Текст книги "Грамши"

Автор книги: Александр Големба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

В своем выступлении Антонио Грамши дал анализ положения, основанный на тщательном изучении различных социальных сил и политических группировок Италии – как тех, которые поддерживали фашизм, так и тех, которые с большей или меньшей энергией и готовностью к борьбе оказывали ему сопротивление., Он подчеркнул неуверенность, робость и неустойчивость непролетарских антифашистских партий, в том числе и социалистической, и показал, что только сильная коммунистическая партия, если она сумеет в совершенстве усвоить, применительно к итальянской действительности, опыт большевиков и окажется способной проводить на этой основе умелую, разумную и эластичную тактику, лишь эта партия будет в состоянии, возглавив общенародную борьбу, повести за собой широкие массы рабочих и мелкой буржуазии, и в первую очередь миллионные массы бедного и среднего крестьянства.

«Бордига, – так приблизительно говорил Антонио Грамши, – не понимает партию как живое и действенное орудие, как авангард рабочего класса, состоящий из лучшей части рабочего класса и всего народа и способный в любой момент и при любых условиях сохранить связи с массами и вести их к свободе, преодолевая все препятствия и побеждая одного за другим всех врагов. Бордига понимает партию как какой-то неподвижный светильник, подвешенный в воздухе: когда-нибудь рабочие заметят его сияние и приблизятся к нему. Не беда, если этот момент наступит очень не скоро. Торопиться нам некуда…»

И Марио Монтаньяна продолжает:

«Я и сейчас вижу, как живого, товарища Грамши, сидящего на белой как снег от покрывающих ее нарциссов лужайке, где происходило наше собрание. Я слышу, как он с горечью, почти с презрением, восклицает: „Ты не спешишь, Бордига! Но мы, люди, чувствующие свою связь с рабочим классом и со всем народом, мы спешим, очень спешим, как спешат все рабочие, как спешит народ, страдающий от фашистской диктатуры и от капиталистической эксплуатации. Мы очень спешим и потому не откажемся ни от одного политического маневра, ни от одной тактической уловки, которые могут приблизить день свержения фашизма и победы пролетариата и народа…“

Повторяю, я не могу сейчас вспомнить всех подробностей дискуссий, в том числе даже выступления Грамши. Отдельные мысли, которые я здесь привел, дают о нем лишь очень туманное, бледное и неполное представление.

Но как бы то ни было, дискуссия произвела на всех глубокое впечатление. Почти все ее участники были или убеждены в справедливости идей, высказанных Грамши, или по крайней мере глубоко затронуты ими. Вскоре Бордигу покинули почти все его сторонники». [28]28
  М. Монтаньяна, Воспоминания туринского рабочего. М., 1951, стр. 206–210.


[Закрыть]

Но все это произошло не так легко, как пишет Монтаньяна. Нужен был какой-то толчок, какое-то внешнее событие, которое сразу изменило бы устоявшуюся систему представлений и вернуло бы мечтательных идеалистов к суровой действительности.

И такой толчок произошел. Такое событие имело место. Вызвало его трагическое «ДЕЛО МАТТЕОТТИ».

Дело Маттеотти

За много лет до начала событий, описываемых в этой главе, а именно в мае 1915 года, Бенито Муссолини писал: «Я все более и более твердо убеждаюсь, что для блага Италии необходимо стрелять, то есть стрелять в спину паре дюжин депутатов и отправить по крайней мере нескольких экс-министров на каторжные работы!»

Тогда, в канун вступления Италии в войну, эти его слова воспринимались еще как своего рода милая шутка. Но летом двадцать четвертого года угрозы дуче приняли вдруг сугубо реальный характер. И первой жертвой этих осуществляемых угроз пал Джакомо Маттеотти. Этот человек – секретарь Унитарной социалистической партии, реформист, был, несмотря на умеренность своих политических взглядов, одним из активных и мужественных борцов против фашизма. И он боролся с чернорубашечниками как мог и чем только мог. Депутат парламента – он произносил гневные и пылкие речи. В год его гибели, правда не в Италии, а за рубежом – в Лондоне и на английском языке – была опубликована его брошюра-памфлет «Год фашистского рабства». С парламентской трибуны он выступал против правительства и яростно клеймил правительственную беспомощность по отношению к фашизму. Бенито до поры до времени его терпел, хотя и называл «упрямым недругом».

А 30 мая 1924 года Джакомо Маттеотти в последний раз выступил на заседании палаты. В своей речи он нарисовал мрачную картину фашистских зверств и насилий, совершенных во время избирательной кампании. Маттеотти шел напролом. Парламентские маневры его не удовлетворяли – он требовал аннулировать все мандаты большинства. Говорил он гневно и мужественно, бросал обвинения прямо в лицо фашистам. Аннулирование результатов выборов он называл единственным путем к свободе и достоинству для итальянского народа. Оппозиция поддержала Маттеотти, подавляющее большинство ее во всяком случае. Чернорубашечники же вопили: «Ты не итальянец! Убирайся в Россию! Ренегат!» Палата была возбуждена, дело дошло чуть ли не до драки. Когда сессия закончилась, Маттеотти обратился к своим друзьям-социалистам. Он явно не питал никаких иллюзий относительно дальнейшего развития событий. «Теперь вы можете писать мой некролог!» – сказал он довольно хладнокровно.

10 июня 1924 года депутат Джакомо Маттеотти бесследно исчез.

На следующий день повсюду распространялся настойчивый слух, что Маттеотти убит фашистами. Днем позже появился живой свидетель случившегося, швейцар одного из домов по набережной Тибра. Швейцар этот заявил, что своими глазами видел, как днем 10 июня пять человек силой втолкнули Джакомо Маттеотти в автомобиль в нескольких шагах от его дома. Маттеотти отчаянно сопротивлялся и призывал на помощь. Автомобиль рванул с места и умчался прочь. Бдительный привратник успел записать номер автомашины. И удивительное (а может быть, и не очень удивительное) дело – номер этот совпадал с номером прокатного автомобиля, предоставленного в распоряжение некоего Америго Думини. На его счету было два лично им совершенных убийства. Но бандит этот был не простой – это-то полиция отлично знала, – бандит этот был несомненнейшим фашистским агентом. Распоряжение о передаче машины в руки Америго Думини было дано редактором фашистской газеты «Римский Курьер» («Коррьере Романо») синьором Филиппо Филиппели, а последний принадлежал к ближайшему окружению злопамятного дуче!

В саквояже у арестованного Америго Думини полицейские чины обнаружили окровавленные брюки Маттеотти. Машина с указанным номером еще раньше попала в руки полиции. Кровавые пятна на обивке, разбитые окна: в машине, несомненно, шла яростная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Началось следствие, напоминающее детективный фильм, сделанный в наилучшей голливудской манере. В газетах печатались лишь обрывки информации, странные и пугающие. Муссолини метал громы и молнии. Он распек своих несообразительных подручных. «Нужно было только помочиться на номер!» – заявил он им. Стало ясно, что к похищению и убийству депутата Маттеотти причастно фашистское правительство, и по всей стране пронесся шквал яростного возмущения: стало быть, Италией управляют убийцы?!

Муссолини начал лихорадочно маневрировать. Ему пришлось пожертвовать кое-кем из второстепенных исполнителей. И вот ряд лиц оказался под замком.

Чтобы удовлетворить общественное мнение, с которым чернорубашечникам тогда еще приходилось считаться, Муссолини решил швырнуть кость своим противникам. Он арестовал редактора Филиппо Филиппели и генерала Эмилио де Боно – одного из предводителей «похода на Рим».

Были смещены помощник министра внутренних дел Альдо Финци, личный секретарь Муссолини Бенедетто Фашоло и секретарь фашистской партии по административным делам Джованни Маринелли.

Америго Думини признался, что он своею рукой убил Маттеотти в автомашине, нанеся ему несколько ударов кинжалом.

Тело Маттеотти все еще не было найдено, и возмущение народа все возрастало. Толпы людей приходили на набережную Арнольда Брешианского, на то место, где было совершено отвратительное преступление. Берег Тибра здесь был всегда покрыт цветами. 16 августа изуродованный труп Джакомо Маттеотти был обнаружен в камышах близ Квартареллы, примерно в двадцати километрах севернее Рима.

Муссолини приказал мобилизовать милицию. Но мало кто повиновался его распоряжениям. Бенито Муссолини при всей его импозантности, хитрости и изворотливости отличался одной особой чертой характера – он был патологическим трусом. Он чувствовал, что буря, охватившая всю Италию, угрожает его личному существованию, что буря эта может смести его и сметет, если только он не ухитрится совершить какой-нибудь из ряда вон выходящий вольт…

В Палате депутатов его назвали убийцей. И он, белый как смерть и трепещущий как лист, пробормотал лишь несколько жалких и лицемерных слов в свою защиту.

Быть может, если бы летом 1924 года все оппозиционные партии нашли общий язык и отважно выступили против правительства, фашизм был бы низвергнут и сметен.

К великому сожалению, оппозиция тогда еще далеко не была готова выступить сомкнутым строем. И события пошли совсем по иному пути. Поначалу, правда, оппозиционные партии действовали сплоченно. Они создали совершенно новый орган: «Комитет оппозиционных партий», или «Авентинский блок», как его чаще называли. Депутаты почти всех нефашистских партий вышли из парламента. По всей стране прокатились массовые митинги и демонстрации. Массы требовали немедленной отставки фашистского правительства. Коммунисты также вместе с другими депутатами-антифашистами покинули парламент и вошли в «Авентинский блок».

«Только коммунисты, – писал об этом Пальмиро Тольятти, – требовали активных действий и настаивали на этом. Единственным политическим актом, совершенным оппозиционными парламентскими группами, было специальное заседание в Палате депутатов, на котором они заявили, что не войдут в зал заседания парламента до тех пор, пока виновники убийства Маттеотти не будут наказаны, пока не будет ликвидирована фашистская милиция и вообще прекращены всякие незаконные действия. Так началось создание «Авентинского блока». Коммунисты приняли участие в блоке, ибо его создание было правильным актом…». [29]29
  П. Тольятти, Итальянская коммунистическая партия. М., 1959, стр. 42.


[Закрыть]

От имени коммунистической фракции парламента Антонио Грамши предложил немедленно объявить по всей Италии всеобщую забастовку. Превратить «Авентинский блок» в антипарламент, то есть в активную силу, которая могла бы, выражая волю народа, издавать законы и убеждать граждан подчиняться только им.

Однако депутаты-авентинцы «испугались народного движения, хотя фактически сами же были его руководителями. Они пошли по пути чисто журналистской кампании разоблачения и не сходили с него, ожидая, что король примет соответствующие меры против фашистов, и даже не выдвигая для этого формального предлога; тем самым они дали возможность фашизму набраться сил и в конечном счете сами потерпели поражение». [30]30
  П. Тольятти, Итальянская коммунистическая партия. М., 1959, стр. 43


[Закрыть]

Предложение Грамши было отвергнуто участниками «Авентинского блока», но и вернуться в парламент они не намеревались. Словом, они, по сути дела, отказались от решительных антифашистских действий.

В подобных обстоятельствах коммунистам оставалось одно: вернуться в парламент и с его трибуны разоблачать деятельность фашистского правительства.

В эти дни коммунистическая партия вновь была на подъеме. Ибо выяснилось, что из всех антифашистских сил, какие были к этому времени в стране, коммунистическая партия наиболее последовательная, наиболее сплоченная и наиболее боевая сила. Массы подхватили лозунг коммунистической партии. Во время уличных столкновений с фашистами коммунисты не раз бывали во главе.

«Я думаю, что в эти дни наша партия стала подлинной партией масс», – писал Антонио Грамши.

Впоследствии, вспоминая о «кризисе Маттеотти», Грамши говорил: «…Мы ходили у кратера действующего вулкана. Внезапно, когда никто этого не ожидал, а в особенности фашисты, архиубежденные в своем бесконечном могуществе, вулкан начал извергать огромный поток кипящей лавы, которая обрушилась на всю страну, разрушая все связанное с фашизмом. События развертывались с молниеносной, неслыханной быстротой; каждый день, каждый час положение менялось, режим был взят в кольцо, фашизм в стране оказался изолированным, и эта изоляция чувствовалась в панике, охватившей его главарей, в бегстве его приверженцев…» [31]31
  «Иностранная литература», 1962, № 11, стр. 200.


[Закрыть]

В эти дни у руля встало новое руководство компартии, возглавляемое Грамши.

Им и была выработана единственно правильная политическая линия, линия, соответствующая запросам масс, соответствующая задачам активной антифашистской борьбы.

Грамши понимал, что сейчас дело идет о том, чтобы свергнуть фашистскую диктатуру. А могут ли добиться этого отдельные антифашистские группировки, действующие разобщенно? Нет, никогда! Стало быть, надо вступить на путь объединения всех антифашистских сил нации, создать широкий фронт оппозиции.

Вот именно этим летом двадцать четвертого года коммунисты и выступили с предложением создать единый антифашистский фронт, который объединил бы всех трудящихся, всех демократов.

Грамши ищет союзников, союзники эти вербовались в различных политических группах – кое-кто из вновь обретенных друзей вступил в коммунистическую партию как таковую, например группа «социалистов-третьеинтернационалистов», и теперь нужно было добиться того, чтобы за формальным слиянием и объединением последовало образование и создание истинного единства партии.

Но дело не ограничилось одними только социалистами. Предпринимались попытки связаться с руководителями католических организаций, имевших массовую опору в деревне и немало сторонников в городах Италии.

Грамши находит друзей среди антифашистских деятелей его родного острова, среди сардов; добрые отношения завязались у него с одним из представителей так называемого «сардизма» – Эмилио Люссу. И даже кое-кто из буржуазных либералов поддался его влиянию.

Коммунистическая партия к этому времени выросла и окрепла, тираж «Униты» вырос чуть не вдвое. Начинался сдвиг влево. Конечно, до победы было еще очень и очень далеко. Но процессы, завершившиеся много лет спустя свержением фашизма, очищением Италии от фашистской скверны, процессы эти взяли свое начало в те трудные и беспокойные дни.

Письма из тревожного Рима

Итак, Антонио Грамши в Риме в гуще событий!

А они развивались с молниеносной, с поистине неслыханной быстротой. В наши дни это назвали бы «цепной реакцией». Положение менялось ежечасно, ежеминутно. Фашизм оказался изолированным. Главарей его охватила паника. Приверженцы его разбегались. В эти дни Антонио вел поистине лихорадочную работу. Вышедший из берегов народный поток надо было вводить в русло организованной борьбы. Надо было принимать немедленные решения, давать директивы. Это было первое испытание молодой партии итальянских коммунистов. И партия выдержала это испытание с честью. Но до окончательной победы было еще очень и очень далеко. Острая фаза кризиса вскоре прошла. И тогда фашизм начал собирать свои изрядно потрепанные силы. И приходилось признать, что чернорубашечники все-таки продолжают господствовать в стране. Господство это покоилось на поддержке фашизма всем государственным аппаратом. Организованная бюрократическая и военная машина противостояла народным массам. Массам распыленным и дезорганизованным. И все же коммунистическое движение сделало большой шаг вперед. Газета коммунистической партии утроила тираж. Во многих центрах Италии коммунисты становились во главе масс и пытались разоружить фашистов. Коммунистические лозунги принимались и подхватывались массами, в особенности рабочими массами. Конечно же, человек менее трезвый, чем Антонио Грамши, мог бы увлечься, у него могла бы закружиться голова от действительных или мнимых, кажущихся успехов. Но Антонио был не из тех, кто легко и бесконтрольно увлекается. Он видит слабость и неорганизованность масс. И он не питает излишних иллюзий. И слова его в эти дни звучат довольно сдержанно. Вот что он пишет: «Я участвовал в собраниях всех парламентских оппозиционных групп, которые в глазах общественного мнения являли собой руководящий центр движения. Громкие слова, но никакой воли к действию; невероятный страх, что мы возьмем верх, и отсюда маневры, направленные к тому, чтобы заставить нас покинуть собрание. Какой опыт я приобрел за эти дни! Увидел лицо „мелкой буржуазии“ со всеми ее типичными классовыми особенностями. Наиболее отталкивающая часть ее – пополари и реформисты, не говоря уже о максималистах, этих незадачливых бедняках. Самыми симпатичными были Амендола и генерал Бенчивенга из конституционной оппозиции, которые заявили, что они в принципе за вооруженную борьбу и даже согласны (во всяком случае, на словах) выполнять приказы коммунистов, если те окажутся в состоянии поднять армию против фашизма». [32]32
  Это и последующие письма цитируются по публикации «…чтобы наши дети жили в свободном и прекрасном мире», журнал «Иностранная литература», 1962, № 11, стр. 195–207, перевод Цецилии Кин.


[Закрыть]Антонио, пожалуй, несколько недооценивал тогда генерала Бенчивенгу. Бенчивенга возглавил впоследствии партизанские отряды Сопротивления. Но произошло это много лет спустя – в сорок третьем году, когда самого Грамши уже не было в живых. Ах, как пестры были ряды тогдашней оппозиции! И конечно же, эта пестрота делала почти неосуществимым какое бы то ни было реальное объединение их в борьбе против фашизма. Грамши пишет: «Один депутат от социальных демократов (есть такая сицилийская партия, объединяющая владельцев латифундий и крестьян), герцог Колонна ди Чезаро, бывший до марта министром в правительстве Муссолини, утверждал, что он больший революционер, чем я, так как он призывает к индивидуальному террору против фашистов. Все, разумеется, против моего предложения о всеобщей забастовке и об обращении к пролетарским массам». По Риму ходили самые невероятные слухи. Ожидали чего угодно: государственного переворота силами фашистов-экстремистов (и такая попытка действительно была предпринята – чрезмерно правоверных чернорубашечников разогнали с помощью крупных воинских соединений и карабинеров)… Ожидали военного переворота. Оппозиция не хотела возвращаться в парламент, пока не будут арестованы фашистские вожаки, ответственные за убийство Маттеотти. Потом все постепенно улеглось. Муссолини мало-помалу овладевал положением. Но фашистские власти, видимо, считали еще преждевременными ликвидацию демократических учреждений, роспуск политических партий и прочие мероприятия того же плана. Все это, впрочем, стояло в порядке дня и спустя некоторое время было осуществлено. Но летом двадцать четвертого года до этого еще не дошло. Антонио пишет:

«Могу свободно передвигаться по городу и встречаться с товарищами, находящимися на нелегальном положении, потому что полиция не функционирует, так же как и все органы фашистского государства, – все чиновники саботируют. Не знаю, сколько может продолжаться такое положение вещей. После трех лет нелегального положения, когда все были заняты лишь тем, чтобы сохранить организацию, события ввергли теперь партию в очень тяжелые испытания. Надо действовать, вести агитацию, выходить из подполья; товарищу не подготовленные к этому неожиданному скачку, оказались не вполне уверенными в себе. За те два года, что я находился не в Италии, я очень многому научился, приобрел большой опыт, необходимый для того, чтобы работать уверенно…»

***

Из писем Антонио Грамши можно почерпнуть многое. В них поступь времени, воздух эпохи. Но письма эти не только отражение реальных исторических событий. Это еще и отражение облика человека, писавшего их. И поэтому трудно устоять перед искушением дать эти письма в их первозданной форме, не пересказывая их, а воспроизводя их в том виде, в котором они вылились из-под пера.

При чтении писем Антонио Грамши возникает удивительное ощущение: это нечто вроде живого теплого человеческого голоса, голоса, который, записанный некогда, воспрянул ныне из каких-то электронных тайников. Это ощущение ни с чем несравнимо. Собственная речь Грамши, пусть и зафиксированная некогда письменно, доходит до нас сквозь толщу сорока или пятидесяти лет – едва ли можно охарактеризовать тогдашнюю Италию более метко, более выразительно, более жизненно.

Вот они, эти письма!

Из письма от 21 июля 1924 года. Рим.

Дни проходят тускло и печально. Внешне как будто все застыло: в стране, в массах населения идет огромная подспудная работа, но это скрытые, молекулярные процессы. Для того чтобы понять их, руководить ими, требуется громадное напряжение. Можно совершить, даже невольно, серьезнейшие ошибки (и они действительно совершаются), потому что в каждой области страны свое особое положение, и, для того чтобы контролировать и направлять события по определенному руслу, нужна большая партия, привыкшая к систематической работе, способная во всех своих звеньях осуществлять указания центра. Стоит страшная жара, и я опять страдаю бессонницей, чувствую общую слабость; мне трудно, работа приводит мои нервы в плачевное состояние. Столько нужно было бы сделать, но мне это не удается.

Я думаю о тебе, о том, как сладостно любить тебя, знать, что ты близка мне, хотя ты и далеко. Дорогая Юлька, даже мысль о тебе помогает мне быть сильнее. Но пока мы в разлуке, у меня не будет нормальной жизни: любовь к тебе – такая неотъемлемая часть моего существа, что я не могу чувствовать себя хорошо, когда тебя нет.

Может быть, здесь играют известную роль усталость и воспоминание о той гармонии, которую я ощущал в дни нашего счастья. Но мне кажется все же, что невозможно делить себя на части и быть активным лишь в каком-то одном смысле: жизнь есть нечто целостное, и каждый вид деятельности усиливает все остальные проявления личности…

Начну с моего приезда в Италию, путешествия по железной дороге от Тарвис до Милана через Венецию. Расскажу о моем разговоре с одним фашистом, который хотел, чтобы Италия аннексировала Ниццу, Савойю, Мальту, Тичинский кантон. Этот фашист совсем потерял голову, когда я принялся разыгрывать из себя роль сардинского националиста и научно доказал ему, что фашистская Италия обречена утратить Сардинию: несчастный не знал, что ответить на мои аргументы, и в отчаянии пытался убедить меня, что я не прав. Я развлекался безмерно. Потом я услышал разговор одного промышленника, владельца шелкопрядилен из Скио, с землевладельцем из Падуи, этот разговор произвел на меня мрачное впечатление, так как оба собеседника казались очень уверенными в себе и сильными…

А потом – нечто другое: цветущие красные гвоздики на груди римских рабочих в ту ночь, когда все узнали, что партия призывает ко всеобщей забастовке. Около полуночи я возвращался домой, и весь квартал Порта Пиа, который я пересекал, кишел рабочими с красной гвоздикой на груди: они царили на улицах, на городских окраинах, там чувствовалась атмосфера восстания, в то время как в центре фашисты со своими стилетами и ножами, запрятанными в трости, пытались создать панику. Впрочем, их стилеты исчезали, едва появлялся отряд солдат, готовых открыть огонь. Но… мне было немного грустно, что я вернулся в Италию, когда положение значительно улучшилось; я только слушаю рассказы о терроре, пережитом в самые острые моменты фашистского разгула, знаю от других, как фашисты, думавшие, что я в Турине, охотились за моей тенью и вместо меня избили и изранили моего брата. Я уверен, что они не схватили бы меня, но хотел бы испытать это ощущение: чувствовать, как за тобой яростно охотятся, и уйти от их бессильной ярости.

Представь себе мое положение сегодня: я живу… в одной немецкой семье, которая не знает моего настоящего имени и не знает, что я депутат-коммунист; я разыгрываю из себя серьезного-пресерьезного профессора, меня очень уважают и так пекутся о моем покое, что это даже раздражает.

Из письма от 18 августа 1924 года.

У меня такое чувство, что я нахожусь в привилегированном положении, потому что ныне волей судеб мне было отведено одно лишь счастье. Моя любовь к тебе слишком сильна, слишком интенсивна, наши жизни настолько слиты, что я не могу освободиться от этих грустных мыслей. Вот. А потому у моего счастья немного вытянутая физиономия. Работы очень много, но она не такая, которая могла бы захватить всю жизнь и все помыслы. События развиваются неумолимо. Нужно реорганизовать партию, которая слаба и в целом работает очень плохо. Я вхожу в политический центр и являюсь генеральным секретарем; должен был бы быть и редактором газеты, но не хватает сил. Я еще малоработоспособен. А надо бы контролировать все, следить за всем. Завтра я выезжаю в Милан и Турин, посмотреть, как работают эти две крупнейшие наши организации. У нас не хватает руководящих работников, особенно в Риме. Собрания, в которых я участвую, радуют преданностью и энтузиазмом товарищей, но в то же время настраивают пессимистически: не хватает общей подготовки. Ситуация складывается превосходно для нас: оппозиционные группы организуют движение военного характера и вооружают… наших товарищей. Фашизм раскалывается, он точно обезумел, не может осуществить ни одного политического мероприятия… Все оборачивается против него. Но развитие событий будет относительно медленным, потому что нас еще слишком мало и мы слишком плохо организованы.

Из письма от 18 сентября 1924 года.

…здесь мне нужно было бы много работать, но не всегда удается сделать то, что нужно. До самых последних дней я был относительно спокоен: мог передвигаться довольно свободно, хотя и с большими предосторожностями. Каждую неделю проводил три-четыре собрания как с руководящими кадрами партии, так и с товарищами из местных организаций. Собрания очень интересны, особенно с рабочей массой. Беседы, споры, информации, проблемы, которые надо решать, принципиальные и организационные вопросы, которые надо улаживать. Тяготение к нашей партии исключительно велико: за месяц пропаганды мы почти утроили число членов, тираж газеты за три месяца вырос на 1200, на нашу литературу громадный спрос, вокруг наших ячеек воссоздаются профсоюзные организации. Чрезвычайный успех имеет наша пропаганда среди крестьян. Наша аграрная секция отпечатала 2000 членских билетов для Национальной ассоциации в защиту крестьян, а из одной только Сиенской провинции запросили 5000 билетов. Все это, конечно, не означает, что мы вышли из затруднений. Партия продолжает фактически, если не юридически, оставаться нелегальной: каждое обнаруженное собрание разгоняют, товарищей арестовывают и по нескольку дней держат в тюрьме. Надо быть очень осторожным в связях, во встречах с товарищами, которые работают в партийном аппарате, чтобы избежать провала, конфискации и уничтожения архивов и бумаг. Раньше меня оставляли в покое, но после убийства депутата-фашиста Казалини я оказался под надзором: на днях меня узнал один туринский фашист и указал на меня группе своих дружков; полиция «с целью защиты» начала тщательно следить за каждым моим шагом, что вынуждает меня тратиться на автомобили, вместо того чтобы пользоваться трамваем, когда надо ехать на какое-нибудь собрание. Не могу написать тебе о куче разных вещей, потому что не доверяю почте. Опыт нашей работы в Италии исключительно интересен и непрестанно выдвигает все новые проблемы, требующие разрешения.

Из письма от 10 ноября 1924 года.

…вот уже три дня как я вернулся из Сардинии: застал здесь два твоих письма. Мне пришлось бы написать целый том, чтобы рассказать обо всех впечатлениях этих дней. События развиваются молниеносно, причем в таких причудливых формах, что для того, чтобы дать им оценку, понятную тем, кто не живет в Италии, не варится в самой гуще, понадобилось бы систематизированное исследование психологии фашизма, знаменующего острую фазу стремительно быстрого распада буржуазного общества, который происходит в момент, когда пролетариат еще недостаточно организован для захвата власти.

Деморализация, подлость, коррупция, преступность приняли неслыханные размеры: мальчишки и дураки оказываются хозяевами политического положения и плачут или сходят сума под грузом исторической ответственности, которая внезапно легла на плечи этих честолюбивых, безответственных дилетантов, трагедия и фарс чередуются на сцене без всякой взаимосвязи; хаос достиг пределов, казавшихся немыслимыми даже для самой разнузданной фантазии.

Иногда у меня создается такое впечатление, что я сам словно тростинка в этом историческом урагане, но у меня достаточно энергии, чтобы сохранять, насколько возможно, хладнокровие и делать то, что я считаю нужным… Дорогая, может быть, все дело в том, что мне не удается представить себя в роли отца. У себя на родине я долго играл с одной четырехлетней племянницей… Я словно вернулся к своему детству и три дня развлекался всем этим больше, чем визитами местной знати, в том числе фашистов, которые являлись ко мне весьма важно и торжественно, чтобы поздравить с тем, что я… депутат, хотя и депутат-коммунист.

«Сардинцы идут в гору!.. Э-э! Жми, Парис! Вперед, Сардиния!» Весело, конечно. Но пришли также члены местного Общества взаимопомощи, объединяющего ремесленников, рабочих и крестьян, и, подталкивая своего председателя, которому вовсе не хотелось нарушать аполитичность общества, задали мне много вопросов: о России, о том, как работают Советы, о коммунизме, о том, что такое капитал и капиталисты, о нашей тактике по отношению к фашизму и т. д. Эта встреча была очень интересной, потому что если, с одной стороны, она показала мне, насколько распространены предрассудки и как отстала итальянская деревня, то, с другой стороны, выявила глубину существующего недовольства и огромную притягательную силу России. «Мы все хотим быть русскими!» – с этим согласился даже председатель, хотя и со многими «э-э». Когда я приведу в порядок свои воспоминания, опишу тебе несколько характерных для здешней жизни эпизодов.

Из письма от 26 ноября 1924 года.

Через несколько дней уеду снова и пробуду в Милане по меньшей мере дней пятнадцать. Работаем, не переводя дыхания. Политическое положение сложилось так, что мы вынуждены вести кропотливую, но в целом гигантскую работу. Пролетариат пробуждается и вновь обретает сознание своей силы; еще явственнее пробуждение крестьян, экономическое положение которых ужасно. Но организовать массы еще трудно, и партия в целом – ее ячейки и деревенские группы – тяжела на подъем и медленно работает.

Центр партии должен постоянно бывать на местах, стимулировать и контролировать работу, помогать товарищам, направлять их, работать вместе с ними. Мы стали очень сильны; нам удается проводить открытые митинги прямо на предприятиях, в присутствии 4000 рабочих, которые рукоплещут партии и Интернационалу. Фашисты уже не вызывают такого страха; уже есть случаи, когда после митинга люди выстраиваются в колонны, чтобы идти приступом на дом кого-нибудь из фашистских главарей. Буржуазия разъединена, она не в состоянии создать авторитетное правительство и вынуждена отчаянно цепляться за фашизм, оппозиция слабеет и, по существу, хочет лишь добиться от Муссолини большего соблюдения легальных форм.

Из письма от 12 января 1925 года.

Я живу интенсивнейшей жизнью, подстегиваемый стремительно развивающимися событиями. Нельзя, однако, предвидеть в ближайшем будущем крах фашизма как режима – разве только как фашистского правительства… Мы в Италии переживаем фазу, какой, мне кажется, не знала ни одна другая страна, – фазу, полную неожиданностей, потому что фашизму удалось осуществить свою цель: уничтожить все организации и, следовательно, все возможности для того, чтобы массы могли выразить свою волю. Это положение ясно огромному большинству…

***

А правительство Муссолини решило провести через парламент закон, запрещающий тайную, но безобидную религиозно-нравственную организацию – масонские ложи.