраться потихоньку. А то как бы еще…

– Чего?

– Этих бы не встретить опять. И еще… как-нибудь бы так вернуться, чтобы они не подглядели, откуда мы, из какого дома. А то еще банду соберут, завалятся.

Ирка поглядела на меня несколько испуганно.

– А это дачники или местные?

– Кто их знает…. В общем, лучше все равно снова не сталкиваться. А то ты еще замочишь кого-нибудь, хлопо́т потом…

Она опять засмеялась.

– Будешь меня ждать?

– Ну а как же! Сколько потребуется!

Вдруг она стала серьезной, даже в темноте я увидел, как лицо ее вытянулось.

– Ну… даже если пятнадцать, всего-то нам по тридцать одному будет, еще вся жизнь впереди.

Я замахал на нее руками.

– Слушай, ну всё! А то договоримся сейчас…

Мы свернули в проулок налево. Поселок был большой, дома никак не кончались. Я все думал, как потом искать наш дом, а меня, тем временем, развозило все больше и больше.

В общем, мы еще долго бродили. Потом, помню, на какой-то поляне мы лежали на траве и целовались, жарко-жарко. Мне хотелось пойти и дальше, и стащить с нее всю одежду, и… правда, я не знал, как там дальше. Но она опять сказала, что не готова. Но я все равно… все равно… я ее люблю? или мне это кажется?

А как мы потом добрались обратно – я вообще помню плохо. Помню: куда-то шли, поворачивали, направо, налево. Все смотрели, чтоб никого не встретить. И, слава богу, никого и не встретили. Ходили, ходили, я вообще уже ничего не понимал, темнота – глаз выколи, да еще плюс поллитра… Потом вдруг Ирка сказала: «Нам сюда», мы зашли, оказалось – правильно.

Я остался покурить, а Ирку отправил найти нам какое-нибудь лежбище.

На веранде, когда я зашел туда, сидел Петро. Окутанный клубами табачного дыма, он тупо глядел куда-то в пространство. Я позвал его, он очнулся и посмотрел на меня, как будто впервые увидел.

– Это кто? Кто пришел?

– Петро, не пугай.

– А, Слав, это ты… Только что – это Ирка прошла?

Он, казалось, меня только теперь узнал.

Я ему сказал: хватит придуриваться. Он махнул на меня рукой и, оживившись, сообщил:

– Вовремя вы ушли! Минут через десять тут у всех началось!

– И у тебя?

– Не-е-е, обижаешь!

Он присмотрелся ко мне внимательнее.

– А что у тебя с рожей-то?

– А что?

Я стал оглядываться, нет ли зеркала, и тереть лицо. Вроде мне по морде-то, как ни удивительно, никто и не попал ни разу.

– Да царапина у тебя какая-то, на скуле там, снизу.

Это, наверное, низкий, когда махал из-под меня кулаками.

– Да попались какие-то. Не пройдешь тут. Когда ехали, докопались у магазина, на шоссе еще. Теперь – здесь.

– А че хотели?

– Предлагали Иркой поделиться.

– А вы?

– Мы не поделились. Ирка двоим по чану булыжником съездила.

– А сколько их было-то?

– Трое.

Петро захохотал.

– То есть, получается, из троих двух она завалила! А третьего – тоже она? Или все-таки ты?

Мне и самому смешно стало.

– Не, ну третьего уж – я. Но он был самый сложный…

– Ты с ней поосторожнее!

– Да я уж ей сам сказал…

Еще он, конечно, спросил:

– Не видели они, откуда вы выходили там… или куда заходили? А то хрен знает, что за братва такая…

– Да не, вроде не видели. Мы потом от них петляли специально. Но не знаю, надо ли было. Больше мы не видели на улице вообще никого.

Петро, тем не менее, встал и зачем-то закрыл дверь на ключ. Как будто это имело какое-то значение.

Ирка вернулась и позвала меня. Мы прошли в комнату. Там было три кровати, одна из них – свободная: возможно, ее специально оставили для нас. Все спали. Мы бросились на кровать, прижались друг к другу тесно-тесно и снова долго-долго целовались, пока не заснули.

4 июня, воскресенье

Я открыл глаза, когда уже светало. Ирка спала, уткнувшись носом мне в плечо. Голова гудела. Я пытался снова заснуть, но не получалось. Я тихо встал и вышел на веранду. Петро спал на диване, похрапывая. Я поправил сползшее с него одеяло и вышел на улицу. Мутило. Я сел на скамеечку и закурил. В голове кружилось что-то неопределенное, бесформенное, какие-то мысли, непонятные в своей отрывистости, приходили и сразу уходили. Я пытался, но никак не мог их упорядочить.

Все было – как в заколдованном кругу. Все было не то. Все какое-то плоское, пошлое. Все – тупая суета. Все вокруг. А что – то? Где?

Хоть башка и болела, я выкурил еще две оставшиеся в пачке сигареты. Вернулся на веранду, поставил чайник. Ждал, пока вскипит. Выпил чаю. Стало полегче.

Посмотрел на часы у Петро на руке. Было всего полпятого, но совсем уже светло.

Лето входило в силу.

Я прошел обратно в комнату и лег рядом с Иркой, обняв ее. Она что-то пробурчала во сне, но так и не проснулась.

Встали уже поздним утром. Голова все болела, и ни у кого не было таблетки. Меня попросили сгонять купить еще, если чего найду. Я доехал до того магазина, где вчера нас собирались обуть. Там был «Белый аист» и мастика, я просил пять бутылок, дали три: два конька и эту болгарскую дрянь. Когда вышел, около «Явы» вертелись два каких-то пацана, лет тринадцати. Один уже собирался залезть пофорсить. Я их шугнул их, они отошли, что-то шипя, а я подумал: какие же у них злые глаза, совсем какие-то не детские. Прохожих спросил, где аптека, сказали: не близко, я не поехал.

Вернувшись, я сообщил, что мы уезжаем и потребовал деньги за купленное. Петро и Илюха сначала стали приставать, чтоб мы не уезжали, но мне весь этот пьяный гвалт уже надоел, и я сказал, что нам нужно. И на самом деле было нужно, потому что Стекло просил «Яву» к обеду где-то вернуть. Тогда они стали выступать насчет денег. Я сказал, что могу все забрать с собой. В общем, отдали.

Я позвал Ирку, надел на нее шлем, и мы поехали. По дороге на посту мне замахал гаишник, но я мотанул. Понятно было: за мотоциклом они не погонятся. А в город когда въезжали, на посту было пусто.

У своего дома Ирка стащила меня с мотоцикла, завела в подъезд, и мы опять долго целовались с ней на лестничной площадке.

– У меня мать дома, – сказала она, – ты извини.

Я извинил. Хотя, конечно, хотелось к ней.

У Стеклышкина я взял ведро с водой и тряпку, помыл «Яву»22
«Ява» (Jawa) – мотоцикл, производившийся в Чехословакии (в городе Тынец-над-Са́завой, на территории современной Чехии). Считался лучшим из доступных для покупки в СССР. После распада «соцлагеря» производство «Яв» значительно сократилось, однако полностью не прекратилось: мотоциклы под этой маркой производятся до сих пор.

[Закрыть] и отдал ему ключи. Везет ему, конечно. И как он только не боится давать ее кому попало… Я б вот ни за что не дал! Даже себе!

Он меня звал зайти, послушать «Стену»33
The Wall («Стена») – альбом группы Pink Floyd, записанный в 1979 году. Является также саундтреком к одноименному фильму, вышедшему в 1982 году.

[Закрыть], но мне что-то не хотелось совсем. С ним же: сначала послушать, потом бухнуть… с ним всегда так… А у меня и так чайник после вчерашнего… Я ему сказал, что, может, попозже зайду. Хотя знал, что не зайду.

Домой мне вообще-то тоже не хотелось. Но больше вроде было и некуда: почти все остались за городом. Да если бы и было… Везде одна скука.

Когда я вошел, мать возилась где-то на кухне. Я думал: ее не будет; она вроде говорила, что у нее какое-то дежурство в общежитии.

– А ты чего дома? – спросил я.

– Привет. Подменилась. Как съездил?

Я махнул рукой.

– Погулял? – спросила мать, с некоторой ехидцей, но и с очевидным интересом.

Наверное, ее интересовала Ирка. Но про нее я пока молчал.

– Ну да. Погулял.

– Есть хочешь?

– Да. И еще таблетку.

– Что, пили?! – предсказуемо спросила она.

Я не отпирался.

– Ну да, было дело…

Подумав, я добавил:

– Но не особо.

– Не особенно – пили? – опять подковырнула мать.

– Не особенно много.

Я взял со стола и надкусил яблоко. Оно было такое кислое, что аж рот сводило. Мать сказала, увидев мою гримасу:

– Ну, других нет пока. Возьми вон черешни, я купила немного.

– Спасибо, я потом. А отец где?

– В магазин отправила.

Я ушел в комнату. Надел наушники, включил магнитофон.

Когда умолкнут все песни,

Которых я не знаю…44
Слова из песни «Прощальное письмо» группы «Наутилус Помпилиус» (альбом «Невидимка», 1985 г.).

[Закрыть]

В душе у меня вдруг поднялось что-то горькое, но доброе. Я подтащил магнитофон к дивану, лег и закрыл глаза. Кошка прыгнула на меня, забралась на шею, легла воротником и замурлыкала.

5 июля, понедельник

Ночью время из воскресенья перешло в понедельник. Родители ушли на работу, а я спал часов до одиннадцати. И даже проснувшись, поднимался долго и неохотно.

Есть утром не особенно хотелось, но я почти автоматически, как по привычке, разогрел себе сваренный рис и поджарил кусок колбасы. На самом деле мне, наверное, больше хотелось курить, чем есть, но дымить натощак было как-то стремновато.

После завтрака я выкурил на балконе две сигареты, а потом часа два читал в апрельском «Новом мире» повесть про нашу доблестную армию55
Имеется в виду, по всей видимости, повесть Сергея Каледина «Стройбат», опубликованная в апрельском номере журнала «Новый мир» в 1989 году.

[Закрыть].

Наконец-то услышать об этом стало можно не только от дембелей.

От чтения меня оторвал телефонный звонок. Это был Лопух, он за город позавчера не поехал, сославшись на то, что ему нездоровится. Но сегодня голос его, кажется, был вполне здоровый, и он, спросив дежурно, как дела, предложил, естественно, пойти погулять. Идти куда-то мне вроде бы и не хотелось, но дома наскучило, и я согласился. Хотя что могло быть «нескучного» на улице, я тоже не понимал. Лопух сказал, что минут через двадцать зайдет.

Положив трубку, я еще долго сидел у телефона просто так. Состояние было какое-то вялое. Я все пытался вспомнил, что я хотел сделать, но не сделал, но никак не мог. Потом решил, что, наверное, я хотел Ирке позвонить, и набрал ей. Гудки были длинные, бесконечные.

Звякнул дверной звонок. Я открыл, на пороге, как я и ожидал, была соседка, Надежда Ивановна. Ни дня без нее. Она меня раздражала, но, конечно, я это пытался скрывать: пожилой ведь человек, неудобно обижать.

– Слав, мамы нет? – спросила она.

Я ответил, что нет, и ждал, пока она, как обычно, чего-нибудь попросит. Она, естественно, и попросила.

– У вас не будет соды немного?

Как будто нарочно, она всегда спрашивала о том, о чем я не имел представления.

– Не знаю.

Есть ли сода я не знал, но точно знал, что она сразу не успокоится.

– Может, поищешь?

Я кивнул, пошел на кухню, открыл пару дверец, подергал кастрюли и банки.

– Что-то нет… Вы бы, может, лучше вечером… когда мать будет…

– Что, вообще нет? – спросила она еще.

– Нет… вообще… я не знаю…

Я вернулся к двери и взялся за ручку, намекая, что ей пора. Она недовольно помялась. Я понял, что сейчас будет еще какой-нибудь вопрос.

– Год-то закончился?

– Нет, еще только июнь. До декабря…

– Да нет! Учеба у тебя закончилась, я спрашиваю?!

– А-а… Это – да.

Она опять помялась. Финальным аккордом должно было быть либо недовольство мной, либо какой-нибудь дурацкий совет.

– А что ты такой недовольный? Что – я тебя спросить не могу?!

– Да я не…

– Вот, выросли, понимаешь… Все им не так!

– Я вовсе…

– Мы в ваши годы – голодали! А вы…

– Надеж…

– Вам бы – с наше… Ишь! Матери вечером скажу, как ты с пожилыми людьми…

Дверь лифта открылась, у нее за спиной появился Лопух. Рот у него тут же разъехался до ушей. Такую картину он заставал уже не раз.

– Заходи, – показал я ему рукой.

Лопух протиснулся между стеной и Надеждой Ивановной, осторожно глядя на нее сверху вниз со своего каланчевого роста, и зашел в прихожую. Я закрыл за ним дверь. Из-за нее еще некоторое время слышалось удаляющееся бормотание.

– Воюешь?

– Я? Да ну… Докопалась тут опять.

– Да не пускай ты ее вообще!

– Так я думал – это ты.

– У тебя ж глазок есть.

Лопух сел на стул в прихожей, и своими длинными ногами перегородил весь коридор.

– Убери копыта-то! Дай одеться!

– Тебе одеться, что ли, негде? Целая квартира еще…

– Да, ладно, квартира, одно название…

Я слегка толкнул его в плечо, показывая, чтоб встал.

– Туфли вон, под стулом! Как я туда пролезу, когда ты тут сидишь?!

Лопух не встал, зато вынул туфли из-под стула и отдал мне, изображая на лице брезгливость.