Текст книги "Грамши"

Автор книги: Александр Големба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

О «ТЮРЕМНЫХ ТЕТРАДЯХ»

Эти рукописи могли и вовсе не увидеть света и остаться погребенными в архивах тюремного ведомства. К великому счастью, так не случилось. Татьяне Шухт удалось, обманув бдительность полиции, выкрасть эти тетради сразу же после кончины Антонио Грамши. Она рассказывала об этом сестрам, вернувшись в Советский Союз, а она вернулась на Родину в год смерти Антонио, вскоре после его кончины. Спасение рукописей Грамши – поступок высокий и героический обессмертил память Татьяны Шухт (она умерла в 1943 году).

Татьяна, много лет прожившая в Италии, оставалась советской подданной, Пьеро Сраффа был подданным Великобритании. Это в известной мере облегчало им возможность получения свиданий с Грамши – с иностранцами фашистские чиновники не решались обращаться некорректно.

Рукописи Грамши были в 1937 году привезены в Советский Союз и в течение нескольких лет хранились в советских архивах. Затем, уже после второй мировой войны, «Тюремные тетради» вернулись в Италию. Центральный Комитет Итальянской коммунистической партии назначил специальную комиссию по подготовке к печати этих бесценных рукописей.

Вот мы говорим «Тюремные тетради»… Мы привыкли к этому названию. Но это и в самом деле были именно тетради – куадерни. И этих тетрадей было ровно тридцать две. У Грамши был чрезвычайно четкий и удобочитаемый почерк, но стремление уместить на каждой странице елико возможно большее количество текста заставляло его писать крайне мелко – лепить буковку к буковке. Для того чтобы прочесть рукописи Грамши, составителям его собрания сочинений пришлось вооружиться лупой.

По всей вероятности, в тюрьме Тури ди Бари была заполнена двадцать одна тетрадь. Об этом свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что на каждой странице этих тетрадей имеется печать тюрьмы в Тури. Но есть еще одиннадцать тетрадей. Страницы их не проштемпелеваны, а сами тетради не датированы. Они, почти несомненно, относятся к периоду, последовавшему за переводом в Формию (а может быть, какая нибудь из них заполнена даже в период пребывания в «Квисисане», но на этот счет никаких определенных данных пока не имеется).

Во всех тетрадях в общей сложности 2848 страниц. При расшифровке это составило 4000 страниц машинописи, или сто шестьдесят печатных листов – целое собрание сочинений в 10–12 томов солидного объема.

Тетради, возникшие в Тури, – это целый конгломерат заметок и исследований. Здесь нет особой заботы об их формальном единстве и цельности. Видимо, Грамши записывал свои мысли так и в той форме, в какой они явились его умственному взору,

А затем приходит очередь тетрадей второй группы. В них также новые мысли и новые рассуждения. Но главная цель Грамши в процессе работы над ними – это придать цельность предшествующим своим исследованиям, привести предыдущие свои записи в определенный порядок; одним словом, упорядочить и обработать результаты своих работ, итоги своих раздумий и размышлений.

Антонио Грамши не рассматривал свои «Тетради» как некий завершенный труд. Он считал записи, помещенные в них, лишь «основным материалом для ряда будущих основополагающих очерков». Еще 8 февраля 1929 года в тетради первой Грамши сформулировал первоначальный план своей работы. Некоторые положения этого первого плана были расширены и развернуты во втором плане, относящемся к 1932 году; он настолько интересен, что хочется привести его почти полностью:

«Предварительный характер этих заметок и замечаний как записок „для памяти“. Они могут составить основу для отдельных очерков, а не для органического труда синтетического характера. В них нет подразделения на основную часть изложения и второстепенные подробности, на „текст“ и то, что должно поместиться в подстрочных примечаниях; они содержат отчасти утверждения еще не подтвержденные, утверждения, которые можно было бы назвать „вступительно-приблизительными“, в ходе дальнейших исследований они могут быть отвергнуты или же может оказаться, что верными являются как раз утверждения диаметрально противоположные. По вышеупомянутым причинам нельзя ставить им в укор расплывчатости и неопределенности обозначения темы; в действительности у меня нет ни малейшего намерения создавать туманный сборник исследований об интеллигенции или какую-либо энциклопедическую компиляцию, которая могла бы заполнить собой всевозможные „пробелы“.

Основные положения – Общее вступление – Развитие итальянской интеллигенции до 1870 года: отдельные периоды – Народная литература романов-приложений – Фольклор и здравый смысл – Проблема литературного языка и диалектов – Потомство отца Брешиани – Реформация и Возрождение – Макиавелли – Школа и просвещение – Роль Б. Кроче в итальянской культуре в эпоху до первой мировой войны. Рисорджименто и партия Действия – Уго Фосколо и формирование национальной риторики – Итальянский театр – История Католического Действия – Католики интегралисты, иезуиты, модернисты – Средневековая община, экономически-корпоративная фаза государства – Космополитическая роль итальянской интеллигенции до XVIII века – Реакция на отсутствие национально-народных черт в итальянской культуре: футуристы – Единая школа и ее значение для всей организации национальной культуры – „Лорианизм“ как одна из характерных черт итальянской интеллигенции – отсутствие якобинства в итальянском Рисорджименто – Макиавелли как техник политики и интегральный политик».

Что и говорить, программа очень и очень широкая и увлекательная!

Тетради подлежали просмотру, заключенный должен был представлять их в дирекцию тюрьмы. Тюремная администрация едва ли была особенно сильна в вопросах философского и исторического порядка. Но определенные имена и термины могли броситься ей в глаза и настроить ее на более бдительный лад, поэтому терминология «Тетрадей» порой нарочито туманна.

Например, в «Тюремных тетрадях» Грамши много пишет о некоей «Философии практики». Что же это такое? Под этим термином-псевдонимом Грамши подразумевает марксизм; видимо, напиши он, так сказать, открытым текстом – марксизм, и тетради его стали бы рассматриваться как нечто подрывное и государственно опасное.

Несмотря на некоторую сложность стиля изложения, во многих случаях мы должны будем дать слово самому Антонио, чтобы читатель смог – в оригинале, а не в пересказе – ощутить всю великолепную диалектику, столь органически присущую всему его творчеству. Эта великолепная диалектика мысли не могла не отразиться и на чисто внешней, стилистической форме сочинений Грамши. Грамши-писатель не гнался за внешней красивостью. Но сложность и утонченность мысли не могла не повлечь за собой и известной формальной усложненности. Нужно учесть еще дополнительную усложненность перевода, ибо за ряд синтаксических построений ответственность должна быть возложена уже не на автора, а на его иноязычных истолкователей. Но и при учете всех этих факторов, неизбежно затрудняющих чтение, Грамши стоит читать в его подлинном виде, и, отчасти из этих соображений, пишущий эти строки не скупится на цитаты. Стиль – это человек, это уже давно стало общим местом, и то, что человек написал сам, хотя бы и не о себе самом, характеризует его, быть может, гораздо полнее и глубже, чем самая филигранная романизированная биография…

«Тюремные тетради» – документ в своем роде единственный и неповторимый.

Много было в истории человечества узников, осужденных, заключенных, лишенных радостей свободы, в одиночестве, в тюремном одиночестве склонявшихся над рукописью, – людей, торопившихся запечатлеть на бумаге обуревающие их мысли и чувства.

Антонио Грамши был прежде всего политическим борцом, борцом истинным и беззаветным и не пощадившим жизни своей, сознательно пошедшим на величайшие муки и величайшие испытания. Но, пожалуй, в натуре его преобладали черты ученого, поэта, философа. Они, эти черты, отступали на задний план в те годы, когда он находился в самой гуще политической борьбы. А в годы тюремного заключения, в последние годы жизни, оторванный и отторгнутый от людей, от соратников по революционной борьбе, от родных и близких, – как мог поступить Антонио, что он мог сделать, чтобы и в этих тягостнейших условиях оставаться полезным своей стране, своей партии, своему народу? Он должен писать, писать во что бы то ни стало. Для него это не просто отдушина, бегство от одиночества. Нет, это его борьба, это его способ продолжать борьбу за дело всей его жизни, только иными средствами. И здесь, в тюремной камере, он остается революционером, он ведет революционную борьбу. И, стало быть, он активен. Он по-прежнему связан с миром.

Центральная идея «Тетрадей» намечается уже в его незаконченной работе «Некоторые аспекты южного вопроса». Работа эта, написанная до ареста, опубликована впервые в 1929 году в журнале «Стато операйо», выходившем в Париже. Грамши занимает проблема: что нужно для победы пролетариата?

Пролетариат сможет победить и обеспечить стабильность нового строя. Но это осуществимо лишь при одном условии: пролетариат должен завоевать для своего дела, привлечь к своему делу все другие эксплуатируемые и угнетенные классы. И в первую очередь – крестьянство. Но крестьянство связано с другими группами и прослойками – с интеллигенцией, например (Грамши применял термин интеллигенциявесьма расширительно – сельское духовенство также включалось им в эту категорию). Интеллигенция выполняет в данном случае роль распространительницы буржуазного мировоззрения. Она популяризует концепцию жизни, выработанную великими умами, великими интеллигентами господствующего класса. Как же оторвать, отделить крестьян от землевладельцев, от помещиков? Для этого следует содействовать формированию нового слоя интеллигенции, слоя, который отвергает буржуазное мировоззрение.

«Интеллигенция развивается в политическом отношении медленно, – пишет Грамши, – значительно медленнее почти любой другой социальной группы вследствие самой ее природы и выполняемой ею исторической функции. Она воплощает в себе все культурные традиции народа, стремится в этих традициях подытожить и синтезировать всю историю; это относится особенно к старому типу интеллигента, рожденному на крестьянской почве. Думать, что интеллигенция в целом сможет покончить со всем прошлым и полностью встать на почву новой идеологии, было бы абсурдным. Это было бы абсурдом и по отношению к интеллигенции в целом и, быть может, даже по отношению к огромному числу отдельных ее представителей, несмотря на все благородные усилия, которые они предпринимают и стараются предпринимать. Сейчас нас интересует интеллигенция в целом, а не отдельные индивидуумы. Конечно, было бы очень важно и полезно для пролетариата, – продолжает Грамши, – если бы один или несколько интеллигентов в индивидуальном порядке присоединились бы к его программе и к его доктрине, слились с пролетариатом, стали бы и почувствовали себя его составной частью. Пролетариат как класс беден организаторскими элементами, у него нет собственного слоя интеллигентов, и он сможет создать его очень медленно, с большим трудом и только после завоевания государственной власти. Но, кроме того, очень важно и полезно, чтобы в массе интеллигенции произошел органический раскол, который имел бы исторически оправданный характер, чтобы оформилось в качестве массовой организации левое течение в современном смысле этого слова, то есть течение, ориентирующееся на революционный пролетариат. Такая организация необходима для установления союза пролетариата и крестьянства; тем более она необходима для установления союза пролетариата с крестьянскими массами юга Италии. Пролетариату удастся разбить южный аграрный блок в такой мере, в какой он сумеет с помощью своей партии вовлечь в самостоятельные и независимые организации все более широкие массы крестьянской бедноты; но эту неотложную задачу он сумеет выполнить тем лучше, чем сильнее ему удастся расколоть блок интеллигенции, являющийся гибкой, но в высшей степени прочной броней аграрного блока».

А завершается статья о проблемах юга следующими замечательными словами:

«существуют только две действительно национальные силы, ведущие нас в будущее: пролетариат и крестьянство…» [43]43
  Антонио Грамши. Избранные произведения в трех томах, т. 1. М., 1957, стр. 504–505.


[Закрыть]

На этом рукопись обрывается. Статья о проблемах юга осталась оборванной на полуслове. И в «Тетрадях» Грамши как бы продолжает и расширяет эту статью. С ней связана и работа по истории итальянской интеллигенции. Но изучение истории интеллигенции следует начать не с нынешнего дня, и Антонио Грамши намечает основные вехи исследования о функциях интеллигенции в истории Италии на протяжении долгих столетий, вплоть до образования единого Итальянского государства. Впрочем, нельзя ограничиваться только работой по истории интеллигенции. Существует философия, представляющая собой нечто вроде теоретического фундамента, на котором зиждется господство буржуазии; необходимо, стало быть, дать критику этой философии. Пролетариат должен приобрести новое мировоззрение, должен приобрести сознание руководящего класса, осознать, что именно он-то и является руководящим классом, и наш долг, думает Грамши, помочь пролетариату приобрести это сознание. А для этого непременно нужно выработать некую новую концепцию жизни, диаметрально противоположную привычной буржуазной концепции, которая живет также и в сознании угнетенных.

Всякий исторический блок, всякий прочно сложившийся существующий порядок имеет свои точки опоры. И эти точки опоры – отнюдь не только насилие со стороны господствующего класса. Это не только принуждение, осуществляемое государственным аппаратом, хотя порой он и отлично справляется с этой своей функцией. Такими точками опоры является также примыкание, присоединение управляемых и угнетенных к тем жизненным концепциям, которые свойственны господствующим классам. Ведь философия господствующего класса уже не воспринимается классами угнетенными как таковая. Она в итоге многократных и более чем усиленных вульгаризации превратилась в философию масс. Она как бы стала общепринятым здравым смыслом, прописью, общим местом. Массы сознательно или бессознательно, скорее бессознательно, приняли мораль, обычаи, правила поведения, навязанные им, привитые им господствующим классом.

Так в чем же, по мнению Грамши, заключается проблема? Нужно выявить, каким образом господствующий класс достиг согласия с подчиненными классами. Нужно раскрыть, каким образом эти классы смогут опрокинуть старый, обветшалый порядок. И как они создадут иной порядок, иной строй, при котором свобода станет свободой для всех. Но Антонио Грамши чуждается абстракций. Он намерен рассмотреть интересующие его проблемы на сугубо реальном материале, на материале Италии – Италии вчерашнего дня и сегодняшней Италии. Он хочет знать, какова роль, каковы функции итальянской интеллигенции в процессе формирования буржуазного государства. Зачем ему все это нужно? Грамши хочет выяснить: каким образом рабочий класс проложит себе дорогу к руководству обществом? Как он осуществит это политическое руководство обществом? Обществом и государством. Причем речь идет не о пролетариате вообще и не об обществе вообще. Грамши рассматривает эту проблему в совершенно конкретных условиях. В условиях Италии. С чего же он начинает? С эпохи Рисорджименто – то есть с эпохи борьбы за воссоединение Италии. Момент начала Рисорджименто спорен, но принято считать, что это движение захватило первые три четверти XIX столетия. По мнению Грамши, народ играл в Рисорджименто второстепенную роль. Итак, возможно ли, думает он, охарактеризовать Рисорджименто не как народное движение, а как завоевание власти буржуазией? Буржуазия встала во главе объединенного Итальянского государства. А мелкобуржуазная демократия? Она заняла подчиненное положение, была оттеснена на второй план. А ведь представители мелкобуржуазной демократии являлись как будто авангардом движения за освобождение и воссоединение итальянской нации. Так почему же итальянская демократия не стала правящим классом в объединенном государстве? Тому были различные причины, но главным образом это произошло потому, что мелкобуржуазная демократия не сумела встать во главе крестьянства. Следовательно, пролетариату необходимо учесть ошибки мелкобуржуазной демократии той не столь уж отдаленной эпохи. Пролетариат должен бороться за право руководить крестьянскими массами.

Грамши углубляется в изучение истории Рисорджименто. По его мнению, у народа в те времена еще отсутствовало национальное сознание – такова была культура, такова была литература тех времен, той эпохи. Литература эта не была «национально-народной». Почему? В силу того, что она была связана с идеологией империи, с идеологией верховной власти и с идеологией церкви. А это институты сверхнациональные. Итак, как полагает Грамши, народ не понимал задачи объединительного движения, и руководство этим движением взяли в свои руки приверженцы графа Камилло Бендзо Кавура, умеренные кавуристы. А они руководили процессом объединения в собственных целях – на всем протяжении борьбы, вплоть до образования нового Итальянского государства. А в государстве этом явственно обозначилась и проявилась некая форма буржуазной диктатуры.

И врожденным пороком тогдашнего Итальянского государства, причиной непрестанного возобновления реакционных покушений является, согласно Грамши, то обстоятельство, что в движении, которым было вызвано к жизни объединенное Итальянское государство, отсутствовал якобинский дух.

Что же это такое – якобинский дух?

Грамши следующим образом отвечает на этот вопрос:

«Термин „якобинец“ в конце концов получил два значения: первое – собственное, исторически точное значение, как название определенной партии французской революции… и якобинцем стали называть энергичного, решительного и фанатичного политика, который фанатически убежден в чудодейственной силе своих идей, каковы бы они ни были». [44]44
  Эта и последующие выдержки из «Тюремных тетрадей» цитируются по изданию: Антонио Грамши, Избранные произведения в трех томах, т. 3. М., 1959.


[Закрыть]

Впрочем, вопрос о происхождении итальянского национального движения – сложный вопрос.

Грамши пишет:

«Эта историческая проблема замутнена сентиментальными и политическими наслоениями и предвзятыми суждениями всякого рода. Людям со „здравым смыслом“ сейчас уже трудно понять, как это единая Италия – такая, какой она стала в 1870 году, – никогда не существовала и не могла существовать раньше: „здравый смысл“ заставляет верить в то, что существующее сегодня существовало всегда, что Италия всегда была единой нацией, но ее задушили иностранные силы и т. д. Многочисленные идеологические течения, вскормленные стремлением считать себя наследницами античного мира, способствовали укреплению этой веры; впрочем, эти течения оказали значительную услугу, выступая в качестве основы организации политической, культурной и другой работы».

Грамши строго судит военно-политических руководителей эпохи Рисорджименто, ясно видит слабые стороны их позиции:

«очевидно, что эти люди не смогли эффективно руководить народом, не смогли вызвать у него энтузиазм и подъем. Достигли ли они по крайней мере той цели, к которой стремились? Она говорили о намерении создать современное государство в Италии, а произвели какого-то урода; они стремились создать энергичный и обширный руководящий класс – и потерпели неудачу; они планировали включить народ в рамки государства – и это не удалось. Узость политической жизни в период с 1870 по 1900 год, широко распространенное стихийное бунтарство народных классов, скудное и стесненное существование ленивого и скептически настроенного руководящего слоя – таковы последствия этой порочности. И последствием этого является международное положение нового государства, которое оказалось лишенным действительной самостоятельности, ибо ему угрожали изнутри папство и недоброжелательная пассивность широких масс».

Кстати сказать, в тех же «Тюремных тетрадях» есть великолепнейшие строки, посвященные все той же труднопреодолимой пассивности, индивидуальной и массовой:

«Индивидуум, даже если он сам ничего не делает, надеется, что коллективный организм действует, не догадываясь, что именно благодаря весьма широкой распространенности таких взглядов коллективный организм неизбежно остается в бездействии. Помимо этого, нужно признать, что вследствие чрезвычайно широкого распространения детерминистской и механистической концепции истории (то есть концепции здравого смысла, связанной с пассивностью широких народных масс) любой индивидуум, видя, что, несмотря на его бездействие, постоянно что-то происходит, склоняется к мысли, что именно вне зависимости от отдельных индивидуумов существует нечто фантасмагорическое, существует абстракция коллективного организма, своего рода самостоятельное божество, которое не мыслит какой-то конкретной головой и тем не менее все же мыслит, которое не передвигается с помощью определенных человеческих ног и тем не менее все же передвигается».

Этому апофеозу пассивности Грамши противопоставляет образ активного политика:

«Активный политик – это созидатель, человек, побуждающий к действию, но он не создает из ничего, не вращается в туманной пустоте своих желаний и мечтаний. Он исходит из реальной действительности; но какова эта реальная действительность? Быть может, это нечто статичное и неподвижное, а вовсе не соотношение сил, связанное с находящимся в непрерывном движении и изменении равновесием? Направлять волю на создание нового равновесия реально существующих и действующих сил, опираясь на ту определенную силу, которая считается прогрессивной, создавая условия для ее победы, все это значит, конечно, действовать на почве реальной действительности, но действовать так, чтобы суметь господствовать над ней и превзойти ее (или содействовать этому). Следовательно, «должно быть» является конкретностью, и, больше того, оно является единственным реалистическим, основанным на историзме истолкованием действительности, единственной претворяющейся в действие историей и философией, единственной верной политикой».

И от изысканий, связанных с определенным историческим материалом, Грамши переходит к более обобщенной постановке вопроса – он занят изысканием способов влияния одного класса на другой. Способов влияния, способов воздействия одного класса на другие социальные группы. В каких формах может проявиться главенство определенной общественной группы?

Грамши различает здесь две формы. Первая – это то, что он называет господством. Эта форма проявляется в отношениях с враждебными группами. Но есть и вторая форма. Духовное и нравственное руководство массами – вот что такое гегемония, вот в чем ее суть!

Существует марксистско-ленинская теория пролетарской революции. Положения этой теории следовало применить к сугубо конкретной итальянской действительности. А это обязывало проделать скрупулезный анализ положения, сложившегося в Италии на протяжении столетий, связывая прошедшее и настоящее. А для этого, в свою очередь, помимо изучения характерных для Италии (впрочем, не для одной только Италии) разрывов между городом и деревней, между народом и образованным классом и т. д., требовалось углубиться в историю католицизма. Требовалось выяснить, как и почему он влияет на массы. И, главное, каким образом массы смогут освободиться от этого влияния. И Антонио Грамши, исходя из опыта Ленина, из опыта Советской России, строил теорию политической борьбы на Западе вообще и борьбы за пролетарскую революцию в Италии в частности. Грамши считал, что русский опыт не может быть в неизменном виде перенесен на западноевропейскую почву:

«Мне кажется, что Ильич понял необходимость превратить маневренную войну, победоносно примененную на Востоке в 1917 году, в войну позиционную, которая была единственно возможной на Западе, где… на небольшом пространстве армии могли сконцентрировать бесчисленное количество боеприпасов и где социальные кадры сами по себе были еще способны сыграть роль сильнейших укреплений. По-моему, это и означало бы осуществление формулы „единого фронта“, которая соответствует концепции единого фронта Антанты под единым командованием Фоша,

Ильич только не имел времени, чтобы углубить свою формулу; однако надо учесть, что он мог углубить ее только теоретически, между тем как основная задача носила национальный характер, то есть требовала разведки территории и выявления тех элементов гражданского общества, роль которых можно уподобить роли траншей и крепостей и т. д.

На Востоке государство было всем, гражданское общество находилось в первичном, аморфном состоянии. На Западе между государством и гражданским обществом были упорядоченные взаимоотношения, и если государство начинало шататься, тотчас же выступала наружу прочная структура гражданского общества. Государство было лишь передовой траншеей, позади которой была прочная цепь крепостей и казематов; конечно, это относится к тому или иному государству в большей или меньшей степени, и именно этот вопрос требует тщательного анализа применительно к каждой нации».

Применительно к итальянской нации этот анализ и был в значительной мере осуществлен в трудах Антонио Грамши, и в частности в его «Тюремных тетрадях».

Немалое место в «Тетрадях» занимают статьи и заметки, посвященные проблемам литературы. Здесь много внимания уделено вопросам литературной критики. Тщательно прослежены тенденции итальянской словесности в прошлом, рассмотрены ее современные тенденции (то есть тенденции тех лет, когда Грамши заполнял свои «Куадерни»). И основной вопрос, занимающий Грамши, таков: каковы перспективы развития народной литературы в Италии? Итальянская интеллигенция оторвана от жизни народа. Это явление давнее и, так сказать, традиционное. Однако итальянское общество нуждается в культуре, которая зиждется на принципе народности. Что же такое народность литературы? Это, по замечанию Грамши, «определенное интеллектуальное и моральное содержание, которое являлось бы разработанным и полным выражением наиболее глубоких чаяний определенной публики, то есть нации-народа, на том или ином этапе его исторического развития».

«Новая литература, – пишет Грамши, – не может не иметь исторической, политической, народной предпосылки: она должна стремиться к разработке того, что уже существует, полемически или другим способом – неважно; важно то, чтобы она уходила своими корнями в почву народной культуры, такой, как она есть, с ее вкусами, тенденциями, с ее моральным и интеллектуальным, строем, пусть даже отсталым и условным».

Но до создания первых творений этой грядущей «новой литературы» в те годы было еще очень и очень далеко.

Какие же задачи ставит он перед передовой интеллигенцией, перед настоящими или грядущими своими единомышленниками?

Каким необходимым требованиям, спрашивает Грамши, должно удовлетворять каждое культурное движение, стремящееся заменить «житейский смысл» и старые мировоззрения вообще?

И отвечает: «Непрестанно трудиться для интеллектуального возвышения все более широких слоев народа, то есть для того, чтобы придать индивидуальность аморфному элементу массы; это означает, иначе говоря, трудиться, чтобы вызвать к жизни интеллектуальные элиты нового типа, которые вырастали бы непосредственно из массы, оставаясь при этом в контакте с массой, с тем, чтобы стать для нее тем же, что китовый ус для корсета».

«Это… как раз и является тем, что реально изменяет „идеологическую панораму“ эпохи. С другой стороны, эти элиты, конечно, не могут сложиться и развиться, не выявляя из своей среды иерархии авторитетных, высокоинтеллектуальных и компетентных представителей – иерархии, которая может достичь высшей точки развития в отдельном великом философе, если он окажется способным конкретно прочувствовать настоятельные требования крепко сколоченного идеологического сообщества, понять, что оно не может обладать живостью мысли, присущей индивидуальному уму, и, следовательно, если он сумеет точно разобрать коллективное учение так, чтобы оно возможно более соответствовало и было близким образу мыслей коллективного мыслителя.

Очевидно, что такого рода организация масс не может осуществиться „произвольно“, вокруг любой идеологии, по формально-конструктивной воле одного человека или одной группы, ставящей себе такую задачу вследствие фанатизма собственных философских или религиозных убеждений».

(Так узник № 7047 сводит счеты с идеологией фашизма, так он в своей душной и жаркой Апулии высмеивает новоявленного цезаря – самоупоенного дуче и всех его вольных и невольных приспешников и прихлебателей!)

Но это всего лишь мгновенный проблеск иронии: Грамши опять начинает изъясняться тоном строгим, несколько даже наставническим и сдержанным:

«Поддержка массой той или иной идеологии или нежелание поддержать ее – вот каким способом проверяется реальная критика рациональности и историчности образа мыслей. Произвольные построения более или менее скоро оказываются вытесненными из исторического соревнования, даже если, как это иногда бывает, им удается благодаря благоприятной комбинации непосредственных обстоятельств некоторое время пользоваться кое-какой популярностью; построения же, органически соответствующие требованиям сложного исторического периода, всегда в конечном счете берут верх и удерживают превосходство, даже если им приходится проходить через многие промежуточные фазы, когда их утверждение происходит лишь в более или менее странных и причудливых комбинациях».

Таким образом, в «Тетрадях», когда речь заходит о закономерностях истории, все явственнее начинает звучать бесспорно-оптимистическая нота, но оптимизм Грамши – это не бездумно-бодряческий восторг, а оптимизм глубоко выстраданный, нерушимый сплав уверенности сердца й убежденности разума! И пусть идеология восходящего класса еще не достигла полнейшей ювелирной и филигранной завершенности, свойственной построениям модничающих идеалистов; и пусть провозвестникам этой новой идеологии восходящего класса порою приходится круто – нет сомнения, будущее за ними! А если внешняя оболочка новых идей может каким-то эстетам показаться грубоватой – не велика беда!

«Возможно ли, – восклицает Грамши, – чтобы „формально“ новое мировоззрение вступало в мир в ином одеянии, чем грубое и непритязательное платье плебея? И все-таки историку, вооруженному всей необходимой перспективой, удается понять и установить, что первые камни нового мира, пусть еще грубые и неотесанные, прекраснее заката агонизирующего мира и его лебединых песен».

Антонио Грамши предпринял грандиозную попытку увязать свои взгляды с традициями итальянской философии, создать некий синтез классической итальянской философии и коммунизма – его мировоззрения, его концепций, его принципов действия.