Текст книги "Грамши"

Автор книги: Александр Големба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Но, может быть, и в самом деле пора подводить итоги? Десять лет занимался он журналистикой, написал великое множество статей и заметок, но все это не собрано, разбросано по всяческим газетам, журналам и журнальчикам, порою эфемерным. А ведь если собрать все это воедино, это составило бы пятнадцать или двадцать томов, страниц по четыреста каждый; но писалось все это на злобу дня и, по-видимому, на следующий же день утрачивало всякое значение.

В восемнадцатом профессор Космо, все тот же Космо, хотел выпустить сборник статей Грамши, он хотел их опубликовать с весьма благожелательным и лестным предисловием, но он, Грамши, не согласился. А в ноябре двадцатого его уговорил Джузеппе Преццолини, издатель – сборник статей чуть было не вышел, и статьи эти были объединены общим замыслом, но в последний момент он, Грамши, передумал.

И Франко Чарлантини, депутат, в 1924 году предлагал Грамши написать книгу о движении «Ордине Нуово» и выпустить ее в своем (фашистском!) издательстве, ничего в ней не меняя, ни одной запятой! Это было очень заманчивое предложение – в самом факте выхода книги, что называется, из вражьего логова был какой-то элемент признания значимости того, что делали он и его друзья, но, поразмыслив, он все же ответил отказом. Статьи его разбросаны. Он их не собрал, не свел воедино. Попросту не успел. Да и успеет ли когда-нибудь?

Надвигаются новые, еще неслыханные катаклизмы. Битва не кончена, нет. Битва за Италию не кончена. Но он неподвижен, он прикован к стенам этой вот тюрьмы. Жизнь его была самым грубым образом втиснута в рамки, установленные внешней силой, причем его свобода была ограничена лишь внутренней жизнью, а воля его стала лишь волей к сопротивлению. И все-таки он должен работать, должен писать, писать. Хорошо бы иметь тетрадки обыкновеннейшего школьного формата и не, толстые – страниц по сорок-пятьдесят. Вот в такие маленькие тетрадки он и перепишет свои заметки, разбив их по темам и приведя их, таким образом, в должный порядок. Это поможет ему скоротать время и принесет пользу, ибо даст возможность навести кое-какой порядок и в собственных мыслях.

(Тетрадки эти были ему доставлены и заполнены его аккуратным почерком, а потом, во время одного из переездов, вынесены из стен тюрьмы. Их ожидала необыкновенно славная будущность.)

Клиника доктора Кусумано

Рассказывает коммунист Густаво Тромбетти – он находился в Тури ди Бари вместе с Антонио Грамши:

«Однажды утром в марте, во время прогулки мы увидели, что Антонио совсем обессилел и с трудом может передвигаться. Несколько дней спустя (7 марта 1933 года) рано утром, вставаяс постели, он потерял сознание и долго пролежал на полу своей камеры. Целый день он находился в полубессознательном состоянии».

Он бредил. Боялся, что священник причастит его помимо его воли. В бреду он говорил о бессмертии души – о бессмертии человеческих дел.

И Тромбетти продолжает:

«После того он уже больше не оправился. В течение пятнадцати дней и ночей я и еще один коммунист постоянно находились возле него, установив двенадцатичасовые дежурства; затем, когда мы добились разрешения тюремного начальства, я окончательно перебрался к нему в камеру для ухода за ним и оставался с ним вплоть до того дня, когда его перевели из Тури».

Антонио Грамши отбыл из Тури 20 ноября 1933 года. Но этому событию предшествовал длительный период мытарств и ожиданий – больше полугода.

Об обстоятельствах, приведших к переводу в клинику, следует рассказать подробнее. Нужно только предупредить читателя, что мы ведем рассказ о тяжело больном человеке, находившемся уже, собственно, на краю могилы, – о человеке, который был уже на пределе своих физических возможностей.

7 декабря 1933 года Антонио Грамши был доставлен в клинику доктора Кусумано в Формии.

Произошло это, естественно, не само собой. Этому событию предшествовала декларация профессора Арканджели. Осмотрев больного в тюрьме в Тури, Арканджели доложил властям о состоянии здоровья узника, если только слово «здоровье» могло быть применено к тогдашнему состоянию Грамши. Оно было совершенно катастрофическим, и итальянское правительство сочло возможным сделать якобы гуманный жест в ответ на широкую кампанию в зарубежной печати – кампанию в защиту Грамши и других узников фашистских тюрем. Между прочим, в этой кампании участвовали и такие более чем далекие от коммунизма люди, как, например, архиепископ Кентерберийский. Зарубежная печать требовала применения к Грамши так называемого «условного освобождения», меры, предусмотренной законами Италии.

Правительство добивалось такого рода просьбы от самого Грамши. Предполагалось, что он должен подать соответствующее прошение на имя главы правительства, то есть на имя Муссолини. Грамши неоднократно отказывался от этого шага.

Он считал это нравственным самоубийством. К тому же он знал, что пресловутое «условное освобождение» ограничится только переводом в клинику; знал, что во всем остальном тюремный режим будет сохранен. И, как показали дальнейшие события, почти не ошибся в своем предположении. Все же прошение об «условном освобождении» было им подано в сентябре тридцать третьего года. Трудно сказать, что было толчком к этому. Возможно, что непрестанные настояния близких – Татьяны Шухт и брата Карло – сыграли в этом решающую роль. Дело ведь шло уже не о «нравственном» самоубийстве, а о самоубийстве чисто физическом. После свидания с узником в Тури брат Карло и Татьяна принимают меры к ускоренной передаче прошения. Антонио пережил в эти дни исключительный психический кризис, он глухо упоминает об этом в письмах к Татьяне. Итак, прошение пошло по соответствующим бюрократическим каналам, и ответ на него последовал относительно скоро, почти без обычных проволочек: уже в октябре Карло Грамши наведался в Миланскую квестуру, навел там справки и получил ответ, что управление полиции соблаговолило избрать для Антонио местом пребывания клинику доктора Кусумано в Формии. Затем начались неизбежные в данном случае измывательства. В палате, предназначенной для пребывания узника, должны были быть приняты так называемые «меры предосторожности». В чем же они состояли? Оказывается, на окно больничной палаты следовало поставить решетку. Эту решетку семья должна была поставить за свой счет. Расходы по содержанию в клинике были также возложены на семью заключенного. Для покрытия этих расходов брат Карло решил продать домик в Гиларце. Власти старались, как могли, унизить Грамши и его семью и, наигравшись и натешившись вволю, решили, что просьба об «условном освобождении», таком, как они сами его понимали, может быть удовлетворена. И вот 18 ноября в Тури ди Бари приходит приказ доставить Антонио Грамши в клинику доктора Кусумано в Формии.

Обратимся опять к свидетельству Тромбетти. Вот что он рассказывает:

«Отъезд Грамши из Тури произошел неожиданно. В сопровождении стражника мы отправились на склад и там собрали вещи Антонио. Пока он, заранее условившись со мной, занимал разговорами стражника, я засунул в чемодан и спрятал среди вещей восемнадцать полностью исписанных тетрадей Грамши… Вернувшись в камеру, Грамши сказал, что он не будет ложиться спать, добавив, что до утра недолго ждать, а новой встречи мы не скоро дождемся. Он поручил мне сообщить на „волю“ о том, как он жил в тюрьме, о том, как здесь с ним обращались… Около шести часов утра следующего дня, когда было еще темно, пришли вооруженные конвойные. Антонио отпорол от арестантского халата номер, который он носил в течение пяти лет, и оставил его мне на память… Его посадили в тюремный фургон, я поставил рядом с ним его чемодан, мы обнялись, фургон тронулся и вскоре исчез в сумраке… Я плакал так, как не плакал уже много лет».

И вот Грамши в поезде. Трудно описать его чувства, трудно найти для них достойные слова – впрочем, он сам спустя несколько лет рассказал о том, что тогда чувствовал, в письме к жене:

«…Какое сильное волнение охватило меня в поезде, когда после шести лет, в течение которых я видел только одни и те же крыши, одни и те же каменные стены, одни и те же мрачные лица, я вдруг обнаружил, что все это время необъятный мир – луга, леса, обыкновенные люди, дети, деревья, огороды – все продолжало существовать по-прежнему. И я был еще более потрясен, когда после столь долгих лет увидел себя в зеркале. Я сразу же вернулся к карабинерам…»

Грамши попал в Формию не сразу. Восемнадцать дней он провел в тюремной больнице в Чивитавеккиа. В той же тюрьме находились в те дни его товарищи-коммунисты: Террачини, Скоччимарро, Челесте Негарвилле, Джанкарло Пайетта, Ли Каузи. Грамши не мог их видеть. Его строго стерегли. И его не видел никто. Вот разве что один коммунист увидел его. Произошло это совершенно случайно, когда его вместе с Грамши повели на медицинский осмотр. Грамши шел медленно, по всему было видно, что его лихорадит. Он зябко кутался в свой арестантский халат. Вот и все. После этого случая ни один итальянский коммунист уже никогда не увидел его живым.

Формия, или Моло ди Гаэта, – это городок, в нем тысяч десять жителей, морские купанья – летний дешевый курорт. В общем клиника доктора Кусумано не слишком напоминала тюрьму. Это было старинное громоздкое здание «несколько обветшалого вида», как выражается Дзукарро, автор книжки о тюремных годах Грамши. Клиника стояла на краю залива, у самого моря. Из окна, хотя и зарешеченного, открывался широкий вид – море ослепительно сияло, даже глаза болели от этого резкого света. Был и балкон. Медицинская помощь больному оказывалась довольно примитивная, но, как выяснилось, действенная. Шеф заведения – доктор Кусумано – вел себя вполне корректно, обращение персонала не оставляло желать лучшего; словом, по сравнению с Тури преимущества были вполне ощутимые. Но надзор, неусыпный и мелочный, преследовал Грамши и здесь. У дверей палаты почти всегда торчал карабинер и стража в коридорах и вне здания; охрана из восемнадцати карабинеров и двоих полицейских под командой особого комиссара. Все эти вооруженные до зубов служивые стерегли тяжело больного человека, человека, который по целым дням порой бывал не в состоянии подняться с постели без посторонней помощи! Ночные проверки были особенно невыносимы – отнимали у больного большую часть облегчения, которое могло бы дать ему новое место. В состоянии организма (болезнь Потта, туберкулезные очаги, далеко зашедший артериосклероз) весной произошло некоторое улучшение. Но шло оно медленно. Лишь несколько месяцев спустя Грамши смог приступить к работе, хотя он и поднимался не раз и выходил даже гулять в сад при клинике. Хлопоты об «условном освобождении» продолжались. Вернее, о переводе в частную клинику, пусть и под надзором королевских карабинеров… Да, Грамши подавал прошение о переводе «в специализированную клинику или куда-либо по соседству со специализированной клиникой». Прошение было составлено в крайне сухих и сдержанных тонах, безо всякого намека на мольбу, на стремление разжалобить. Грамши ссылался на соответствующие статьи – 176-ю статью уголовного кодекса и 191-ю статью тюремного распорядка. Очень может быть, что текст прошения обсуждался с родными и с другом Пьеро Сраффой, ибо они посещали его в этот период. Именно через Пьеро Сраффу (товарища Грамши по Туринскому университету) удавалось поддерживать контакт с международным комитетом защиты политзаключенных в фашистских тюрьмах. Комитет развил энергичную деятельность в пользу освобождения Грамши. В сентябре тридцать четвертого года была опубликована отдельной брошюрой статья Ромена Роллана. Он писал:

«Среди этих обреченных на смерть, которых влечет за своей колесницей лжецезарь, находится великий борец Антонио Грамши.

Он вождь. Свидетельством тому – неистовая злоба палача-дуче. Имя Грамши войдет в историю рядом с именем Маттеотти. И он так же велик душою и, возможно, еще более велик мыслью. Ибо он стал в Италии предвестником нового социального строя».

Так или иначе, но 25 октября 1934 года вышел декрет о так называемом «условном освобождении». Далее начинается привычная уже лицемерная комедия. Прокурор отдает распоряжение о немедленном освобождении Антонио Грамши. Но, естественно, его не освобождают. Надзор не уменьшается. Грамши по-прежнему стерегут. Чтобы посетить его в клинике, требуется специальное разрешение. Словом, Антонио Грамши продолжает оставаться в изоляции. Правда, ему разрешили выходить из клиники. Этим разрешением он, по-видимому, воспользовался всего дважды. Один раз он отправился на прогулку пешком с братом Карло, а другой раз – в пролетке – с Пьеро Сраффой. Правда, было сделано еще одно послабление. Решетка с окна была снята. Таким образом, символическая сторона дела была в порядке – декорум был соблюден. В общем Грамши в клинике доктора Кусумано был одинок. Он проводил дни в чтении, иногда и писал. Во всяком случае, кое-какие из его «Тюремных тетрадей», по некоторым данным, были заполнены в Формии. Из людей, явно враждебных фашистскому правительству, в клинике Кусумано находился в те дни генерал Капелло, человек, причастный к покушению Дзанибони на Муссолини. С Грамши они встречались, но редко.

В августе 1935 года Грамши было предписано перебраться в клинику «Квисисана» в Риме; эта клиника, на улице Джан Джакомо Порро, была ему назначена в качестве предварительного местонахождениясогласно судейско-полицейской терминологии. Грамши мучили приступы подагры, состояние его было скверным, и отъезд задержался. В конце августа в Формию прибыл сотрудник римской «Квисисаны» – профессор Витторио Пуччинелли. Он забрал Грамши в Рим, туда больной прибыл 26 августа. На следующий день его посетил крупный медик – профессор Чезаре Фругони. Диагноз был весьма безрадостным – болезнь Потта, туберкулез легких, гипертония, ангиноидные кризы, приступы подагры. Дзукарро в книжке о тюремных годах в жизни Грамши сообщает о своем разговоре много лет спустя с сотрудницей «Квисисаны» сестрой Анджеликой. Она присутствовала в приемном покое, когда Грамши прибыл из Формии. Он выглядел так, рассказывала она Дзукарро, что она, опытнейшая сестра, сомневалась, что больной сможет сопротивляться недугу больше нескольких дней. Тем не менее в Риме поначалу в состоянии его здоровья произошло заметное улучшение. Видимо, этому он был обязан новой системе лечения и в какой-то мере перемене обстановки. Впрочем, и в Риме, в клинике «Квисисана» на улице Джан Джакомо Порро, надзор отнюдь не был ослаблен. В клинике постоянно дежурила дюжина полицейских. Вне здания и внутри его. А двое из них дежурили в коридоре у самых дверей палаты № 26, в которой находился Антонио Грамши. Родные

Грамши и Пьетро Сраффы протестовали, пытались добиться подлинного условного освобождения согласно декрету от 25/Х 1934 года. Все эти протесты не возымели действия. Антонио Грамши продолжал находиться под неусыпным и недреманным надзором. И все-таки в какой-то мере переезд в Рим улучшил положение Грамши. В Тури ди Бари посещать его было крайне затруднительно, в Формии, видимо, несколько легче, но все же не без труда. Теперь, когда он находился в Риме, Татьяна Шухт получила возможность часто посещать его и даже оставаться по целым дням рядом с больным.

Сроки пребывания в заключении были сокращены в итоге нескольких амнистий. В апреле тридцать седьмого года этот срок и вовсе истекал. Но Антонио Грамши был тяжко болен. Может быть, в глубине души он и знал, что жизнь его так и завершится здесь, в больнице, под надзором, что он так и умрет фактическим узником, хотя и «условно освобожденным». Однако он все же строил планы на будущее. Он надеялся вернуться к себе на родину в Сардинию. Антонио склонялся к мысли поселиться в Сантулуссурджу, в местечке, где он жил еще, когда был гимназистом. Он читает, много читает, особенно в Риме. Но он устал, он очень устал – по сути, нет даже свидетельств того, что в Риме он продолжал работать. Видимо, последние из «Тетрадей» написаны в Формии. Однако из некоторых писем того периода видно, что он не изменился, не пал духом, что мысль его работала по-прежнему и, главное, была по-прежнему ясной, несмотря на все пережитые мытарства и испытанные муки, несмотря на психические кризисы и физические страдания. Он ожидал перемены, он желал, жаждал этой предстоящей перемены, она больше не казалась ему недостижимой, он ждал перемены к лучшему. Может быть, он обольщался относительно своего здоровья. Во всяком случае, он был, по-видимому, уверен в одном: в том, что ему еще суждено увидеть синее небо родного острова Сардиния. Но он обманывался. И все-таки до последнего мгновения ничто не предвещало внезапной кончины.

Последние часы

В письме Татьяны Шухт к Юлии, кажется, звучит самый ее голос, прерывающийся от волнения. Важное и неважное, значительное и случайное перемешаны здесь. Но тем ценнее, тем искреннее эти показания:

«Мы кремируем тело. Были определенные трудности с получением разрешения, но, наконец, все уладилось. Сделали снимок с тела и гипсовую маску. Потом отольем лицо в бронзе, а также правую руку. Гипсовая форма удалась точно, и я надеюсь, что бронзовая тоже выйдет хорошо, мы доверим это сделать скульптору. Есть также фотография, снятая в Формии, после того как Нино получил извещение об условном освобождении. Я ее еще не разыскала.

У Нино было кровоизлияние в мозг 25 апреля вечером. Именно в этот день в 12.30 он получил извещение с грифом канцелярии Римского Судебного Надзора, извещение, которым прекращался за истечением срок условного освобождения и отменялись все меры предосторожности в отношении Нино. В этот день Нино выглядел не хуже, чем обычно. Как всегда, я вернулась в клинику в половине шестого вечера. Как обычно, мы поговорили о событиях дня, и, так как мне нужно было приготовить урок по французской словесности, я собиралась почитать немного с Нино».

Но Антонио не хотел читать Корнеля… Они, Татьяна и Антонио, немного поговорили, пока не пришло время ужинать. Татьяна предложила взять извещение и показать комиссару. Антонио сказал, что это не к спеху, что это можно сделать и в другой день. Он поел, как обычно, немного минестры – нечто вроде рагу. Съел еще кусочек бисквита с вареньем. Вышел – и был принесен обратно на носилках. У него отнялась левая сторона совершенно. Речь полностью сохранилась. Он говорил, что сильно ослабел, но у него еще хватило сил позвать на помощь.

И Татьяна продолжает:

«Улегшись, он позвал одного из врачей, которые еще оставались в клинике. Первым пришел доктор М., который не дал указания сделать какую-либо возбуждающую инъекцию, уверяя, что это только ухудшит состояние, но Нино с большим жаром требовал инъекции, более того, просил дать двойную дозу, одним словом, Нино был вполне в себе, в частности, рассказал доктору, как он упал, и так далее… Когда потом ему положили грелку к ногам, он мне впервые сказал, что очень обжигает, а потом сказал, что левая нога почти не чувствует горячего… Профессор П. ожидался с минуты на минуту – он был вызван на неотложную операцию. Около девяти он пришел, сопровождаемый ассистентом, установил полную неподвижность левой стороны, неподвижность руки и ноги, назначил лед на голову и грелку к ногам, и Нино сказал, что не хочет, и сказал еще профессору, что он все слышал. Он сказал еще, что не утратил ощущения, но только утратил чувствительность и подвижность левой стороны. П. повторил слова Нино: «Левая нога слабая, да, слабая», – сказал он. Он предписал делать кровопускания. Нино еще отлично говорил, не проявляя никаких признаков усталости. П. мне сказал, что Нино будет оставаться вполне спокойным. Потом Нино попытался занять более удобное положение, расправлял одной рукой складки одеяла. К несчастью, только через час с небольшим пришли сделать кровопускание… Нино говорил, как бы проглатывая горошину, перед тем как произнести слово. Когда пришел врач сделать кровопускание, Нино молчал, глаза его были закрыты, дыхание затруднено. Кровопускание не дало желаемого результата, и доктор Б. сказал сестре, что состояние больного безнадежное. Пришел священник и с ним другая сестра, я протестовала самым серьезным образом, требовала, чтобы Антонио оставили в покое, в то время как пришедшие пытались сделать все по-своему. Священник мне сказал, что он не вправе настаивать. На следующее утро пришел Ф. [41]41
  Видимо, профессор Фругони.


[Закрыть]. Вся ночь прошла без малейшего улучшения. Когда я обратилась к Ф., прося его сказать, каково истинное положение больного, он ответил, что оно самое тяжелое и что ничего сделать невозможно, как ничего не может сделать архитектор, когда дом рухнул…» [42]42
  На русском языке публикуется впервые. Напечатано в сборнике «2000 страниц Грамши». Изд-во «Иль саджаторе». 1964.


[Закрыть]

Ф. велел поставить пиявки к затылку и прописал кое-какие инъекции. Татьяне показалось, что в полдень Антонио стало немного лучше. Но через сутки после удара вернулись прежние симптомы – рвота и прочее, и он стал дышать исключительно тяжело. Больному увлажняли губы, пытались искусственно возбудить дыхание… но прозвучал последний громкий вздох и затем – тишина безысходная… Татьяна позвала доктора, который подтвердил ее опасения. Было 4 часа 10 минут 27 апреля; в 5.15 пришла сестра, желая поместить тело в морг. Татьяна попросила ее обождать немного, наутро ожидался Карло. Она позвонила знакомому, и он прислал лепщика, чтобы снять маску…

Татьяна пишет:

«Когда приехал Карло, он сказал, что надо сделать фотографию. Тем временем пришел мой знакомый с лепщиком; их не хотели пропускать; было сказано, что все нужно было уладить заранее, что они пришли слишком рано. К счастью, все уладилось, и они приступили к делу. Прежде чем дать им уйти, от них потребовали кучу доказательств того, какие между ними взаимоотношения, и т. д. Затем пришел фотограф и был вынужден отвечать на вопросы, обращенные к нему. В полдень мы хотели войти в морг, но было распоряжение министерства, что никто не должен входить туда, никто не должен видеть тело. Мы были засыпаны вопросами – зачем снимали маску, делали снимок и пр.; мы просили разрешения на частные похороны. Мы остались, я и Карло, окруженные многочисленными агентами, все они сопровождали нас во время кремации. Власти торопили с кремацией, но останки пока нельзя было предать земле. Прах находится в цинковой капсуле, а она – в деревянной. Будет храниться в течение десяти лет в месте, зарезервированном губернаторством. (Урна с прахом Антонио Грамши была впоследствии предана земле на Английском кладбище в Риме, рядом с могилой поэта Шелли.) Сообщение о смерти передано по радио и опубликовано в газетах, в нескольких фразах».

Татьяна сообщала еще, что получила письмо для семейства Грамши. Письмо это было от Фабрицио Маффи – коммуниста, врача, старика уже. Маффи был долгие годы в ссылке, лечил местных крестьян – они считали его святым: когда Маффи увозили в тюрьму, все население высыпало провожать его, а приходский священник публично благословил его, коммуниста. Это была антифашистская демонстрация, хотя и немая: без лозунгов и возгласов. Фабрицио Маффи писал, что хочет сделать что-нибудь в память о Грамши.

Так завершилось земное существование смертного человека Антонио Грамши. Но бессмертная его слава была еще впереди. До краха Муссолини оставалось немногим более шести лет. До окончательного низвержения фашизма – около восьми. Доктор Фабрицио Маффи (а он был почти на четверть века старше Антонио Грамши) дожил до ликвидации фашизма. Маффи умер сенатором Итальянской республики. Он и другие коммунисты Италии сделали в память Грамши все, что могли. Они сохранили и выпустили в свет сочинения Грамши, его великое творческое наследие. Но произошло все это не сразу и не в один день. Истории «Тюремных тетрадей» Антонио Грамши и будет посвящена следующая глава.